С горчинкой хлеб, но воздух сладковат.
Слова твои, что сахарная вата.
Я избегаю паутины дат,
а ты плывешь как новенький фрегат
ко мне, сияющий, не верящий в пиратов.
Ты говоришь, что хватит в жизни драм,
мое отсутствие - ужасная утрата.
Ты шепчешь мне, что нужно сжечь мой храм,
и видишь, как его сжигаешь сам
с блуждающей улыбкой Герострата.
И я не спорю. Мне с тобой молчать
теперь всё проще. Ты забавен в рвенье
соткать нам жизнь из прерванных мгновений.
Jamais, серебряный. Ja-mais... Откину прядь
и вздор сотру одним прикосновеньем.
2006 г.
Вы говорите, я буду слушать.
Я Ваши небо, вода и суша.
Я Ваши невод, весло и лодка.
Вы говорите. Я очень кротко
надену звуки на безымянный,
но не на правой, а что с изъяном.
Я знаю, как Вам со мной смелее,
и по-другому я не умею...
Расскажи, расскажи, мои мысли - как мхами поросшие...
Небеса над Кашмиром как прежде глядят с укоризною?
Помоги воскресить этот путь золотой, с барбарисами.
Развяжи мою память, мне больно не помнить хорошее.
Расскажи, ждут ли горы? Всё верят, что мною не брошены?
Как живет Сринагар, для плебеев названьем затейливый?
Мне приснился миндаль за его серпантинными стенами.
Почему ты молчишь и в глаза мне так смотришь встревоженно?
Да, миндаль... И как кто-то целует мой локон и
у ключицы, и ниже... а плечи закатом окрашены...
Дальше?.. Нет, я не помню! Не помню, не спрашивай!
Память еле жива, шелкопрядом замотана в коконе.
Как охота на выдр?? Всё такая же алчно-беспечная?!
Преступление! А закон там ничуть не встревожен им!
Кто-то снился - не помню... и волосы были взъерошены...
Он еще говорил, будто я остановка конечная.
Глупость! Крышу над площадью, всю в абрикосовых косточках,
помнишь? Сверху видней, как повсюду шатры, да палаточки!
А под третьим окном вить гнездо неразлучные ласточки
прилетели. Кричали... И солнце качалось на форточках.
А еще, помнишь, дети? Носились с облезлыми кошками!
И дразнили за нрав меня Кали - богиней суровою...
Что-то ласточек жалко. Тоскую тоскою сурьмовою.
Может, все еще любят друг друга, и так же живут под окошками?..
Расстели у постели все карты, все ткани, все платья мои.
Назови это описью (впрочем, я называла бы очерком).
Помнишь, как застывали на память размашистым росчерком
облака над Тибетом - то белым, то сизым, то платиновым...
Ты так смотришь, чтоб я не забыла нечаянно
мой Кашмир, твое небо и горы под сахарной шапкою;
на базаре орехи, и домик наш с лестницей шаткою?
Я всё помню. И тот поцелуй твой отчаянный...
Я смотрю в нашу бездну глазами седыми и нежными.
Пролетает та жизнь между нами лихими упряжками.
Ты не злись, но с хорошим всплывает и тяжкое.
А его не умею я помнить без новых морщин, безмятежною...
Мое тело живет еще теми порочными ритмами.
Лучше дай мне забыть, - чтоб не думать, не верить, не каяться, -
небеса над Кашмиром, и как тяжело опускается
на меня моя память. И горько заходится хрипами...
Я прикоснулась к новым берегам,
не знавшая ни тверди, ни покоя.
И всё, чем я жила "тогда" и "там" -
всё снято с плеч невидимой рукою.
И всё, что было - из обрывков снов,
из угольков, улыбок полустертых,
из виражей, укрытий, залпов, рвов,
порогов рек холодных, темных, гордых -
потерлось, полиняло, посеклось,
желая выжить под любым предлогом,
утратив власть, а вместе с ней и лоск,
предстало затянувшимся прологом
перед тобой. А мир - бесшумно, весь
как будто аккуратно в стопку сложен, -
умолк. И нет его... Теперь и здесь
лишь этот взгляд, лишь этот блик на коже...
Снег был не белым. Он был чужим -
будто бы сжатым - хлебом.
Я же была - словно сто пружин
между землей и небом.
Я улыбалась, держа дугу -
отпрыск кариатиды!
Зная - сорваться вот-вот могу
в бешеный бег рапида...
В бешеный звон - изо всех ушей,
в сложный узор распада!
Я - королева для всех пажей -
ненависть злого стада!
Я - не подруга для брачных игр!
Снегом звеня не чистым,
Вам бы любовь ваших фрачных фибр
перевести на числа!
Перевести - и забыться сном!..
Тем, что скользит, мне вторя,
В нем Вы - пусть страшен Вам будет он -
пьете глотками море...
Я люблю проходить мимо тусклых витрин,
мимо старых афиш и заклеенных окон,
мимо душных миров и дурных пантомим,
завернувшись в печали твои, словно в кокон.
Мимо сотен дверей с наважденьем перил,
мимо голоса альта над лестницей стылой,
мимо тех, кто кого-то когда-то любил,
а меня называл лишь сиреневокрылой...
Я люблю этот странный и вычурный стиль
монотонных бесед с постоянством ударных.
В веретенную нить превращение миль,
с тяготением душ так высокопопарных.
Успокой меня, город, узнай меня, брат,
так отчетливо-зыбко мелькнувшую в мире.
Уводя в новый путь по ступеням оград,
всё к своим берегам в неизвестном эфире.
Тот же октябрь и та же ночь,
в пятнах, на тонких лапах,
в дождь выбегала, рвала на клочь-
-я не звала крылатых...
И не искала, само собой,
приняли, обернули
и - под туман - затащили к ТОЙ -
на деревянном стуле.
Там, среди мокрых родных полей,
и тошнотворной зыби,
между классических тополей
кто-то висел на дыбе...
Рваной дугой опускалась бровь,
а на реснице русой,
стрелками темными стыла кровь...
ТА надевала бусы...
На колобки раскатился ёж,
в черные бусинки - мыши.
Кабы я знала, кого ты ждешь,
может, звала б потише...
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
