Первый - женился, второй
ушел в себя, третий
остался и пишет порой.
Один из них - я, в берете.
За нами - небо, в гуаши:
стандартный фотоэскиз.
Присутствие, впрочем, наше.
Тот, что слева - заметно скис,
что справа - угрюм
и щурится на прожекторный ряд.
Фотограф просит сказать "изюм" -
все обнажают зубы и нехотя говорят.
Это, желтеющее - доказательство лишь тому,
что мы потеряли. Каждый -
себя. Что жить можно по одному
разу. Но если бы жил я дважды,
как знать, порвалась бы нить
или нет? Улика молчит, гния.
И, к счастью, что-нибудь изменить
не способен ни бог, ни я.
бресть все равно по какому пути
неизведаны так говорят
иногда так страшно идти
уж пора осень листья летят
журавли чертят в небе круги
под глазами мешки
приготовил мусорщик дед
мороз щиплет за нос щеки
не останется след
в жизни надо оставить
все-все позабыть
не могу этот быт
не исправить
поломанный кран будет выть
не умею как плакать забыл
у тебя что не вспомню
придумать ли чтоб
лихорадка взяла
тебя четров мой
чертов озноб
По переулку едет Эс-Ю-Ви -
Сработан чище Спаса-на-Крови.
Темнеет раздвигающийся купол.
И томным матом скрашивает рэп
Домов и переулков тусклый склеп.
Вот покупатель чувственно ощупал
Материю на гэповом шмотье.
Девчонка с уцененным гольд колье
И с родинкою выпуклой на вые
Стучит по кассе накладным ногтем
И думает, конечно же, о Нем -
О дне получки. Дивно огневые
Закаты с Верразано обозреть:
То лавке продовольственной гореть
Пришла година. Резвый пакистанец
Тревожит страстно службу "Найн-ван-ван",
Восточный тут же исполняя танец.
Горят прилавки хрустко, как дрова,
Но жизнь в консервах теплится едва,
И вывеска теряет прежний глянец.
А где-то, на другой границе града,
В Центральном Парке - давняя отрада:
Подстерегать гуляющих девиц.
И здесь же их, конечно, ставить раком,
Скрепив тела ритмичным скорым браком,
А дальше - правосудия бежать
(Вопрос для дев: рожать иль не рожать).
Но можно еще, впрочем, падать ниц,
Лбы разбивать в бесчисленных соборах,
Святую воду обращая в порох,
Взрывать соборы, не смыкать зениц.
А больше ничего. Сначала дважды
Подумаешь отпить ли с родника.
Ну как же: ожидали дурака
Страдающего от банальной жажды.
То не родник, а отходная течь -
Продукт пищеварения и встреч
Престранных. И, конечно, неприятных.
Здесь все полуразрушено и в пятнах.
Но утро надвигается, и гам.
Виват. Отдохновение мозгам
Седобородый по мобиле вяло
Беседует ли с блядью, или так
Является прообразом начала
Тысячелетья; девушка в летах
Удавлена печалью: спендать деньги,
Пофакать бойфренда - нет времени. Искрим
Огнем витрин, бредет обрюзгший дэнди,
Облизывая розовый айскрим.
Официантка кикает привычку
Бежать ширяться в женский туалет.
Ее клиент, дантист, поет про вышку,
Семнадцать лет, и черный пистолет.
А под сабвеем местный неврастеник
Сражает пешеходов наповал:
Поет свои стихи. (Пусть нету денег,
Но очень много зычных подпевал).
Что ж, подпоешь, проснешься, глянешь, плюнешь,
Усвоив: стройка замков на песке
(да из песка же) нежных дев и вьюнош
Сготовить может к висельной тоске.
Сюда идут, но не доходят вести,
И повторяешь по глухой нужде:
Когда - как пел Синатра - можешь здесь ты,
То сможешь, очевидно, и везде.
Настигнут в центре полевой межи,
где жаркие часы проходят редко,
"Что за капкан, и где его ножи?"
ты силишься спросить.
Я ударяю резко,
И чищу сук, и радуюсь удаче
не обьяснять, в каких клыках ты сжат.
Ты, может, думал все пойдет иначе,
Что нужно лишь не двигаться и ждать.
Седые облака, раздольные равнины,
Зеленые леса, классическая рожь.
Земные чудеса милы, когда невинны,
Но милостью такой недолго проживешь.
Оставить день за днем, составить, и покуда
Их численность жирней, чем светлая тоска,
Пожить - еще, чуть-чуть, зашторенное чудо,
Как боженьку в углу, кляня исподтишка.
Урезан кругозор безжизненной каморой,
Но дарит лоб руке и твердость и ожог.
Торчат гнилые пни у гиблых лукоморий,
И горек вкус волны, нарезанной в кружок;
И каплет острый дождь, бессмысленные слезы,
Уродуя лицо, как свадебный пирог.
Съедим же по куску от павшего колосса,
На глиняных воссев костях непрочныъх ног.
Съедим же по куску, когда не сдавит горло
Сердцеобразный ком, взлетевший из груди.
Не нужно обещать - ни траурно, ни гордо:
Все слишком не сошлось для встречи впереди.
Вот так войдем в пейзаж - посредством черных дверок,
Когда в парадной дверь надежно заперта.
И растворимся в нем. И будет дикий берег
И пара пней гнилых заместо глаз и рта.
И если не сможет вторая, как первая не смогла,
Жизнь образумить живущего, какие придирки
К потомку, взирающему из угла,
Наследнику глупости и одинокой дырки
От бублика. Какие придирки. Стыд
Неудачника с мертвой синицей в жмене.
Кровь тоже знает свое: вот так же как ты - зассыт
При всяком удобном случае. И к измене
Талант у него почище родительского. Отчий взнос
Перевесит как водится, ибо лицам
Не изменявшим лицам - останется только нос.
Нос. Или часть его. Ноябрьским подгнившим листьям,
Прочим перечисленьям, предметам, понятьям, мне
Места нет в кем-то задуманном тошном бреде.
Не тормози, мгновенье, ты больше не-
Выносимо, хоть и прекрасно, как прежде... Прежде.
... может затем не играю и я в футбол,
что ворот наполнение надоело,
что быть может не бол, а боль
есть единая цель ума и потного тела,
растирающего пятак
штрафплощадок в сплошное злато.
я не спрашиваю - я так
размышляю. ведь боль чревата
появлением страха при
повтореньи: голкипер, клетка.
я ей вечно кричу замри,
но она замирает редко...
Забывая не вовремя как ее звать,
кличу "рыбка", "цветочек" и "дива"; -
это я - в перспективе супружник и зять.
И подлец - широка перспектива.
В ней же - ясно прочерчены: ложе, очаг -
в смысле, комната, кухня, и смета,
свет глубокой любви в неглубоких очах,
и измена с рутиной размена.
Через четверть столетья, неловок и лыс,
взрослой меньшей - у нас будут дщери -
улыбнусь и скажу: ну, дочура, колись!
А она: I just met him. He's very...
И расскажет мне про своего молодца,
Я, смутившись, схвачусь за гребенку.
И уверит, уверит, что быть без отца
никогда не позволит ребенку.
Дальше - только рефлексия, кода, залог
пониманья - всё та же улыбка.
Жизнь прекрасна, вообще; я же, в частности - плох,
и не важно, как звать тебя, рыбка...
Не сквернословя на судьбу,
приняв последнего стограмма,
пошел давиться на дубу;
но, проходя Святого Храма
ворота (черт его занес,
где грешные кишат, как черви!),
глядь, тычут кружкой, чуть не в нос:
подай на обновленье церкви.
В кармане - сгреб наверняка! -
деньга скорей могла присниться.
Не знала левая рука,
чего отсыпала десница;..
И двинул дальше. Вышел в лес.
Земля росою пропотела.
Вскочил на древо, в петлю влез,
и душу вытравил из тела.
А как закрыли на ночь храм,
взялись тогда за подаянье.
И было: тридцать тетрадрахм
да горстка мелкой ржавой дряни.
Кто дал, и сколько? Все равно.
Давал кто мог, а мог не каждый...
Уж обновили храм давно,
и даже разрушали. Дважды.
Зачем ронять вопрос ребром -
что можно выяснить, оспорить?
Кровавым гиблым серебром
идеи доброй - не испортить.
В ликеро-водочный вина не завезут,
ну, в смысле, ждать его теперь не надо.
Всего полно. Вскупоришь свой посуд,
и сразу видишь: Чили и Гренада.
Романтика, ети-переети,
поход не за три моря - за тринадцать.
А главное, чтоб чисто донести
и опрокинуть за кого... За нас хоть.
За нас с тобой, старушка моих дней,
однообразных - тем же и хороших,
гулянья в парке, платья помодней -
в полоску, розу чайную, горошек.
За первую в макушке седину,
замеченную августовским утром,
за то как отправлял тебя одну
в дом отдыха на море. Да кому там
понять дано чего глядим мы так,
в какой мы тихий омут окунались.
Вообще ж - порядок, вещи на местах,
вино, жратва, кино, самоанализ;
друзья - понятливые молчуны,
квартира, плинтуса, полы, обои...
За что же мы с тобою прощены,
за что ж мы не наказаны с тобою?..
Вот именно за то. И за наглеж,
за наплевать, за не оставить следа...
Мысль бегает кругами, как нальешь.
Но это просто так проходит лето.
Победа - машина удачи,
Уазик - машина мечты.
Москвич - очень даже машина,
А также еще Жигули.
От первой модели до третьей,
До пятой, шестой и седьмой -
Машина хорошая очень,
Восьмерка - не очень, зато.
Потом есть общественный транспорт,
Такси, самолет, вертолет,
Фуникулер, подвесная
дорога и наше метро.
В метро, в общем, очень красиво,
Там станции - словно музей.
Скульптуры блестят - из гранита,
И громко стучат поезда.
А можно еще пешеходом
Пройтись; в инвалидной коляске
Проехаться, или же в детской,
Но это - кому повезет.
А всем невезучим придется
сидеть, словно Муромец, в избе,
Растить богатырскую силу,
И бороду до декольте.
Вот так и вся жизнь: как машина,
Метро, самолет, или поезд,
Проносится, это ль не славно,
Что мы лишь однажды живем?
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
