Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность


О технологии изготовления палимпсестов


Изготавливать палимпсесты грамотная публика принялась сразу после изобретения письменности. Термин восходит к греческому palimpsestos, что означало пергамент, текст на котором частично или полностью стирали и переписывали по-новому. Поскольку теперь списывают друг у друга все и абсолютно всё, то вопрос, где кончается плагиат и начинается творческий акт, даже неинтересно обсуждать. Постмодернизм с его прямым отождествлением культуры с палимпсестом, а цивилизации с пространством симулякров саму проблему разработки технологий списывания превращает в коммерческую, выводя за скобки мораль и право. Собственно, интерес конечного пользователя интеллектуальных, культурных и информационных ресурсов, лишь в том, чтобы а) добиться личного успеха и б) чтоб не схватили при этом за руку.

По поводу последнего у Виктора Викторовича Конецкого имеется интересное признание о происхождении одного его раннего и очень неплохого рассказа "Если позовёт товарищ". Сдул, пишет Конецкий, по молодости лет рассказ у известного англоязычного писателя, а потом очень переживал, что обвинят в плагиате. Однако, когда по прошествии времени, уже будучи мэтром, решил он из несознанки-то выйти, никто из собратьев-литераторов ему просто не поверил. Смысл: списывать надо уметь. Или иметь надлежащую технологию, появление которой в ситуации, порождённой пришествием в наш мир Сети, также неизбежно, как мировая революция в культуре. Почти весь дальнейший объём этого текста составляет слегка необычно выглядящая в компьютерном журнале попытка литературоведческого анализа примера того, как можно добиться успеха, умело списывая. И единственное, чем автор может оправдаться перед суровыми программистами, так это наглядность примера: "прочти и катай в Париж и Китай". Право, господа, почитайте про то, как французский писатель Мериме перекатал повесть "Капитанская дочка" русского писателя Пушкина в новеллу "Кармен". Прямой user's guide получается для начинающего писателя, а кто-то, быть может, увидит в этом сюжете идею экспертной системы "Мериме". Собственно, в этом и смысл работы - разглядеть в частном примере проявление некого общего подхода, который может стать основой новой компьютерной технологии.

* * *

Мериме дебютировал в 1825 году безобидной шутливой мистификацией. Шутка, заключавшаяся в приписывании авторства слабых пьес вымышленному лицу, честно говоря, была не слишком оригинальной и не очень смешной. Однако, благодаря восторженному отзыву Стендаля и в силу сочувственного отношения тогдашнего французского общества к антиклерикальным идеям, "Театр Клары Гасуль" имеет шумный успех у читающей публики.

С необыкновенным практицизмом молодой Мериме эксплуатирует свою идею в продолжении пяти лет. Литературная игра выдохлась, но в итоге сложилась репутация писателя "острого и оригинального" (Пушкин, 1835).

В 1827 году Мериме издаёт сборник славянского фольклора под названием "Гузла". Затем без особого успеха пробуется в жанре исторической драмы: ни "Жакерия" (1828), ни "Хроника царствования Карла IX" (1829) не имели резонанса, сравнимого с тем, что уже был однажды достигнут.

В январе 1835-го года, отвечая на письмо, в котором поэт из России интересовался источником фольклорных материалов, уставший от рутины и ещё не забывший восторгов дебюта писатель сообщает своему российскому корреспонденту, что именно он, Мериме, как раз и сочинил означенный фольклор. То есть объявил себя автором не больше не меньше, чем эпоса.

Психологически его действия объяснимы. Объявив кропотливо собранные им материалы результатом творческого озарения, импровизации, стёба, он захотел оправдать роль весёлого гения, в которую уже вжился. Пожелав выдать потный труд собирателя фольклора за искру Божию, вряд ли он думал о последствиях.

Впрочем, всё произошло именно так, как и хотелось бы претенциозному этнографу. В парижских салонах снова были приятно удивлены: ох уж этот Мериме, опять он за своё! Сама по себе "Гузла" франкоязычного читателя отнюдь не занимала, поскольку явилась лишь поводом для презабавно сочинённой биографии Иакинфа Маглановича, якобы автора диких песен. Поэтому никого не насторожило, что никогда и ни в чём не сходившиеся славянские гении Мицкевич и Пушкин, дружно определили происхождение баллад, пусть даже изложенных прозой и на чужом языке, как фольклорное.

Возможно, Мериме и собирался в дальнейшем как-то выйти из истории с "Гузлой", сохраняя шутливый тон мистификации, но дело зашло слишком далеко. Пушкин в слове дворянина не усумнился и просто опубликовал в предисловии к своим "Песням западных славян" письмо Мериме, в котором последний объяснял, что "Гузла" - не более чем имитация, сочинённая им лично шутки ради и, притом, за какие-то две недели. Пушкин сам знал толк в подобной забаве, взять хоть "Повести Белкина" или, например, стихотворение "Стамбул гяуры нынче славят", приписанное им вымышленному персонажу, янычару Амин-Оглу. Автор вправе выступать в собственном творении от лица турецкого янычара, испанской актрисы, а коли есть в том нужда, то хоть Господа Бога. Однако, приписать себе сотворение того, что лишь услышал и записал, есть поступок дерзкий и однозначно аморальный.

В натуре Пушкина простодушие соединялось с обострённым чувством собственного достоинства. Четырежды в своей жизни он разрешал вопросы чести на дуэлях. Безоговорочно доверившись версии, изложенной в письме французского литератора, о котором имел благоприятное суждение, он тем самым невольно изменил характер мистификации. Для Мериме выход из этой истории без потери лица стал невозможен. Он оказался моральным заложником погибшего на очередной дуэли "невольника чести". Как каторжник к ядру он остался прикован к двусмысленной репутации автора славянских песен, каковую репутацию и поддерживал старательно всю жизнь. Но никогда уже более Мериме не свяжет своё имя с ни с какой мистификацией. Нравственное потрясение разбудило в писателе талант: в новеллах он, наконец, достигает уровня вершин мировой литературы. Вряд ли Мериме отдавал себе отчёт в масштабе личности Пушкина. В очерке "Александр Пушкин" (1868) он осыпает его снисходительными похвалами, которые по сути лишь формулы учтивости, являющиеся скорее нормой литературного французского языка, чем личной позицией. Неточное цитирование "Онегина", примитивное изложение творческой биографии есть результат небрежности, а не отсутствия информации: в окружении Мериме всегда были люди, лично знавшие Поэта. Изо всего творческого наследия Пушкина внимание не владевшего рифмой Мериме привлекла только проза, а также - в силу этнографического интереса к теме – поэма "Цыганы". Свои новеллы Мериме создал под сильнейшим влиянием указанных источников.

Попытаемся – тезисно – продемонстрировать форму этого влияния на примере наиболее известной новеллы Мериме "Кармен" (1845).

Повесть "Капитанская дочка" (1836) - единственное из прозаических произведений Пушкина, которое Мериме, считая шедевром, тем не менее, почему-то не перевёл. Хотя, как наставник французского инфанта, он, казалось бы, не должен был пройти мимо того, что у Пушкина было увенчано эпиграфом "Береги честь смолоду". Он и не прошёл. Начал, видимо, переводить, увлёкся, а в итоге "Капитанская дочка" трансформировалась под пером опытного специалиста в нечто такое, что опознал бы, наверное, только автор исходного текста. Сходство между "Кармен" и "Капитанской дочкой" не только и не столько поверхностное, оно, скорее, идейное. Оба произведения – о чести.

Далее придётся прибегнуть к лобовому сопоставлению деталей:

в название вынесено имя прекрасной героини, являющейся идеалом женственности некого экзотического народа (русских, испанцев), живущего вроде бы и в Европе, но европейским во Франции считающимся только с большой натяжкой;
центральный персонаж – разбойник (Пугачёв, Хосе), он встречается герою в пути и выступает в роли его проводника в дикой местности; разбойник этот благороден (у Мериме даже буквально: Хосе - дон), вызывает симпатию героя, но неприязнь слуги героя; удовлетворившись мелким подарком за свою услугу (заячий тулупчик, сигары), он при новой встрече спасает герою жизнь и честь; финальная встреча героя с бывшим своим проводником и благодетелем происходит незадолго перед жестокой - по варварским обычаям дикой страны - казнью последнего;
героиня вначале невольно становится причиной дуэли героя с негодяем (Швабриным, Гарсией), а впоследствии - вопреки традициям - берёт на себя инициативу в решении судьбы героя и в итоге морально превосходит его.

Кстати, перенос действия в Испанию у Мериме неслучаен. Во время работы над "Капитанской дочкой" Пушкин перечитывает роман другого петербургского литератора – Яна Потоцкого, а у того в "Рукописи, найденной в Сарагосе" весь набор-с: Андалузия, цыгане, дуэли и офицерская честь юного Альфонса ван Вордена, которого ни любовь, ни приключения оказались неспособны заставить изменить служебному долгу. На полях рукописи "Капитанской дочки" Пушкин набрасывает стихотворение "Альфонс садится на коня" по сюжету Потоцкого. Информированность Мериме объяснима. В 1841-м году в Париже состоялся шумный процесс "о бесчестьи", по результатам которого на 25000 франков был оштрафован некто Морис Кушан за плагиат "Рукописи, найденной в Сарагосе". Нимало не заботившийся о приоритете и, к тому же, творивший на французском граф Потоцкий расплодил на родине Мериме изрядное число плагиаторов.

Сравнивая тексты, внимательный читатель обнаруживает множество мелких трансформаций предметов и персонажей, вроде превращения даримого разбойнику дешёвого заячьего тулупчика у Пушкина в дорогие сигары, которыми в аналогичной ситуации угощает своего проводника герой у Мериме. Верный Савельич превратился в лояльного властям Антонио, а циничный Швабрин – в жуткого Гарсию Кривого. Единственным принципиальным вмешательством Мериме в исходный замысел можно считать появление страстной Земфиры из пушкинских же "Цыган" вместо кроткой, но решительной Маши. Образ последней был неблизок европейскому опыту и эстетике, к тому же замена оказалось весьма удачным шагом в сторону массовой культуры. Впоследствии Жорж Бизе (1875), усилив эту идею за счёт предельного упрощения фабулы, добился вообще совершенно фантастического успеха. Впрочем, развёрнутое сопоставление произведений, выходит за рамки тезисного изложения. Читатель может сам легко провести соответствующий анализ, получив и удовольствие, и представление о творческом методе Мериме. Укажем лишь деталь, не имеющую в текстах прямого соответствия. В финале новеллы у Мериме есть такой эпизод: Кармен сообщает Хосе, что было дурное предзнаменование, ведь им на пути встретился священник, а потом дорогу перебежал заяц (ради Бога, откуда заяц-то в Андалузии?!). Согласно семейной легенде Пушкиных во дни декабрьских событий, ставших роковыми для ближайших друзей поэта, он покинул Михайловское, чтобы быть на Сенатской, но выехав со двора, от околицы вернулся, встретив вначале попа, а потом зайца.

Ещё раз отметим информированность Мериме и, одновременно, выскажем вот какое предположение (вместо выводов).

Никогда, никому, никакая компьютеризация технологии изготовления палимпсестов не позволит осуществить заветную мечту бездарей замещать талант трудолюбием, знание - информированностью, честь - аккуратностью.

Иначе: экспертная система "Мериме" хотя и возможна, но бесполезна. Последнее обстоятельство никак не может снизить её коммерческой ценности, существует же, например, обширный рынок астрологического софтвера. Главное вот в чём: такая система, в общем-то, понятна на уровне know-how и совершенно очевидно социально востребована графоманами, переживающими новый Ренессанс в связи с ростом Сети. Поскольку имя им – легион, то и рыночный успех соответствующего продукта просто-таки предрешён.




Словесность