Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




ОХОТА  НА  МАЯКОВСКОГО


Через болото шли долго.

Отрывисто и печально вскрикивала невидимая птица, названия которой городской Иннокентий, конечно, не знал и знать не мог. Под сапогами глухо чавкало. Вообще же стояла тишина - звенящая всюду, кроме болота; здесь она была мертвая.

Корней шагал первым, как неприятный вездеход. Широкая, чуть ссутуленная спина размеренно покачивалась. Каждый шаг его выглядел окончательным и будто ставил на чем-то точку. Или он что-то бесповоротно, с солидным чувством давил. Вязаная шапочка срослась с черепом, штаны на заду были черные, мокрые, уже не совсем брезентовые, а сложные, преображенные водами, почвами, выделениями, испарениями. Чуть подпрыгивало ружье.

Высокие бурые травы шуршали почти неслышно.

Рощица уже ощутимо приблизилась, когда Иннокентий остановился передохнуть. Корней же прошел еще сколько-то, прежде чем обернулся.

- Спекся? - шевельнулись узкие губы на глиняном квадратном лице.

Иннокентий лишь сдул упавшую на глаз русую челку. Потом остервенело хлопнул себя по шее, но комар уже снялся и отлетел.

- Маяковский-то вон где еще, - неопределенно показал Корней.

- В роще?

- Нет, дальше. Он ельник любит, где сырость и темнота.

Шмыгнув носом, Иннокентий решительно зашагал вперед. Он спешил поскорее добраться до суши, там можно будет присесть. Корней зашлепал сзади, дыша, как конь. Роща была жиденькая - березки, осинки; она уже облетала. Окруженный свежестью, Иннокентий все же изрядно взопрел.

Птица кричала все дальше.

- А это кто? - спросил он. За разговором время быстрее идет.

- А, - пренебрежительно отмахнулся Корней. - То поэтесса. Их много на болоте. Тоскуют, все кого-то зовут. А перелетных уже и нет. Нам они ни к чему. Маяковского взять - вот это да. Это было бы славно.

- Какой он? - Иннокентий отчаянно отбивался от комаров.

- Матерый, сука. Пригнувшись, шастает, и больше бочком. Глядит искоса, волком, руки болтаются, ноги не гнет.

На пригорке они присели. Иннокентий сдернул рюкзак, вынул бутылку с водой, жадно присосался. Корней смотрел на него насмешливо, но дружески. У деревенских с горожанами и не бывает иначе. Описано не раз. Только кем? Не Маяковским точно.

- Кто тут еще водится? - спросил, напившись, Иннокентий.

- Да все.

- Набоков?

- Это птица Сирин который? Не, перевелся. Его за границей добывают.

- Шостакович? - Иннокентий сказал это наобум. Так, в голову пришло.

- Он же композитор, - удивился Корней. - В наших лесах такие не водятся. Их больше на севере промышляют, поближе к тундре.

Он помолчал.

- Толстой вот бывает, - вспомнил. - В позапрошлом году заломал одного из наших. Тот его поднял рогатиной - да куда там, с рогатиной на Толстого! Тут картечь требуется. Тсс!

Корней быстро приложил палец к губам. Иннокентий замер. Снова запел комар, но он перестал слышать. Мелькнуло черненькое. Шелестя фалдами фрака, мимо пробежал маленький Пушкин.

Бесшумно сняв ружье, Корней молниеносно прицелился и уложил его первым выстрелом.

- Дробь, - пояснил он степенно.

- Схожу принесу?

- Да пусть лежит, - махнул рукой Корней. - Твари тоже питаться надо. Тот же Толстой убоину любит. Достоевский. Лермонтов.

Теперь притихли оба. Утренний туман растворялся, осеннее солнце собиралось с силами, чтобы к полудню припечь. В пожилой листве зашелестел ветер, и где-то далеко что-то коротко скрипнуло, словно умерло, но осталось стоять.

- А Маяковского чем, тоже картечью? - заговорил Иннокентий снова.

Корней чуть откинулся и сунул корявую лапу в бездонный карман. Когда вынул, на ладони лежал револьвер. Он показался трогательно маленьким.

- Маяковского лучше этим. И надо целиться промеж глаз. Если не убьешь, а подранишь - беги. Куда угодно: лезь на дерево, бросайся в омут, что хошь. Спасайся, короче. И обязательно петляй - он по прямой бежит, дороги не разбирает.

- У меня ж нет револьвера, - оробел Иннокентий.

- На, бери, - равнодушно пожал покатыми плечами Корней и протянул ладонь. - Только у меня он один. Будешь сам разбираться с Маяковским.

- Да не, давай лучше ты. Я вообще в первый раз.

Не говоря ни слова, Корней вернул оружие в карман. Иннокентий машинально ощупал патронташ. При полной амуниции он, как любой новичок, уже невольно воображал себя бывалым охотником. Это получалось нечаянно, он и сам понимал, что ни на что не годен, но на выходе из избы все-таки задержался, все-таки посмотрелся в зеркало - древнее, потемневшее, с резным украшением в виде филина и явно из чьей-то берлоги.

Корней встал. Прошелся по опушке, вороша сапогом веточки и палую листву. Коротко свистнул.

- Глянь!

Иннокентий подошел, посмотрел на черные катыши.

- Есенин, - сказал Корней. - У него по осени гон. Да и по весне. Это он территорию метит. Чуковский еще так же делает. Редкая личность, я только однажды добыл. Да ты его видел, в сенях голова прибита. Это вообще необычная фигура.

- Почему?

- Потому что не только зверь, но и гриб. Растение. Он еще переводчик. А переводчики - грибы.

- Съедобные хоть?

- Не знаю. - Корней оглушительно высморкался и утерся рукавом. - Мы их не берем, поганых много. Ягоды вот собираем - всяких редакторов, корректоров.

- Они и у нас растут, - улыбнулся Иннокентий. - Даже по зиме. Одни красные, как рябина, а другие белые. Эти вроде бы ядовитые. Но стоят, не осыпаются! Вокруг уже голое все, декабрь или январь, а им хоть бы что.

- Ладно, идем. - Корней затоптал цигарку, поддернул штаны и снялся с места.

Роща кончилась быстро. Началась просека, а сразу за нею зачернел неприветливый ельник. Присутствие Маяковского обозначилось сразу, как только в него вошли.

- Видишь, содрана кора? - прошептал Корней, мгновенно подобравшись. - Он здесь терся. А вон там - смотри, куда показываю - сбросил рога.

Ели здесь были могучие и стояли плотно, почти не оставляя места подлеску. Несло перегноем. И старческого скрипа звучало больше, а где-то долбил дерево, наверно, дятел - но может быть, кто-нибудь из плеяды пролетарских поэтов. Ни ягод, ни грибов видно не было. Местами рос папоротник, тянулась еле видная, серебряная паутина серебряного века. Изнеженный Иннокентий только и смахивал ее с раскрасневшегося, потного лица.

Они углубились в чащу и пошли медленно, стараясь неслышно переступать через поваленные стволы и настороженно посматривая по сторонам. Корней немного оскалился. Взгляд сделался острым, глаза собрались в кучку. Повисла слюна, которая медленно налилась увесистой каплей. Иннокентий держал наготове карабин. Так прошло полчаса. Наконец, Корней остановился и прислушался.

- Может, мы его спугнули? - шепнул Иннокентий. - Когда стреляли Пушкина.

- Он на ухо тугой, Маяковский-то, - таким же шепотом ответил Корней. - Зато у него первостатейный нюх...

Хрустнул сучок.

Корней стремительно повернулся.

- Вон он, блядь, пошел! - крикнул он, выхватывая револьвер. - Вон-вон-вон!

Иннокентий увидел рослую фигуру в вязанной, до колен кофте. Голые ноги, голый череп, огромные запавшие глаза. Длинные, нескладные руки болтались, как у обезьяны. Маяковский не стал убегать. Иноходью прокравшись шагах в двадцати, он сделал стойку, немного постоял и двинулся на незваных гостей.

Корней - охотник тертый, но непривычный к Маяковскому - проворонил момент.

Последние метры Маяковский преодолел прыжком. Иннокентий прикрылся локтем, и прокуренные зубы вонзились ему в предплечье. Он отпрянул, вырвался, споткнулся, опрокинулся навзничь.

Маяковский расправил плечи. Глотнул. Изо рта стекла струйка крови.

Он прорычал:

- Хорошо!

- На хуй, на хуй, сука!

Корней влепил ему пулю аккурат между глаз.

Маяковский рухнул на сгнивший ствол, и тот рассыпался в труху. Иннокентий стоял на коленях и баюкал пострадавшую руку.

Минут через десять, уже перевязанный, он немного успокоился.

- Повезло нам, - качал головой Корней. - А чего ты хотел? Вы, городские, их только на картинках видите! А мы их бьем, как старики завещали...

- И куда его теперь? - плаксиво спросил Иннокентий. - Шкуру снять?

- Да на кой она мне. Вот челюсть... - Корней извлек из-за пояса топорик. - Челюсть знатная.

Нагнувшись, он парой ударов вырубил челюсть и сунул ее в подсумок.

- Укусил, сволочь, - со страхом проговорил Иннокентий, все глубже осознавая случившееся.

- Ну, укусил, великое дело.

- Говорили, у него сифилис. Тот же Чуковский сказал.

- Ничего. - Корней выпрямился и спрятал топорик. Шапочка издала чмокающий звук: он снял ее. Вытер ею лицо. - Чай, не бешенство. Бабка пошепчет, и нет твоего сифилиса. Прямо сейчас и сходим.

май 2018




© Алексей Смирнов, 2018-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2018-2024.
Орфография и пунктуация авторские.




Словесность