ПРАВДА О ГАСТАРБАЙТЕРАХ
Две недели я кочевал то в "Соболе", то в "Газеле" по Ленинградской области, спал, где придется, и ел, что давали. Видел Финский залив и Ладожское озеро. Переезжал Неву через Дворцовый мост в октябре и через мост Александра Невского уже в ноябре. Слышал, как в темноте бежит ручей, как матерится человек, отправленный за водой, боясь оступиться - и затыкал уши пыжом, скрученным из салфетки, и смоченным в воде, чтобы не слышать, как храпит и стонет рабочий люд.
Чуть ли не сутки мы добирались до Сопок в районе Зеленогорска, не разгибаясь и замерзая, потому что водитель, Вадик, редкая свинья, волновался за генератор. Прибыли в обед и ждали до темноты, пока появятся старшие. Ходили вокруг буса, пробовали разжечь костерок из бересты. Двинулись в окружающий лесок за грибами и брали все подряд - на месте разберемся, Пеля знает, какие грибы съедобные. Ложные опята, маслята и сыроежки. Курочки и зеленки. Поддубники, которые в нашей местности не едят. Ёжики, чья изнанка в колючках. Всё осталось висеть в пакете на сучке у дороги.
Спали в вагончике, свет и тепло, в котором хозяин, некий Ардашевич, мог в любой момент вырубить, потому что уже выгнал за пьянку бригаду, куда нас подселили. На доски нар подстелили кто рваное ватное одеяло, кто продавленный матрас. (Нужно бы, но не поворачивается язык, произнести в этом слежавшемся и кочковатом матрасе букву "ц".) Ели рисовую кашу с рыбной консервой. Вагончик ощутимо шатался, когда последний человек шёл запирать дверь. В этой бригаде все были с усами. И лишь тот, что спал подо мной, был безус, но со всеми согласен. Курят, - ну и пусть себе курят. Земляки, мол, и всё такое. "Нос картошкой с головой в лукошко". Нарисован мелом, и смыт тряпкой.
С утра, пока развозили народ, я наблюдал, как стая гусей, гогоча, вытянув шеи, выпятив грудь, так несуразно лишенную рук, и хлопая крыльями, металась между заброшенным колодцем и деревом у дороги. Разобрать, кто у них вожак, было непросто. Гусаки были крупнее, они были зобаты, но вперёд почему-то выносило гусынь. В лужу на грунтовой дороге они входили всем скопом, преодолевая её с видимым воодушевлением.
Прошёл с ведром низкорослый мужичок в синем комбинезоне, на ходу бросив слоган, так хлопает пустой пакет от сигаретной пачки: "Что, братья-славяне, уезжаете!?" Похоже, он никогда не унывал этот крепенький мужичок, он улыбался сквозь бороду, когда загонял гусей, и когда нёс магнитофон, оставленный ему за глаза. Чудь, - в этих северных людях круто замешана чудь.
И вот мы едем во Всеволожск. Колесим. Катимся по объездной голодные, взъерошенные. Пропускаем нужный поворот и долго не можем развернуться. Попадаем в пробку, ползем, вполголоса выражая раздражение. Пропетляв по Всеволжску, мы приезжаем в искомый Центр занятости по улице Александровской с опозданием. Из-за водилы. Так всем объясняет Пеля, наш бугор, мол, Дима, основной подрядчик, только что уехал. И теперь приходиться ждать.
(Бугор - производная от бригадира, тот человек, кто договаривается с заказчиком и рассчитывается с работягой, оставляя в кармане, как минимум 50%. Бугор, как понятие топографическое, тоже весьма кстати. Бугор выше, он выделяется среди строительного мусора и хлама. Глагольная форма от бугра - бугрить, то же, что и рулить, руководить.)
Центр занятости - послевоенная двухэтажная постройка с разобранными перекрытиями, лестницей и двумя комнатами, в которых ютятся гастарбайтеры. Холодно. В одной из комнат живёт нерусь, человек 5-ть, а в другую, шириною в одно окно, набиваемся мы.
Часов в двенадцать, разгоняя лужи под желтым фонарём, появляется-таки Дима на помятых Жигулях. Четырехглазик, ну где же этот четырехглазик, - в нетерпении выговаривает его Лось, парень с физиономией Шрэка и руками деревянных солдат Урфина Джюса. Дубинушка. Ожидающий отправки домой в одной ветровке. Появляется, чтобы везти нас на дачу ночевать.
Стоя под мелким дождем на улице Александровской, я услышал, как Серый Пучков перевозил в БТР-е шесть миллионов баксов. Точнее сопровождал. От литовской границы до Минска. Служил пограничником. Запаянных в целлофан, собранных в куб, и установленных на платформе в бронированном МаЗе. Я узнал, что колёса у БТР-а из цельной резины, что боекомплекта хватает на двадцать минут, а прямое попадание из гранатомёта сносит башню заодно со стрелком. Они доехали за два часа. Водитель переднего БТР-а попросил водки.
Серый Пучков рассказывал, я слушал, время бродячим псом бежало мимо.
Я услышал, как с металлоискателем в руках они облазили места боев у Старых Дятловичей. Проводник из общества "Память". Немцы в окопах сверху - наши внизу в ложбинке. Как продавали, воровали, и опять перепродавали мотоциклы "Ява". Как прогуливаясь на пустыре за Пускачами со своей бельгийской овчаркой, он задержал убийцу, бегущего с места следственного эксперимента, и получил благодарность...
Я опускаю подробности, те самые подробности, что делают рассказ достоверным. Которые повторяются раз за разом, как детали выпуклые и характерные. К примеру, тот же рецедивист, его поза на корточках - руки в наручниках за головой. Или каблуки девчонки, отказавшейся делать минет в машине, идущей 12 километров по грунтовой дороге.
Четыре дня мы провели на даче в Корнево.
Ели, пили, спали. В комнатке размером 2 на 4, обитой целлофаном, пропененной по углам, чтобы сохранить тепло. Вповалку, по двое, на диване и тахте, не подлежащей ремонту. Самый стойкий или самый неприхотливый, Леон из Хальча, спал на полу поближе к обогревателю.
Нас осталось четверо, остальных отправили домой. С утра нас обещали отвезти на объект. (Объект, на объекте - наиболее распространенное название места ведения строительных работ. Никоим образом с субъектом не связанный. Забудьте про субъективность, если форменной одеждой для вас, стало разномастное тряпьё гастарбайтера.)
На холодной веранде мы набросились на яблоки, собранные в таз и поставленные посреди стола. Яблок в этом году было море. От них ломило зубы. Как утверждал Леон, знающий не понаслышке, те, что с земли оставались всегда сочнее. С разрешения Вити- хохла, жившего на даче с женой через перегородку.
В первый день мы просмотрели, прогартали по очереди содержимое книжного шкафа. Всё в подряд. Наборы ещё советских фотографий: Рыбинск, Астрахань, Минск, Рига. Кострома, с выдающимся над Волгой памятником Ленину. Современные деревянные дома. Дизайн и Интерьер. Кижи. Дом-музей И.С.Тургенева. Лекарственные растения. Журналы Интим, Клубничка, Эротикон, на которых мы, естественно, задержались чуть дольше. Перечень и специализация профессий по Ленинградской области, подлежащих переподготовке и повышению квалификации. От аппаратчика химводоочистки и до учителя русского языка. Леон оказался корифеем кроссвордов и сканвордов. Дёргал их всюду, где попадались, а затем разгадывал днями.
На второй день к черно-белому телевизору, стоящему на шкафу, была присоединена самодельная антенна, - и ура! - отрада души и тела, телевизор, заработал. Две программы, пусть с мурашками и хрипотцой, докатились до нас.
От Корнево в направлении Ладожского Озера полчаса езды на электричке. Станции Проба, Рахья, Ириновка, Борисова Грива, Ваганово, 44-й километр и ...Ладожское Озеро. Площадью в 273 кв. километра. Что весьма популярно объяснила интеллигентного вида женщина, как будто только и ждавшая моих вопросов.
В трёхстах метрах от станции с обрыва в песок, от живописно расставленных сосен с разнообразным питьевым мусором под ногами открывалось озеро. Бежала легкая волна. Далеко на горизонте, вырезанный как на макете, шёл, подставив белый бок лайнер. Пенсионерка в кроссовках с рюкзаком за плечами двигалась трусцой вдоль берега в сторону маяка. Выгуливали собаку в наступающих сумерках, спустив с поводка. Широкую полосу берега изрезали колёса лендровера.
(А должно быть лихо, примчаться сюда с девчонкой, залаживая виражи и разбрызгивая встречные лужи. Остановиться у кромки прибоя... Забавные варианты предлагает программа правописания: загаживая, засаживая и захаживая...)
Через сорок минут мы возвращались в той же электричке. Двое ребят, что приехали с пивом посмотреть на озеро, и едва успевших в вагон уже с джин-тоником в руках. Совсем паренёк из следующего вагона, который, видимо, попросту убивал время. И я.
Пройдя Углово навылет, словно выпущенный из пневморужья, взойдя на пригорок и спустившись с него, я обнаружил, что асфальт закончился. Справа кладбище, слева поле, а в нём ангар. Перед ним пустырь под бетонными плитами, обращенный в свалку. Колючий ветер. Деревце, усыпанное воронами, которые при моём приближении начали разлетаться. Пока не осталась одна, которую уже я боялся спугнуть. Кто она? Аутсайдер? Стоик? Вожак?
В Сланцы нас перевозил неразговорчивый, угрюмый, на вид ещё молодой водила. Тёмный ликом, неправильный, словно наспех вырезанный ножом с деревянной ручкой. Так бывает, когда картофель немыт и руки в земле.
Оказывается, он просто держал дистанцию. Созванивался с подружкой, договаривался, пока мы стояли в пробке. Купил по пути розы и приоткрыл дверь, чтобы впустить её. Рыжая. Нос с горбинкой. Самая обыкновенная.
В ЛЕНТЕ мы искали надувные матрасы, чтобы спать на них. Вышли с пакетами в руках на стоянку под леденящий ветер, а их нет.
Он купил ей мягкого серого медвежонка, всю дорогу они щебетали. Что может быть проще - мы старательно не замечали друг друга.
В Гатчине он открыл ей дверь, оставил ключи, и повёз нас дальше. Выехал за город, и только здесь предложил опроститься. А какие песни он слушал!
И все же нужно отдать ему должное, водила он был совсем неплохой.
Нас поместили в Сланцевском Центре Занятости, очистили крайний торцевой кабинет от компьютеров, вручили ключи от входных дверей и туалета, и сказали "до свидания". Поздний вечер, ночь с пятницы на субботу. Центр Занятости выходной. К шкафу скотчем приклеена памятка, что ответственный за противопожарную безопасность Сарамуд Л.П. На окне решётка. Электрочайник и плитку мы привезли с собой.
Располагаемся. Помпой качаем матрасы. Варим макароны. Пьём чай. Под краником с холодной водой совершаем туалеты. Совместными усилиями допоздна преодолеваем кроссворды. Гасим свет.
По сравнению с предыдущим, можно сказать, что здесь есть хоть какие-то условия.
Проснувшись на следующий день, выйдя в туалет, и вернувшись, я ощутил запах, заполнивший помещение. Вобравший в себя вар, пар, запах резины, выхлоп газов, в легких четырёх тел отработанный за ночь воздух. Испарения от носков развешанных сушиться на масляном радиаторе.
Духан, в котором как в бочке смешиваются запахи, и амбрё которого пропитывает одежду, волосы, шторы и обивку стульев. Парфюмерные изыски, неоднократно извлекаемые из баула здесь, как мёртвому припарки.
(Ёще только выбравшись на Довское шоссе, я уловил за спиной просроченный резкий запах куртки из кожезаменителя. Как будто она долго валялась где-нибудь в подполье на мешках с кукурузой, а затем её вывесили сушиться у печки. Запах кислых щей, немытых полов и сальных гребешков. Кондовый запах тела, не знавшего мыла. И вот, притерпелся.)
Я хотел бы представить своих товарищей кратко, по касательной, не вдаваясь в характеристики.
Леон, прежде чем пойти курить, обязательно воспользуется зажигалкой прямо в комнате. Подкурит, и аккуратно положит её на столик. Привычка.
Серый записал на телефон как трахал подружку. И теперь раз за разом мы слышим, как она стонет и просит ещё: Серый, Серый, Серый...
Вадик, где-то на Сельмаше наткнулся на пьяную девицу в кустах. Ну просто никакую. Сначала её оттрахали по очереди, а потом Вадик наложил ей на
грудь кучу дерьма. Прикольно.
На вопрос, откуда вы? - Леон отвечает, что он из Свердловска. Из Хальча, - поправляет его Вадик. Мы смеемся.
Серый тянет слова, как туза из колоды, рассевшись вальяжно. Рассказ о ратных подвигах. На груди у него золотой крест грамм на 70-т. Взял у наркоманов за бесценок.
У Вадика алиментов на полтора миллиона - и не боится, говорит, не посадят.
Леон спит в любых условиях - мы до трёх ночи расписываем тысячу, а он уже давно спит. И встает в 8-мь часов.
Меня, вполне возможно, назовут путешественником или бегуном, какую-то метку должны поставить. Потому что гастарбайтер без дела предпочитает не ходить, а лежать, ещё лучше напротив телевизора, в магазин за продуктами и обратно.
За нашим окном школьники устроили место для перекура. Любого возраста. Курят, галдят, прогуливают уроки, скрываясь за зданием центра. Не замечая приоткрытого окна. Совсем юная девица делится с подружками: "Когда закуришь - сразу так срать хочется".
В тамбуре центра вывешено объявление компании "Золотой век" о найме специалистов для работы в Монголии. Зарплаты от 550 и до 3000$. Напротив граждан России призывают поработать контрактниками в Чечне. За 25 тысяч рублей. При нас группа женщин в возрасте просматривала видеофильм о работе и отдыхе няни в Италии. Молодые девчонки мнутся в коридоре, читая списки, ужасаясь маленьким зарплатам.
По иронии судьбы гастарбайтер находится в эпицентре рынка труда. Здесь тихо, размеренно, по вечерам появляется уборщица и тщательно, на совесть моет полы.
В соседнем кабинете, пока она убиралась, я заметил карту, на которой увидел Чудское озеро, речку Плюссу и Нарву, Кингисепп и Сланцы.
Город Сланцы можно обойти за полтора часа бодрым шагом. Вокруг, начиная с улицы Шахтёрской славы, и заканчивая улицей Горького. Насквозь его пересекает центральная улица - Кирова, деля городок на две неравных части. Городская больница в начале её - Сланцевская телестудия в конце. Тут же часовня Серафима Саровского в помещении бывшей столовки. Стены из красного кирпича храма, возводимого в поле прямо напротив больницы. Двухэтажные рабочие бараки, крашенные охрой, со стороны реки, стадион, парк КиО за забором из сетки рабицы. Улицы Банковская и Почтовая. Магазин "Русский Купец".
Широкая с липовой аллеей, скамейками, молодежью разогревающейся перед дискотекой в ДК Горняков, улица Ленина завершает планировку города. Накрест пересекая город, мост через реку, и упираясь в здание администрации шахты имени Кирова.
(Киров, отлитый из лучшей бронзы, в сорочке и сапогах стоит на пьедестале. Руки в карманах. "Сделал дело, гуляй смело". Вот бы обрадовался корешок, снимающий памятники Гомеля на камеру, постящийся в ЖЖ. Настоящий рабочий вождь - и любовная история при нём.)
Население в Сланцах тысяч 50-т. Четыре школы, консервный завод, училище, а нынче колледж, с лампами из выцветшего пластика времён моего детсадовского прошлого.
В Сбербанке наряду с долларом и евро меняют эстонскую крону.
На этом со Сланцами можно и распрощаться, если бы не река Плюсса, пробившая русло в горной породе. Быстрая и шумливая на перекатах. С тропинкой вдоль берега, сбегающей с растительной высоты на каменистое ложе. Сланцы? Такой камень в столицах называют песчаником и используют на облицовку - здесь им вместо гравия посыпают дороги.
Стояла мягкая осень. Можно было снять бейсболку, расстегнуть ремень, распустить ци.
Большие Поля, так называлась деревня, глухие задворки которой теснились вдоль другого обрывистого берега, нависая над рекой.
В Питер меня вёз Борис, курящий облегчённый Winston, одну сигарету за другой. Общительный до тех пор, пока я не встревал с вопросом о том, куда же меня определят.
Проезжая Стрельну, показал озерцо, из которого они с соседом натаскали багажник рыбы. Дворец Путина, в котором проходил саймит. Москвич, на котором по слухам, Путин ездил.
На проспекте Стачек вспомнил, что в 70-х здесь ничего не было, одни болота, и показал место, где под асфальт ушло три машины. Из последней мужика успели достать, да и то тот наполовину сварился.
Борис отвёз меня в Департамент на Трамвайный проспект, так как там стоял диванчик, на котором я мог переспать до утра, когда он меня заберёт.
Он же оставил мне 250 рублей в счёт зарплаты, посоветовав сходить на Ленинский проспект, попить пивка с пирожками.
В туалете Департамента была горячая вода и жидкое мыло.
На диванчике, о котором мне говорили, киргизы сосредоточенно листали журналы непристойного содержания.
Они, как правило, сопутствуют гастарбайтеру в его бесприютной жизни, доступны и не к чему не обязывают. Рано или поздно, где бы я не оказался из-под полы извлекались захватанные и замусоленные девицы, чтобы во всех подробностях предстать ещё раз. Приелись, как вермишель Роллтон.
На Ленинском проспекте скушал блин с ветчиной и сыром. Ветер, злой ветер гулял по проспекту. Я зашел в помещение билетных касс за скромной стеклянной дверью и был удивлен преизобилием культурной жизни. (Вот так когда-то в Москве я проезжал мимо афиш, открыв рот: Zorn, De fazz, Randy Brecker, Бутман и компания...)
Разузнав цены, я решил завтра сходить на постановку Чевенгура в МДТ. Всего за 150-т рублей. Завтра, потому что сегодня я уже опоздал. По мотивам. Посмотреть, как Дванов с товарищами будут изголяться над идеей, как станут убеждать, что солнце поработает за нас.
"Французский бульвар", что напротив, автоматически раскрыл передо мной двери. Пассаж в два яруса, соединенные эскалатором. Стекло, тепло, секции магазинов с миловидными продавщицами, на которых я старался не смотреть, не то, что спрашивать цены. Плиточный пол, скамейки, пальмы, павильон, где мыла рулет режут ножом на вес. Суши-бар с молодыми япошками в национальной одежде - знакомо ли им слово гастарбайтер? Лишь в чайной лавке при моем появлении продавщица заметно оживилась, зарделась.
(Выйдя из пассажа под дождь, я понял, что совершенно безоружен. Что любые попытки мыслить критически ничтожны, как плёск амёбы. Что обаяние буржуазии притягательно, как свет солнца, и так же естественно. И тысячу раз прав Манцов: не знал, не знаю и никогда в руках не держал 30 тысяч у.е.)
Полночи, обернувшись в простынь, я сражаюсь с комаром, прикормленном в коридоре у диванчика.
На следующий день я позвонил Диме, которого видел лишь мельком, и попытался обрисовать своё положение. Десять дней с места на место, а результатов ноль. А тот в ответ, что все претензии не к нему, что он со мной не договаривался, но что сегодня обязательно что-то решат.
Так что, допив вчерашний кефир со слойками, и сменив джинсу, я снова иду.
(Нет времени, а надо бы порассуждать о коренных отличиях человека идущего от едущего, скажем, верхом на слоне. Вспомнить о ходоках, идущих к Ленину в Смольный, или на поклонение к Святым местам. О преимуществах того или иного способа передвижения, не исключая космического пространства. О темпе жизни и росте смертности среди туземного населения. Одним словом, явиться в студию и запеть соловьём.)
Времени невпроворот. Снова я иду по Ленинскому проспекту, оглядываясь по сторонам. На красный свет стою и на зелёный иду. Московский проспект, проспект Юрия Гагарина, на удивление тихая улица Алтайская. Парк Победы. Размеренно тропинками прогуливаются пенсионеры, и зябко сквозь парк на станцию метро спешат студенты. Работают и селезни и утки, барражируя вдоль берега.
Тот, кто оказался здесь впервые, может подумать, что памятники воителям, строителям и прочим деятелям собрали здесь специально, чтобы забыть. Приподнимаясь из последних сил, опираясь о рельс, машет платочком прошедшему времени горожанка. Немцы! Немцы?
В три часа дня мы снова в пути. Борис родился в 60-ти километрах от Питера, и уже тридцать пять лет за баранкой. Проезжая Волковское кладбище, он рассказывал, что в советские времена возил колбасу и сколько имел. На мосту через Неву, что дальнобойщиком уходил в дорогу на полгода, возвращался, и узнавал, что давно не работает. На Петроградской стороне на переходе показал место, где шёл к машине от магазина запчастей и был обложен матом пролетариями, шедшими со смены, на обращение "господа".
Часов в одиннадцать мы оказались во Всеволожске возле Центра Занятости, где Борис, пока я стучался да поднимался, спешно выгрузил мои пожитки.
Помню базу, на которой мне и полагалось ночевать на голых досках, если бы в голове Бориса не возник диванчик. Клетушки в деревянном сарае, заваленном до потолка всевозможным хламом. Механизмы, вышедшие из строя, обрезки пиломатерьяла. В котором запросто ориентировался парень-тракторист в рубашке и очках родом из Карелии. Фонарь над входом, который работал и остывал попеременно десять минут. Столярный цех с тусклым светом сквозь клеенку и пожарным щитом с самым настоящим багром. Собачью клячу у конуры, разразившуюся долгим истошным лаем на поздний кашель прохожего. (И сто и двести лет назад вот так цепные псы гнали по грязи и лужам чахоточную тень, вышедшую на свет в романах Достоевского.)
Помню чайку, что сидела неподвижно на осветительной вышке, пока тлел холодный питерский закат. 20, 30, 40 минут...
В комнатке прокуренной так, что запах дыма впитался в поры кожи. Пропахло всё: бельё, трусы и верхняя одежда. Не помогала форточка, открытая насквозь, и гнавшая свежий ветер. Два шкафа, телевизор, трёхсотграммовая банка из-под кофе, набитая окурками доверху. Кипятильник, опущенный в чайник, и нагревающий воду так долго, что успевал смениться очередной рекламный блок.
Мы спали на матрасах, снятых с кроватей. Втроем. Слава с усами, длинный как жердь. И Слава-водитель, работу закончивший, машину уже сдавший. "На дембеле". И потому пьющий вторые сутки, не слезая с матраса. С горла. То пиво, то водку, стоящие тут же, в проходе. Ночью стонущий и переключающий рычаги.
И четвёртый, Серёга, отработав 9 месяцев, ждал, когда его рассчитают. Спал он между шкафом и матрасом, где поместиться можно было только на одном боку. В парикмахерской срезал длинные седые космы и купил телефон, чтобы звонить братьям в Петербург в поисках поддержки. И неуклюже при нас отчитывался, как будто случись что - и они на МАЗах с работы примчались бы во Всеволожск, выбираясь из кабин с монтировками в руках. "Я россиянин", - говорил он, и старался держаться молодцом.
Не могу представить себе человека, который бы пришёл к нам, чтобы рассказать про отчуждение, эксплуатацию и рабочий класс. Рассказать и объяснить, как это - действовать по-пролетарски. Каким бы он явился к нам, сегодняшний агитатор?
Мы бы выслушали его, не поверили, и предложили приходить завтра.
Потому что человек, который становится гастарбайтером, едет в чужие края на полгода, чтобы подзаработать деньжат, - и уже видит перед собой цель. Как тот киргиз из-под Бишкека, что хочет купить трактор и сдавать его в аренду. А самому сидеть на корточках и сплёвывать в пыль сгусток слюны. Купить компьютер, стиральную машину, жениться тоже вполне реальная цель.
В народе Всеволожск называют городом миллионеров. В северо-восточной его части, за Колтушским шоссе, в пригороде, бывшим когда-то зоной отдыха, выросли особняки. На улицах Некрасова, Чехова, Островского. Проспекте Достоевского и Гоголя.
Русская классика к услугам новых русских. Особняки от замороженного состояния с фундаментом поросшим мхом - и до мельчайших нюансов, не забытых дизайнером, как те ворота, с козырьком из дранки и слоем тщательно уложенной сосновой иглы. Особняки, и просто дома. Пионерский лагерь "Искра". Летний детский сад с окнами забитыми доской. Всё вперемешку. Молодой кобелек тянется за запахом, чтобы ткнуться носом в штанину. Тележка с мусором на обочине, размытой дождями дороги. Невидимые за тонированными стёклами, пассажиры дорогих авто. И всё одно за другим. - Вот такая вот философия.
Выбив деньги на обратный путь, просидев без дела две недели, в Питер я еду со Славой, у которого билет уже в кармане. Его трясёт с похмелья, ехать один он панически боится. Никогда, никуда не ездил, в армию и то отвезли, - признаётся он.
И уже на Ладожском вокзале, при спуске в метро, пока я покупал жетоны, его остановил круглощёкий лейтенант, приобщив заодно и меня, попросив пройти. Слава молил, чтобы нас отпустили, предлагал сто рублей, заранее вложенные им в паспорт. Очень настойчиво. И его отпустили, меня же, как очень умного, закрыли в обезьянник.
Гастарбайтер и доблестная российская милиция - тема избитая, но по-прежнему актуальная для обеих сторон.
Уже оставив на столе участка 100 рублей, я наблюдал, как на эскалаторе поднимались, чтобы выйти к Витебскому вокзалу два простоволосых рядовых мужичка. Они старались держать спортивные сумки, набитые по ребрик до отказа, в руке. Дабы убедить, что сумки, с какими обычно и передвигаются гастарбайтеры, совсем нетяжелы. Тот, что стоял передо мной, разминал плечи, стараясь держать осанку. Увидев мента у колонны, они взяли резко влево, причём сумки несли в левой руке, - ну, а я прошёл справа, рассеянно зевая.
Милиционер в метро - вялый и ленивый, как клейкая лента, подвешенная к плафону лампы. Гастарбайтеры - мухи.
И только в поезде, заняв место, дождавшись, когда наконец-то поезд тронется, гастарбайтер может улыбнуться. Сам себе, потому что всё позади, или девчонке из соседнего купе, оттого что жизнь только начинается. После пары пива язык у него развяжется.
Правда гастарбайтера
Какую я узнал на следующее утро от Михаила, в прошлом литейщика, сорокалетнего мужика в тельняшке за воротом байковой рубахи. От "Балтики" он наотрез отказался, потому как моча, а не пиво, совсем испортилась, и с наслаждением смаковал "Крынiцу".
Не знаю, что за немчура придумала это подлое слово, - говорил он, - но какая-то сволочь подхватила и разнесла. Включишь телевизор, только и разговоров. Как будто им что-то плохое сделали. Сами работать не хотят, всю тяжёлую работу вешают на нас, так еще и смотрят криво...
Я себя гастарбайтером не считаю, - заявил он, опустив на шаткий купейный столик широкие ладони. В трудовой книжке и слова такого нет, - прав я или не прав? Скажи!
© Иван Боруш, 2007-2024.
© Сетевая Словесность, 2008-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
