Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность



ВСЁ  ЗАЖИВЁТ...


 



      СЛЕДЫ  ТОСКАНЫ

      1.

      Флоренция. Любовь. Растрата
      Того, что прежде было свято
      И растворилось в тишине.
      Нас много били и ломали,
      Но нас задумали из стали
      Отцы на страшной той войне.

      Мечта. Флоренция. Доныне
      Я помню, как, невыездные,
      Преградам века вопреки,
      Закрыв глаза, вовсю бродили,
      Листая улицы и стили,
      Вдоль Арно - больше чем реки.

      Флоренция. Прощанье. Танец...

      А если завтра не настанет,
      И снег не стает с наших век?

      Но Санта-Кроче, как Титаник,
      Вплывает в двадцать первый век


      2.

      По Москве гуляют фрязины*,
      И хула им вслед слышна:
      "Образины, безобразины,
      Целый день пьяней вина!"
      Расшугали девок хохотом,
      Возмущая местный люд.
      И не думают, а что потом,
      Наливают, сладко пьют.

      Флорентинцы и миланцы,
      Каботинцы, голодранцы,
      Как же носит их земля?

        Архитекторы, ваятели,
        Колокольных дел старатели
        И строители Кремля!


      3.

      Просодии** навязли на зубах...
      Но Леонардо так прилипчив - страх!
      Кривой, поскольку вообще Пизанский,
      (О нем в анналах есть такая запись) -
      То цифры веером, то кролики толпой,
      То числа липнут к трубам дымоходным,
      А в Турку жмурки тоже всепогодны,
      И Леонардо помнит, но другой -
      Он золотым сеченьем очарован,
      Он с вечностью задумывался вровень,
      И целый мир он выгибал дугой...

      Два Леонардо чай с вареньем пьют:
      Вон тот Да Винчи, этот - Фибоначчи,
      И числа рассыпают на удачу,
      И кролики под столиком снуют.

      Я - рядом на траве, мой голос тих.
      Ловлю я свет, дрожащий возле них.


      4.

      На покрытой заплатами старой байдарке,
      Мимо сосен, создавших готический строй,
      Мы текли сквозь туман, ненасытный и жаркий,
      Там, где заняты рыбы вечерней игрой.

      В среднерусской воде растворялись посменно
      Все мои города, все мои времена,
      Их вмещала, не требуя тяжкую цену,
      Невеликая речка без меры и дна.

      ...Пусть ломало меня и по миру таскало,
      Но давно измельчали мои корабли,
      Только вижу: опять отразилась Тоскана
      В золотой предзакатной неспешной Нерли.

      Погружу во Флоренцию руки по локоть...
      Промелькнула над крышами стайка плотвы...
      Мой попутчик наладился якать и окать,
      И ругать испугавшие рыбу плоты.

      Рыба шла на крючок неизбежно и сонно,
      И дрожащая леска звенела струной,
      И скользила байдарка, уже невесома,
      Между небом и городом, вместе со мной.


      5.

      Мечта о Флоренции вроде вериг:
      Болит - не болит, а тихонечко ноет,
      И длится моё проживанье земное,
      Двенадцать шагов от окна до двери.
      Мечта о Тоскане похожа на дым -
      От этих лесов, безнадежно горящих.
      Давно бы сыграл я в отъезд или в ящик,
      Но разве сбежишь ты от нашей беды?
      В моих бесцензурных по-прежнему снах
      Я камни топтал и Мадрида, и Ниццы...
      Но чаще всего, представляете, снится,
      Ночная Флоренция с криками птах.
      Здесь воздух так вкусен, бездымен и чист,
      Я вижу, как время свивается в узел,
      И как пролетают усталые музы
      К последним поэтам, не спящим в ночи.
      Флоренция словно спасательный круг
      В летальной борьбе между болью и светом.
      А кто победит... я узнаю об этом
      В той жизни, где снова мы вступим в игру.

      Мечта о Тоскане покрепче вина,
      Но кто виноват в этой странной невстрече...
      И пью за клеймо я, которым отмечен,
      И в кованом кубке - ни края, ни дна.



      * Фрязин (искажённое "франк") - старорусское название выходцев
      из Южной Европы романского происхождения, в основном итальянцев (другие
      выходцы из Западной Европы назывались "немцами"). Многие известные
      итальянцы, в основном архитекторы, строители, монетчики, оружейники,
      работавшие в России в XV и XVI веках, носили прозвище "Фрязин".

      ** Леонардо Фибоначчи Пизанский - великий математик. На основе
      числового ряда, показанного на примере размножения кроликов и носящего его
      имя, Да Винчи сформулировал теорию Золотого сечения. В Турку числа
      Фибоначчи установлены на фабричной трубе.


      _^_




      ТУМАН

      Польская жесть, флорентийская месть,
      Страшно кричат самолеты в тумане.
      Что-то такое безбожное есть
      В этой земле, на которую тянет
      То ли вспахать, подломивши крыло,
      То ли припасть к потаенной могиле
      В проклятом месте, откуда несло
      Запахом боли, неправды и гнили.
      Снова мы вместе, и снова мы врозь,
      Плоть уязвима, а смерть неустанна...
      Кровь голубая и белая кость -
      Все полегли за стеною тумана.
      Не отзовется живая душа
      В этом пространстве, слепом и безлунном:
      Как на параде, печатают шаг
      Злые уланы, лихие драгуны.
      Дышит и чавкает жирная грязь,
      Входят в туман эскадроны и роты,
      И салютуют, прощально светясь,
      В землю влетающему самолету.

      _^_




      ПИАНИНО

      Добрая учительница Нина Ростиславна -
      Как она старалась, даже плакала порой.
      Говорила: "Умничка", ободряла: "Славно!"
      Юного оболтуса, голова с дырой.
      Пальцами корявыми "Черни" я уродовал,
      В детском подсознании злое зло храня.
      Нина Ростиславна называла родами
      Все свои попытки выучить меня.
      Только не рождался я, хоть отрежь да выбрось,
      Ваном типа Клиберном, признаю вину.
      В клетчатой рубашечке и в штанах на вырост
      Убегал до вечера, слушал тишину.
      Милая, очкастая, золотая Нина...
      С прошлым веком мы росли, с ним же и умрем...

      Черное, огромное это пианино
      Называлось "Красным Октябрем".

      _^_




      ПРОЩАНИЕ  С  АРАХНОЙ

      Арахна, слепая сестра, паутину трясущая жадно.
      Твой голод терзает и жжет, но пусты обветшалые сети
      Насмешлив твой сумрачный страх, и его отвратительно жало.
      И мох сквозь тебя прорастет, ты умрешь, и никто не заметит.

      Вот так безотказная старость отрежет пути отступленья,
      Презреньем обдаст, пролетая, никчемная юная муха.
      Дожив до немыслимых ста, раствориться под ангелов пенье?
      Прочитаны эти лета. Я увижу величие духа -

      Как ты, отпустив якоря, в свой последний полет оборвешься.
      Поймай и вдохни пустоту, в этом небе уже незаметна.
      Высокий обрыв сентября... Я скажу на прощание вот что:
      Лети, умирай на лету, стань покоем, закатом и ветром!

      _^_




      ОТ  КАЗАНСКОГО  ВОКЗАЛА

      От Казанского вокзала паротеплоиэлектро, понимаете ли, воз
      Водку, курицу и сало через водугорулето и меня куда-то вёз.
      Вниз по карте по плацкарте, вдоль по Волге очень долго с нездоровой головой...
      Как я жил на низком старте! хочешь - плюйся, хочешь - дуйся, хочешь - пой,
                            а хочешь вой.
      Ели, пили и курили, прямо были морды в мыле, так хватали за грудки -
      В этом споре, в этом горе через поле, через море убегали от тоски.
      За окном страна летела, и сидела, и молчала, пропадала без меня.
      То ли душу, то ли тело, то теряла, то сначала согревала у огня.
      И смотрела без улыбки, как давлюсь я пивом с рыбкой, как я в тамбуре курю...
      Через темень, через время, я один, и я со всеми.

      Поезд врезался в зарю.

      _^_




      ОЛОВЯННОЕ

      я не железный, матушка, и в этой жизни вязкой
      я понимаю мало что, но пробую на зуб
      где золото, где колото, где можно без опаски
      под маской ждать развязки, вздыхая наизусть.
      я оловянный, матушка, отлит я и раскрашен,
      не раз спасал из башен неловких балерин...
      пускай огонь мне страшен, язык мой, вроде, рашен,
      пишу стихи, и даже не знаю, что горим!
      ни серебро, ни олово, ни ледяное слово
      мне не остудят голову, не кончатся добром.
      пора прощаться, матушка, дождетесь вы другого -
      он будет злой и новый, и подпалит ваш дом.

      _^_




      БУРАТИНОВОЕ

      Серые стружки на голове,
      Седой Буратино в сырой траве,
      Стакан в трухлявой его руке,
      И холмик с табличкой невдалеке.
      Надпись, понятная и воробью:
      "Папа Карло, я слезы лью!"
      В траву бросает пустой стакан,
      Домой шагает, как истукан,
      Мальвина с потрескавшимся лицом
      Ругает болваном и подлецом.
      Старая крыса, последний друг,
      В углу доедает последний лук.
      А на стене, до тоски знаком,
      Коврик с печуркой и котелком.

      В старом пруду, в глубине, на дне,
      Ключик лежит, и дрожит во сне.
      Здесь у него ни судьбы, ни сил,
      В мертвой воде не найти Тортил.

      Сказка ли это? Сюжет вверх дном.
      Время течет за моим окном.

      _^_




      ЖЕНЩИНА,  ПОХОЖАЯ  НА  ДЫМ

          "Дыша духами и туманами"
                А.Блок

      женщина, похожая на дым,
      заходила в мой кошачий дом,
      рыжая, смеялась над седым,
      словом била, как слепым кнутом.
      поджигала сердце и постель,
      выпивала водку и "Мартель",
      но сквозняк подхватывал, и вот
      улетала в черный дымоход.
      словно и не шла путями странными,
      будто бы и в памяти - не та...
      но несло духами и туманами
      от загривка моего кота.

      _^_




      ТУМАННОЕ

      танцы шманцы обжиманцы
      дело было молодое
      я сошел на тихой станции
      да в обнимочку с тобою
      электричка тихо свистнула
      и отчалила навеки...
      ни скандала и ни выстрела
      как пропали человеки
      подползал туман как олово
      ты в руках моих дрожала
      я терял неспешно голову
      возле старого вокзала
      на плече темнела родинка
      как молчала ты покорно
      и была у нас эротика
      ну а может даже порно
      утро серое и зыбкое
      тишина как будто вата
      ты в туман скользнула рыбкою
      и исчезла без возврата
      люди выплыли забегали
      электричка вмиг причалила
      вез я клок тумана белого
      память вечера случайного

      _^_




      СВЯЗКА

      На проклЯтой прОклятой горе
      Мы ползли почти что без дыханья.
      Волосы - в последнем серебре,
      Кожа лезла с рук горелой тканью.
      Ты сорвался - я держал, крича
      Богу, чтобы друга спас и брата.
      Кровь глотал я - крепче первача,
      И готов был на любую плату.

      На пропахшем смертью леднике
      Сполз я в трещину, без дна и края.
      И дымился шнур в твоей руке,
      Ты тянул, от страха обмирая.
      Как на льду лежали, хохоча,
      Причитали, словно две старухи...
      Ты смешно вопил: "Врача, врача!",
      Дуя на ободранные руки.

      Мы забыли, пробуя на зуб
      Ледяные брызги звездной пыли,
      Как мы с детства бились там, внизу,
      Как одну мы женщину любили.
      Каждый был непоправимо крут,
      Танком рвал препятствия и беды...

      А потом закончился маршрут.
      Мы спустились.
          И тогда ты - предал.

      _^_




      СТРАСТЬ

      В пространстве первородного греха
      Запретный плод горчит намного слаще.

      В мою берлогу ты войдешь, легка,
      Пройдя сквозь время малостью летящей.
      И рук, и губ коснешься, словно свет
      Блуждающей звезды. Одежду скинув,
      С меня сдерешь слепую толщу лет,
      Которая мою согнула спину.

      Я задохнусь, втянув твоих цветов
      Неведомый, недостижимый запах.
      Как зверь, я буду в этот час готов
      Ползти к тебе на онемевших лапах...

      Потом ты засмеешься, дверь закрыв,
      И я умру. Вернешься - снова счастье,
      Когда стремительно столкнется твой порыв
      С моею мерной и неспешной страстью.

      _^_




      К  МАМЕ

      Мой мир застыл. Все тропы заросли
      Поспешными и горькими грибами.
      И только слышится в немыслимой дали:
      "Сыночек, Яничка, иди скорее к маме!"
      Уже бегу, уже недалеко,
      Но каждый шаг труднее, вязнут ноги
      В асфальте этой выбитой дороги...
      Я крикнул бы, но бьётся в горле ком.
      Никто не вёл в пропавшей жизни счёт
      Набитым шишкам, порванным коленям...
      Судьба последней каплей утечёт,
      Всё заживет, всё залатает время.
      А если боль останется - и пусть,
      Она растает, изойдёт, утонет...
      И по щенячьи я лицом уткнусь
      В родные и забытые ладони.

      _^_




      ПЕТЕРБУРГ

      я фонтанку и невку с ботинок сотру,
      отряхну этот дождь и асфальтную крошку...
      я вернулся в свой дом не к добру, не к добру,
      я как будто бы прожил всю жизнь понарошку
      где-то там, где верста поглотила версту,
      где стоят города без дождя и тумана,
      я зачем-то дождался вот эту весну,
      и сошел на перрон, и сошел бы с ума, но
      незадача - я трачу последние дни
      меж облезлых домов, словно псов обветшалых...
      против шерсти их глажу, прошу - прогони,
      прогони, ленинград, чтобы сердце не жало.
      он меня об асфальт приласкает лицом
      и забросит в тяжелое чрево вагона.
      навсегда провалюсь то ли в явь, то ли в сон -
      ты прости, петербург, мы уже не знакомы.

      _^_




      МОЙ  БРАТ

      Мой брат бородат, преисполнен огня
      И радостной веры.
      Возможно, мой брат осуждает меня,
      Надеюсь, что в меру.
      Он беден, и ноша его велика:
      Всевышний да дети.
      В его бороде утонули века,
      В глазах его ветер.
      Он там, где ракеты летят во дворы,
      Он вместе со всеми.
      Лежат между нами века и миры,
      Пространство и время.
      Молись же, молись, чтобы здесь, на звезде,
      Огни не погасли...
      Приехал ко мне на один только день -
      Я плачу, я счастлив.
      Его поджидают судьба и хамсин,
      Пути и потери.
      Что делать, так вышло, он Божий хасид,
      И ноша по вере.

      А я, стихотворец, вовеки неправ,
      И верю не слишком...
      Печаль моя, свет мой, возлюбленный рав,
      Мой младший братишка.

      _^_




      ВАЛЕНТИН

      Мой сосед Валентин напилил мне осин
      Зябких,
      И сосны за глаза заготовил он за
      Взятку.
      Семь десятков годин, но бревно он один
      Тащит.
      Любит водку и мёд, ничего-то не пьёт
      Слаще.
      "Будем ставить мы рай, ты пораньше давай,
      Встань-ка!"
      Был помощником сын, и срубил Валентин
      Баньку!

      На веранде моей обмывали мы ей
      Печку,
      Рассобачились в дым: мы ругаемся с ним
      Вечно.
      В бороде как в овсе, а живет не как все
      Люди:
      Виден с книгой в окне... но евреев он не
      Любит.
      Всё же терпит меня, мы почти что родня
      Стали.
      Но и глазом косит: встанет вам на Руси
      Сталин!
      Говорю я: "И так будет завтрашний шаг
      Страшен,
      А накличешь беду, и к тебе же придут
      "Наши"...
      У него там одних полстены умных книг -
      Жгите!

      Он в добре и во зле, в среднерусском селе
      Житель.

      _^_




      АПРЕЛЬ.  ветке-ветке

      под ногой шумнула ветка
      лес нагой до неприличья
      по дрожащим прутьям верхним
      паника несется птичья
      пухнут почки жизнью новой
      листья лезут словно строчки
      и стволами заштрихован
      мир мой сузился до точки
      вот сапог чернее ночи
      в чуткий лес заброшен метко
      и растет себе цветочек
      прямо сквозь его подмётку
      мне и сладко здесь и страшно
      лес меня как щепку вертит
      и уверен я дурашка
      в том что жизнь сильнее смерти!

      _^_



© Ян Бруштейн, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2010-2024.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
Словесность