ЯЗЫК В ПОЭМЕ
Истолкование (поиск местности) поэзии Георга Тракля
Истолковать (eroеrtern) подразумевает здесь прежде всего: указать на место, на местность (in den Ort weisen), подтолкнуть к месту. Далее это означает: обратить внимание на это место. И то, и другое - и указание на место, и внимательное рассмотрение места - суть предварительно-подготовительные шаги истолкования. Однако с нашей стороны уже достаточная смелость, если в дальнейшем мы удовольствуемся лишь этими предварительными шагами. Истолкование, если следовать ходу мысли, завершается вопросом. Вопрошает же оно о локализованности места, о мествовании места, об уместности места.
Истолкование касается Георга Тракля лишь в том смысле, что оно есть размышление о местности его поэзии. Такой подход для эпохи, интересующейся лишь голой экспрессией (трактуемой исторически, биографически, психоаналитически, социологически), может представляться очевидной односторонностью, если не ложным путем. Истолкование припоминает местность.
Изначальный смысл слова "Ort" (место) - острие копья. В нем все сходится. Место- острие стягивает все в себя в высшей и предельной степени. Место-острие (собранное, сосредоточенное в себе), настигая, добывает для себя, храня и утаивая добытое, однако не в форме некоего запирающегося ящика, но таким образом, что оно просвечивает свою добычу, пронизывает ее светом и лишь посредством этого впускает в свою сущность.
И вот теперь необходимо истолковать, изъяснить ту местность, которая концентрирует поэтическую речь Георга Тракля в поэму, изъяснить местность его поэмы.
Всякий великий поэт поэтствует из глубины одной-единственной поэмы. Его величие измеряется тем, в какой степени ему удается быть в доверительных отношениях с этой единственностью, и притом так, чтобы его поэтическая речь пребывала там во всей чистоте.
Поэма поэта остается невыговоренной. Ни каждое отдельное стихотворение, ни вся их совокупность не изъясняют всего. И все же каждое произведение говорит из совокупной целостности этой единственной поэмы и каждый раз сказывает именно ее. Из местности поэмы исходит волна, каждый раз движущая речь в качестве речи поэтической. Однако эта волна почти не покидает местности поэмы, так что это истеченье вполне позволяет целостному движению сказывания возвращаться в неизменно укрываемый первоисток. Место поэмы, утаивая, спасает - в качестве истока движущейся волны - скрытую сущность того, что метафизически-эстетическому представлению может являться прежде всего в качестве ритма.
Поскольку эта единственная поэма пребывает в невысказанности, истолковать ее место (уместить - eroertern) можно лишь следующим образом: попытаться из высказываний отдельных стихотворений указывать в направлении их местности. Однако для этого надо каждому отдельному стихотворению дать свое истолкование, которое приведет звучащий строй, пронизывающий ярким светом все поэтическое сказывание, к некоему первосиянию.
Нетрудно увидеть, что подлинный комментарий предполагает истолкование местности. Лишь из местности поэмы светятся и звучат отдельные стихотворения. И наоборот: толкование-омествование всей поэмы нуждается в предваряющем этапе первоистолкований отдельных стихотворений.
В этой взаимообусловленности толкования-омествования и толкования-озвученности и происходит всякий мыслящий диалог с творением поэта.
Собственно диалог с творением поэта, конечно же, поэтический: поэтический разговор между поэтами. Однако возможна также, а иногда даже и необходима, доверительная беседа мышления с поэзией, и именно потому, что им обоим свойственно исключительно-особое, хотя при этом и различное, взаимодействие с языком.
Беседа (с-говор) мышления с поэзией происходит для того, чтобы выявить существо языка, с тем, чтобы смертные вновь учились проживать в языке.
Диалог мышления с поэзией долог. Сейчас он едва начат. По отношению к творчеству Георга Тракля он нуждается в особой сдержанности. Мыслящий диалог с поэзией творчеству может служить лишь косвенно. Поэтому есть опасность, что он скорее может помешать поэтическому сказыванию, вместо того чтобы содействовать осуществлению поэтического пения из его собственной упокоенности и тишины.
Толкование-омествование (die Eroerterung) поэмы есть мыслящий диалог с творением. Однако он не дает картину мировоззрения поэта, в равной мере не занят он осмотром его мастерской. Истолкование творчества ни в коем случае не может заменить слушания стихотворений, не может оно им и руководить. Мыслящее истолкование может сделать слушание крайне сомнительным и лишь в самом благоприятном случае - более вдумчивым.
Помня об этих ограничениях, попытаемся вначале указать на местность этой неизреченной поэмы. Притом что исходить мы должны из стихов изреченных. Встает вопрос: из каких именно? Каждое из траклевских стихотворений, при всей их несхожести, указывает на одну и ту же поэтическую местность, что и является подтверждением уникальной гармонии его стихов, соответствующей основному тону его поэмы.
Так что предпринимаемая здесь попытка указания на ее местность может довольствоваться немногими строфами, стихами и строками. Неизбежна иллюзия, будто при этом мы действуем произвольно. Однако в своем выборе мы руководствовались следующим намерением: достичь местности творения поэта посредством своего рода молниеносного прыжка.
I
Одно из стихотворений сказывает:
Душа - чужестранка на этой Земле.
|
Эта фраза перво-наперво ввергает нас в привычное представление. Она представляет нам Землю как нечто смертное в смысле преходящего. Душа же, напротив, является в качестве непреходящего, неземного, сверхъестественного. Душа, со времен Платонова учения, принадлежит к сверхчувственному. Если же она являет себя в чувственном, то лишь потому, что ее туда нечто забрасывает. Здесь, "на Земле", она не в своей тарелке. Она не принадлежит Земле. Душа здесь "чужестранна", нечто чужое, пришелец (ein Fremdes). Тело - темница души, если не нечто более худшее. Так что душе, очевидно, не остается ничего другого, как по возможности поскорее покинуть эту сферу чувственного, - сферу, которая, рассматриваема платонически, есть неистинно-сущее, всего лишь преходяще-тленное.
Но какова странность! Ведь строка
Душа на Земле - чужестранна
|
звучит в стихотворении, название которого - "Весна души" (149) 1 . О неземной, сверхъестественной родине бессмертной души в нем нет ни слова. Это заставляет нас призадуматься и обратить внимание на язык поэта. Душа: "ein Fremdes" (нечто чужое, постороннее). В других стихотворениях Тракль часто и охотно пользуется той же языковой формой: "смертное", "смутное", "одинокое", "отжившее", "больное", "человеческое", "бледное", "мертвое", "молчащее". Эта лингвистическая форма, даже если забыть о различиях между соответствующими конкретными значениями, не всегда обладает одним и тем же смыслом. "Одинокое", "чужое", "постороннее" подразумевает нечто изолированное, уединенное, иногда оказывающееся тем "одиноким", что в силу случайности становится в том или ином отношении "чужим", "посторонним". "Постороннее" этого рода может быть вообще включено в категорию посторонних (чужих) вещей и там оставлено. Представляемая так, душа была бы лишь одним среди многих других случаев посторонности, чужести.
Но что значит "fremd" (чужой, чуждый, нездешний, иной, посторонний, неизвестный)? Под непривычно-чужеродным обычно понимают нечто неблизкое, не заслуживающее доверия, то, что не нравится, что скорее даже обременяет и тревожит. Однако "чужой" (fremd), древневерхненемецкое "fram", собственно означает: куда-нибудь вперед, по пути в..., навстречу тому, что оставлено впереди. Чужое, постороннее, иное, нездешнее (das Fremde) странствует впереди. Однако оно отнюдь не блуждает бессмысленно, лишенное всяческого предназначения. Постороннее, чужое стремится отыскать местность, где оно могло бы пребывать странствующим. "Постороннее" следует зову, только-только приоткрывшись ему, зову, зовущему отправиться в путь к своему достоянию, к своей собственной сути.
Поэт называет душу "чужестранкой на этой Земле". Но место, куда она в своем странствии еще не смогла добраться, как раз и есть Земля. Душа впервые ищет Землю, отнюдь не бежит от нее. Странствуя, отыскать Землю, чтобы себя на ней поэтически выстроить и жить; и именно таким образом впервые суметь спасти Землю как Землю - такова стратегия исполнения сущности Души. И все же душа не является прежде всего душой и лишь затем, по неким иным причинам, еще и чем-то не принадлежащим Земле.
Строчка:
Душа - чужестранна на этой Земле
|
вернее выражает сущность того, что зовется "душой". Эта фраза ничего не сообщает о будто бы в ее сущности уже познанной Душе, равным образом и о том, что будто бы, в качестве дополнения, следовало лишь установить, что Душе нанесло удар нечто ей несоразмерное и потому поразительно-чуждое, и оттого не может она найти на Земле ни приюта, ни утешения. Вопреки всему этому Душа, будучи душой в сердцевине своей сущности, "чужестранна на этой Земле". И потому она продолжает находиться в пути и, странствуя, следует влечению своей сущности, своего существа. Между тем нас одолевает вопрос: куда, в каком направлении было позвано то, что в прокомментированном смысле есть "Постороннее", Чужое? Ответ дан в третьей части стихотворения "Грезящий Себастьян" (107):
О, как тихо движение вниз по синей реке,
оживляешь забытые смыслы, а в зеленых ветвях
дрозд запел, увлекая Чужое в закат.
|
Душу позвали на запад, в закат. Ах вот как! Душе следует закончить свое земное странствие и покинуть Землю? Однако в названных стихах об этом нет и речи. И все же они говорят о "закате", "западе", "гибели" (Untergang). Всё так. Однако названный здесь закат не есть ни катастрофа, ни погибельное исчезновение. То, что плывет вниз по синей реке и тонет,
Тонет в покое и в молчании.
|
"Просветленная осень" (34)
|
Что это за покой? Покой покойника. Но какого именно? И в каком молчании?
То душа, но как же она чужестранна на этой Земле!
|
Стих, которому принадлежит эта строка, продолжается следующим образом:
... Духу подобна, брезжит
сумеречная голубизна сквозь загубленный лес...
|
А перед этим названо солнце. Шаги Чужестранно-постороннего уходят в сумерки. "Брезжущая сумеречность" означает прежде всего наступление темноты. "Брезжит сумеречная голубизна". Темнеет, помрачается голубизна солнечного дня? Голубизна, исчезающая ввечеру в пользу ночи? Однако "сумеречность" отнюдь не обязательно есть уход дня как гибель его света в наступающем мраке. Сумеречность отнюдь не обязательно вообще означает заход (Untergang). Ведь и утро сумеречно, утро тоже брезжит. Им начинается день. Сумеречность есть также и восход. Голубизна брезжит над "загубленным", громоздящимся, завалившимся лесом. Синева ночи восходит ввечеру.
Синева брезжит, "исполнена духа" (geistlich). Сумеречность, сумерки характеризуются "духоносностью" (das Geistliche). Что именно подразумевается под многократно упоминаемой "духоносностью", "священством" (Geistliche), о том нам еще предстоит подумать. Сумерки - склон солнечного пути. Отсюда: сумерки - склон дня, равно как и склон года. Последняя строфа стихотворения, озаглавленного "Склон лета" (В нашем переводе - "Истаяло лето". - Н.Б.) (169), гласит:
Зеленое лето столь тихим
внезапно стало; шаги чужеземца
звучат по пространству серебряной ночи.
Запомни тропы его дикой синего зверя,
блаженного пенья лет жизни его духоносных!
|
В стихотворении Тракля вновь и вновь повторяется это "so leise" (тихо, чуть слышно). Кажется, что "leise" обладает лишь одним смыслом: едва заметное для слуха. Именно в этом значении названное входит в наши представления. Однако "leise" означает "медленно"; gelisian означает "скользить". Медленное (тихое) есть ускользающее. Лето ускользает в осень, в вечер года.
...шаги чужеземца
звучат по пространству серебряной ночи.
|
Кто этот чужеземец, пришелец (Fremdling)? Чьи это тропы, идя по которым, можно вспоминать "синего дикого зверя"? Вспоминать - значит "оживлять забытые смыслы",
...а в зеленых ветвях
дрозд запел, увлекая Чужое в закат.
|
(107, ср.34)
|
Почему "синий дикий зверь" (ср. 99, 146) задумывается об Уходящем в закат? Не получает ли дикий зверь свою синеву из той "голубизны", которая "духоносно брезжит" в наступающей ночи? Хотя ночь - темна, сумрачна, смутна. Однако сумрачность не обязательно мрак, тьма. В другом стихотворении (139) ночь окликается такими словами:
О, нежный синевасилъковый букет Ночи!
|
Букет из цветов синего василька - это и есть ночь, нечто нежное, мягкое, кроткое. Соответственно этому синий дикий зверь называется еще и "робкой дичью" (104), "нежным зверем" (97). Букет в основание своей увязанности втягивает из синевы глубину священного. Священное светит из синевы, одновременно утаивая себя в своем собственном сумраке. Священное сдерживает себя и вместе с тем укрывает. Оно одаривает своим прибытием, в то же время оберегая себя в утаивающе-сдержанном себя-отнятии. Утаиваемое в сумраке свеченье (Helle) есть синева. Первоначально hell, hallend (звонкий, звучащий) означало звук, исходивший из укрытости тишины, дающий себе таким образом ясность, свеченье. Синева звучит своим свеченьем и рассветным блеском, и одновременно она звенит. В звонкости ее свеченья сияет сумрак синевы.
Шаги чужеземца (пришельца) звенят сквозь серебряный блеск-звучанье Ночи. В одном из стихотворений (104) говорится:
В священную синеву уходят, звеня, светящиеся шаги.
|
В другом месте (110) синева описывается так:
...священства синих цветов... созерцатель коснулся.
|
Еще в одном стихотворении (85) есть такое место:
...Звериный лик
оцепеневший пред Синевой, пред ее святостью.
|
Синева, лазурь - не образ для обозначения смысла Священного. Синева есть сама по себе (вследствие своей собирающе-концентрирующей, в самоутаивании светящейся глубины) Святое. Перед лицом Синевы, а также благодаря чистоте этой Синевы обретя самообладание, лицо животного цепенеет и трансформируется в лик дикого лесного существа.
Оцепенелость звериного лица - отнюдь не оцепенелость умершего. Цепенея, как бы застывая, лик зверя приходит в содрогание. Весь его облик обретает концентрацию, такую степень сосредоточенности, которая позволяет ему, овладев собой, смотреть в "зеркало истины" (85), двигаясь навстречу Священному. Созерцать означает: входить в Молчание.
Могуче молчанье, укрытое в камне.
|
Так гласит следующая строка цитированного стихотворения. Камень есть со-крытие (Ge-birge) 2 боли. Горная порода собирает и укрывает в каменности то кротко-нежное, что утишает боль сущностного. "Пред Синевой" боль умолкает. Перед лицом Синевы лик дикого зверя возвращает себя в кротость. Ибо Кроткое, по определению, есть миролюбиво сосредоточенное. Оно преобразовывает внутренний разлад тем, что всё раненое и обожженное дикой местности преодолевает в утишинной боли.
Кто тот синий дикарь, к которому взывает поэт? (Кстати, здесь можно было бы вспомнить и о Пришельце.) Зверь? Безусловно. Но только ли зверь? Ни в коем случае. Ибо он призван припоминать. Его лик высматривает Пришельца (Чужеземца) и устремленно всматривается в него. Синий дикий зверь (das blaue Wild) - это животное, чья принадлежность к животному миру покоится скорее всего не в животности или звериности, но в той памятливости созерцания, к которой взывает поэт. Звериность этого рода еще далека от нас и едва ли может быть увидена. Ибо звериность названного здесь зверя колеблется в неопределенности, которая еще не вошла в свою сущность. Этот зверь, а именно: зверь думающий, animal rationale, человек, - говоря словами Ницше, еще не вполне определился.
Это высказывание ни в коем случае не означает, будто человек еще "не установлен" как факт. Как раз он, пожалуй, даже слишком несомненен. Нет, имеется в виду вот что: звериность этого зверя еще не вошла в свою устойчивую окончательность, то есть не пришла "домой", не вошла в туземность, в Родное своего утаенного существа и своей сущности. Западно-европейская метафизика, начиная с Платона, борется за это у-становление, устойчивое определение. И быть может, борется она напрасно. Быть может, путь ей в это "по-пути-следование" еще пока заказан. Сегодняшний человек и есть этот зверь, еще не определенный, не укорененный в своей сущности.
Поэтическим именем "синего дикого зверя" Тракль окликает то человеческое существо, чей лик, то есть встречный взгляд, по ходу раздумий о шагах Пришельца (Чужеземца) увиден Синевой ночи и благодаря этому озарен Священным. Именем "голубого дикого зверя" называется то Смертное, что любило вспоминать о Пришельце и странствовать вместе с ним, познавая исконно-туземное человеческого существа.
Кто же они, начинающие такое странствие? Вероятно, их немного и они неизвестны, равно как всё Существенное случается в тиши, и притом внезапно и редко. Поэт повествует о таком страннике в стихотворении "Зимний вечер" (126), вторая строфа которого начинается так:
Потаенными тропами странствуя,
некто к воротам подходит.
|
Синий дикий зверь, где и когда бы он ни существовал, покинул прежний сущностный образ человека. Существовавший до сих пор и существующий человек деградирует, чахнет, так как теряет свою сущность и вследствие этого тлеет, разлагается.
Одно из своих стихотворений Тракль назвал "Семипсалмие смерти". Семь - число священное. Священство смерти поет свою песнь, свой псалом. Смерть предстоит здесь не неопределенно смутно в виде некоего окончания земной жизни. "Смерть" мыслится здесь поэтически как тот "Закат", в который призывается "чужестранное" (Пришелец). Потому-то званое таким образом чужестранное именуется также "мертвым" (146). Однако эта смерть - не тление, не распад, но прощальный уход от разлагающегося, тленно-растленного образа человека. О том говорит предпоследняя строфа стихотворения "Семипсалмие смерти" (142):
О, прогнивший проект человека: структура холодных металлов;
ночь и ужас лесов затонувших,
пылание чащи дикого зверя;
ни дуновенья в душе.
|
Этот прогнивший проект человека отдан на муку жженья и колотья шиповного. Его звериность не просвечена Синевой. Душа этого человеческого проекта, этой человеческой формы не предстоит ветру Священного. Потому-то она - вне странствия. И ветер, божий ветер пребывает поэтому в одиночестве. Стихотворение (99), повествующее о синем диком звере, которому едва ли удастся освободиться из "колючих зарослей терновника", завершается такими строками:
И все же поет и поет
у черных стен одинокий Господа ветер.
|
"И все же" означает: покуда год и, соответственно, солнечное движение пребывают в зимней омраченности, и никто не вспоминает о тропе, по которой "звонкими шагами" Чужеземец пересекает ночь. Эта ночь сама есть всего лишь сокрывающий покров солнечного движения. Двигаться по-индогермански - ier: das Jahr - год.
Запомни синего зверя тропы его дикой,
блаженного пенья молитвенных лет его жизни!
|
(169)
|
Молитвенность, духоносность (Geistliche) этих лет естественно вытекает из духоносно брезжущей Синевы Ночи.
...О, как серьезен гиацинтовый лик погружения в сумрак рассветный.
|
"В пути" (102)
|
Духоносная, и в этом смысле священная, сумеречность столь исполнена сущности существования, что поэт называет одно из своих стихотворений- "Священные сумерки" (137). В нем тоже встречается дикий зверь, правда сумеречно-темный. Его "дикость", первобытность устремлена главным образом в темноту, в молчаливо-тихую синеву заката. При этом сам поэт движется "на черном облаке" сквозь "ночное озеро звездного неба". Вот как звучит это стихотворение:
Священные сумерки
Тишина на опушке леса
обнимает темного зверя.
На холме тихо ветер вечерний скончался.
Стихли стенанья дрозда.
Осени нежные флейты
в тростнике приумолкли.
На облаке черном
пьяный от мака плыву
по ночного пруда просторам,
по звездному небу.
Лунный голос сестры не смолкая звучит,
наполняя священную ночь.
|
Звездное небо изображено в поэтическом образе ночного озера. Так это мыслит обыкновенность наших представлений. Однако ночное небо в подлинности его существа и есть озеро. В сравнении с ним то, что мы обычно называем ночью, скорее является именно что образом, то есть выцветшей и опустошенной копией ее сущности. В стихи Тракля пруд, озеро, озерное зеркало приходят часто. То черные, то голубые воды являют человеку его собственный лик, встречно-отраженный взгляд. А в ночном озере звездного неба является брезжущая Синева духоносной ночи. Ее сияющий блеск - прохладен.
Исток прохладного свеченья - лунный свет. От сиянья Луны бледнеют и даже холодеют звезды, как о том повествуют стихи древнегреческих поэтов. Всё становится "лунным". Шагающего сквозь Ночь чужака, чужеземца зовут "Лунный" (134). "Лунный голос" сестры, неотступно звучащий в священной (духоносной) Ночи, слушает брат, плывущий в лодке, которая еще "черна" и едва озаряема золотом Чужеземца-пришельца, вослед которому он устремляется в своем ночном плавании по озеру.
Когда смертные отправляются странствовать вослед призванным в Закат "чужакам", в данном случае Чужеземцу-пришельцу, они сами оказываются в Чужом, сами становятся Чужеземными и Одинокими (64, 87 и др.).
В следовании по ночному звездному озеру (а это - небо над землей) душа ис-следует Землю лишь в ее "прохладной лимфе, свежем соке" (126). Душа ускользает в вечернюю брезжущую Голубизну духоносного года, становясь "осенней душой" и вследствие этого - "сине-голубой душой".
Немногие строфы и строки, упомянутые здесь, указывают на духоносные (священные) сумерки, ведут на тропу Чужеземца, проясняя породу и путь тех, кто, вспоминая-помня о Чужеземце-пришельце, следуют за ним в Закат. Ко времени "склона лета" Чужое в своем странствовании становится осенним и сумрачным.
"Осенней душой" назвал Тракль стихотворение (124), предпоследняя строфа которого звучит так:
Рыбы, птицы прочь скользят.
Скоро синь Души прозбудим -
Тех, любимых, позабудем.
Образы вспуржит Закат.
|
Странники, следующие за Чужеземцем-пришельцем, очень скоро обнаруживают себя разведенными с "любимыми", являющимися для них "Теми", Другими. Другие, Иные, Те - это порода растленного образа человека.
Эти. из одного замеса порожденные и в этом замесе, в этой породе перемешанные человеческие существа наш язык называет "родом" (Geschlecht). Слово это обозначает как человеческий род в смысле человечества, так и роды в смысле племен, кланов, колен и семей, а все это, в свою очередь, порождено в двойственности полов (der Geschlechter). Породу "разлагающегося образа" человека поэт называет "растленным родом" (186). Это выброшенный из сортности своего существа, своей сущности и потому- "ужасающий" (162) род.
Чем же этот род поражен и, значит, проклят? По-гречески проклятье звучит ..... 3 , по-немецки "Schlag" - удар; паралич; порода (людей). Проклятье растленного (выродившегося) рода состоит в том, что этот ветхий человеческий род разбит и разгромлен раздором полов. Изнутри этого раскола каждый из полов страстно устремлен к раскрепощающему восстанию некогда единой и обнаженной первобытности зверя. Не двуполость как таковая, но раздор и разлад являются проклятьем. Силой смуты слепой первобытности этот раздор вводит человеческий род в раздвоенность, обрекая таким образом на отпущенную разобщенность. Раздвоенный и расколотый "растленный род", исходя из себя самого уже не может больше быть в истинном ритме, в верном чекане. Верный, истинный ритм и чекан - лишь с тем родом, с той человеческой породой, которая, испытующе странствуя, свою двойственность решительно переводит из состояния внутреннего раздора в кротость простодушной двукратности, становящейся таким образом тем "Чужим", что следует за Чужеземцем-пришельцем.
По отношению к этому Пришельцу все потомки растленного, разлагающегося рода остаются Другими. Тем не менее любовь и уважение соотносятся именно с ними. Сумрачное странствие в компании с Пришельцем так или иначе приводит в Синеву его Ночи. Странствующая душа становится "голубой душой".
Однако одновременно с этим она есть душа ушедшая. Куда? Туда, где бредет Чужеземец (Fremdling), время от времени называемый указательным словом "Тот". "Тот" (Jener) в старонемецком звучало как "ener" и означало "другой". "Enert dem Bach" - другая сторона ручья. "Jener", Тот, Чужеземец, Пришелец - это другой по отношению к Другим, то есть к разлагающемуся человеческому роду. "Тот" (Некто) - это отозванный прочь от Других. Чужеземец - это У-единенный, От-деленный (Abgeschiedene) 4 .
Куда указывает, куда направляет тот, кто принял в себя сущность Чужого, то есть странствующий впереди? Куда позван Чужак? В закат, в гибельный закат. Он есть Утрата-себя в духоносно-священных сумерках Синевы. Его исток - склон по направлению к духоносному Году. И хотя этот склон должен проходить сквозь разрушительность близящейся зимы - сквозь ноябрь, тем не менее эта утрата-себя вовсе не означает впадения в неустойчивость или в уничтожение. Себя-утрата означает скорее некий буквальный смысл: отделение и медленное удаление, ускользание. Утративший себя исчезает в ноябрьской опустошительности, однако ни в коем случае не в ноябрьскую опустошенность. Он скользит, минуя ее насквозь, в духоносные сумерки Синевы, "zur Vesper" (к Весперу, вечерней звезде), то есть под вечер, ближе к ночи.
К ночи здесь потерял себя в черном ноябрьском хаосе
чужак-незнакомец,
в гуще ломких ветвей, вдоль настенной проказы;
здесь незадолго монах проходил, с головою ушедший
в нежные струн переборы безумья святого.
|
"Гелиан" (87)
|
Вечер - это склон дня духоносного Года. Вечер осуществляет перемену, смену. Склоняясь к Духоносному, вечер дает возможность увидеть иное, задуматься об ином.
Вечер трансформирует и смыслы, и образы.
|
(124)
|
Светящееся, кажущееся (Scheinende), чьи облики (образы, формы) сказывает поэт, посредством этого вечера выявляет (кажет) Иное. Сущее, над невидимостью коего задумываются мыслители, посредством этого вечера находит поистине иное слово. Исходя из иных образов и смыслов, вечер трансформирует сказ поэзии и сказ мышления, трансформирует также и их диалог. Однако вечеру это удается лишь потому, что он сам трансформируется, меняется, блуждает. Посредством него день движется к уклону, который отнюдь не является концом, но вследствие своей уникальной склонности подготавливает тот закат, благодаря которому Пришелец входит в начальную фазу своего странствия. Вечер меняет свой собственный образ и свой собственный смысл. В этой перемене скрыто прощание с прежним господством времени дня и времени года.
Однако куда сопровождает вечер темное странствие голубой Души? Туда, где всё Иное накапливается, собирается, прячась и хоронясь для иного восхода.
Вышеназванные строки указывают на сосредоточение, на средоточие, то есть на некое место, местность. Что же это за местность? Как нам следует ее называть? И притом следуя мерке языка поэта, исходя из нее. Весь сказ поэзии Георга Тракля концентрируется вокруг странствующего Чужеземца-пришельца, находя в нем средоточие. Пришелец является и зовется Отрешенным, Отделенным (der Abgeschiedene). Именно посредством него и вокруг него поэтическая речь, поэтическое сказывание настроено на одну-единственную песнь. И поскольку поэтические создания этого поэта сконцентрированы в песне Отрешенного, мы называем местность его поэзии Отрешенностью.
Теперь нужно допытаться сделать второй шаг в истолковании-омествовании (Eroerterung), подробнее озаботиться этой местностью, до сих пор лишь указанной.
II
............................................................................................................
Продолжение и окончание данной работы М. Хайдеггера можно прочесть на личном сайте переводчика: www.dzen-seversky.narod.ru.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Нумерация страниц дается по первому тому ("Стихотворения") собрания сочинений Тракля, вышедшему в издательстве Отто Мюллера в Зальцбурге, шестое издание, 1948 год.
2 Gebirge - горная порода, горы.
3 Приносим извинения за отсутствие у сканера древнегреческих литер (Николай Болдырев).
4 Основное значение слова "der Abgeschiedene" - усопший, покойник.
© Николай Болдырев, перевод, 2007-2024.
© Сетевая Словесность, 2008-2024.
– Творчество Георга Тракля –
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
