Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Конкурсы

   
П
О
И
С
К

Словесность




Джазы сознаний

    И тогда он решил украсть у Адамова жену и ускакать с нею на коне, а коня не было. А он думал: "Вот, будем скакать с нею голыми на коне". А Адамов был огромный, как дом.
    Потому что, потому что...
    Да не про то!
    Нет, про то!   
    Он вышел из магазина, и джазы сознаний окружали его, целая фабрика джазов.
    "Почему бы не быть мне полковником? — подумал он. — Ведь если быть полковником, то можно иметь свой собственный ПТУРС".
    Если бы губы можно было прищуривать, то слово ПТУРС было бы непобедимым, как сам ПТУРС.
    — Два килограмма огурцов, — сказал он продавцу.
    — Один?
    — Два!
    В метро один человек выходил из поезда с ребенком на плечах и приседал, чтобы не задеть ребенка головой о раму. Это было интересно. В метро можно было стоять у колонны, есть огурец и смотреть.
    Адамов появился внезапно и был бледен, как синяя, белая молния.
    — Ну, что, сука, решил жену у меня увести?
    Подавиться огурцом от неожиданности и начать декоративно кашлять — светлая зелень с маленькими изящными косточками.
    — Не притворяйся! — сказал Адамов.
    — Я не-е при...
    — Нет при!
    — Нет не при!
    Он наконец откашлялся и стал стоять грозно. "Был бы конь, можно было бы наехать грудью коня на этого Адамова. На коне всегда ростом выше людей, и еще голова на шее конская между ног..."
    — Ну, пошли, — сказал Адамов.
    И они пошли. Джазы других сознаний попробовали было окружать его опять, но теперь им делать это было трудно, потому что была не та обстановка, трудная была обстановка. Готовилась битва за женщину, и надо было не испугаться. Потому что, когда пугаешься, то уже сам не свой, а как бы принадлежишь врагу, и враг что хочет, то с тобой и делает, хочет — укладывает, например, в желтый пенал, и ты тогда как бы в желтом пенале, как пьюпл на уроке биологии, когда тичер у стрекозы отрезает глаза.
    — Слышь, Адамов, я тебе сейчас очки раздавлю!
    — Че-е-го-о?! — заревел Адамов.
    Адамов и в самом деле был огромный, как дом, и даже как два дома, а, может, и пять или даже шесть домов.
    И вот схватились они с Адамовым и стали бить друг друга яростно, и кулаки были, как кирпичи, и они все старались по лицу, по лицу, а ногами в ботинках — по яйцам. Потому что без яиц никак нельзя прожить с женщиной, как и без лица.
    И вдруг приезжает эта самая женщина, голая, на коне. И ей это так понравилось, что они оба не трусы и бьются за неё кирпичами и ботинками, что она подняла руку, обнажая пахучую свою подмышку и скомандовала:
    — Битву прекра-а-тить!
    И так махнула рукой, что даже конь присел, писая от ужаса желтой своей горячей струей.
    И, и...
    И он вышел из магазина, серьезный такой, серьезный, как Гамлет, и к нему подошел Горацио.
    — Ну, что, друг, как дела, херово? — спросил Горацио.
    И он хотел замычать, как бык, раздвигая уже в мыке этом грозном кольца в ноздрях, разрывая их, ноздри, почти, но не замычал, подумав, чего на друга-то мычать.
    — Ты ужасен, — сказал Горацио.
    — Я знаю, — сказал он.
    — Тебя нужно отвести в музыкальную комнату.
    — Да, — сказал он.
    И Горацио повел его, яростного и прекрасного Гамлета, в музыкальную комнату. И ее стены были стеклянные. Это был такой стеклянный, полузеркальный лифт. Три стены прозрачные, а три нет.
    И он разделся и вошел в этот лифт обнаженным. И Горацио включил яркий свет, чтобы все его тело было ярко освещено и чтобы не было ни клочка тени, и он стал там стоять, чтобы все видели, чтобы над городом, в лазерных лучах, в семьсот семидесяти семи разноцветных лазерных лучах.
    — Перестаньте, — сказала жена Адамова, она работала стриптиз в баре и в перерыве вышла к нему покурить.
    Она была в черном кожаном платье, которое ей очень шло. Он сидел в темноте с бокалом темно-красного вина и смотрел на сцену, где она плавно раздевалась под музыку. "Странно, — думал он. — Я совсем не испытываю сейчас к ней влечения. Её раздевающееся тело было далеко, и свет был неестественный, красный и синий. Он вспомнил жестокое порно на видео, крупный экран, неумелый, но честный натурализм оператора.
    — О чем ты думаешь? — сросила она.
    — О тебе, — солгал он.
    — Тебе понравилось?
    — Твоя нагота перед другими мужчинами? — ответил он вопросом на вопрос.
    Ей было трудно сознаться.
    Он знал, что Адамову она не изменяла. И она сама про себя знала, что она не делала это ни с кем другим, кроме Адамова, и, может быть, потому что она никогда не делала это ни с кем другим, может быть, поэтому она и раздевалась в этом вульгарном накуренном баре для дальнобойщиков, получая свое странное удовлетворение мечты, потому что мечта — это стирптиз, а реальность — это когда разбивается стеклянный куб и тебя просто ебут, грубо, как собаку.
    Он знал про неё всё, поэтому она и хотела ему отдаться как жена, как новая жена для нового мужа. Она догадывалась, что этот человек может понять и простить то, чего никогда не мог понять и простить Адамов.
    — Ведь и Бога распяли на кресте обнаженным, — не сводя с неё глаз, тихо сказал он.

HOMEPAGE | КОГДА ОТКЛЮЧАЮТ ТОКСАН-МИШЕЛЬПРОЗРАЧНАЯ ЗЕМЛЯКОГДА ЗАМЕРЗАЕТ ОЗЕРОДЖАЗЫ СОЗНАНИЙТАПИРЧИКМАТ И ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯНОЧНАЯ РАДУГАШАРИПУТРАСТРЕЛЕЦ



Словесность