Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность



ТРИ  ЛОРЕЛЕИ


...Я рассматриваю перевод,
как любовь одного человека к другому.
Б. Ахмадулина


Переводы делятся на широко читаемые и нечитаемые.

Если перевод широко читаем - это вовсе еще не значит, что он лучший. Это означает только, что, во-первых, ему повезло, а, во-вторых, что в нем не искали его первородную музыку, а виртуозно угадали ту, которая выгодней в новом языке.

Так ли это важно: родная музыка стиха? Стоит ли придираться? Поэт ожил в языке, читается, любим, удача перевода несомненна.

Что еще надо?

Сначала кажется: действительно ничего не надо. Но потом становится грустно, и хорошее правильное стихотворение, вдруг начинает раздражать своей "хорошестью".

Не отпускает чувство совершённой несправедливости, послевкусие маленького зла. Хочется потрудиться не для долголетия пересаженного в новый язык цветка, совсем не похожего на родителя, а единственно ради самой лирической вещи, ради ее законного единоличия.

Пусть всё останется как есть, никаких переворотов, но пусть же обойденное произведение получит то, что заслуживает: правду о себе в новом языке.


Не первая и не последняя у немцев, но, бесспорно, самая напевная и самая знаменитая из всех Лорелей - Лорелея Генриха Гейне - переводилась у нас охотно и издавна, и переводится, и будет переводиться, но удачей перевода выпало стать стихотворению Вильгельма Левика "Не знаю, что стало со мною".

Я знаю около десяти других переводов. Говорят, их больше двадцати - это только известных, признанных, так сказать. Почему же стих Левика практически повсюду? Да потому, что он необычайно хорош, во-первых. Этот труд знают, читают, любят. А, во-вторых, потому, что среди Лорелей много слабых, смешных, но главное - музыкально недостоверных. Это чистая правда. Немецкая Лорелея такая лёгкая и красивая, такая, казалось бы, доступная, певучая, что рот раскрой - и польётся. Ни фига! Что с ней только не делали! С её музыкой. В словах копаться - пустое занятие, слова потом, а вот главное, музыку, мало кто берёг или вообще заметил.

Попросите немца прочитать "Лорелею", просто "Лорелею", без привязок - и он прочтет "Ich weiß nicht, was soll es bedeuten" Гейне.

Попросите русского сделать то же - и, даже если он что-то и вспомнит (русских вообще трудно заставить читать что-либо немецкое), то это будет "Не знаю, что стало со мною" Левика. Я люблю этот стих со второй строчкой "Душа моя грустью полна", только с ней. К сожалению, существует другой вариант, проверяла. Даже не верится, что сам Вильгельм Левик менял её. Куда ещё лучше, красивее, человечней. Но это для знатоков, я люблю - это другое.

Многие открывали рты перед загадкой величавой и воистину сказочной красоты стихотворения Гейне "Ich weiß nicht..".


Перевод "Лорелеи", сделанный Александром Блоком, я прочла позже всех.

Перевод Блока не считается удачей, он не столь популярен. Безвестен? Нет, конечно, у меня дома стоит на полке книжка Гейне с его Лорелеей. Напевность - главный козырь работы Левика - у Блока полностью расстроена и заменена некоей умной нескладностью, которую расслышать легко - она на виду, но разгадать непросто. Неровная, ломкая тональность стихотворения Блока - полная противоположность гладко текущей строки Левика.

То ли это упрямство, то ли память о правах лирического произведения, не знаю, но мне захотелось разобраться.


Блок над Гейне всю жизнь мучился. Его переводы малочисленны, неровны, но с проблесками больших открытий. Они не блестящи внешне, но удивительны, почти уникальны по точности.

Блок переводил раннего Гейне, наивные и красивые песенки влюбленного Гарри. Того Гейне, который и есть единственный и уникальный. Все его первые книги - музыка и песни, песни и музыка, ничего больше. Это красота и чудо от начала до конца. Это то, что будет звенеть в воздухе мира до последнего дня. А дальше... Дальше всё как-то темно, зло. Чем дальше, тем злей, темней. Песенки заглохли.

Тут тайна. Они оба потеряли музыку. Уход музыки не объединяет поэтов, это как разглядывать чужое уродство, и пальчиком ковырять. Но только тот, кто сам без музыки жить не смог, мог искренно сострадать поэту, оставшемуся со злобой, но без музыки...

Для Левика стих Гейне - ремесло, хлеб. У Блока вечно всё спутано, многосложно. Во всяком случае, здесь все ужасно лично.


Перевод Левика остался жить, судьба его счастлива, он широко читаем.

Блоковский фигурирует как один из опытов. В очень толстых и умных книжках написано, что опыт неудачный. Первый напевен и ярок, именно благодаря своей напевности он читается и любим, ведь от века до века любимо только то, что можно спеть. Второй странен, неровен, он сам себя стесняется.


Наконец, положив перед собой три Лорелеи: оригинал Гейне из цикла "Die Heimkehr", мелодичное стихотворение, мастерски подогнанное под русский слух Левика, и стихотворение Блока - поговорим.


Первая строфа: у Левика гладь и пенье, у Блока неискусным тяжелоречием теснятся рядом два "что".

Неужели, думала я, столь совершенный слух поэта, этот всеслышащий слух, - и проглядел перехлест двух грубых "что" (перехлесты, которые так чутко слышат и так боятся поэты)? Нет, слышал, конечно. Тогда почему оставил, ведь исправить неблагозвучие одной единственной строки - пустяшное дело?

Да не мог он править! Не мог трогать, не мог потому, что слышал так. Потому, что тут любовь, забывающая о красивости себя ради правдивости другого.

С первой же строфы Левик оказывается как переводчик искуснее Блока. Но...


Прочтите вслух неспешно строфы и Левика, и Блока, в любом порядке, прислушиваясь к первоначальной немецкой речи Гейне, следуя за ней. Ничего не расслышалось? Читайте еще и, непременно, в какой-то миг, поверьте, вы уловите тонкую красоту неловких стихов Блока.

Как бережен Блок, как осторожен с музыкой Гейне.


Дальше идут ещё две запинки: три "золотых строчки" и "дикой тоской полонит".

"Золото кос" лучше, чем "златом косы". "Силой пленённый могучей" Левика лучше, чем "дикой тоской полонит" Блока.

Три - ноль.


Дальше.

        Гейне:  Das hat eine wundersame
        Gewaltige Melodei.

        Левик:  И песня волшебная льется
        Так странно сильна и нежна.

        Блок:  В ее чудесном пенье
        Тревога затаена.

Рейнская Лорелея не простая деревенская певунья, она die Nexe и должно же быть что-то зловещее в ее пенье, какой-то ужас, может быть, священный и прекрасный, тот "бездны мрачной на краю" ужас, от которого "всякий погибает".

Сила и нежность - это для красавиц. Тут у Левика много розового, девичьего. Всё романтично, душисто, очень красиво. Какие ведьмы, какие ужасы? Не надо о плохом. Он виновато заглядывает в глаза, извиняясь, что приходится неприятностью смерти портить вечер, настроение, стихотворение.

А Блок?

Что в силах равно передать гейневское Gewaltige Melodei? Просто сила? Нет. Нежность? Нет. Тревога? Да, тревога, но что-то должно быть ещё.


У Блока тональность стиха зловещая, темная, густо-зеленая, в главных деталях стих непрерывно насыщается трагизмом.

У Левика лодочник погибает как бы понарошку, и только для того, чтобы сбылся стих. Не Левик губит его. Переводчик говорит со стороны, мягко, он не верит в страшное, и нам не советует верить. Эта смерть в водовороте гладка и напевна; лодочник и не гибнет по-настоящему, даже здесь все завуалировано под красоту:

        ...река, свирепея,
        Навеки сомкнется над ним.

"Сомкнется" - жест мирный, убаюкивающий. Это не смерть, а обретение колыбели. Вот-вот, и появится дама в чепчике...

Ни в чем здесь нет ни правды, ни чутья!


Но зато там, где требуется обработать детали, Левик решителен и мудр.

        Гейне: Den Schiffer im kleinen Schiffe
        У Левика просто: гребец;
        У Блока: пловец на лодочке малой.

Левик смело вырезал вообще маленькую лодку (im kleinen Schiffe), оставив только "гребца" - и это хорошо.

Что ни пиши, все будет лучше "пловца на лодочке малой" Блока! Во-первых, почему "пловец"? Пловец загребает руками, гребец - веслом.

Во-вторых, почему "лодочка"? Так ли она игрушечно мала, если в конце ее называют Kahn и волны утаскивают ее на дно:

        ...die Wellen verschlingen
        Am Ende Schiffer und Kahn?

Слышащий сокровенное спотыкается на ровных местах - грациозных тонкостях деталей. Профессиональный переводчик может, в свою очередь, загубить глубинный умысел вещи. Что выбрать? Искать самому.


Лорелеи Блока и Левика разнятся не в деталях, их разделяет более существенное. Владея великим из искусств современности - искусством закруглений, можно найти родственное в "Трёх поросятах" и "Медном всаднике" и порассуждать над этим. Бог знает, не окажется ли меж ними чего-нибудь такого, что породнит их, но уж точно никакими силами не связать две рядом стоящие "Лорелеи"!

Они разные. Они знать не знают друг о дружке.


Блок дал в переводе немецкое звучание гейневского стихотворения, этот перевод - этнический немец. Левик сделал из Гейне удобный для русского слуха песенный вариант, обрусил немца и тем самым обессмертил свой труд.

Стих Александра Блока музыкальнее достоверней. Это, бесспорно, уникальная работа поэта и переводчика. Может быть, по причине своей уникальности, перевод Блока менее популярен, труден для читателя т.к. музыка его, возлюбленная поэтом музыка Гейне, осталась нетронутой, отдана поэтом Блоком в первородном платье - немецком. Если стихотворение Левика читается как русская песня, то Блок сохраняет именно ее немецкий дух, тепло ладоней немца Генриха Гейне.


У Левика вышла чародейственная песня, но она своей тягой к напевности, напевности и только, стерла что-то очень важное в этой вещи, то, что касается гибели.


Блок, наоборот, далее обоих, настаивает и выделяет именно смерть и раз за разом не оставляет чувство, что здесь все лично, судьбозначаще для Блока.

Рейнская Лорелея за все века своего одиночества дождалась - таки сердечной сопричастности.


О, Блок прекрасно знал, как переводится с немецкого "Kahn", но все-таки перевел "лодочкой малой" потому, что действительно ведь безразлично: ковчег это, эсминец, рыбацкий баркас - все они бессильны спасти заслушавшегося Лорелею, он погибнет. Блок настаивает на гибели настойчивее, чем Гейне. Без ведома Гейне. Сам.


Все те крохотные мелочи, заусенцы для слуха и смысла: лодочка, пловец, злато, полон и т.д. - наконец, понимаешь, для чего всё это. Они не случайны и всё не напрасно. Так надо. Так должно быть ради самой лирической вещи, ради её "законного единоличия". Блок упрям и помнит о чужих правах.

Прежде он был робок, неуклюж и послушен, теперь он говорит своим языком, свои мысли. В песенке о Лорелей он услышал нечто, чего не предполагал в ней и сам автор.

И Блок без стеснений переделывает стих. Он поэт. В букве он послушен Гейне, но смыслы у него свои.


У немцев много Лорелей. Брентановская из "Волшебного рога мальчика":

        На Рейне, в Бахарахе,
        Волшебница жила,

длинная повесть с почти детективным сюжетом.

Лорелея Eichendorf-а - лесная ведьма. Стих пахуч, тенист, очень зелёного цвета. Читаешь, и будто проваливается нога по щиколотку в игольчатую лесную подкормку.

        ..von hohem Stein
        Schaut still mein Schloss
        In den Rhein.

Очень по-немецки красивые стихи.


Но обессмертил эту легенду молодой Генрих Гейне, дав ей недостающее для бессмертия: простоту, красоту, песенность.

Кто хочет читать Лорелею по-русски и полюбить ее - читайте Вильгельма Левика, его перевод прекрасен. Я преданно предпочитаю его всем прочим.

Кто хочет плениться Лорелеей, кто готов к испытаниям - пусть читает Блока.


Блок - поэт, это он и есть "пловец на лодочке малой", обреченный и счастливый. Перенеси его хоть на атомный крейсер - шансов не прибавится, он должен погибнуть, это плата за красоту нисходящей из немоты музыки, за право ее слышать. Так считает Блок. Блок эту вещь чувствовал глубиннее и дал правдивее - с опыта дал. С опыта.



Приложение:

    Genrih Heine: Ich weiß nicht, was soll es bedeuten

    Ich weiß nicht, was soll es bedeuten,
    Daß ich so traurig bin;
    Ein Mährchen aus alten Zeiten,
    Das kommt mir nicht aus dem Sinn.

    Die Luft ist kühl und es dunkelt,
    Und ruhig fließt der Rhein;
    Der Gipfel des Berges funkelt
    Im Abendsonnenschein.

    Die schönste Jungfrau sitzet
    Dort oben wunderbar
    Ihr gold’nes Geschmeide blitzet,
    Sie kämmt ihr gold’nes Haar.

    Sie kämmt es mit gold’nem Kamme,
    Und singt ein Lied dabei;
    Das hat eine wundersame,
    Gewaltige Melodei.

    Den Schiffer im kleinen Schiffe
    Ergreift es mit wildem Weh;
    Er schaut nicht die Felsenriffe,
    Er schaut nur hinauf in die Höh’.

    Ich glaube, die Wellen verschlingen
    Am Ende Schiffer und Kahn;
    Und das hat mit ihrem Singen
    Die Lore-Ley gethan.

    Перевод В.Левика:

    Не знаю, что стало со мною-
    Душа моя грустью полна.
    Мне все не дает покою
    Старинная сказка одна.

    День меркнет. Свежеет в долине,
    И Рейн дремотой объят.
    Лишь на одной вершине
    Еще пылает закат.

    Там девушка, песнь распевая,
    Сидит высоко над водой.
    Одежка на ней золотая
    И гребень в руке золотой.

    И кос ее золото вьется,
    И чешет их гребнем она,
    И песня волшебная льется,
    Так странно сильна и нежна.

    И силой плененный могучей,
    Гребец не глядит на волну.
    Он рифов не видит под кручей,
    Он смотрит туда, в вышину.

    Я знаю, река, свирепея,
    Навеки сомкнется над ним, -
    И это все Лорелея
    Сделала пеньем своим.

    Перевод А.Блока:

    Не знаю, что значит такое,
    Что скорбью я смущен;
    Давно не дает покоя
    Мне сказка старых времен.

    Прохладой сумерки веют,
    И Рейна тих простор;
    В вечерних лучах алеют
    Вершины дальних гор.

    Над страшной высотою
    Девушка дивной красы
    Одеждой горит золотою,
    Играет златом косы,

    Золотым убирает гребнем,
    И песню поет она;
    В ее чудесном пенье
    Тревога затаена.

    Пловца на лодочке малой
    Дикой тоской полонит;
    Забывая подводные скалы,
    Он только наверх глядит.

    Пловец и лодочка, знаю,
    Погибнут среди зыбей;
    И всякий так погибает
    От песен Лорелей.



© Наталья Цыбулина, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2011-2024.






НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Андрей Бычков. Я же здесь [Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...] Ольга Суханова. Софьина башня [Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...] Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" [Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...] Надежда Жандр. Театр бессонниц [На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...] Никита Пирогов. Песни солнца [Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...] Ольга Андреева. Свято место [Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...] Игорь Муханов. Тениада [Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...] Елена Севрюгина. Когда приходит речь [Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...] Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике [Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...] Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... [У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...] Лана Юрина. С изнанки сна [Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]
Словесность