Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ИСТОРИИ  БАБУШКИНА  ПЕРЕУЛКА


Москва, Москва! Люблю тебя как сын...
Внебрачный, понаехавший, нерусский.


Шесть лет я в ней учился, потом приезжал в командировки и просто так почти каждую неделю, вот уж три года, как работаю, и... не полюбил, не смог. Что ни говори, а москвичом надо родиться или очень хотеть им стать. А если ни того и ни другого... Нет, ну живут же так люди - годами не разговаривают. Она в театр, а он на рыбалку. Спать ложатся - каждый к своей стенке отворачивается. А куда от Москвы отвернуться, если она вокруг и даже под ногами? Как же ее вытерпеть-то?!

Стивен Ликок как-то сказал: "Многие мужчины, влюбившись в ямочку на щеке, по ошибке женятся на всей девушке". Вот я и подумал - должна же быть у Москвы эта ямочка. Не та, конечно, что на мостовой - та целая яма, и не одна, а другая, в которую можно влюбиться. Если попробовать ее найти и... Гарантии, понятное дело, никто не даст, но вдруг слюбится, а потом уж и стерпится? А может, и вовсе потом терпеть не придется - только любить. И я стал искать. Вернее, подумал, что хорошо бы найти... когда-нибудь. И уехал от нее на рыбалку. Или отвернулся к стенке.

Прошел месяц, или три, или год. Ехал я ранним утром на служебной машине по Старой Басманной и хотел спать. И спал, разговаривая во сне с сослуживцем о каких-то приборах, реактивах и прочей ерунде. Вдруг сквозь сон на углу Старой Басманной и какого-то переулка увидел особняк с колоннами. Такой красивый, что я тогда подумал - да это просто Санкт-Петербург какой-то, а не Москва. Оказалось - не Петербург, и... если смотреть на первопрестольную с высоты птичьего гуглелета, то видно, как ручеек истории Бабушкина переулка, носящего с 1964 года имя Александра Лукьянова, впадает в реку истории Басманной слободы, а та, в свою очередь, впадает в море истории Москвы, а уж... но я не мореход и не летчик. Нет у меня ни корабля, ни самолета. Да мне и без надобности. Нет ничего увлекательнее пешей прогулки вдоль берега ручья или реки. Вот мы и прогуляемся вдоль маленького московского ручейка под названием Бабушкин переулок, соединяющего Новую и Старую Басманную улицы.

Впервые на московских картах этот переулок появился в 1789 году, а еще раньше в описании эпидемии чумы в 1770-1772 гг. упоминается Абушкин переулок. В том, что это был именно Бабушкин переулок, можно не сомневаться. Потеря заглавной буквы в названии подробно исследована историками-москвоведами. Найдены приказные, церковные и иные книги, из которых следует, что весь этот казус можно отнести на счет невнимательности летописца, у которого буква "Б" сорвалась с кончика пера и закатилась аккурат в вырез платья одной его знакомой - разбитной бабы-посудомойки из трактира "Разгуляй", каковая баба и была найдена, отведена в часть и примерно высечена за ношение казенной литеры на своей частной груди, хоть бы и была она самых что ни на есть прельстительных размеров. Грудь, а вовсе не литера, как можно было бы подумать.

В то время участком земли, по которому проходил переулок, владело семейство купцов Бабушкиных. Было их два брата - Петр Андреевич и Семен Андреевич. Батюшка их, Андрей Иванович, торговал мануфактурой и занимался питейным делом, а уж потом, как дела пошли в гору, стал владельцем фабрик в Китай-городе, на Ильинке, и здесь же, рядом, на Старой Басманной, как раз напротив переулка. Фабрика на Старой Басманной была заведена еще в 1717 году и считалась одной из самых крупных в Москве.

Жили себе братья по обоим концам переулка, названного по их фамилии, ходили друг к другу в гости и не тужили, как вдруг в 1783 году некто Гурьев, местный домовладелец и гвардейский секунд-майор, стал просить городские власти переулок закрыть и передать землю ему, поскольку там "и мостовой не имеетца и бывает великая в осеннее время грязь, от которой проезду и проходу пешим людям не бывает".

Что зря говорить - грязь там была. Да где ж ее не было? Может, Гурьев и плюнул бы на эту грязь и обходил стороной переулок, да пошел он как-то провожать на Новую Басманную засидевшегося у него в гостях своего старого приятеля, поручика Синюхаева. Дело было позднее, осеннее. Стемнело рано. А как рассвело, так и выяснилось, что в грязи Бабушкина переулка пропали двадцать рублей казенных денег из кармана Гурьева, форменная треуголка, новенькие томпаковые часы на серебряной цепочке и собственно Синюхаев. Поручик-то через две недели нашелся живой и нездоровый в кабаке на Разгуляе. Кстати, тоже без гурьевских денег и часов. Еще и без левого сапога. А вот Гурьева нашла супруга... Пришлось ему вымаливать прощение просить городские власти.

Бабушкиным, однако, удалось дело замять. Единственный и неотразимый аргумент их был тот, что надо им друг к другу в гости ходить. Что же это получится, если просьбу Гурьева удовлетворить? Утром в гости выходить, чтобы к вечеру добраться, обходя кругом гурьевские земли? Впрочем, может, и не обошлось тут без известных рекомендательных писем за подписью князя Хованского, иначе говоря - "писарям так и вышло по четвертаку, а остальное ушло к начальству".

Прошло одиннадцать лет с того спора, и Гурьев, владевший домом и участком земли на углу Бабушкина переулка и Старой Басманной, продает свою усадьбу и исчезает из нашей истории. Новый ее владелец, кригскомиссар П.И. Демидов строит двухэтажное здание. Собственно говоря, о Демидове и сказать более мне нечего. А вот через четыре года, в 1798 году, дом купил не кто-нибудь, а вице-канцлер князь Александр Борисович Куракин, в то время еще и глава Коллегии иностранных дел России. О княжеском роде Куракиных стоит сказать особо.

Имеет место быть версия о том, что род Куракиных пошел от князя Андрея Булгакова по прозвищу "курака". А уж это прозвище историки переводят с тюркского как пустой, высохший, жадный и даже мечтательный. Кто бы спорил, что с тюркского! Но только не курака, а курага. Новейшими розысками в средневековых архивах одного из РОВД Бухарского ханства за шестнадцатый век было установлено, что основатель рода Куракиных приехал в Москву из Бухары с обозом кураги, киш-миша и соленых косточек урюка. Торговал он своим товаром с лотка. Ходил и кричал: "Курага! Кому курага! Киш-миш кому!" Первое время, конечно, мыкался без документов и регистрации. Чуть какой стрелецкий патруль - так сразу поборы, а то и побои. Однако, продав свой товар, Бободжон (так его звали) назад в Бухару не вернулся. Уже через несколько лет во взяточных ведомостях Посольского приказа, в отделе по работе с басурманами, мы обнаруживаем некоего Михаила Курагина на должности старшего специалиста по фруктовому вопросу. Имя "Михаил" Курагин получил при крещении. Имя, как оказалось, не очень удачное - сослуживцы дразнили его заглазно Киш-мишкой. Вот почему в роду Курагиных, которые со временем превратились в Куракиных, почти не встречаются Михаилы. Куракины не любили вспоминать о своем фруктовом прошлом. Не дай Бог перепутать и назвать Куракина Курагиным. Куракины даже подали в суд на графа Толстого, выведшего в романе "Война и мир" Анатоля Курагина - мота и развратника. Но Лев Николаевич на суд не явился, сославшись на посевную, пахоту, косьбу и Софью Андреевну. Каким-то образом дело замяли.

Князь Александр Борисович, о котором пойдет речь, был Абрамовичем своего времени. Современники звали его "бриллиантовым". Прекрасно одаренный от природы, блестяще образованный и остроумный, князь, однако, имел довольно странную фобию. Он боялся остаться бездомным. Видимо, в нем говорил генетический страх еще Михаила Курагина, в бытность его Бободжоном. А потому везде ему строили усадьбы. Бывало поедет в командировку или отпуск, остановится отдохнуть или пообедать - тотчас зовут архитектора и строительного прораба. И немедля закладывают каменную усадьбу с портиком, колоннами и даже с двумя флигелями. Да что поедет - пойдет на прогулку - и тут, глядишь, два или три каменных домика или павильон в китайском стиле уже успеют построить. Хуже всего его кучеру жилось. После бала или аудиенции у императора сядет в карету и велит домой себя везти. А куда везти, в какую усадьбу, в какой дворец... он и сам не разберет. Бывало всю ночь так и скачут по первопрестольной, пока лошадей не загонят. Но вернемся к усадьбе на углу Бабушкина переулка.

В 1799 году по проекту Р.Р. Казакова скромный одноэтажный демидовский дом перестраивают: он становится двухэтажным с портиком коринфского ордера. В усадьбе был устроен парк, выкопаны пруды и заведен театр. Построили и конюшню на тридцать лошадей, а кроме того каретный сарай на восемнадцать экипажей. Брат Куракина, присматривавший за строительством, в 1801 году, когда отделка дома подошла к концу, писал Александру Борисовичу: "Вы можете смело говорить, что у вас наипрекраснейший дом не только в Москве, но даже среди тех, что в Петербурге. Пусть Гагарины и Лопухины утрутся". В том же году, в честь коронации Александра Первого, Куракин в своем новом дворце устроил бал на пятьсот приглашенных.

Кстати, об усадебном театре. Александр Борисович был страстный поклонник Мельпомен. Проходу им не давал. Говорили, что только от актрис у него семьдесят внебрачных детей. Церковь даже отказала князю в надгробном слове, а уже после похорон в церкви, в Павловске, где его отпевали, рухнули колокола. Да и вообще ходили слухи, что не театр в своей усадьбе собирался строить Куракин, а гарем, и только мольбы несчастной жены его Александры Ивановны и угроза тестя, генерал-поручика и сенатора Ивана Васильевича Панина набить светлейшую морду отвратили князя от этого срамного намерения.

Вскоре после упомянутого бала с Куракина была снята опала, и он был отправлен послом в Париж. И начались хождения его дворца по мукам, а вернее сказать, по арендаторам. Сначала-то его пытались продать, но кто ж купит такую громадину? Весь Бабушкин переулок со всеми его домами и жителями стоил дешевле. В 1813 году, еще при жизни владельца, он был сдан в аренду на три года Московской медицинской конторе. До чего ж убого смотрелись среди великолепных интерьеров дворца клистирные трубки...

После смерти князя в 1818 году его наследники, бароны Вревские, по-простому говоря внебрачные дети, продолжали пытаться продать усадьбу. Ничего у них не получалось. Придумали сдавать дворец в аренду по частям. Полуциркульный корпус позади дворца, в котором первоначально располагался театр, перестроенный к тому времени в манеж, арендовала шведская цирковая труппа Финарди. Известно, что в 1821 году в одной из частей дворца квартировало частное училище с пансионом, а в 1826 году все здание арендовал чрезвычайный посол короля Франции маршал Мармон, герцог Рагузский, давший здесь 8 сентября бал в честь коронации императора Николая I.

Бал несомненно удался. Одних свечей было зажжено более полутора тысяч. Каждую даму галантные французы встречали букетом цветов, а в столовой, как писал в своем дневнике бывший на балу А.Я. Булгаков, "между украшениями столов находились розы, тюльпаны и разные другие цветы из сахара, сделанные столь живо, что я сначала все принимал их за настоящие цветы. Всякая дама запасалась оными беззапахными, но сладкими игрушками, всякая привезла домой гостинец и souvenir французского празднества". Между мазуркой и котильоном или между шампанским и шампанским среди танцующих распространилось известие о том, что в Москву из ссылки возвратился Пушкин. Друг поэта, Соболевский, как был, при полном параде, во фраке, не отряхнув с себя даже пышных юбок вместе с их владелицами, отправился с бала к Александру Сергеевичу в дом его дяди на Старой Басманной. Пушкин тогда попросил Соболевского вызвать Федора Толстого "Американца" на дуэль. На наше счастье, Толстого тогда в Москве не оказалось. Да и вообще... Толстой убил Пушкина... Только представим себе вопрос на выпускном экзамене по литературе - кто убил Пушкина? И три ответа - Толстой, Гоголь или, к примеру, Ильф с Петровым...

Но вернемся в наш переулок, в куракинский дворец. Только в 1836 году Вревским удалось продать дворец Министерству юстиции для Межевого института за 160 тысяч рублей. Немедля архитектор Тюрин составил проект перестройки здания. Наняли строительную артель, и работа закипела, но... не та и не там. Помешанные на слухах о куракинских кладах, рабочие разломали все полы и изгрызли стены в поисках золота и бриллиантов. Нашли, однако, немного. Только список куракинских мельпомен с собственноручными его сиятельства пометками, вроде "ну и дура" или "украсить клубникой со взбитыми сливками и велеть подать на десерт", а то и "вывалять в перьях и отдать на кухню повару Прошке - пусть ощипывает". Список артельщики в сердцах разорвали.

Начальство, обнаружив такие вопиющие безобразия, артель выгнало взашей, а подрядчика оштрафовали и уж хотели примерно высечь, но тут неожиданно оказалось, что он сын одной из тех самых крепостных актерок и в некотором роде... Плюнули на него, выслали в Пермь и тем ограничились. Там он не спился, как можно было бы ожидать, а, разучив алфавит, написал мемуар о князе под названием "Курочки Куракина", который в конце прошлого века разыскали в архивах вездесущие краеведы и уж стали готовить к изданию в одном из столичных издательств, но министерство иностранных дел, главой которого был двести лет назад князь, наложило на этот мемуар гриф... Впрочем, эта история выходит далеко за рамки нашего исследования. Да и вообще ни в какие рамки не лезет.

Наконец Межевой институт, называвшийся Константиновским по имени великого князя, сына Павла, въехал в перестроенный дворец. Первым директором института стал не профессиональный межевик вовсе, а писатель Аксаков. К нему в гости, на пироги с капустой, которые замечательно удавались его супруге, часто приходили друзья-славянофилы. Да и западники тоже. Бывало, придут, рассядутся вокруг пирога, а жена Аксакова даст ему в руку нож и говорит: "Ну что, Межуев 1  (так она его в шутку звала на манер ноздревского зятя), ты бы пирог-то размежевал". Другой бы раз-раз и готово, только Аксаков был не из таких. Затеет спор с друзьями - на какой манер пирог резать, на наш славянофильский или на их западный? Битый час могли спорить. А пока спорили, Белинский полпирога уж и съедал. Виссарион Григорьевич вообще был по части поесть в гостях - просто буря и натиск. Все сметал. У него даже и прозвище было - неистовый Виссарион. Сердобольный Аксаков потом по знакомству пристроил Белинского в свой институт - русский язык преподавать, но тот продержался на этой работе недолго - уж больно длинный был у Виссариона Григорьевича русский язык.

Аксаков и человек был прекрасный, и писатель замечательный, а вот как директор... Правда, территорию института при нем благоустроили - разбили клумбы, а на клумбах высадили маки, розы, пионы. Аксакову все равно было какие цветы - лишь бы аленькие. Сорвет один, прижмет к груди и все шепчет, шепчет... Подчиненные уж тогда его не беспокоили - знали, что он на другой, литературной ниве межи проводит. Сами все размежуют, да так ловко, что никакой судейский комар носа не подточит. Но Аксакову всегда на подпись дела давали - уважали его.

Преподавал физику в институте некто Иванов. Мы бы его, наверное, и не вспомнили, кабы не был он женат на сестре Ф.М. Достоевского. Федор Михайлович часто приезжал погостить к сестре. Они с мужем на казенной квартире обретались, в институтском флигеле. По воспоминаниям соседей брат с сестрой ссорились часто. Вера Михайловна с Ивановым были поведения тихого, даже замкнутого, а брат как приедет - тотчас наведет каких-то своих знакомых и незнакомых вовсе. Однажды и вовсе привел размалеванную девицу с улицы. Велел ее чаем поить с сахарными крендельками и часа три с ней разговоры разговаривал. И все записывал, записывал в свой блокнот, что она ни скажет. Ну, тут натурально скандал разгорелся. Иванов кричит, чтоб девица убиралась немедля - здесь, мол, не вертеп, а межевой институт! Вера Михайловна в слезы. Так кричали и шумели, что пришлось околоточного звать. Тот пришел и с порога как гаркнет: "Попалась, Мармеладова! Предъяви регистрацию!" А той уж и след простыл.

Прошло время, и институт из куракинского дворца перебрался в другое место. В 1867 году в здании расположился архив министерства юстиции. Архивы, однако, имеют свойство распухать, и этот тоже распух, точно ущемленный дверью, до таких размеров, что назревала новая перестройка здания. Уж и чиновники составили такую смету, что только перестраивай да радуйся, и подрядчики в предвкушении радостно потирали свои загребущие руки, но кто-то наверху решил, что лучше построить другое здание архива, в районе Девичьего поля. Из соображений пожарной безопасности. И то сказать - надо же и пожарным потрафить.

И в 1888 году во дворец переехало Александровское коммерческое училище, основанное в память освобождения крестьян. Принимали туда мальчиков 8-11 лет - москвичей и жителей других губерний. На самом деле училище было создано на восемь лет раньше и все это время ютилось в различных помещениях в Москве, пока министерство юстиции не отдало для него куракинскую усадьбу. В июне 1885 года началась очередная перестройка по проекту архитектора Фрейденберга, которая длилась два года, а уже в феврале 1888 года вновь перестроенное здание было освящено. Образовался попечительский совет, в который вошли братья Третьяковы. А во главе совета был председатель московского биржевого комитета Н.А. Найденов. Писатель Ремизов, когда-то студент этого училища, вспоминал: "Затея его была - создать образцовую коммерческую школу рядом со старинной Практической академией коммерческих наук, куда попадали только привилегированные, по преимуществу первогильдейские". И затея эта удалась. Точные и естественные науки преподавались в училище по, так сказать, "высшему разряду". Мало того, студентов учили применять эти знания на практике, а такой подход к обучению и сейчас у нас не так уж часто встречается. Потому и выпускники училища имели право поступать в Институт инженеров путей сообщения, императорское Техническое училище и другие высшие учебные заведения технического и коммерческого образования. Кстати, ученики, окончившие полный курс, получали не только аттестат, но и звание личного почетного гражданина, а отличникам присваивали звание кандидата коммерции и вручали золотую или серебряную медаль. Учили там на совесть. Без поблажек. Настолько без них, что однажды преподаватель английского языка А.В. Мак-Клиланд был смертельно ранен выстрелом из револьвера учеником, не сдавшим выпускной экзамен. Среди выпускников училища - видные промышленники, коммерсанты и банкиры из семей Крестовниковых, Липгартов, Лапиных, Морозовых, Прохоровых, Перловых, Хлудовых, Четвериковых и других.

А потом наступил семнадцатый, восемнадцатый и другие, ничуть не лучшие годы. Уже в 1918 году училище новыми властями было преобразовано в Промышленно-экономический институт имени А. И. Рыкова. В 1929 году институт снова был реорганизован. Теперь уже в Финансово-экономический. За всеми этими превращениями здание не поспевало - оно старело, ветшало, вышла из строя вся система отопления. В конце двадцатых началась новая реконструкция - надстроили еще два этажа, и измученное перестройками здание наконец приобрело свой нынешний облик.

В марте 1933 года в нем разместился МИХМ - Московский институт хороших мальчиков. Остряки называли его Московским институтом химического машиностроения. В пору своего расцвета МИХМ соперничал с МХТИ имени Д. И. Менделеева - Московским художественно-театральным институтом. Эк ты, братец, заврался, - скажет внимательный читатель - еще и Менделеева приплел! Если уж художественно-театральный - так имени К.С. Станиславского. А вот и нет. Дмитрий Иваныч был завзятым театралом. Всех актеров и актрис знал наперечет. Хоть ночью его разбуди - без запинки мог сказать фамилию актрисы, которая рядом с ним находится. Даже составил большую таблицу, в каждую клеточку которой вписывал фамилию актера или актрисы, а под фамилией разные их свойства - кто с кем, когда и при каких обстоятельствах. Придет, бывало, в театр, и давай соседей по креслам на пари подбивать - кто из актеров быстрее всех свою роль в пьесе проговорит или в каком акте ружье выстрелит, но промахнется. Сам-то заранее и с актером, и с ружьем договорится. Денег таким манером навыигрывает и митькой звали в буфет - коньяк пить. Про Менделеева вообще много разных историй рассказывали, но мы их не станем пересказывать, потому как они к Бабушкиному переулку не имеют никакого отношения.

МИХМ прожил в куракинском дворце долго - до конца девяностых годов прошлого века. В 1990 году институт горел. Должно быть, из-за неосторожного обращения хороших мальчиков со спичками и химическими реактивами. После пожара здание реконструировали, покрасили и тут... свежевыкрашенному МИХМу приказали долго жить, а вместо него в 1997 году организовали МГУИЭ - Московский государственный университет инженерной экологии, который, ежели на него смотреть сбоку, представляется теми же яйцами, что и МИХМ. Как-то весной проходил я мимо этого университета во дворце. Наверное, был перерыв между парами. На улицу высыпали студенты и студентки, которых явно было больше. Я смотрел на них и думал - ну зачем экологам столько красивых девушек? Взять, к примеру, математиков или физиков - у них с красивыми девушками просто последний день Помпеи. Почему девушки пришли учиться именно сюда? Неужто дух любвеобильного князя Куракина еще не выветрился из этих стен... И я вообразил памятник князю Куракину во дворе университета, посреди этого цветника. И довольную ухмылку на его холеном чугунном лице.

Оставим Куракина с его инженерно-экологическим университетом и переместимся в другой конец переулка и лет на сто сорок назад. Около 1870 года в районе Басманных улиц появился и начал активно скупать землю купец первой гильдии Иван (Иоганн) Карлович Прове из Нарвы. В столице он назывался коммерции советником, как и все первогильдейские купцы, но... купец отличается от коммерции советника приблизительно так же, как Иван отличается от Иоганна. Разгульной жизни Иван Карлович был чужд, к цыганам в Яр на тройках не катался и шампанское реками не лил, хотя и средств у него на все эти безумства хватило бы в случае нужды. Да нужды не было. Прове был хлопкоторговец. Но не только. Он вообще был не из тех, кто складывает яйца в одну корзину. Многие вообще не могли взять в толк - откуда у него столько яиц. Только один список должностей, которые он занимал, поражает воображение - коммерции советник, директор правления Товарищества Кренгольмской мануфактуры (с 1883), совладелец торгового дома "Людвиг Кноп", член совета Московского купеческого банка, член совета Русско-Китайского банка, директор Московского страхового от огня общества (1875-1901), председатель правления товарищества "Эмиль Циндель" (с 1874), член правления Товарищества Екатерингофской бумагопрядильной мануфактуры, член правления Товарищества Измайловской мануфактуры, член правления Товарищества Вознесенской мануфактуры С.Лепешкина сыновей, член правления Товарищества мануфактур, основанных И.И.Скворцовым, член правления Товарищества каменноугольных копей и химических заводов Р.Гилля, учредитель благотворительного общества при московской Басманной больнице. А кроме того, Иван Карлович был одним из учредителей Музея изящных искусств в Москве, того, который наш Пушкинский, оказав финансовую поддержку его основателю Ивану Владимировичу Цветаеву.

Иван Карлович построил в Бабушкином переулке два дома - даже две усадьбы, если быть точным. Вообще говоря, это в Петербурге все дома и дворцы строили, а в Москве любили усадьбы. И была усадебная Москва такая красавица... ну, да что об этом вспоминать, только соль на мостовые сыпать. Толку никакого, а машины ржавеют и башмаки все в белых разводах.

В 1892 году по проекту архитектора Треймана в начале Бабушкина переулка, в той его части, что выходит на Новую Басманную, была возведена усадьба Прове, на фронтоне которой можно видеть инициалы его детей АК и ФП. Дочери - Адель Кулиш и сына - Федора Прове. Федор Иванович Прове был председателем Московского Нумизматического общества и обладателем уникальной коллекции монет, лучшую часть которой он передал в дар Государственному Историческому музею. Усадьба эта и сейчас стоит в переулке, и даже туберкулезный диспансер, который был в ней все годы советской власти, переехал. Теперь во флигелях разные конторы, даже банк какой-то. А в главном здании разместился Русский хор имени Свешникова. И слава богу - наконец-то прокашлялись и стали петь.

Пройдем в глубь переулка по направлению к Старой Басманной. В доме номер четыре теперь помещается Ростехнадзор, у подъезда которого стоят такие автомобили, что закрадывается подозрение - неужто только надзирают и больше ничего? А вот раньше в этом доме помещалась Мужская торговая школа имени императора Александра III, созданная при Александровском коммерческом училище в 1903-1906 гг. Было еще и Николаевское женское коммерческое училище - оно располагалось неподалеку, на Новой Басманной. Там готовили купчих. Училище гордилось тем, что за все годы существования из него не вышло ни одной худенькой купчихи. Каждая выпускница умела варить до десяти сортов варенья, а кончившая курс с отличием - до двадцати, не считая мармелада и пастилы. А уж с какой невообразимой скоростью молодые купчихи могли грызть каленые орехи и семечки... Летом, после сдачи экзаменов за пройденный курс, ближе к Троицыному дню, в Мытищах устраивались показательные ежегодные соревнования по чаепитию между учениками женского и мужского коммерческих училищ. Для этого на большом лугу неподалеку от Яузы сколачивалось два дощатых помоста - один для молодых купчих, а другой для купчиков. Соревнующиеся приходили нарядные - юноши в плисовых полосатых штанах, заправленных в сапоги-бутылки с кисточками, в длиннополых суконных сюртуках, залихватски заломленных картузах, и девушки в пышных платьях из гроденапля цвета "я вся горю не пойму от чего", в крупных, величиною с орех, бусах и красных с шитою каймою платках, повязанных на голове. Из каждой команды выделялось по одному застрельщику на первое соревнование. Садились они друг против друга - каждый за свой стол. Перед каждым ставился ведерный красной меди самовар, разные варенья, калачи, сдобные булки и мед. Как судья взмахнет платком - так и начинается чаепитие. Только успевай наливать. Были такие хитрецы, которые перед состязанием наедались селедки или огурцов соленых, чтоб возбудить в себе жажду. Но за этим строго следили - чуть от кого учуют соленый огуречный дух или селедочный хвостик за обшлагом найдут - сейчас выставят неудовлетворительную оценку и переэкзаменовку на осень назначают. Но и без всяких хитростей бывали такие приемистые студенты и студентки, что махом, не уступая друг дружке в скорости, выпивали первый самовар и тотчас требовали второй. Еще и калачей при этом успевали умять штуки две или три. Боролись не на шутку - никто своего училища и родителей, бывших тут же, среди публики, посрамить не хотел. Бывало, так напьются, что не только встать, но даже и слова булькнуть не могут. Этих героев специальная команда брала под белы руки и уводила отдохнуть в тенек, в кустики. Одного чемпиона вот так подняли и увели. Потом глянули и ахнули - от него мокрое место осталось, чуть ли не в квадратную сажень. Ну, может и не в сажень, а в три аршина точно. Вернемся, однако, из далеких пригородов в наш переулок.

По нечетной стороне переулка стоит дом номер семь - по-прежнему красивый, элегантный, хоть и изрядно облупленный особняк, выстроенный архитектором А. Э. Эрихсоном в неоклассическом стиле. Дом этот Иван Карлович Прове выстроил... и тут начинаются разночтения. Одни авторы пишут, что построен особняк был для дочери Прове, Эмилии Ивановны 2 , другие утверждают, что для самого Прове и его жены, тоже Эмилии Ивановны, которая после смерти мужа снова вышла замуж и взяла фамилию мужа - Миндер. Те, кто придерживается второй версии, рассказывают уж совсем невероятное. Участок для этого дома Эмилия Прове покупает в 1879 году сама (а не Иван Карлович, как можно было бы подумать), и не у кого-нибудь, а у Софьи Александровны Миндер - жены статского советника Егора Филипповича Миндера, брата ее будущего мужа Александра Филипповича. Мало того, пишут, что Александр Миндер еще за четыре года до смерти Ивана Карловича Прове постоянно проживал в доме, о котором идет речь. Но и это не все. Егоров Филипповичей Миндеров было тогда в Москве целых два. Один врач, а другой инженер-текстильщик... Скажу откровенно - не верю я этим рассказам. Врач по фамилии Миндер - и Егор? Да еще и Филиппович?!

Достоверно известно только то, что в подвале этого красавца дома находился самый обычный курятник, точно бязевые подштанники с тесемками под фрачной парой, и каждый вечер толстая кухарка с бородавкой на кончике сливового носа в красных прожилках спрашивала у хозяйки дома: "Мильванна, утром яйцы к завтраку подавать?"

С 1969 до 1991 года в доме располагался районный комсомольский комитет. Остался ли к тому времени курятник в подвале - мне не удалось выяснить. Историки-москвоведы об этом молчат. Комсомольцы прибавили к архитектурным памятникам Бабушкина переулка бюст дедушки Ленина при галстуке. Когда я там был, то видел приклеенное к бюсту объявление о дешевом интернете и спутниковом телевидении. Сам бюст темно-коричневый и только нос Ильича почему-то красный. То ли краска так странно полиняла, то ли по революционным праздникам комсомольцы подносили вождю и учителю слишком щедрой рукой...

А мы с вами приближаемся к концу нашего путешествия - дому Ивана Матвеевича Муравьева-Апостола. Этот деревянный особняк... удивительное дело - этот дом еще не дворец, но уже и не просто особняк. Как будто девушка, которая вот-вот разовьется в женщину - так он очарователен. Думается, что это легкая полуротонда создает такое впечатление. Украшенный скульптурными барельефами, дом построен в классическом стиле и стоит на углу Бабушкина переулка и Старой Басманной.

Участком земли, на которой построен дом и его флигели, владели купцы Бабушкины. Земля эта была, что называется, "под огороды". Дочь одного из Бабушкиных ухитрилась стать княгиней, выйдя в 1795 году замуж за премьер-майора князя Ю.Н. Волконского. Видимо, Волконские и выстроили этот дом в конце восемнадцатого - начале девятнадцатого века. Или не они. По другим источникам дом был построен по заказу некоего капитана П. И. Яковлева. Третьи источники говорят, что П. И. Яковлев лишь значительно перестроил дом и быстро продал его в 1805 году еще одному, совершенно другому Яковлеву, даже не однофамильцу и вовсе надворному советнику. А уж этот Яковлев продал особняк графине Е.А. Салтыковой. Скорее всего, Муравьев-Апостол приобрел этот дом уже после пожара двенадцатого года. Точная дата покупки неизвестна, но можно ее определить косвенно - по исповедным ведомостям церкви Св. Никиты Мученика. В 1815 году фамилия владельца дома, тайного советника И. М. Муравьева-Апостола впервые в них упоминается. Тогда на исповеди вместе с ним была его жена Прасковья Васильевна, дочь Екатерина и три сына - Сергей, Ипполит и Матвей. В 1816 году, согласно тем же ведомостям, в доме жил "гвардии штабс-капитан Константин Николаевич Батюшков". А через три года Муравьевы-Апостолы в этих исповедных ведомостях уже не упоминаются. Зато упоминаются в нашей, уже общей истории, три сына Ивана Матвеевича - старший, Матвей, приговоренный к каторжным работам в Сибири, средний, Сергей, повешенный в Петербурге, и младший, Ипполит, раненный на юге при восстании Черниговского полка и застрелившийся, чтобы не сдаться преследователям.

Дом был продан. После известных событий в Петербурге на Сенатской площади Иван Матвеевич уехал за границу, откуда вернулся в Россию только через двадцать с лишним лет. В середине девятнадцатого века один из его владельцев устроил здесь приют для девочек. Приют спустя некоторое время перешел во владение Ведомства детских приютов Императрицы Марии Федоровны. Собственно приют занимал только парадный этаж и антресоли. Все остальные помещения, включая флигели, сдавались внаем под квартиры, лавки и мелкие мастерские. В 1912 году кому-то в голову пришла мысль дом снести, а на его месте построить шестиэтажный доходный дом. К счастью, обошлось. Тогда еще обходилось. А в советское время в доме располагались различные конторы, даже художественные галереи.

Еще в 1925 году нарком Луначарский предложил устроить в усадьбе музей декабристов. Запрягают у нас не быстро. Можно и помереть, пока запрягут. Луначарский и помер. Тем не менее не прошло и шестидесяти одного года, как музей создали, придав ему статус филиала Государственного Исторического музея. И целых пять лет дом этим музеем был. А потом... ну, что у нас бывает потом... здание ни с того ни с сего пришло в аварийное состояние. Каких-нибудь двести лет без капремонта - и на тебе... Само собой, денег на реставрацию не нашлось. На дворе был девяносто первый год. Как всегда, нам было не до собственной истории. Нам проще все переписать еще раз, чем повторить давно пройденное. Дом стоял заброшенный, закрытый на реконструкцию, на которую не было денег, с ободранной неизвестно зачем штукатуркой и гнил. Экскурсий в нем уже давно не проводили, и тут... Сделаем, однако, два шага назад во времени, чтобы сделать еще один шаг вперед. Вернемся в прошлое, к Матвею Муравьеву-Апостолу.

Вернувшись через тридцать пять лет из сибирской ссылки, он был довольно холодно встречен близкими родственниками. И только внучатый племянник, совсем молодой Владимир Коробьин, который был сыном дочери его родной сестры, Екатерины, отнесся к Матвею Ивановичу тепло... Нет, не тепло - по-человечески. Взял да и приютил больного старика. Потом опала была снята, и Муравьев-Апостол даже стал бывать при дворе. Не имея наследников и чувствуя, что жить ему осталось немного, Матвей Иванович ходатайствовал перед царем о передаче своей фамилии внучатому племяннику. Александр Второй дал свое высочайшее согласие. Кстати, и фамилия Муравьев-Апостол возникла в семнадцатом веке по той же самой причине - малороссийский род Апостолов не имел прямых наследников, и высочайше было разрешено присоединить фамилию племянницы Данилы Апостола к фамилии ее мужа Муравьева.

А потом у Владимира Коробьина родились дети - Андрей и Алексей, потом была эмиграция, жизнь во Франции, потом у нас случилась перестройка и Раиса Горбачева от имени Советского фонда культуры попросила русских эмигрантов вернуть на родину реликвии, связанные с нашей историей. И Муравьевы-Апостолы вернули... Нет, не вернули - они нам ничего не были должны - подарили Фонду культуры уникальную библиотеку из трехсот семидесяти томов. В ответ их пригласили посетить Россию и свою усадьбу. Андрей Владимирович и Алексей Владимирович приехали. Андрей Владимирович взял с собой сына Кристофера. Они прошлись по Старой Басманной, по Бабушкину переулку, они вошли в дом и тут... перестали быть русскими французами и швейцарцами. Прилагательное превратилось в существительное. Я знаю, такого существительного нет в русском языке, но ведь превратилось же. Муравьевы-Апостолы решили восстановить усадьбу на собственные средства и устроить в ней музей декабристов. Создали фонд и отрядили Кристофера заниматься восстановлением дома 3 . И начались его хождения по нашим бюрократическим мукам. Кристофер хотел, чтобы все было без взяток, честно. А может, он и вовсе не знал о том, что они (взятки) существуют. Все же долгая жизнь во Франции... Лишь к декабрю двухтысячного года ему удалось получить дом в аренду на 25 лет. Был бы бизнесменом и просил дом для устройства казино или массажного салона - тогда, по нашим законам, на 49 лет, а музей... Не станем описывать все круги, квадраты и многоугольники бюрократического ада, пройденные Кристофером и его сподвижниками в деле восстановления дома и создания музея, - нет таких слов, включая междометия и восклицания, чтобы их описать.

И реставрация началась. Во время нее выяснилось имя архитектора. Оказалось, что дом построен по проекту И.Д. Жукова, а не Матвея Казакова, как было принято считать. Реставрация была настоящей - вместо старых, сгнивших бревен кирпич не клали. На замену шли специальные, выдержанные не менее пяти лет бревна. Впрочем, это уж другая, хотя и не менее интересная история. Она еще продолжается. Точно так же как истории Бабушкина переулка. Как истории Москвы, которая все несется и несется куда-то, точно черная птица-мерседес с мигалками или серебристая птица-ягуар. И сколько ее ни спрашивай... Хорошо, если просто не даст ответа и промолчит. Может ведь и послать куда подальше. Но она промолчит. Да и о чем с нами говорить? Она нас и без того насквозь видит. Вот и люби ее после этого. Я бы и не любил, но сердцу ведь не прикажешь...



    ПРИМЕЧАНИЯ

     1  Да знаю я, что у Гоголя Мижуев. Но в рифму-то - Межуев!

     2  Хотел было я написать, что Эмилия Ивановна любила взъерошить старику бакенбарды, говоря при этом на своем немецком языке: "Ах, ты мой пупсик", и уж спросил помощи в переводе этой фразы, и мне ее даже перевели, за что я благодарен переводчикам, но... не смог. Хороший был человек Иван Карлович Прове. Музею вот Пушкинскому помог. И вообще был не чужд благотворительности. А уж как я потом прочел про все те ужасы, которые выпали на долю рода Прове после переворота семнадцатого года, про тюрьмы, Соловки и прочее... Стыдно стало. Прости, Иван Карлович.

     3  Это я так все просто описал - решили, создали и отрядили. В интервью "Буржуазному журналу" в 2007 году Кристофер вспоминал: "Помню, когда мы с отцом обсуждали еще саму возможность реконструкции усадьбы, он говорил: "Ты ничего не понимаешь! Ты никогда ее не закончишь!"




© Михаил Бару, 2008-2024.
© Сетевая Словесность, 2008-2024.

– Бабушкин переулок в Москве –





Словесность