Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Теория сетературы

   
П
О
И
С
К

Словесность




      МОРЕ ДРОФ

      *Значит, так тому и быть...  *ЗИМНЯЯ ТРАВА 
      *Слишком тонко было все...  *ДАНКО 
      *ЕВА  *Блеклые эти лица, сонная наша глушь... 
      *Попутчик, вышедший из мрака...  *Бросая в пол охапку дров... 

        
        

        * * *

        Значит, так тому и быть, Вещим мойрам можно верить, Ни избыть, ни позабыть, Ни поправить, ни умерить... Остается - уступить Богу, благу, белу свету, Усмехнуться и ступить В золотую реку Лету... Оправдав любой порок, Сотню правд сгноить в остроге, Серым зверем грызть порог За которым нет дороги, Все понять, да не простить, Мыслить путано и тонко, И беду свою растить, Как в берлоге медвежонка. Пусть, прильнув к груди, лежит, Давит, жжет, рыданьем душит, Пусть грубеет, пусть блажит, Пусть гнилые стены рушит! Все - во благо! Надо рвать Нить меж нами безоглядно. Есть чем сердце надорвать - Вот и славно... Вот и ладно...
        _^_
        
        
        
        

        * * *

        Слишком тонко было все, слишком уж возвышенно, Материал и замысел, и сюжет - увы! Покрывало для земли выткано и вышито Нитью паутинною, бисером листвы. Опадали на траву, складывались в линии Листья желтые, как мед, алые, как кровь, Чтоб глядела в облака чистые, как лилии, Тысяч тленных их сердец нетленная любовь. Крался к дому по полям запах безнадежности, По дворам ползли дымки от лиственных костров. Длился праздник красоты и прощальной нежности До поры больших дождей и северных ветров. А на милости ветров - стоило ль надеяться? Миг - и полог, и узор смяло и смело. Сколь напрасен был ваш труд, Осень-рукодельница, Иглы вышивальные березовых стволов!
        _^_
        
        
        
        

        ЕВА

        Яркой искрой Господнего гнева В ходе проб и ошибок напрасных Родилась первобытная Ева На стану человекообразных. Дело было в долине у Нила, Аккуратной и ровной, как скатерть. Меж косматых зверюг семенила Белокурая наша праматерь. Длиннонога была, синеока, Цвел во взоре костер звездопада. Как же было ей там одиноко, Под охраной родимого стада! Ей хотелось острить шаловливо, Распевать над рекою по-птичьи, На закате подругам болтливым Растрезвонить секреты девичьи, Удивить их нежданною темой, Посудачить о чьем-то скандале... Но второю сигнальной системой Соплеменники не обладали. Из причесок родных и знакомых Жарким полднем под сенью оливы Выбирала она насекомых Добросовестно и терпеливо, И над белой от солнца равниной, Выше сокола, тоньше, чем волос, Озорной, вдохновенный, невинный, Реял звонкий девический голос: "О мои узколобые братья! О мои бестолковые сестры! Так неистовы ваши объятья, Вы цветами украшены пестро, Вы красивы, сильны и отважны, Вы охотники и птицеловы! Если б только вы знали, как важно С кем-нибудь перемолвиться словом!" Так жила она в мерзком зверинце, Ни на что на земле не похожей. Но, конечно, мечтала о принце, Как и все ее дочери позже. Залезала на райское древо, Изучала окрестность упрямо. Но нигде истомленная дева Отыскать не сумела Адама. И в супруги пришлось выбирать ей Все такого же рыжего монстра, Что ее толстокожие братья, Что ее безголосые сестры. Он был крепкий, клыкастый, послушный, Не какой-нибудь там завалящий, Но такой беззастенчиво-скучный И мучительно-неговорящий! А она, с чисто женской сноровкой Тишины у костра не тревожа, Сплошь и рядом брала - дрессировкой. Но любовью, наверное, тоже. И рванулось подраненной цаплей Время Евино в дальние дали. И помчались соленые капли По щекам разговорчивой дамы. Хоть глядели в очаг человечки, Добродушно и сонно моргая, Сочиненные Евой словечки Повторяли одни попугаи. Причитала она на рассвете, Спотыкаясь о чью-нибудь лапу: "О мои узколобые дети! Вы все больше похожи на папу!" И старела, и вовсе не пела, И не верила в Божию милость, И, видать, до того поглупела, Что сама говорить разучилась. А однажды на лысой полянке Разодравшись с грудастой молодкой, Ева тихо ушла со стоянки Стариковской нетвердой походкой, И когда в камышах у водицы Что-то больно ее укусило, Обернувшись, безжалостной львице Благодарно шепнула: "Спасибо!"
        _^_
        
        
        
        

        * * *

        Попутчик, вышедший из мрака, Двойник ли твой, Идет бродячая собака По мостовой. И, как смертельный вирус, нежность Несет в крови, Приговоренная к Надежде И Нелюбви. Ты бесприютности такой же Несешь печать. И проступает через кожу Твоя печаль. Рыдай, душа, и раны свежей Не наживи, Приговоренная к Надежде И Нелюбви. Мечты о счастии немногом И чудесах, И все пути известны Богу На небесах. Тому, в изорванной одежде, Тому, в крови, Приговоренному к Надежде И Нелюбви.
        _^_
        
        
        
        

        ЗИМНЯЯ ТРАВА

        И снова март дарил напрасною надеждой, К ларцу скупой души подыскивая ключ, И бледных щек опять касался ветер нежный, И на груди сосны закатный плакал луч. И новая весна над миром колдовала, Шепча лишь ей одной известные слова, И таял серый снег, и вновь над ним вставала Из пыли и песка нежданная трава. Вставала, ни любви, ни слез не ожидая, Помечена клеймом нездешней красоты. О, первая трава! Она совсем седая, Черны в ее руках иссохшие цветы. Согнувшая листы в немыслимых изломах, Что вынесла она под пыткой ледяной? Пусть боли больше нет, но пальцев невесомых, Не рассыпаясь в прах, расправить не дано. Черты ее легки, глаза ее бесслезны, В них истин роковых немое торжество. Весна вернулась в мир, но, видно, слишком поздно. Над зимнею травой не властно волшебство. Сгоревший черновик грядущей книги летней, Не сдавшийся солдат, печальная сестра! Склоняясь перед ней, и первой, и последней, Я собрала себе букет из зимних трав. Прошедшая сквозь мрак вселенской мясорубки, К весеннему огню явилась ты слепой. О, зимняя трава, чьи стебли слишком хрупки! Да сохранит тебя ларец души скупой.
        _^_
        
        
        
        

        ДАНКО

        Как хорошо, укрывшись пледом, Предаться неге и комфорту, И выпить стопку за обедом, И целый мир отправить к черту, И объявить опасным бредом Правдоискательские штучки, И стать седым солидным дедом, И вслух читать любимой внучке О славной курице Чернушке, О царском чаде в бедной зыбке, О Горбунке, об Огневушке, О золотой мудреной рыбке, Да обо всем! - от бумеранга, От Ганга, сленга и до танго, Но никогда о сердце Данко! Шшиш! Никогда о сердце Данко! Она - нормальная гражданка, А у него - слетела планка. И для чего ей этот Данко?! Ее судьба - директор банка! Меж тем с глухого полустанка По лужам, кочкам и кустам В рассветный час шагает Данко, Прижав к груди чего-то там. Чудной цветок? Червонный рубль? Да приглядитесь, кто неслеп! Большой горячий красный уголь? Большой горячий круглый хлеб? И кормит каждую синицу, И сыплет в каждую гряду, И рвется в каждую темницу, И чует каждую беду! Несет его от дома к дому, С этапа гонит на этап, Наперекор тому, седому, Который слаб, который раб. Бывало кликнешь: "Где ты, Данко?" А он уже под дулом танка! И эта вечная болтанка, Она, конечно, губит Данко! К тому ж подонки и поганки, Пращи, рогатки и берданки - Все норовят пульнуть по Данке, Что на войне, что на гражданке! А он не косит, не матросит, Стремясь остаться на плаву, И ничего себе не просит, А просто падает в траву. А соплеменники, по Данке Не торопясь пускаться в рев, Сбирают бренные останки И втихаря бросают в ров. Вот вам людская благодарность! Ее давно в помине нет! Растратит без толку бездарность Его души горячий свет... А танки... Кто их помнит, танки?! Дряхлеет век, наглеют янки... Издох автобус на стоянке, И совершенно не до Данки! Но, может, лет через... немало, От сирых мест за много миль, В краю, куда не проникала Родимых рвов сухая пыль, Влюбленный шут, директор банка, Наивен, хоть и просвещен, В объятьях милой вспомнит Данко И скажет Данке: "Danke schön!"
        _^_
        
        
        
        

        * * *

        Блеклые эти лица, сонная наша глушь. Нам довелось родиться в граде Убогих Душ. Вдоль по аллее Скотской через тупик Свиной - Путь от моей Сиротской к Вашей, мой друг, Хмельной. Выйду, сверну направо. Небо кроят стрижи. Будет проспект Расправы, дальше - Банальной Лжи. Улица Непризнанья, Косных Умов бульвар... В парке Непониманья столько влюбленных пар! Я не приду к Вам в гости, перемогусь одна. Площадь Ничтожной Злости в Ваше окно видна. Тропка бежит полого, в лужах застыл свинец. Вот, посижу немного в Сквере Глухих Сердец. Как-то Вы нынче, милый? Бросились в кутежи? Люди шагают мимо. Люди умеют жить. Все-то для них - потеха, все-то для нас - беда. Надо бы мне уехать, надо бы, да куда?
        _^_
        
        
        
        

        * * *

        "Мы должны жить, сколько бы Он не насылал на нас смерть. Мы должны множить, охранять, длить наш кроткий и упрямый род, должны защищать свою жизнь и жизнь своих близких, помогать друг другу и лесным братьям нашим против Него. Мы должны быть чуткими, бдительными, осторожными, ловкими, находчивыми, неуловимыми, но никогда - трусливыми. Таков великий закон жизни."

          Так сказал Величайший Вождь Всех Времен и Народов - старый вождь в сказке "Бемби", а записал Феликс Зальтен.

        Бросая в пол охапку дров,
        устало путаясь в одежде,
        вдруг думаю о море дроф,
        что здесь когда-то жили прежде.
        
        Как на шикарной свадьбе блюд,
        как хОлода в любимом взоре,
        их просто море было тут!
        Да если даже и не море...
        
        По небу ангелы вились,
        а по степям, не знавшим плуга,
        гиганты пестрые паслись
        и любовались друг на друга,
        
        и примеряли по утрам
        туманов розовые шарфы,
        и подставляли всем ветрам
        тела, похожие на арфы.
        
        Но овцы, пашни, города
        их оттеснили глубже, ниже...
        И я, наверно, никогда
        дрофу живую не увижу.
        
        Так жаль, что длить свой кроткий род
        у них, увы, не получилось,
        и жить у городских ворот
        так ни одна не научилась,
        
        что грубый век по ним прошел
        ордами гога и магога!
        ... Как воздух все-таки тяжел
        от злобного вранья и смога!
        
        Когда и шаг, и вздох трудом
        дается, впрямь решишь: работа,
        и ночь, и печь, и год, и дом -
        одна мерзейшая гаррота!
        
        Но город гулко тянет "фа",
        почти незло, почти с любовью,
        и дух по имени Дрофа
        опять приходит к изголовью.
        
        Она пророчит мне весну
        и возвращенную потерю,
        путей и песен новизну...
        А я, признаться, ей не верю...
        
        Я человек! Я личность! Да-с!
        Я охраняема законом!
        И я сама себе указ
        меж адом, ядом и балконом!
        
        Я над природою царю!
        Я президентов выбираю!
        А знаешь, как ни посмотрю...
        Дрофа! Я тоже - вымираю!
        
        Как будут жить они без нас
        в тенетах вечных одиночеств?
        Без наших крыл, без наших глаз,
        ужимок, сказок и пророчеств?
        
        Как не заметят наш уход,
        как станут буднично и чинно
        рубить, пахать, пасти свой скот,
        как затоскуют беспричинно?
        
        А новый век иль новый князь
        бытье их жалкое нарушит
        и их самих, не торопясь,
        удавкой новою задушит.
        
        А, будь что будет! Все одно!
        Ничто не вечно под луною!
        И мне действительно смешно
        все то, что жизнь творит со мною.
        
        Большой обиды не держу,
        но перестала удивляться
        и слишком часто нахожу,
        что ни к чему сопротивляться.
        
        Хоть веет теплым ветерком,
        и время, то, что всех рассудит,
        ползет удалым снайперком,
        мне кажется - весны не будет.
        
        Лишь - таракание бега
        и скверно сделанные ставки!
        На тыщи верст - снега, снега,
        помойки и бензозаправки!
        
        Лежит в снегах, грешна, страшна,
        агонизирующей птицей
        большая, пестрая страна
        без сил, надежд и инвестиций.
        
        
        _^_

        © Виктория Измайлова, 1998-2024.
        © Сетевая Словесность, 1999-2024.





Словесность