КРАПИВНОЕ СЕМЯ
Дед спал тревожно: ворочался, перхал, стонал; иногда садился и свешивал ноги с печи, таращась в темноту и бессмысленно теребя бороду. Николай просыпался тоже, сонно смотрел на деда, быстро засыпал вновь. Тикали ходики. В остальном стояла мертвая тишина. Было новолуние. В октябрьской ночи сгустилась ледяная сырость.
- Что ты, дед? - не выдержал Николай, когда старик встрепенулся в четвертый раз или пятый.
- Жизнь уснуть не дает, - отозвался тот. - Мало ее осталось, жизни-то. Не спи, говорит, дурак.
- В том смысле, что скоро наспишься?
- В том самом, - кивнул дед.
Николай надолго умолк. Старик, стеная, начал укладываться по новой.
- Слушай, дед. А что ты сам не пьешь свою мандрагору? Пил бы и жил себе двести лет, неуязвимый. Или триста.
- Эх, малой. Неуязвимый это когда тебя ножиком пырнут или пулей выстрелят, а тебе ничего - промахнутся, вражья рука соскользнет, нога подвернется, мало ли что. Отрава какая тоже не возьмет, насквозь проскочит. А вот изнутри человек гниет сам. Тут мандрагора не поможет.
- А силы откуда берутся? Ты говорил, одним махом десятерых...
- Про то не знаю. А гниль она сама по себе. Вон, Михаил с лесопилки пил мертвую и помер, не помогла ему мандрагора. Десятерых одним махом умел - приехали его брать как-то раз, так он... Только не помогло ему в конце.
- Ты же сказал, отрава насквозь проскочит.
- Это если тебе злодей поднесет. А если сам накачаешься, она и привьется.
Хмыкнув, Николай натянул на голову ватное одеяло и свернулся калачом, сколько позволила лавка. Дед, издавая невразумительные и бестолковые звуки, вытянулся на печи. Потом завздыхал, зашептал. Дальше стало уже по-настоящему тихо. Тиканье сливалось с безмолвием и углубляло его.
Проснулись еще затемно.
Позавтракали, чем Бог послал. Дед согрел чаю. Николай поймал себя на том, что нервничает. Предстояло важное и не сказать, чтобы преступное, но чем-то не вполне законное дело, касающееся личного естества. В Николае ворочалось нечто смутное. Он беспокойно пялился в самовар. Там отражались низкий лоб, скособоченный нос, небритые щеки, скверные зубы - все это сплющенное, преувеличенно уродливое и полное сомнений в преображении.
Дед уловил его настроение.
- Не бзди, Николаша, - сказал он бодро. - Ты правильно приехал. Мы тебя звеньевым поставим, а то и сотником. Обеспечишь нам в районе пополнение.
- Ну да, - сумрачно кивнул Николай, не имея в виду ничего особенного.
За окном зарокотал мотор.
- Вот и собачки прибыли! - потер руки дед. - Выходим, Николаша!
- Зачем собачки? - не понял Николай.
- Затем, что если копать мандрагору, то застонет она, закричит, а ты подохнешь. Поэтому держат собачку перед собой. Она околеет, ты живой.
Дед запахнул неожиданно городское пальтишко, перетянул его солдатским ремнем, прицепил внушительную флягу. Обулся в кирзу, надел картуз. И вдруг подкрутил усы. Николай понял, что его распирает; старик еле сдерживался. У него изменилась походка, он больше не ковылял, а чуть не припрыгивал.
- Поначалу мерли, конечно. Пошли туда наши червей копать. Все и легли - Пахом, Роман, Демьян. Потом наш фельдшер почитал в книжках. Собачек, сказал, надо пускать вперед, чтобы они дохли, а людям ничего. Мандрагоре все равно, кого губить.
Ни слова не добавив, дед вышел в сени, толкнул разбухшую дверь. Зашлепал по грязи. Николай дохлебнул чай, натянул на бритый череп бейсболку с непонятным логотипом на фоне рогатого черта и тоже пошел из избы. Снаружи урчал зарешеченный фургон. Ржавчина разъела его так, что было заметно даже в темноте. Изнутри доносился разноголосый лай. Николай подумал, что собаки возбудились только сейчас, когда фургон остановился, а подъезжали молчком. Видно, чуяли они что-то.
Возле фургона стояло шестеро - и дед. Он прикуривал от крайней папиросы. Красные огоньки мирно сошлись, порскнули искрами, разделились. Дед начал кашлять.
- Николаша! - прохрипел он. - Иди сюда. Вот это Андрей, это Гриша, Саня, Леха, Пашка и Тимур.
Все эти люди были разные и в то же время одинаковые. Николай запомнил Саню, потому что тот, не выпуская из зубов папиросы, отомкнул задние дверцы фургона и прыгнул внутрь. Еще он выделил Тимура - во-первых, потому что Тимур и не русский, а во-вторых, тот оказался шофером. Круглолицый Тимур сунулся в кабину, вытащил связку ошейников на поводках и швырнул в кузов, где уже началось животное беснование.
- Николай, - криво осклабился Николай. - Откуда собаки-то?
- Бездомные, - ответил Тимур.
- Которых ваши не съели, - подхватил не то Леха, не то Андрей.
Тимур не обиделся - наоборот, ухмыльнулся.
- Принимайте! - крикнул из фургона Саня, пристегнувший первого пса.
Через пару минут особачились все. Николаю досталась паршивая и хромая псина диковинной масти. Она норовила обнюхать его, но он гаркнул, и собака, услышав привычное, метнулась прочь, сколько пустил поводок.
Небо чуть посветлело.
Саня начал раздавать заступы. Вскоре процессия двинулась за околицу; иных собак приходилось тащить волоком - не то чтобы они предугадывали дальнейшее, скорее просто не ждали вообще добра.
Дошли быстро. Леха или Андрей нацедил обществу по чарке для куражу. А то и на помин души, если растение предпочтет человечину. Дальше началось самое трудное. Копать пришлось так, чтобы собака располагалась впереди; для этого пришлось перехватить поводки и работать заступами, не помогая ногами. Дело шло медленно, животные лаяли и скулили, пытались тяпнуть за голенище; подмороженная земля вынималась кое-как, понемногу; опять же не было гарантии, что место выбрано правильное. Тем временем подкатила полевая кухня под управлением румяной и квадратной тети Тони. Та уже научилась варить мандрагору и лаконично материлась на мужиков, которым нечего делать.
Первый вопль раздался через полчаса. Тонкий и неописуемо гадкий, он вырвался струйкой из чернозема, и пес, шарахнувшийся к ногам Пашки, мгновенно издох. Отпихнув его, Пашка опустился на колени и начал разрывать землю руками. Вскоре он выдернул корень, очень похожий на задастого человечка, только без головы.
- С почином! - одобрил дед. Он не копал, стоял в стороне.
Николай, до последней минуты подозревавший подвох, впился глазами в эту диковину. Пашка вынул из кармана тряпку, обтер корень, выпрямился и пошел к тете Тоне. Та уже отняла крышку.
Тут завопило у Лехи, собака вытянулась в длинной судороге. После этого пошло как по маслу, и вскоре уже сам Николай держал в руках уродливую фигурку, вожделея ее соков и с ними - обещанной неуязвимости.
Получилось нечто вроде кривой канавы. Дед снял картуз, перекрестился.
- Слава богу, убереглись, - сказал он. - Зачинай стряпню, Тонька.
- Начальничек, - фыркнула та. - Хлебнул бы ты, старый, сам - авось напоследок встанет!
- Лярва, - беззлобно откликнулся дед.
Все расселись на траве, в сторонке от полевой кухни, и Леха-Андрей разлил уже всерьез. Выпили, закурили.
- Слышь, дед, - подал голос Николай. - А откуда она здесь, эта дьявольщина?
- Тут немчура партизан вешала, - ответил дед, помолчав. - Человек, когда его вешают, обязательно обтрухается. От этого семени и растет мандрагора. Это нам на руку, что партизан. Злее будем. Сок получается будь здоров.
- И дальше куда, неуязвимые?
- Туда, - сказал Гриша, махнув рукой в сторону черного запада. - На столицу. - У него вдруг исказилось от ненависти лицо, и Николай накрепко запомнил, что это Гриша. - Всех передушим, которые там. Выпьем обратно всю кровь, что они у нас высосали. Будем резать подряд, Господь разберется.
Долго молчали.
Потом тетя Тоня позвала:
- Подставляйте посуду.
Дед встал, кряхтя. Отстегнул флягу.
- Погуще зачерпни. Со дна.
- Это мне? - спросил Николай.
- Нет, - мотнул головой дед. - Это, как дойдем до столицы, передадим царю. Дай ему Бог здоровья и долгой жизни.
ноябрь-декабрь 2015
© Алексей Смирнов, 2015-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2016-2024.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
