ТРИО ДЛЯ ИМЕЮЩИХ УШИ
партитура со световыми эффектами
слова, слова, слова...
В. Шекспир
|
"Можно было бы устроить пикник" - голос Евы прозвучал на одной
ноте, словно она этой фразой настраивала его для совсем других слов,
и затем немного ниже: "у меня есть банка ананасов и черный хлеб..."
"Ночью.... в пустыне..." - Абрам повернул руль, вписываясь в виток
серпантина: "я не ем ананасов, Ева, ты же знаешь..." - огромный
мотылек ударился о стекло, брызнула струйка воды и заработали
дворники: "... ты же знаешь, какой я скучный тип..."
"Мы были для этого мотылька роком..."
"К счастью, не наоборот... Как тебе понравился городок?"
"Трудно поверить... похож на летающий остров... мне даже показалось,
что кусты его изгороди зеленые только изнутри, а снаружи они -
рыжие, как и вся пустыня... Должно быть, когда городок взлетает,
остается влажное пятно от просочившихся фонтанов, но через
четверть часа и оно высыхает - след простыл... представляешь, что
было бы с нами, если бы мы столкнулись с летающим городом - там,
за поворотом ...
"Надеюсь, у них отличные дворники... Ева, нам ехать еще больше часа,
а ты в меланхолии, словно мы уже в постели..."
"Говорят, городку лет тридцать, а тому, что неподалеку - с крепостной
стеной - тридцать веков..."
"Три тысячи лет... Знаешь, Ева, у меня странное чувство узнавания
этих мест... словно я уже был здесь..."
Машина обогнула невидимую половину холма и понеслась вдоль его
освещенной луной половины. Луна была в ущербе и тени казались
черней своих предметов.
"И я узнала... черные тени, рыжие предметы, отличные от всех
оттенков черного и рыжего, словно цвета застыли то ли в атаке, то
ли в панике... или инерции... как нечистая сила, застигнутая
петушиным криком..."
"Ева, мне не по себе... я за рулем, ночь, пустыня, а ты меня пугаешь
безумными метафорами... вместо того, чтобы развлекать..."
"Пожалуй, ты определил формулу наших отношений - и теперь... и
тогда..."
"Тогда?"
"Ну да. Ты всегда за рулем, а я всегда пугаю тебя вместо того чтобы
что? Знаешь, мне кажется, что я - некий цвет за пределами твоей
способности видеть, и ты пытаешься подмешать меня в свою палитру
по мере надобности. Вот, недостает тебе зеленого и ты меня
подмешиваешь с зелеными, красного - с красными, но выходит всегда
немного не то, что ты желал, потому что я не зеленая краска и не
красная, и не любая иная из тех, что различимы тобой в твоей радуге"
Помолчали, вглядываясь в треугольник мира, освещенный фарами
машины. В дальнем свете он казался однообразным холмистым
пространством, но в ближнем в нем все время что-то происходило:
мелькали всплески чьих-то жизней, и воображение дополняло их до
образов, хранимых в памяти:
"Вот, ты заметила, мелькнул хвост... лиса, должно быть... или
шакал..."
"Да нет, это была ведьма на метле, лилипутка..."
"Ах Ева..."
"Я развлекла тебя?"
"Да, я даже согласен съесть твои ананасы... вот, только дома за
столом..."
"Ну да, и ты, Абрам, назовешь этот ужин "пикник в пустыне". А потом
пройдут годы, ты забудешь что было на самом деле и останется в
памяти образок: пустыня, Ева, ананасы, шакал на обочине - все будет
упаковано в то, что ты называешь компромиссом "искусства жизни"...
"Да, но сесть за руль ты не хочешь.."
"Нет, милый, тогда рухнет наш тандем, а ему уже тридцать веков...
Абрам наш петух, похоже, пропел... мы запутались и... застыли то ли
в атаке, то ли панике... или инерции... "
"Ты помнишь?"
"Ну да... Дом родителей стоял в низине и в погребе было сыро даже на
исходе лета. Они были несчастливы самыми безнадежными
ущербами, ну знаешь, когда женщина красива, глупа и агрессивна, а
мужчина мнителен, слабоволен и порядочен. Меня зачали в их первую
(и последнюю) брачную ночь. Это была даже не дуэль, а ... несчастный
случай, как с давешним мотыльком: он лишил ее женственности, а она
его - мужественности, и всю оставшуюся жизнь они судились друг с
другом - чей ущерб больше... А так как в их доле, отрезанной
крепостными стенами от пустыни, никто ничего не знал, то я стала
джокером в их судьбах: свидетелем, прокурором, адвокатом, алиби,
жертвой и палачом... Они разменивали на меня свои судьбы, пока не
исчерпали свои жизни до донышка и не умерли от тоски... А я...
получила в наследство смирение: гибельную привычку зависеть от
чужих... - быть не в себе..."
"Но ты выглядела совсем не несчастной. Ты была... Ева, ты была
ужасно смешливой - до неприличия... Ну да, помню, я был потрясен,
как на твоем лице дрожали блики, словно в воде... и мне хотелось,
чтобы никто кроме меня не видел их..."
"Тебе удалось, Абрам, ты нашел приличный для тебя компромисс - я
стала отражать тебя одного..."
"Ну, знаешь, Ева, все это метафоры, а жизнь есть жизнь и надо
следить за дорогой, или..."
"Или дворники?"
"Вот именно, а ты что сделала? Я уже почти готов был перестроить
наш погреб, начал отводить воду, на городском обеде мне уже
достался бараний глаз, ты понимаешь, чего это мне стоило, а ты?
Бросила семью, детей и сбежала с этим фатом, коммивояжером,
соблазнилась бутылкой шампуня... Я готов был простить тебя, Ева,
но ты же никого не слышишь кроме себя. Мое великодушие... Чего ты
добилась?"
"Я вымыла волосы... Я прежде даже не знала, что волосы мои не
рыжие, как пустыня... поверь, возник удивительный, ни на что не
похожий цвет, и потом такая мягкость и чистота... нежность... влага
испарялась и я чувствовала, что весь мир вокруг моей головы
смягчался и даже солнце бледнело. Я видела, Абрам, как его лучи
преломлялись, чтобы не обжечь меня... мир признавал мое
присутствие... это было счастье..."
"Скажи, мне, Ева, только одно, прошу тебя, скажи теперь, от кого был
тот ребенок?"
"Зачем тебе? Ведь он умер..."
"Мне важно. Я хочу знать, Ева, я имею право. Я твой муж".
"Милый, прошло три тысячи лет... я не знаю... правда. Ведь я умерла
тогда под забором..."
"Вот он, Ева, твой компромисс.."
"...Ну да, что мне оставалось, когда этот тип выгнал меня. Да, я
была на сносях, но ребенок-то не родился... Кто же знает теперь, кто
его отец..."
"Женщина всегда знает."
"Выдумка мужчин. Вы нуждаетесь в восполнении своих ущербов. Для
мужчины, женщина должна знать все, чего не знает он сам... И
главное знание, которое он ищет в ней, это подтверждение собственной
мужественности... Что тебе теперь до этого ребенка, который даже не
родился три тысячи лет тому назад..."
Помолчали, смотав два витка светлого серпантина.
"А что хотят знать женщины, Ева, что хочешь знать ты?"
"Все. Или, хотя бы,... цвет своих волос... Я ведь не только твое
отражение, Абрам, не только подтверждение твоей мужественности,
не только чье-то алиби... не восполнение чужих ущербов... Я есть и
сама по себе - поняла это, когда преломились лучи солнца и возник
этот цвет - восьмой, кажется, в радуге... жаль, что ты не видишь,
Абрам, но он теперь есть вечно... данность мира, понимаешь?
Подтверждение моего присутствия..."
"Восьмой цвет? Ты уверена?"
"Нет."
"Ну, слава богу, значит у нас еще есть шанс доехать домой."
"Увы, ни в чем не уверена, Абрам, вот в чем сложность... не на что
опереться. Вот, например, этот город... я совсем не уверена, что он
остался там - в прошлом, а не ждет нас за поворотом..."
"С дворниками?..."
"...Ни в чем не уверена. Знаю теперь меньше, чем тысячи лет тому
назад, когда жила в случайных отражениях - бесчисленных образках
впечатлений о себе - возникала рыжей лисицей, лунным зайчиком,
ведьмой..."
"И я ничего не знаю, Ева..."
"Как жаль, ведь ты за рулем..."
"Ну да, я выучил правила приличий и, вот, даже удостоился
бараньего глаза, Ева, а ты видеть не хочешь... меня... Зачем тогда
все это? Лучше умереть под забором.."
"Постой, скоро приедем, я приготовлю тебе ужин. Включим лампу..."
"Ближнего света..."
"Ну да, под оранжевым абажуром."
"Ты вымоешь голову яблочным шампунем..."
"Абрам, там впереди..."
"Только этого не хватало..."
Впереди на обочине стояла машина с человеком в позе подчинения.
Абрам сдал назад вопреки внутреннему голосу, зовущему рвануть
вперед. Слабой гнилушкой мелькнуло доверие к незнакомцу, мол,
занят он здесь собой и не станет приставать к путникам, но
незнакомец безнадежно сорвал с себя прекрасный лик печали и
засеменил, затаптывая тени, в отвратительно радостном
возбуждении. Абрам подумал как, должно быть, и Господу Богу тошно
взирать на обращенные к нему с обочины лица, обезображенные
бессмысленной надеждой и верой...
Луна вошла в свой самый ущербный миг и отразила свет фар
случайной машины, застрявшей в роковом треугольнике... а все, кто
не спал в эту пору, продолжали верить, что свет - белого цвета...
Ева набросила на плечи шаль и поднялась в прохладу пустыни.
Лицо Дана обратилось к ней и приняло нормальное человеческое
выражение - ему стало грустно, что эта женщина, возникшая так
просто, словно она вышла на крылечко погладить собаку, сейчас
исчезнет, как и тогда... когда он нашел ее мертвой под забором... И он
так никогда и не узнает, был ли это его ребенок...
Дан провел вечер у старика, разрушительной энергии которого
хватило бы на то, чтобы уничтожить всю пустыню, но
обстоятельства позволили ему построить только один городок, и Дану
не показалось мало... В редакции его предупредили, что старик не в
меру болтлив, но чтобы так... Он цеплялся за микрофон, ни за что не
хотел прекращать интервью и, должно быть, подсыпал свою страсть и
в мотор его старенького "форда" - так, что тот заглох... Черт бы
побрал всех агрессивных романтиков с их разбитыми от дурацких
молитв лбами... Но городок построил... - нормальный человек не сумел
бы...
Старик громыхал посудинами слов, заваривая хмельное зелье из
припасенных на черный день эмоций, пьянея все более и более:
"Пустыня была, как чертова задница"... когда они стояли на вершине
холма, похожей на ссадину на колене - трое хилых и экзальтированных
от усталости и недоедания юношей... страстно мечтая о городе - своем
городе с фонтанами, тенистыми скверами и павильонами с ледяной
газировкой - совсем как там - на проклявшей и изгнавшей их родине...
- каждый из них готов был вырвать свое сердце ради этого города...
И, вот, теперь... он остался один... торговцы пьют газировку прямо из
его жил... Старик страшно кричал, что отдал бы и теперь свое сердце,
только бы разрушить Город-предатель и выгнать вон... из Его
Храма... всех... прочь...
Дан же вяло соображал, что пора сменить профессию, пока его
равнодушие к словам не стало фатальным и не возник необратимый
процесс отторжения любых культурных форм... Он думал, что можно
для начала пойти коммивояжером... и вообще, всерьез поискать
женщину...
"Заглох?"
"Заглох."
Абрам постучал носком ботинка по шине и посмотрел мимо: "Могу
подвезти."
"Не стоит."
Компромисс был исчерпан, но Ева добавила капельку участия:
"Хотите, мы оставим Вам банку ананасов и черный хлеб."
"Спасибо, не стоит, простите за беспокойство."
"Ничего, сожалею, сорри."
Капелька участия оказалась последней и содержимое компромисса
пролилось через край формы прямо на зажигание абрамова "Пежо",
погасив его фары и луну, которая, кто следит за событиями этой ночи,
отражала именно их свет. Наступил необратимый ущерб, когда слова
теряют смысл и время с пространством едва различимы в далеком
свете эгоистичных звезд, светящихся равнодушно - сами по себе...
В наступившей темноте чиркнула спичка, и луна на мгновение
отозвалась уютным оранжевым бликом, осветившим волосы
женщины, замершей на вершине жесткого треугольника, кажущегося
"роковым" для тех, у кого нет иных точек опоры, более пригодных для
перевертывания своих земных миров...
Дан подошел к Еве и взяв ее за руку и сказал: "Пойдем, здесь
недалеко, а то у Абрама, похоже, заглох мотор..." и Ева, мельком
оглянувшись, сделала пару нерешительных шагов следом...
Абрам закурил сигарету: "Ева, ты уходишь под забор? Учти, скоро эта
ночь пройдет и станет светло - ты знаешь как бывает светло в
полдень в пустыне... "
"Да" - продолжил Дан: "похоже, что это единственное знание, что ты
подарил ей, приятель... Ева, только что твои волосы вспыхнули
удивительным светом... немного оранжевым, уютным, теплым...
неповторимая прелесть... кажется восьмой цвет... в радуге. Думаю, в
полдень он будет соперничать с солнцем..."
"Ты уверен, Дан?"
"Конечно, милая."
Абрам, а ты?..."
"Не знаю, Ева, сомневаюсь - просто есть порядок: семь цветов в
радуге... Садись в машину и поедем домой... "
Ева вернулась и замерла, вглядываясь в ночь. Глаза привыкли к
рассеяно-серебристому миру, освещенному только звездами и огоньком
сигареты.
"Не знаю..." - голос Евы звучал на одной ноте, словно она настраивала
его для совсем иных слов: "у меня чувство... несвободы... от чувств...
нет опоры... в мире... для меня... для моего ребенка... Я отказалась
тогда - от себя - потому что не хотела привести в мир, где нет места
для меня самой... своего ребенка."
"Вот" - сказал Дан: "Я не выгонял ее - она сама ушла... Что тебе не
хватало?"
"Опоры... Я больше не могла быть - не в себе - ...боялась потеряться
еще более - разорвать себя, умножив ущербы..."
"Могла остаться.."
"Могла вернуться..."
"Откуда... куда? Что происходит со мной? Иду за тем, у кого меньше
сомнений... абсурд..." Ева нерешительно шагнула, оступилась, потеряв
равновесие, и исчезла, пропав на обочине...- растворилась в своей
тени... - так всегда бывает с теми, кто уходит в беспредельность
своего одиночества...
Конец.
Вернее, пауза... которую заполняет собой небесное тело под названием
Луна - идеал компромисса, бездушно отражающий все божьи искры...
в мире, не терпящем пустоты.
Машина обогнула невидимую половину холма и понеслась вдоль его
освещенной половины. Луна была в ущербе и тени казались черней
своих предметов. Дорога уводила на холм, и пустыня с высоты
казалась похожей на контурную карту. На вершине холма, мерцая
огоньками, ждал городок.
"Ева, мы почти приехали... "
"Невероятно, городок похож на летающий остров - сам по себе, словно
опустился с неба..."
"Знаешь, у меня такое чувство, словно я уже был здесь: пустыня,
ночь, луна в ущербе, ты, Ева... "
"Можно устроить пикник..."
август 99г. Ливна.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
