Злой был добрым.
А квазинаучный умел галлюцинировать пустоту,
А женщина вокруг него билась в убогой истерике -
Каждая по-своему она напоминала телефонный шнур.
Но дело в том, что я заранее знал, что
Черная дыра окажется определимой и без участия чувств -
За этим недосмотром смежные мысли появятся само собой,
И много-много самодостаточных травести
Станут утверждать набор мнимых ценностей
В инсталляциях заразного восторга.
Лишь дикари пристойны в жизни скорой
И постижимой. Длинные пироги
Напевно поднимаются по руслу,
Как бы язык по нёбу. Альвеолы
Полны ночною сыростью. Роса
Посеребрила лоб шамана. Губы
Надтреснуты, когда с ужасным воплем
Он падает и вырывает солнце
Из темени. Бред благоволит
Жестокой силе: выстраданный случай
Желанного прощанья - вокализа,
Продленного из рода в род, из песни
В предание - так жизнь своезаконна
И так груба в кругу своих причин.
Искал бы я возможность повторенья,
Столь явственно кричащую во всем:
Простую заколдованность событий,
Предчувствий, узнаванье фраз и лиц?
Нет. То, что столь наивно спор ведет -
К тому бы подступиться было ложью.
В насилии я чувствую брезгливость,
В известных истинах - поруганную честь.
Они пленяют хуже, чем коррида,
Но, может быть, здесь место есть печали:
Перчинка страсти - чем не острота?
И каждый раз из пропозиций грозных
Я дорогую славу раздаю
Насмешливо и честно, как создатель.
Ты не надышишься - и не надеешься:
Не пытаешься вычерпать ракушкой реку -
Когда ее уносит теченьем.
Не бродишь вокруг двенадцати мостов,
Как голодная кошка возле крысиной норы.
Не спускаешься на остров, где сохнут сети,
Чтобы исполнить однажды данное обещанье.
Ты старательно живешь другой жизнью
И никогда не сможешь полюбить прошлую.
Ты будешь торговать селедкой и писчей бумагой,
Смотреть на игру деревянных кукол,
Раз в неделю изображающих сны в припадке яви.
А в старости,
Проходя по площади в базарный день,
Ты споткнешься на этом месте.
Прицельна,
Неприменима,
Автономна,
Автохтонна,
Разъята для капитуляций и обобщений
Практиков от цифр, железа и их значений,
Конвергентна по отношению к бесконечно малому числу нулей,
Что противоречит эволюции и апокалиптическому вранью
Или просто увядающим розам житейской страсти.
Словно ливень ласточек над кварталами ихних файлов
В иссушенной специализации мозга -
Трещин-извилин в подкорку глобальных сетей,
Провисших как бредни улыбки самума:
Задремал джин, привалившись к щербатому камню,
И слушал тот путник Шахерезаду -
Как небо алмазы и жемчуга пересыпает из горсти в горсть,
Вспоминает печальную пери в райском саду.
И когда долетает то пение
Усмешкой для мохнатых ушей -
Оживают тесные улочки с лачугами из веток и помета
И богатыми домами, сложенными из известняка.
Где молятся, и ведут счет деньгам,
Где готовят красные пики, чтобы насадить на них отрубленные головы.
И небо возлюбило этот бардак, за то, что он прекрасней покоя -
За то, что их лона просят семени, горького как полынь,
Годного, чтобы девственницы кусали в кровь губы,
А счастье просило налить еще вина, утереть слезы и продолжать.
Но что ты ответишь на красоту обмана,
На то, что в пустыне не хватает песка, а бедуин жесток.
И почему информация в проводах бесконечна,
Хотя наперсточники играют с ней в рифмы.
Наконец, много ли смысла наткнуться на черепки
И милостиво повелевать им стать сенсацией.
Но нет слова "нет" - его стираешь, но я его придумываю снова,
Чтобы таращиться и узнавать, что его нет.
Я не хочу этого, но я ничего не чувствую, и это нецелесообразно.
Говорю тебе - но попробуй отделить правду от лжи -
Что потом возлюбленный омыл эту землю
(Как дождь очищает небо),
Постелил ей в ноги вечную гладь
И умастил ее тело благовониями,
И шептал ей в уши тайные слова.
Чтобы мерзавец, выпущенный из кувшина,
Заслоняя свет звезд взмахами перепончатых крыл,
Смог парить над вечным миром,
Запрокинув свиное рыло к желтой луне.
- Интегрируя усилия (а скорее потенцию), чтобы всякое понятие,
Неизвестно с чего начавшись, завершалось логично,
Мы получаем, вслед Лейбницу, массу монад,
Заключенных в зеркальные амфоры -
Стоические небоскребы, построенные на игре отражений,
Субсидий и инвестиций. Пример телефонной трубки,
Набирающей бесконечность в овальной комнате,
Становится самодостаточной формой логоса,
В то время как пространство - оазисом вещества,
Приплюснутым и потолком и полом.
Видеокамбала двухмерна по сути, но рыба с развитым воображением -
Плывет, раздвигая ролики, кадрируя жалюзи.
Жабры ее калейдоскопичны, кровавы и натуральны
Попадая в полости ее тела, мы путешествуем в анатомическом театре,
Сродни девяти кругам ада или химерам Иллиады -
Нам кажется, что тело выбрасывается на берег
Или это не рыба, а катастрофа гигантской подводной лодки.
С ее гибелью мы теряем сознание, успевая вспомнить, что рыба творит конечность
И по сути нам отмерено слишком много проходных сцен
По сравнению с тем, где мы можем нормально жить.
Смерть - технический принцип --объясняет режиссер монтажа
И дрожащими пальцами зажигает сигарету.
- Что объясняет эти воздушные окна?
- Только блюз наших сомнений.
- Что прибавишь к разговору в курилке?
- Там, под софитами, продолжается мелодрама.
2.
Преувеличил недооценку - кажется так назову откладывание
Всякого смысла до бычьего кутежа.
Протяженность даже в стеклянной бане с холодным стриптизом
И льдом в стакане - оказывается горькой природной основой
Вроде льна, впалого как щека или мембрана человеческой клетки.
Утрамбовать народ в телячьи вагоны - гениально -
Заранее совершить ошибку с изящным поворотом руки в зеркале.
Где левая, где правая сторона? В том-то и дело,
Что проделывать подвиги с нелепым их разоблачением,
Значит, унижать сам предмет риторики.
А подвиг, рубашка, остается неоцененным.
Можно любить Лейбница, как соловья,
Но быть лягушкой, пожирающей монадологию.
Я пропускаю не сам абсурд, а его двоичность.
3.
Жив курилка, потому и светел, потому и робок
Начинать сначала, потому что дождь течет по лицу.
Ты меня пугаешь, если слышу голос в телефонной трубке -
Один таксофон на круглой Земле.
Твой ночной кошмар - гласные, идеально подобранная мембрана на серой мели.
Раскрывающая рот на шахматной доске. Тоска по порядку.
Ты прелюбодействуешь в моем животе - святая пустота,
И когда я далеко - ты рядом как крест.
Алло, Господи!
Я прошу тебя: забудь про меня, открой мне истину как грош на ладошке.
Я тебя полюблю и убоюсь твоей немощи.
Пусть здесь будет твой курсив во имя сострадания к целому.
План, ты знаешь, меняется, но остаются истлевшие чертежи.
4.
Пеплом роз посыпает узник главу.
Ночь освобождает его сны, и пространство огромно как западня,
Мурлычет как дивная дикая кошка.
Но на самом деле это холод безумия - его цап-царап и неминуемая трезвость.
Вот ты стоишь, глотаешь ветер и смотришь как звезды мерцают
Неумолимо и просто над проспектами в полной тишине.
Ты не можешь вымолвить слова.
Когда ты обращаешься к ней - всегда находится некто, у кого впереди своя жизнь.
Дороже жизни становится ясность.
(Я люблю покой и одиночество).
Она безлюдна, но в ней много томления как мелкой рыбешки:
В самом деле, нужно целую вечность думать,
Чтобы соорудить серебристые мели, пустынные зеркала, зигзаги коридоров -
Все то, что позволяет разместить садки для мальков в хрусталиках глаз
И навсегда потерять счет шагам.
Конвейер плоти начинается здесь, среди холодного пара.
Безглазые единицы влекутся друг другу, нарочно не зная к кому,
Но отчетливо представляют, что они ищут:
Они ищут утоления ясности.
5.
Город свивает киноленту в рулоны:
У постели больного собираются родственники.
Кадры шелестят листвою осеннего списка.
Гулко. Один за другим, но все вместе
Бывают. В переулках лежит старинная пыль,
А камни похожи на медикаменты.
Облака проносятся чехардой - эта съемка ускоренный вариант
Конца. Допустим и здесь разногласие единственного с единым.
Движется, ты понимаешь, только второе, а первое остается на месте
В каком-то квадрате с видом на стену,
Где бурый кирпич не выдает их облик,
А переводит взгляд на вазу с цветами.
Прошлогодний букет осыпается в пошлость
Архитектурных надстроек и наслоений. Суровый город
Весьма откровенен с людьми,
Давно помирившимися с человечностью.
Они, обитатели горячих столетий,
Открывают рты для чувственных поцелуев,
Пыльных и нежных, значимых на античных кувшинах,
Потому что глаза не видят себя. В экстазе
Они слепнут, когда крутится кинопленка.
Вместо смерти ты полюбила нежность
Своих ресниц, свои пухлые губы.
В подвенечном платье на поле боя
Ты соблазняешь повстанцев, которые все же
Умрут героями, и это не ново.
Твои призрачные победы фундаментальны настолько,
Что им требуется только текстура
Грубого мачо,
Которой, увы, в существенном недостатке.
Окаянные статуи больше не взывают
К резцу - их понятие обжилось с нами,
А вот метаморфозы лилейны как юное тело
В нижнем белье на смятом крахмале.
Должное играет перламутром ногтей как раковина на дне моря -
Радость уже утонувшая, выброшенная на отмель божественных очертаний.
Источник света - слепая игра теней
В болезненном постоянстве.
Прошепчи мне на ухо мокрое слово о том, что меня не любишь
И я никогда не расстроюсь.
Все остановилось не потому, что есть какие-то скобки:
Верное и ошибочное произвольны, поскольку все уже состоялось -
Но не для спекуляций -
И только старые титры зачитываются, как списки погибших,
В память о румяноликих богах и хаосе будущего -
Горю, называемом жизнью -
А новые повторяются в сериалах.
И я бы сделал себе харакири или пролил свою кровь другим способом,
Как нищий духом, потому что чужой пролить не умею,
Я - молодой поручик, воткнувший саблю в реку,
Ощутивший во рту железный привкус закона,
По которому отсутствие войск ставит эту эпоху,
Но проектор крутит проклятый Лейбниц,
Который писал, что гармония - это порох,
Предначертанный нам Богом,
И мы, кроме него ничего не слышим.
Неправда. Гармония - вещь для многих как хлеб и вино,
С одним несчастьем и вечной победой.
Она становится мелкой монетой, потому что ходит по кругу.
Я в горе: спи, мое ясное солнышко.
Спи и расти в своей глубокой могиле.
Спи как вепрь, моя добыча, текущая из глаз -
Дикое золото скифов, рассыпанное в листве озорного дуба.
Пусть матери гадают о судьбе скорби -
Я слышу только тебя. Аминь.
Сумасшедшие, которых я знал, всегда оказывались правы.
Безумие - неоспоримая часть их праздности как иголка для нитки,
Которая оставляла их людьми как дыры в ладонях,
Не механически, но с полной самоотдачей.
Кто бы мог подумать, что встретит монаха в этих лесах,
Созданных для Робин Гуда. Скорее веселого черта, играющего на свирели.
Поэтому многие в смятении перед траклевской схимой и житием Гельдельрина,
Смеющихся кто строго, кто - безобразно.
Пурпур в зеленой листве наводит на мрачные мысли
Об одиночестве рыцаря под покровом великого леса,
Где живопись беспорядочна, а духи природы
Злопамятнее удельных князьков, но их щедрость еще страшнее.
Но самое жуткое - нелепые ритуалы безумца,
Прячущегося за деревья подобно тени,
Меченного отрицаньем.
Через раз - через раз - через раз
Внушает благоговейный ужас
Невежам, чистой насмешкой над упорядоченной рутиной формы
Во имя непроглядной веры.
В таких случаях мы привыкли чувствовать себя неважно
(Постояльцы хосписа) от раздирающей душу тоски или противозаконной страсти,
Которые сумасшедший получил в наследство и раздает домочадцам
В виде бойкой культуры, где никнет разум.
И в этом он прав: тот, у которого отнято простое мерило,
Сводит концы с концами одним началом -
Женские волосы, падающие на прясла, означают для него мысль и приют
В глубоком как утренний туман прошлом.
Понять сумасшедшего нельзя, но можно им насладиться
Как раем, в котором до сих пор ищут Бога.
Как омутом, который приближает нас к миражам пустыни.
Символическое устройство мгновенно переходит в прозу
Стойкой привычкой: налаженный быт чудовищно зарифмован -
Из каждой кастрюли воняет словоговореньем как слюновареньем -
Они не сознаются, мелкие стихописцы, но
Даже супружеская постель как нельзя лучше консолидирует графоманов,
Которым известно, что Камасутра соотносит их с натуральным
Чрезвычайно полезным безумием - в качестве яркого примера,
От которого, естественно, будем пожинать клоны.
Здесь следует искать сразу две ошибки: во-первых, повторение - единственная иллюзия,
Которая все-таки существует. Это опасное заболевание
Возникает при некритичной работе с символическим вирусом
А на поздних стадиях приводит к шизофрении. К тому же верный диагноз
В зараженном мире вам никто не поставит. И второе,
Безумие пользуется популярностью именно в силу своей убедительной рациональности.
Комично - однако безумец ставит себя выше других, и именно эту акцентуацию считают Искусством,
Которое здесь ищут самые изощренные умы.
Частный пример из области презираемого возвышенного
В данном случае подтверждает общее правило маркетологии:
Спрос на товары прямо пропорционален символическому обмену.
С учетом погрешности от других символических обменов.
По-видимому, благодаря этой простейшей реакции на раздражитель мы все еще живы,
Подобно тому, как животные опираются на чувство самосохранения,
Но нам еще предстоит узнать, что мы собственно сохраняем.
Раньше существовала уловка, позволявшая говорить о равновесии
Между жизнью и смертью в пасторальном тоне - не унижая смерть.
Это были вечные формы, обитавшие в сознании независимо от субъекта.
Поэтому смерть оставалась билетом в один конец,
А чувства по поводу ее присутствия поневоле оказывались искренними.
Одновременно и жизнь становилась этической проблемой,
Репликой психопата из цикла "Мычание быка
На бойне", позволявшей субъекту обнулить свои обязательства
Перед миропорядком и сыграть на недоступном другим трагизме.
С тех пор как история ввела это мальчишество в обиход солидных людей
У шутов нет шансов остаться непонятыми - безумие востребовано как вакцина от оспы:
Милосердие - позволять крошечные мутации, чтоб сохранить лицо,
И теперь привлекательные лица можно встретить повсюду: идеология сдохла -
Да здравствует эстетический фашизм! Внутренности прекрасны!
Кто бы мог подумать, что трогательная полнота сил, расцвет сознания
Так напоминает падение в пропасть, причем в самом счастливом виде -
Человек наконец перестает попрошайничать у судьбы, и замирает во всеприятии,
Как будто на него обрушились противоположные точки зрения, а он,
На самом деле добивавшийся смещения центра тяжести духа, получает в этой пустоте
Прочную основу для своего одиночества и отчаяния, что возникновение кончилось.
И именно тогда оно возникает: почти осязаемые сцены жизни появляются в тумане,
Который разгоняет варварское движение солнца, чтобы назвать совершенно пристрастную
Цену происходящего. Есть только наслаждение и ничего кроме него.
Глаза остаются спокойными как вода, как будто ничто не оставляет на ней кругов -
Самый гадкий рассказ воспринимается как должное. Проклятие, как ни крути,
Тоже должное и многие выбирают его, но трещины только увеличивают объем
Гармоничного в общем-то мира, потому что недостаточны для его объяснения.
Трещинки любви - это падающая вода, которая не может разбиться -
Поэтому наше время модных кукол совершенно вплоть до своей несостоятельности -
Кукла умирает ритуально, а возрождается как мужской оргазм. Только то, что мы откровенны,
И самостоятельно глупы - спасает нас от новой космогонии. Центр падает в точку -
В зрачок, который не имея референта подталкивает меня к смерти, но я зачарованный им -
Этим женственным блаженством, не могу умереть. И он понимает меня.
Оцениваю только я, соглашаясь с ним, и своими выводами все больше сползаю
В мертвую зону, доступную только моему одиночеству.
Справедливость по отношению к себе
Подсказывает, что это и есть то место, большее, чем покой и воля, как Аид у греков,
То есть последний оплот иллюзии, за которой может быть только реальность де-юре,
Где боги и смертные одинаково непристойны, и нет ничего, кроме вечной любви
И обязательной милой смерти, которую она нам подсказывает.
Эта прозрачная спокойная вода, на которой я не оставляю кругов, когда плачу.
Но ведь это ты плачешь, мне всегда кажется, когда я к тебе прикасаюсь,
Что только что вспомнил твое лицо, но тебе хочется сжать губы.
И эти темницы милее, чем жизнь - из них видно Бога.
Возьми свой мобильник, набери его номер,
Перепихнись с ним парой соленых с чата на чат.
Эй, парень, эй, он класный ди-джей,
И это класный мьюзик,
И это класный пипл,
И это класная герла - моя девочка в красном, я не вижу с тобой берегов.
Только жареных фактов кипящая свора,
Только бледная кожа, горящий рот,
Только ржавый ЛиАЗ, увозящий прочь,
Ты мне не свисти, а то выйдешь вон.
Вензеля на стекле прихватил мороз.
Тащит саночки прошлогодний снег.
И знакомая улица залегла
В полыхании призрачных фонарей.
Заснежена вишневым цветом
Во второй половине мая,
В форме, правомерной для января,
Скрипучей шарманки
За погибших под Ляояном
Синяя сценография
Романтического балета:
Балерина чернеет на сопках Манчжурии -
Ромб скрученных мускулов,
В который несется конница.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
