КОРОТКАЯ  ЧУДЕСНАЯ  ЖИЗНЬ  ОСКАРА  ВАО

ИЗВЕСТНЫЙ ДОКТОР

Когда семья начинает разговоры об этом - чрезвычайно редко - они всегда начинают с одних и тех же слов: с Абелардом и Плохой Вещью, которую он сказал о Трухильо [22].

Абелард Луис Кабрал - это был дед у Оскара и Лолы, хирург, изучавший науку в Мехико Сити во времена тогдашнего правления Лазаро Карденаса в середине 40-х годов, еще задолго, когда кто-нибудь из нас был рожден, человек особого положения в Ла Вега. Очень серьезный человек, очень образованный и очень состоятельный.

(Вы уже сами видите, куда все идет.)

В те давнишние времена - до криминальных времен и банковских крахов, до Диаспоры - Кабралы были одними из Высших на Острове. Они не были роскошно богатыми или исторически знаменитыми, как Рал Кабралы в Сантьяго, но и незаметными их невозможно было назвать. В Ла Вега, где семья жила с 1791 года, они были, практически, семьей королевских кровей, достопримечательностью такой же, как Ла Каса Амариллья и Рио Каму; соседи рассказывали всем о доме с четырнадцатью комнатами, который построил отец Абеларда - Каса Атуэй [23] - часто перестраиваемая вилла эклектичного вида, где в самой сердцевине здания находилась комната для исследований Абеларда, дом, окруженный рощей миндального ореха и карликового манго; в Сантьяго находились апартаменты в стиле Арт Деко, где Абелард часто проводил свои выходные с семьей; недавно перестроенные конюшни, в которых легко помещалась дюжина лошадей; сами лошади; шесть берберских ковров тончайшей выделки, словно из веленя; и, конечно, пятеро домашних работников (из гаитянских беженцев). Пока вся страна в то время перебивалась одной юкой и разводила бесконечные стада кишечных паразитов, Кабралы обедали пастой и итальянской колбасой, звеня столовым серебром из Мексики по фарфоровым тарелкам из Ирландии. Доход от хирургической деятельности был довольно приличным, но финансовое портфолио Абелардов (если такой термин существовал в те времена) был основным источником богатства семьи: от его вечно недовольного всеми, сварливого отца (ныне покойного) Абелард унаследовал два процветающих супермаркета в Сантьяго, цементный завод и несколько земельных участков на севере.

Кабралы были, как вы уже догадались, членами клуба Удачливых Людей. На лето они "брали попользоваться" виллу родственников в Пуэрто Плата и жили там никак не меньше трех недель. Две дочери Абеларда, Жаклин и Астрид, купались и игрались в волнах (часто страдая от Деградации Кожного Пигмента, т.н. загара) под пристальным надзором их матери, которая, совершенно не желавшая рисковать добавкой темного цвета, оставалась прикованной к тени ее зонтика - пока их отец, если не слушал новости с Войны, бродил по побережью с лицом, полным тяжелых дум. Он ходил босым, в одной белой рубашке и жилетке, со штанами, закатанным кверху, торчащее костром полу-афро, слегка располневший. Иногда кусочки ракушки или умирающий краб приковывали к себе внимание Абеларда, и он становился на четвереньки и изучал это в ювелирную лупу, и со стороны он становился похож - его прелестным дочерям и ужасающейся от его вида жене - на пса, разнюхивающего помет.

Все еще есть в Сибао те, кто помнит Абеларда, и все они скажут, что кроме того, что он был прекрасным доктором, у него к тому же еще был один из самых ярких умов в стране: неустанное любопытство, удивительно обширные знания, особенно приспособленный к решениям лингвистических и вычислительных задач. Легко читал по-испански, по-английски, по-французски, латинику и по-гречески: коллекционер редких книг, поклонник разных необычайностей, автор статей в Журнале Тропической Медицины и этнограф-любитель стиля Фернандо Ортиза. Абелард был, кратко говоря, Мозгами - не такой уж редкий экземпляр в Мехико, где он обучался, но черезвычайно редкий на острове Высшего Генерала Рафаэля Леонидаса Трухильо Молина. Он всячески поддерживал в своих дочерях любоаь к чтению и готовил их последовать за ним в Профессию (они могли разговаривать по-французски и выучились латинскому языку в девять лет), и его настойчивое желание обучиться чему-то новому - нечто тайному или открытому для всех - могло послать его да хоть за пределы Пояса Ван Аллена. Его кабинет, со вкусом обклеенный обоями второй женой его отца, был любимым местом для всех местных философеров. Яростные дискуссии кипели иногда несколько вечеров, и хоть Абеларда часто утомляли неглубокие разговоры, ничего похожего на студенческие годы, он ни за что не покинул бы эти вечера. Часто его дочери прощались с ним на ночь, чтобы наутро обнаружить его, все еще дискутирующего со своими друзьями о совершенно непонятных материях - красные глаза, сбитые набок волосы, полусонный, но неутомимый. Они подходили к нему, и он целовал каждую из них, называя их Бриллиантами. Эти юные сознания, он часто расхваливался перед своими друзьями, превзойдут нас.

Царствование Трухильо было не самым лучшим временем для поклонника Идей, не самым лучшим временем для увлечения кабинетными дебатами, принимать у себя тертулии, заниматься нечто неординарным, но Абелард был всегда черезвычайно щепетильным во всем. Никогда не дозволял никому ругать политику (т.е. Трухильо), разговоры - лишь об абстрактных вещах, позволял кому-угодно (включая членов Секретной Полиции) посещать их собрания. Если даже из-за неправильного произношения имени Неудачника-Коровьего-Вора можно было пострадать, то все прекрасно все понимали. Абелард сначала попытался сделать своим главным правилом - вообще не думать о Шефе, следуя некоему Дао Избегания Диктатора, что было довольно иронично, поскольку Абелард больше кого-либо из энтузиастской Трухилисты появлялся с ним на людях. [24] И как частное лицо и как одно из главных персоналий в медицине, он неутомимо мелькал среди Partido Dominicano; он и его жена, которая была его медсестрой номер один и его самой лучшей ассистенкой, участвовали в каждой медицинской кампании, организованной Трухильо, никакой разницы, как далеко нужно было отправиться; и никто не смог бы утихомирить протестный гогот лучше Абеларда, когда Шеф выиграл выборы со 103 процентами! Какой энтузиазм народа! Когда начали устраивать банкеты в честь Трухильо, Абелард всегда приезжал на них в Сантьяго. Он прибывал пораньше, оставался позже, бесконечно улыбался и не говорил ни слова. Отключившись от своего однобокого интеллекта и просто передвигая себя. Когда приходило время, Абелард пожимал руку Шефа, обнимал его пылкой экспансивностью обожателя (если вы думаете, что Трухильято не был гомоэротичным, то, процитируя Джудас Прист, Еще раз подумай) и тут же прятался в свою тень (как в любимом фильме Оскара В Упор). Держался как можно подальше от Шефа - он не заблуждался в том, что он был наравне с Трухильо или его другом или какой-то совершенно необходимой тому персоной - в конце концов, все нигга, недовольные Им, закончили свои жизни мертвецами. Также не мешало и то, что семья Абеларда не наступала на карман Шефа, что его отец не устроил свои земли и бизнесы в географической или соперничающейся близости от владений и влияния Шефа. Его контакты с ***** Мордой были довольно ограниченными [25].

Абелард и Неудачник-Коровий-Вор могли бы просто проскользить мимо друг друга в Залах Истории, если бы в 1944 году Абелард, вместо того, чтобы привозить с собой жену и дочерей на званые вечера к Шефу, как требовали обычаи, стал оставлять их дома. Он объяснял своим друзьям, что его жена стала немного "нервной", и Жаклин ухаживает за ней, но настоящей причиной отсутствия была широко известная жадность Трухильо и свежая молодость Жаклин. Серьезная, заумная старшая дочь Абеларда больше не была высокой неловкой худой девочкой; юношество одномоментно трансформировало ее в юную леди изумительной красоты. Она получила тяжелый случай бёдра-задница-грудь, такой тяжести, которую можно было описать лишь заглавными буквами Т, Р, У, Х до самого ильо.

Спросите любого старика, и они скажут вам: Трухильо, может, и был Диктатором, но он был Доминиканским Диктатором, что другими словами означает: он был Кобель-Номер-Один во всей Стране. Верил, что все кисульки в ДР были, по-настоящему, его. Хорошо задокументированный факт, что в ДР Трухильо если вы были членом определенного класса и оставили бы свою симпатичную доченьку где-нибудь неподалеку от Шефа, то в течение недели она научилась бы сосать его рухлядь, как профессионалка, и ничего бы вы не смогли с этим поделать! Цена жизни в Санто Доминго, один из хорошо известных всем секретов. Таким обычным это было, таким ненасытным аппетитом обладал Трухильо, что находилось много людей в стране, людей высокого положения и достатка, которые, поверите или нет, сами предлагали своих дочерей Неудачнику-Коровьему-Вору. Абелард, к его чести, не был таким; как только он понял, что происходило - из-за его дочери начало останавливаться движение по Калле Эль Сол, один из его пациентов посмотрел на его дочь и сказал, Вы бы стали поосторожнее с ней - он применил к ней систему Рапунцель и запер ее. Это было Смелым Поступком, не в его характере, но как только он, однажды, увидел, как Жаклин готовилась к своей школе - тело взрослой, но ребенок же, черт возьми, еще ребенок - и тогда Смелый Поступок совершился сам.

Прятать свою большегрудую дочь с глазами лани от Трухильо, однако, было очень непросто. (Как Кольцо от Саурона.) Если вы думаете, что обычный доминиканец плох, то Трухильо был в пять тысяч раз хуже. У него было сотни шпионов, у которых не было никакого занятия, кроме как найти где-нибудь свеженькую попку; если бы доставка попок стала бы еще чуть-чуть нужнее для Трухильято, то этот режим превратился бы в первую в мире кулократию (а, может, так и было). В такой атмосфере прятать своих женщин - приравнивалось к измене; нарушители, неспособные расстаться с ними, могли легко насладиться освежающей ванной с восемью акулами. Скажем откровенно: Абелард ужасно рисковал. Никакой разницы, что он был из высшего класса, и что он основательно подготовился, попросив своего друга выписать жене маньячный диагноз, а потом сделав так, чтобы этот диагноз протек наружу в его круге элитных знакомств. Как только Трухильо и его Компания почуяли бы ветерок его двуличности, они заковали бы его в цепи (а Жаклин уложили бы на ее спину) за две секунды. Вот, почему каждый раз, когда Шеф прошаркивался вдоль линии приглашенных, пожимая руки, Абелард все время ожидал, как тот воскликнет своим высоким пронзительным голосом, Доктор Абелард Кабрал, где же эта Ваша вкусненькая дочь? Я слышал столько много о ней от Ваших соседей. От таких мыслей у Абеларда начиналась лихорадка.

Его дочь Жаклин, разумеется, совершенно не представляла всей сложности происходящего. Невинное время, и она была невинной девушкой; попасть под станок Знаменитого Президента - ничего не было дальше от нее, чем эта мысль. Она одна из двух дочерей унаследовала отцовские мозги. Изучала французский язык, как религию, потому что она решила повторить своего отца и уехать изучать медицину в Париже. Во Францию! Чтобы стать следующей мадам Кюри! Занималась книгами и ночью и днем и практиковала свой французский с отцом и с их слугой Эстебаном Эль Галло, который был рожден в Гаити и до сих пор хорошо говорил по-лягушачьи [26]. Ни у одной из дочерей не было никаких тревожных подозрений, и они были безмятежными, как хоббиты, неподозревающие о Тени, возникшей на горизонте. В свое нерабочее время, когда он не был ни в клинике ни в своем исследовательском кабинете, не писал, Абелард становился у окна и наблюдал за дочерьми с их смешными детскими играми, пока от их вида не начинало болеть сердце.

Каждое утро, перед началом домашних уроков Жаклин писала на чистом листе бумаги: Tarde venientibus ossa.

Кто опоздал - тому кости.

Он поговорил об этом лишь с тремя людьми. Первой, конечно, была его жена Сокорро. Сокорро (надо сказать об этом) была определенного рода Талантом. Известная красавица с востока (из Игуэя) и источник миловидности своих дочерей, Сокорро в молодости своей выглядела, как темнокожая Деджа Торис (одна из главных причин, почему Абелард нацелился на девушку из гораздо низшего класса) и была одной из самых лучших практикующих медсестер из всех, с кем ему пришлось когда-либо работать в Мексике и в Доминиканской Республике, что, принимая во внимание его уважительное отношение к мексиканским коллегам, было весьма почетным описанием. (Вторая причина для него.) Ее работоспособность и ее энциклопедические знания народной медицины и традиционных методов лечения сделали ее совершенно незаменимой для его врачебной практики. Ее реакция на его беспокойства о Трухильо, при этом, была довольно типичной; умная, образованная, прилежно работающая женщина, которая не моргнула бы при виде артериального фонтана крови из отрубленного мачете ручного обрубка, но когда дело доходило до более абстрактных сложностей, как, например, Трухильо, она упрямо и решительно отказывалась принять его за проблему, все так же затягивая Жаклин в тугие белоснежные одежды. Почему ты говоришь людям, что я сошла с ума? потребовала она ответа.

Он рассказал обо всем и своей любовнице, сеньоре Лидии Абенадер, одной из трех женщин, от которых ему пришлось отказаться в женитьбе по прибытии после учебы в Мексике; теперь - вдова и его любовница номер один, она была женщина, с которой его отец хотел свести в самом начале, а когда все планы расстроились, то его отец вечно надсмехался над ним, как над полу-мужчиной, до самых последних своих дней желчной жизни (третья причина для Сокорро).

Последний человек, кому он все рассказал - это был его давний сосед и друг Маркус Апплгейт Роман, с кем он часто делил компанию поездок на президентские приглашения, потому что у Маркуса не было автомобиля. Маркусу он рассказал совершенно спонтанно, груз проблемы давил на него; они возвращались в Ла Вегу по одной из старых, еще с Первой Оккупации, дорог, посередине августовской ночи, мимо черным-черных полей Сибао, так жарко, что ехали с открытыми окнами, отчего москиты постоянно забивались к ним в ноздри, и ни с того ни с сего Абелард начал рассказывать. У молодых женщин нет возможности вырасти нетронутой в этой стране, пожаловался он. Затем он, как пример, привел имя девушки, чью невинность лишил недавно Шеф, девушки, известной им обоим, выпускницы Университета Флориды и дочери их знакомого. Сначала Маркус не сказал ничего; его лицо потерялось в темноте интерьера Пакарда, как темная лужа. Беспокойное молчание. Маркус не был поклонником Шефа, не раз назвал того в присутствии Абеларда "жестоким" и "имбецилом", но Абелард все равно внезапно понял, что сказал непростительную неосторожность (такая, вот, тогда была жизнь - секретнополицейская). Наконец, Абелард спросил, Разве тебя это не волнует?

Маркус нагнулся, прикурив сигарету, и, наконец, появилось его лицо - напряженное, но такое же знакомое. Ничего мы тут не сможем сделать, Абелард.

Но представь себя в подобной ситуации: как бы ты защитил себя?

Я бы точно заимел страшных дочерей.

Лидия была более реалистичной. Она, как обычно, сидела у зеркала армуара, расчесывая свои мавританские волосы. Он, как обычно, лежал на постели, голый, бессмысленно вытягивая свой отросток. Лидия сказала, Отошли ее к монахиням. Отошли на Кубу. Мои родственники там позаботятся о ней.

Куба была мечтой Лидии; его - Мехико. Всегда говорил, что вернется туда.

Но мне понадобится разрешение правительства!

Тогда спроси его.

А если Шеф увидит мою просьбу?

Лидия стремительно положила щетку. Сколько шансов на то, что такое может случиться?

Не знаю, защищаясь ответил Абелард. В этой стране - не знаю.

Его любовница была за Кубу, его жена - за пребывание дома под замком, его лучшие друзья не сказали ничего. Его собственная осторожность сказала ему подождать будущих инструкций. И к концу года он их получил.

На одном из бесконечных президентских вечеров Шеф пожал руку Абеларду, но вместо продолжения своего движения, он задержался - кошмар сбывается - ладони вместе, и сказал пронзительным голосом: Вы - доктор Абелард Кабрал? Абелард поклонился. К Вашим услугам, Ваше Превосходительство. За менее наносекунды он покрылся пóтом; он знал, что потом следовало; Неудачник-Коровий-Вор никогда не говорил ему более трех слов, что же еще могло быть? Он не мог оторвать свой взгляд от густо напудренного лица Трухильо, но краешком глаза он увидел, как закружилась вокруг свита из молодых жополизов, готовых прислушаться к обмену репликами.

Я часто вижу Вас здесь, доктор, но в последнее время - без жены. Вы с ней развелись?

Я все еще женат, Ваше Превосходительство. На Сокорро Хернандез Батиста.

Это хорошо слышать, сказал Шеф, Я-то стал бояться, что Вы, должно быть, превратились в гомика. Тут он повернулся к свите и засмеялся. О Шеф, закричали они, Вы такой несносный.

В этот момент какой-нибудь другой нигга стал бы защищать свою честь, но Абелард не был таким нигга. Он не сказал ничего.

Но, конечно же, продолжил Шеф, утирая суставом пальца слезу, Вы - не гомик, и я слышал, что у Вас есть дочери, доктор Кабрал, и одна из них очень красива и элегантна, не так ли?

Абелард отрепетировал много ответов на такой вопрос, но его ответ был автоматическим, пришел из ниоткуда: Да, Шеф, Вы правы - у меня есть две дочери. Но сказать Вам правду, они прекрасны, если Вам нравятся усатые женщины.

Сначала Шеф ничего не сказал в ответ, и в это напряженное молчание Абеларду привиделось, как его дочь подверглась насилию прямо перед ним, пока его медленно погружали в пресловутый бассейн Трухильо с акулами. Но затем, о чудо из чудес, Шеф искривил свою свинячью рожу и засмеялся, Абелард тоже засмеялся, и Шеф продолжил свое движение. Когда Абелард вернулся домой в Ла Вегу поздно ночью, он разбудил жену из глубокого сна, чтобы они могли обы помолиться и поблагодарить небеса за спасение их семьи. Между нами - Абелард никогда не был быстрым на решения. Вдохновение может прийти ко мне только из скрытых мест моей души, так сказал он жене. От Нечто Нуминозного.

От Бога? попыталась уточнить жена.

Я говорю о человеке, загадочно ответил Абелард.

22. Есть, конечно, и получше начало, сказать правду - если спросите меня, то я бы начал с того, как испанцы "открыли" Новый Мир, или как США вторглись в Санто Доминго в 1916 году - но если сами де Леон выбрали такое начало, то кто я такой, чтобы корректировать их историографию?

23. Атуэй, если вы позабыли, был как Хо Ши Мин у таинов. Когда испанцы затеяли Первый Геноцид на территории ДР, Атуэй покинул остров и переплыл на каноэ на Кубу в поисках военной помощи - его вояж был почти таким же, как у Макса Гомеза почти триста лет спустя. Каса Атуэй была названа в честь Атуэй потому, что в Прошлые Времена она был собственностью потомков священника, который попытался окрестить Атуэй прямо перед тем, как испанцы сожгли его на костре. (Что сказал Атуэй, объятый пламенем - стало легендой: Есть белые люди в Раю? Тогда я лучше уйду в Ад.) История, однако, не была доброй к имени Атуэй. И если ничего не сделать с этим как можно скорее, то он скоро позабудется, как и его камрад Крэйзи Хорс. Теперь вспоминаемый чаще как пиво, в стране уже не принадлежащей ему.

24. Но более всего было ироничным то, что у Абеларда была репутация человека, который низко держал голову во время самого худшего безумия режима - чтобы ничего не видеть. В 1937 году, к примеру, когда Друзья Доминиканской Республики "петрушили" гаитянцев, гаитяно-доминиканцев и доминиканцев, похожих на гаитянцев, когда шел геноцид, Абелард держал свою голову, глаза и нос в сохранности, уткнув их в книги (позволив своей жене спрятать их слуг, никогда не спросил ее об их судьбе), а когда выжившие приползали к нему в хирургическую с ужасающими ранами от мачете, он лечил их как только мог без никаких комментариев о появлении их ран. Словно был обычный день.

25. Ему бы очень хотелось подобного и в случае с контактами с Балагером. В те дни Демон Балагер еще не стал Выборным Вором, был лишь Министром Образования у Трухильо - всем сразу ясно, насколько успешно он справлялся с той работой - и каждый раз, когда у того появлялся шанс увидеться с Абелардом, он не церемонился. Он хотел поговорить с Абелардом о своих теориях - состояли из четырех частей Гобино, четырех частей Годдарда и двух частей германской расовой евгеники. Германские теории, уверял он Абеларда, были последним писком моды Континета. Абелард кивает. Да-да.

26. После того, как Трухильо развязал в 1936 году геноцид против гаитянцев и гаитяно-доминиканцев, больше уже не было стольких гаитянцев, работающих в ДР. По крайней мере, до конца пятидесятых. Эстебан был исключением, потому что (а) он был очень похож на доминиканца, и (б) во время геноцида Сокорро прятала его внутри кукольного дома дочери Астрид. Провел четыре дня там, согнувшись, словно коричневокожая Алиса.

И ЧТО?

Следующие три месяца Абелард ожидал Конца. Ожидал, что его имя начнет появляться в газетной рубрике сплетен, где была бы тонко сплетенная критика в адрес известного доктора из Ла Веги - таким способом режим часто начинал уничтожение уважаемых граждан, как он - с шипением о том, как не сочетались носки с цветом рубашки; ожидал, что придет письмо, требующее частной встречи с Шефом, ожидал, что пропадет дочь по дороге из школы. Потерял почти двадцать фунтов веса во время этого напряженного дежурства. Начал обильно пить. Едва не убил пациента дрожанием руки. Если бы его жена не заметила повреждения до того, как начали зашивать, кто знает, что могло бы призойти? Кричал на своих дочерей и жену почти каждый день. И у него перестал вставать. Но дождливый сезон перешел в жару, и клиника наполнилась несчастными, ранеными, поврежденными, и после четырех месяцев ничего не случившегося Абелард перевел дыхание.

Может быть, так написал он на своей волосатой руке. Может быть.

САНТО ДОМИНГО СЕКРЕТНОЕ

Жизнь в Санто Доминго во время Трухильято во многих случаях была похоже на тот знаменитый эпизод Сумеречной Зоны, который очень любил Оскар, на тот, где монструозный белокожий мальчик, обладающий неким божественным могуществом, правил городом, который был изолирован от всего мира, городом под названием Пиксвилл. Злобный и непредсказуемый мальчик, и все жители "сообщества" живут в страхе, донося и предавая друг друга, лишь бы только мальчик не покалечил его/ее или, еще ужаснее, не послал в кукурузное поле. (После каждого совершенного им отвратительного поступка - сделать три головы у суслика или прогнать более неинтересного ему партнера по играм в кукурузу или наслать снег на урожай - запуганные жители Пиксвилла должны сказать, Это было правильно, что ты сделал, Энтони. Правильно.)

Между 1930 (когда Неудачник-Коровий-Вор захватил власть) и 1961 (его застрелили) Санто Доминго был нашим карибским Пиксвиллем, где Трухильо играл роль Энтони, а все остальные репетировали роль Человека-Превращенного-В-Жестяную-Игрушку. Вы можете закатывать глаза при таком сравнении, но, друзья мои: очень трудно преувеличить описание власти Трухильо над доминиканским народом и тени страха, простершуюся над ними. Землячок главенствовал над Санто Доминго, как в своем собственном Мордоре [27]; он не только запер всю страну на замок, изолировав ее Банановым Занавесом, он к тому же вел себя словно на своей плантации, вел себя так, словно все и вся вокруг было его собственностью, убивал, кого ему вздумалось убить - сыновей, братьев, отцов, матерей, отнимал женщин от их мужей прямо с их свадебных ночей, и затем публично хвастовался о "замечательном медовом месяце" с прошлой ночи. Его Глаз был вездесущ; у него была Секретная Полиция, которая перештазит любую Штази, которая следила за всеми, даже за теми, кто жил в Штатах; секретный аппарат такой пронырливой мангустности, что только скажешь нечто плохое о Шефе в восемь-сорок утра, как до десяти часов уже окажешься в Куарента с дубинкой в заднице. (Кто тут хочет заявить о неэффективной работе людей Третьего Мира?) Не только о мистере Пятница-Тринадцатого надо было беспокоиться, вся страна превратилась при нем в Страну-Сраных-Шептунов - как у каждого Темного Лорда есть стóящая его Тень, так и у него были преданные обожатели в пуэбло [28]. Многие верили, что за все время правления от сорока двух до восьмидесяти семи процентов доминиканского населения сидело на жалованье Секретной Полиции. Любой ***** сосед легко покончил бы с вами просто потому, что у вас было что-то им интересное, или вы подрезали его очередь в магазине. Таким макаром полетели многие, преданные, как они себя раньше считали: друзьями, членами семей, неудачно слетевшим словом. В один день вы были законопослушными гражданами, щелкали орешки на балконе, а на следующий день - вы уже в Куарента, где щелкали ваши орешки. Конвейер работал так четко, что многие верили в сверхъестественные способности Трухильо! Шептались о том, что он не спит, не потеет, и что он может видеть, чуять, ощущать происходящее за сотни миль от себя, и что он был защищен самой ужасной фуку на всем Острове. (А вам все не понять, почему два поколения спустя наши родители все так же неразговорчивы об этом, и почему вы обнаружите, что ваш брат - не родной, только по случайности.)

Но все-таки не будем сильно преувеличивать: Трухильо, конечно, был грозной силой, и режим во многом был похож на карибский Мордор, но существовало много людей, ненавидящих Шефа, которые в менее завуалированных формах выказывали свое презрение, которые сопротивлялись. Но Абелард не был одним из них. Он не был похож и на своих мексиканских коллег, которые всегда следили за всем, происходящим в мире, которые верили в возможность перемен. Он не мечтал о революции, ему было безразлично, что Троцкий жил и умер в десяти кварталах от его студенческого пансионата в Койокане; хотел видеть лишь своих богатых больных, а после - возвращаться в свой кабинет и не беспокоиться ни о каких выстрелах в голову или об акульих бассейнах. Иногда один из его приятелей - обычно Маркус - описывал ему последнюю Ужасность Трухильо: влиятельный клан лишился своих владений и сослан в изгнание; вся семья была скормлена, один за другим, акулам, потому что сын посмел сравнить Трухильо с Адольфом Гитлером перед обалдевшими от страха одноклассниками; подозрительное убийство в Бонао известного профсоюзного лидера. Абелард напряженно слушал эти страшилки, а затем после неловкого молчания менял тему разговора. Он просто-напросто не хотел рассуждать о судьбах Неудачливых Людей, о происходящем в Пиксвилле. Он не желал этих историй в своем доме. Как считал Абелард - его Трухильо-философия, если хотите - он должен был лишь на десять-двадцать лет пригнуть свою голову, запечатать свой рот, держать карманы пошире, спрятать дочерей. А тогда уж, пророчествовал он, Трухильо умрет, и в Доминиканской Республике наступит настоящая демократия.

Абелард, как вышло, не фига не умел пророчествовать. В Санто Доминго не наступила демократия. Ему, к тому же, не досталось десяти-двадцати лет. Удача покинула его быстрее, чем можно было ожидать.

27. Энтони смог изолировать Пиксвилл силой своего сознания, а Трухильо сделал то же самое силой своего офиса! Почти сразу же, как он захватил президенство, Неудачник-Коровий-Вор спрятал страну от всего остального мира - насильная изоляция, называемая нами Банановым Занавесом. Для страны с довольно расплывчатыми границами с Гаити - скорее назовешь бака, чем границей - Неудачник-Коровий-Вор стал кем-то вроде Доктора Галла в Из Ада; решив принять заветы Дионисийских Архитекторов, он решил стать архитектором истории и с помощью ужасающего ритуала молчания и крови, мачете и петрушки, мрака и отрицания выстроил настоящую границу между странами - граница, которая существует без карт и вырезана в историях и воображениях людей. К середине второй декады заседания Т-льо в "офисе" Банановый Занавес работал так хорошо, что когда союзники победили во Второй Мировой войне, у большинства пуэбло не было ни малейшей идеи о происшедшем. А те, кто что-то слышали, верили пропаганде, рассказывающей о важной роли Трухильо в победе над японцами и гуннами. Лучше и не добьешься ничего, хоть накрывай весь остров силовым полем. (В конце концов, кому нужны футуристические силовые генераторы, если есть мачете?) Большинство людей заявляют, что Шеф хотел оградиться от проникновения мира внутрь; другие, при этом, указывают на то, что он хотел оградить от проникновения чего-то наружу.

28. Пуэбло так обожало его, что, как описывает Галиндез в La Era de Trujillo, когда экзаменующие попросили студента на выпускном экзамене рассказать о до-колумбовой культуре Америки, тот ответил без никакой заминки, что самой важной до-колумбовой культурой в Америке была "Доминиканская Республика эры Трухильо". Вот так. Но что самое смешное - экзаменующие приняли ответ студента, поскольку "он упомянул Шефа".

ПЛОХАЯ ВЕЩЬ

Тысяча девятьсот сорок пятый должен был стать главным годом для Абеларда и его Семьи. Две статьи Абеларда были напечатаны и приняты довольно хорошо: одна - в престижном - -, а вторая - в небольшом журнале в Каракасе; и он получил одобрительные отзывы от пары влиятельных американских докторов, весьма похвальные. Бизнес в супермаркетах процветал; на Острове все еще не хватало достаточно товаров из-за прошедшей войны, и его менеджеры не успевали расставлять товары по полкам. Земельные участки давали урожаи с огромной прибылью; до мирового коллапса цен на продукты - еще много лет впереди. У Абеларда хватало пациентов, он проводил много рискованных операций с удивительным мастерством; его дочери расцветали (Жаклин была принята в престижный колледж в Гавре, начинала учебу на следующий год - вот шанс на отъезд); жена и любовница обожали его; даже слуги казались довольными (он, конечно, никогда не разговаривал с ними). В конце концов, хороший доктор должен же наслаждаться жизнью самим собой. Заканчивать свой каждый день, отдыхая, задрав ноги вверх, сигара - в углу рта, широкая улыбка по медвежьей фигуре.

Это была - решимся назвать? - хорошая жизнь.

А на самом деле - не была.

В феврале состоялся очередной Вечер-В-Честь-Президента (День Независимости!), и в этот раз приглашение было очень настойчивым. Для доктора Абеларда Луиса Кабрала и жены и дочери Жаклин. Дочь Жаклин была подчеркнута снизу хозяином места, где проводился вечер. Не один раз, не дважды, а трижды. Абелард едва не потерял сознание, когда рассмотрел чертову бумагу. Растекся в кресле за кабинетным столом, сердце давило в грудную клетку. Бесцельно смотрел на веленевый квадрат почти целый час, после чего сложил его и положил в карман рубашки. На следующее утро он отправился к хозяину вечера - один из его соседей. Тот был в конюшне, зло пялился на своих слуг, которые пытались удержать одного из жеребцов. Когда он увидел Абеларда, его лицо потемнело. Какого черта ты спрашиваешь меня? Приказ пришел прямиком из Дворца. Когда Абелард возвращался к своей машине, он старался не показать, как весь дрожал.

Опять он посоветовался с Маркусом и Лидией. (Он не рассказал своей жене о приглашении, не желая пугать ее, и, соответственно, дочь. Не желая даже произнести эти слова в своем доме.)

Если в прошлом он как-то пытался оставаться рационально мыслящим, в этот раз его понесло, словно он потерял разум. Негодующе пилил Маркусу почти час все об одном и том же - о несправедливости, о безнадежности всего (и не разу не упомянул прямо, на что он жаловался). Раздираемый яростью и жалостью к самому себе. В конце концов, его друг должен был закрыть доктору рот, чтобы как-то ответить, но Абелард все продолжал говорить. Безумие! Настоящее безумие! Я же отец! Я же решаю, кто идет!

Что ты можешь сделать? сказал Маркус, обреченно. Трухильо - президент, а ты - всего лишь доктор. Если он хочет, чтобы твоя дочь была на вечере, ты ничего не сможешь сделать - только подчиниться.

Но это же бесчеловечно!

Когда эта страна была человечной, Абелард? Ты же знаешь историю. Ты же должен лучше всех знать историю.

Лидия была еще менее сочувствующей. Она прочитала приглашение и коротко ругнулась себе под нос, а затем накинулась на него. Я предупреждала тебя, Абелард. Разве не говорила тебе отослать твою дочь за границу, пока у тебя был возможность? Она могла бы пожить с моими родственниками на Кубе, в целости и сохранности, а теперь тебе - *****. Теперь Его Глаз смотрит на тебя.

Да знаю я, знаю, Лидия, но что я должен делать?

Хесу Кристо, Абелард, ответила она, нервно дрожа. Какие еще могут быть варианты? Мы же о Трухильо говорим.

Портрет Трухильо в доме - у каждого хорошего гражданина висел - смотрел на него сверху с пресной ядовитой доброжелательностью.

Может, если бы доктор тут же схватил своих дочерей и жену и протащил их на борт корабля, отправляющегося в Пуэрто Плата, или прокрался бы с ними через границу в Гаити, у них еще оставался бы шанс. Банановый Занавес был крепким, но не настолько крепким. Но, увы, вместо того, чтобы действовать, Абелард стал мучиться нерешительностью и отчаянием. Он не мог есть, спать, расхаживал взад-вперед по коридорам дома всю ночь, и весь дополнительный вес его тела, набранный им за последние месяцы, испарился. (Посмотрите же - он, ведь, дожен был обратить внимание на заголовок у дочери: Tarde venientibus ossa.) Он стал проводить все свое свободное время с его дочерьми. С Джаки - Золотой Ребенок своих родителей - она уже знала все улицы во Французском Квартале, и в тот год к ней были посланы не четыре, не пять, а все двенадцать предложений руки и сердца. Все предложения поступили сначала к Абеларду и к его жене, разумеется. Джаки ничего не знала об этом. Но все равно. И с десятилетней Астрид, более похожей на отца видом и характером; не такая красавица, большая шутница, сильная в своих убеждениях, которая играла громче всех на пианино в Сибао и была самым верным союзником сестры во всех начинаниях. Сестры удивились внезапной внимательности к ним отца: Ты решил отдохнуть? Он горько закачал головой. Нет, мне просто нравится проводить с вами время.

Что с тобой? потребовала ответа жена, но он отказался говорить на эту тему. Оставь меня, женщина.

Ему так было плохо, что даже пошел в церковь, впервые для Абеларда (что было ооочень плохой идеей, поскольку все знали, что Церковь в то время сидела в кармане у Трухильо). Он приходил почти каждый день и говорил со священником, но не получал желаемых ответов, кроме как молись, надейся и зажги несколько ***** идиотских свечек. Он опустошал три бутылки виски в день.

Его друзья в Мехико давно уж взялись бы за ружья и забаррикадировались бы (так ему казалось - чтó они сделали бы), но он был сыном своего отца, следовавшим за ним, пожалуй, во всем. Его отец, образованный человек, сопротивлявшийся решению сына поехать в Мехико, всегда подчинялся и помогал Трухильо. Когда в 1937 году армия начала убивать гаитянцев, его отец разрешил им взять лошадей у него, а когда назад не вернулось ни одной, он ничего не сказал Трухильо. Просто накинул цену на свои товары. Абелард все продолжал пить и переживать, перестал встречаться с Лидией, изолировал себя в кабинете, и постепенно убедил себя, что ничего не случится. Это был лишь тест. Сказал жене и дочерям, чтобы готовились к празднику. Не упомянул, правда, о Трухильо. Сделал вид, что ничего не произошло. Возненавидел себя за податливость, но что же еще он смог бы сделать?

Tarde venientibus ossa.

Возможно, все прошло бы без никаких заноз, но Джаки была слишком радостной. Поскольку это был ее первый большой праздничный вечер, кто бы удивился, если бы для нее он не стал чем-то еще бóльшим? Она вместе с матерью купили новые платья, сделала прическу в салоне, купила новые туфли, и одна из родственниц даже подарила ей пару жемчужных сережек. Сокорро помогала дочери в каждой детали подготовки к вечеру, никаких печальных подозрений, но за неделю до торжества к ней стали приходить ужасные сны. Она была в ее старом городе, где росла, пока тетя на адаптировала ее и не направила в школу медсестер, пока она не обнаружила в себе дар Целительницы. Долго и бессмысленно смотрела на пыльные дороги, которые, как говорили все, вели в столицу, и вдалеке видела, мерцающую от жары, фигуру приближающегося к ней человека, фигуру, от которой ей становилось так страшно и тоскливо, что она просыпалась, крича. Абелард вскакивал из кровати в панике, девочки плакали в своих комнатах. Видела этот сон почти каждую чертову ночь последней недели, как обратный отсчет.

За два дня до Т., Лидия попросила Абеларда уехать с ней на пароходе, направляющимся к Кубе. Она знала капитана, он бы спрятал их, поклялся, что сделает. Мы привезем твоих дочерей позже, я тебе обещаю.

Я не могу этого сделать, горько сказал он. Я не могу покинуть мою семью.

Она продолжила расчесывать свои волосы. Больше они не сказали друг другу ничего.

Днем, перед торжественным вечером, когда Абелард скорбно направлялся к своей машине, он мельком увидел свою дочь, в нарядном платье, стоя в гостиной, чуть сгорбленная над одной из ее французских книг, выглядела абсолютно божественно, абсолютно юной, и прямо тогда на него нашло одно из тех откровений, о которых нас все заставляют говорить на уроках по литературе. Не было никаких вспышек света, никаких перемен в цвете или чувств в сердце. Он просто понял. Понял, что не будет. Сказал жене, что она никуда не идет. То же самое - дочери. Проигнорировал их бурные протесты. Сел в машину, подобрал по дороге Маркуса и поехал на празднество.

А Жаклин? спросил Маркус.

Она не пойдет.

Маркус покачал головой. Больше ничего не сказал.

Перед линией приглашенных Трухильо вновь остановился у Абеларда. Понюхал воздух, как кот. А жена и дочь?

Абелард дрожал, но как-то сдерживал себя. Уже понимая, что все поменяется. Мои извинения, Ваше Превосходительство. Они не смогли.

Свиные глазки сузились. Ааа вижу, холодно сказал тот, а затем отпустил Абеларда мановением руки.

Даже Маркус не мог смотреть на него.

АПОКАЛИПТИЧЕСКАЯ ШУТКА

Не прошло четырех недель, как доктор Абелард Луис Кабрал был арестован Секретной Полицией. Основание? "Клевета и лживые измышления в адрес Президента".

Если верить рассказам, все случилось из-за шутки.

Однажды, как гласит история, вскоре после того судьбоносного вечера, Абелард, который был, надо сказать сейчас же, невысокого роста, бородатый, тяжеловатого строения, мужчина с неожиданной для всех физической силой и с небольшими, полными любопытства, глазами, поехал в Сантьяго на своем стареньком Пакарде, чтобы купить бюро для жены (и, конечно, повидаться с любовницей). Он все еще не отошел от того вечера, и все, кто видели его тогда, вспоминают об его неопрятном виде. Об его невнимательности. Бюро было успешно куплено и погружено на верх автомобиля, но, прежде, чем он смог направиться к жилью Лидии, к нему на улице подошли какие-то "друзья" и пригласили выпить в Клубе Сантьяго. Кто знает, зачем он пошел? Может, показать, что с ним - все в порядке, или потому что каждое приглашение было делом жизнь-или-смерть. Той ночью в Клубе Сантьяго он попробовал сбросить с себя ощущение неминуемой обреченности, пустившись в обильные разговоры об истории, медицине, Аристофане, напившись до самых-самых, а когда ночь закончилась, он попросил "парней" помочь ему перетащить бюро с крыши Пакарда в багажник. Он сомневался в помощи парковщиков автомобилей, так объяснил он, потому что у тех - глупые руки. "Ребята" воодушевленно согласились. Но пока Абелард возился с ключами, пытаясь открыть багажник, он громко заявил, Надеюсь, там нет никаких трупов. То, что он так сказал - никто не сомневается. Абелард "признался". Эта багажник-шутка вызвала неловкое молчание среди "парней", которые очень хорошо знали о пакардовых тенях в истории Доминиканы. В ранние года, в первые выборы, у Трухильо был такой же автомобиль, который наводил ужас на пуэбло. Во время урагана 1931 года подручные Шефа часто подъезжали на своих пакардах к кострам, где добровольцы сжигали подобранные мертвые тела, и извлекали из багажников "жертв урагана". Те были, странным образом, сухими и часто держали листовки оппозиционной партии. Ветер, шутили подручные, задул пулю прямиком этому в голову. Ха-ха!

Что последовало за этим, до сегодняшнего дня, горячо оспаривается всеми. Есть те, кто клянутся на своих матерях, что когда Абелард наконец открыл багажник, засунул голову внутрь, проверяя, и сказал, Неа, нет никого там. Абелард сам утверждал, что так и сделал. Плохая шутка, конечно, но не "клевета" же или "лживые измышления". В версии Абеларда, его друзья посмеялись, бюро было погружено, и он поехал в его сантьягскую квартиру, где ждала Лидия (сорок два, и все еще очаровательная, и все еще заботится о его дочерях). Служащие суда и их скрытые "свидетели", однако, заявляли, что произошло нечто другое, что, когда доктор Абелард Луис Кабрал открыл багажник Пакарда, он сказал, Неа, нет никого там - Трухильо, должно быть, убрал их отсюда.

Конец цитаты.

ПО МОЕМУ МНЕНИЮ

Похоже, что кто-то просто не разобрал жаргона. Но кому - жаргон, а кому - жизнь.

ПАДЕНИЕ

Он провел ту ночь с Лидией. Странное было время для них. Где-то за десять дней до этого Лидия сказала, что она беременна - У меня будет твой сын, радостно возвестила она. Но два дня спустя сын оказался ложной тревогой: скорее всего, съела не то, что нужно. Радостное облегчение - очень это было нужно ему сейчас, и если бы еще одна дочь? - но и некое разочарование, потому что Абелард был не против сына, пусть при этом карапуз был бы рожден от любовницы и в самое тяжелое время для него. Он понимал, что Лидия хотела что-нибудь получить от него сейчас, что-нибудь настоящее, принадлежащее только ей и одной лишь ей. Она постоянно говорила ему уйти от жены и переехать к ней, и эти слова звучали довольно заманчиво, пока они были вместе в Сантьяго, но возможность их испарилась, как только он вернулся домой, и две прекрасные дочери подбежали к нему. Он был предсказуемым человеком и любил свой предсказуемый комфорт, но Лидия все равно не перестала пытаться убедить его своими мягкими доводами, что любовь - это же любовь, и потому надо подчиниться ей. Она притворилась безразличной из-за непоявления их сына - Почему это мне захочется испортить такие груди, шутила она - но он видел, как страдала она. И он тоже страдал. В последние дни к Абеларду приходили расплывчатые, беспокойные сны, полные плачущих детей, и снился первый дом его отца. Он с трудом отходил от пятен сна в часы пробуждения. Совершенно не отдавая себе отчета, он не виделся с Лидией с той ночи плохих новостей, запил в клубе, я полагаю, потому что нерождение сына могло разрушить их отношения, но, вместо этого, в нем вспыхнуло прежнее желание к ней, от которого его чуть не сбило с ног, когда они увиделись в первый раз на дне рождения его родственника Амилькара, и когда они еще были такими стройными и юными, и жизнь была полна возможностей.

Впервые они не разговаривали о Трухильо.

Трудно поверить, как долго мы с тобой? спросил он ее, удивившись своему вопросу, во время их последней субботней ночи.

Не могу поверить, печально ответила она, собрав рукой кожу на своем животе. Мы - как часы, Абелард. Ничего более.

Абелард покачал головой. Мы больше этого. Мы - два чуда, ми амор.

Я бы хотел, чтобы этот момент продолжался, чтобы я смог надолго растянуть счастливые дни Абеларда, но это - невозможно. На следующей неделе два атомных глаза открылись над городами в Японии, и, хотя никто этого тогда не понял, мир в тот момент был переделан. Не прошло и двух дней после того, как атомные бомбы навечно прожгли Японию, Сокорро приснилось, как безликий человек стоял возле кровати ее мужа, а она не могла крикнуть, не могла ничего сказать, а на следующую ночь ей приснилось, что теперь он стоял у кроватей ее детей. Мне снилось, начала рассказывать она мужу, но тот махнул рукой, отделываясь от рассказа. Она стала смотреть на дорогу перед их домом и жечь свечи в своей комнате. Между тем, в Сантьяго Абелард целует руки Лидии, и та вздыхает от удовольствия, и мы приближаемся к Победе на Тихом океане, и три офицера Секретной Полиции в блестящем Шевроле направляются по дороге к дому Абеларда. Вот и оно - Падение.

АБЕЛАРД В КАНДАЛАХ

Сказать, что это был самый большой шок в жизни Абеларда, когда офицеры Секретной Полиции (еще рано называть СИМ, но мы все равно назовем их, как из СИМ) надели на него наручники и повели к своей машине - не будет преувеличением, если не знать, что в следующие девять лет Абеларду предстоит встретиться с еще бóльшими потрясениями. Пожалуйста, попросил Абелард, когда к нему вернулся язык, я должен написать записку жене. Мануэль побеспокоится об этом, объяснил СИМианец Номер Один, обращаясь к самому большому СИМианцу, который уже рассматривал дом. Последним взглядом на дом Абелард увидел, как Мануэль обшаривал его стол с привычной небрежностью.

Абелард всегда представлял себе, что в СИМ работают одни выходцы из низших слоев и безграмотные служаки, но два офицера, усадившие его в машину, были, на самом деле, вежливыми, скорее продавцы пылесосов, чем садисты-мучители. СИМианец Номер Один убедил его по дороге, что его "трудности" будут легко исправлены. Мы видали такие случаи, объяснил Номер Один. Кто-то сказал плохое о Вас, но скоро разберутся, что они солгали. Я надеюсь, сказал Абелард, полу-негодующе, полу-трясясь от страха. Не берите в голову, посоветовал СИМианец Номер Один. Шеф не сажает в тюрьмы невиновных. Номер Два продолжал молчать. Его костюм был довольно потрепанным, и оба, как заметил Абелард, пропахли виски. Он попытался успокоиться - страх, как учит нас Дюна, убивает сознание - но не смог. Он видел, как насиловали дочерей и жену, раз за разом. Он видел горящий дом. Если бы он не опустошил свой мочевой пузырь как раз перед тем, как появились свиньи, он бы обмочился прямо здесь.

Абеларда очень быстро доставили в Сантьяго (каждый, кого они обгоняли, тут же отворачивались в другую сторону) и привезли в Форталеза Сан Луис. Острое лезвие страха полоснуло его внутри, когда они заехали внутрь этого пресловутого места. Вы приехали в правильное место? Абелард был так напуган, что голос квакнул. Не беспокойтесь, доктор, сказал Номер Два, Вы - там, где надо. Он молчал так долго, что Абелард позабыл, что тот может говорить. Теперь это был Номер Два, кто улыбался, а Номер Один собрался взглядом на виде за окном.

Как только оказались внутри каменных стен, вежливые офицеры СИМ передали его паре не-таких-вежливых стражников, которые сняли с него обувь, взяли бумажник, ремень, обручальное кольцо, а затем усадили его в крохотном жарком офисе, чтобы он заполнил несколько бумаг. Там отвратительно пахло задницей. Никто не пытался объяснить ему его дело, никто не слушал его вопросы, а когда он начал повышать голос, жалуясь на обхождение, стражник, печатающий бумажные формы, наклонился вперед и ударил его в лицо. Легко, как если бы вы потянулись за сигаретой. У того человека было обручальное кольцо, и оно распороло губу Абеларду. Боль была настолько неожиданной, его неверие в происшедшее настолько огромным, что Абелард даже спросил сквозь собранные у рта пальцы, За что? Стражник врезал ему еще раз, вырыв шрам на лбу. Так мы отвечаем здесь на вопросы, пояснил стражник, наклонившись над своей бумагой и подровняв ее, чтобы строчки слов были прямыми. Абелард начал рыдать, кровь потекла сквозь пальцы. Стражнику это очень понравилось; он даже позвал своих друзей из других офисов. Посмотрите-ка на этого! Посмотрите, как он любит плакать!

Не успел Абелард понять, что происходит, как его засунули в главную камеру, вонявшую малярийным потом, поносом и набитую явными представителями, как описал бы Брока в антропологических работах, "криминального класса". Стражники тут же проинформировали всех, что Абелард был гомосексуалистом и коммунистом - Это такая неправда! запротестовал Абелард - но кто будет слушать гея-коммуниста? За несколько часов Абеларду изрядно досталось, и с него содрали большинство одежды. Один тяжеловес-северянин даже потребовал с него трусы, а когда Абелард их стащил с себя, то тот напялил трусы на себя поверх штанов. Очень удобные, объявил своим друзьям. Абелард был вынужден сидеть голым возле помойных горшков; когда он пытался прокрасться к месту посуше, другие заключенные начинали орать на него - Оставайся с говном, пидор - и таким образом ему пришлось спать, посреди мочи, кала и мух, и несколько раз он просыпался от того, что кто-то щекотал его губы засохшей какашкой. У местных жителей-форталезцев санитария не очень была в почете. Окружающие не позволили ему есть, украв его порции, три дня подряд. На четвертый день однорукий карманник пожалел его, и он смог съесть банан целиком, почти одним махом, даже попытавшись прожевать волокнистую кожуру - так голоден он был.

Бедняга Абелард. Также на четвертый день кто-то во внешнем мире обратил на него внимание. Позже вечером, когда все улеглись спать, группа стражников затащила его в небольшую, ярко освещенную комнату. Его привязали, грубым образом, к столу. С того момента, как его потащили, он не переставал говорить. Это ошибка пожалуйста я вырос в очень уважаемой всеми семье вы должны связаться с моей женой и моими адвокатами они смогут все исправить я не могу поверить что со мной так обращаются я требую чтобы старший офицер выслушал мои жалобы. Он торопился так, что слова пулей вылетали из его рта. До тех пор, пока он не заметил электрическое приспособление, с которым возились стражники в углу - и тогда он замолк. Абелард в тоскливом ужасе уставился на устройство и затем, поскольку у него была неутолимая страсть к классификации всего, спросил, Как вы это называете?

Мы называем это - осьминог, ответил один из стражников.

Они показывали ему, как осьминог работает, всю ночь.

Только через три дня Сокорро смогла обнаружить мужа, и потребовались еще пять дней прежде, чем она смогла получить разрешение из столицы на визит. Комната для визитов, где Сокорро ожидала своего мужа, представляла собой переделанный нужник. Там была лишь одна моргающая керосиновая лампа, и, похоже, в углах громоздились засохшие горы говна. Умышленное унижение, на которое Сокорро не обращала никакого внимания - она слишком устала, чтобы все замечать. После часа ожидания, как ей показалось (другая сеньора стала бы протестовать, но Сокорро стойко перенесла запах говна, темноту и отсутствие сиденья), привели Абеларда в наручниках. Ему дали маленького размера рубашку и такие же штаны; он шаркал ногами, словно боялся уронить нечто из своих рук или из карманов. Всего лишь неделя внутри, но уже выглядел очень страшно. Глаза почернели; руки и шея покрыты синяками, а порванная губа ужасно набухла, глаза стали мясного цвета. Предыдущей ночью его допрашивали стражники, и они беспощадно избили его кожаными дубинками; потерял одно яичко, омертвевшее после ударов.

Бедная Сокорро. Всю жизнь она боролась со страданиями. Ее мать была немой; пьяница-отец растранжирил все семейное наследство до сарая с курицами, и старику пришлось начать батрачить на чужих земельных участках, наказанный вечными скитаниями, больной и со сломанными руками; говорили, что Па Сокорро так и не смог оправиться после того, как ему пришлось увидеть смерть своего отца от побоев соседа, который к тому же был полицейским сержантом. Детство Сокорро состояло из голодных дней и одежды от родственников, трех-четырех появлений отца в год, когда он не разговаривал ни с кем; просто лежал в комнате пьяный. Сокорро была "нервной" девочкой; в семнадцать, она выдергивала у себя волосы, чтобы сделать их тоньше, Абелард повстречался с ней на практических занятих в больнице, но менструации пришли к ней лишь через год после их свадьбы. Даже взрослой, Сокорро просыпалась посреди ночи в ужасе, убежденная, что горел дом, пробегала по всем комнатам, ожидая появления огненного карнавала. Когда Абелард читал ей газетные новости, ей особенно были интересны землетрясения, пожары и потопы, стада животных в давке и затонувшие корабли. Она была первой в ее семье катастрофисткой - Кювье гордился бы ей.

Кого ожидала она увидеть, пока нервно теребила пуговицы на своем платье, пока перевешивала сумочку с одного плеча на другое и старалась не нарушить прически под модной шляпкой? Растрепанного, всклокоченного, но только не мужа, почти непохожего на себя, который шаркал ногами, как старик, чьи глаза горели непогашаемым страхом. Было хуже, чем она могла себе представить в апокалиптическом пылу. Это было Падение.

Когда она коснулась Абеларда, тот зарыдал очень громко, очень постыдно. Слезы потекли по лицу, пока он пытался рассказать ей все произошедшее.

Очень скоро после этого визита Сокорро обнаружила себя беременной. Третьей и Последней Дочерью Абеларда.

Зафа или фуку?

Вот вы мне и скажите.

Всегда будут разные мнения. На начальном уровне: сказал он или нет? (Другими словами: Помог ли он сам уничтожить себя?) Даже семья разделилась в мнениях. Ла Инка убеждена, что ее родственник не сказал ничего такого; все было подставлено, сыграно врагами Абеларда, чтобы стащить у семьи богатство, земли и бизнес. Другие не так убеждены в этом. Он, возможно, сказал нечто похожее той ночью в клубе, и, к сожалению, его услышали агенты Шефа. Никаких замысловатых заговоров, просто пьяная глупость. А что последовало после: ну, что тут скажешь - ужасно не повезло.

Большинство людей, с кем довелось поговорить, предпочитают историю со сверхъестественным оборотом. Они верят, что не только Трухильо возжелал дочь Абеларда, но когда он ее не получил, то в ответ он напустил фуку на всю семью. Из-за чего вся эта херня, которая должна была случиться, случилась.

И кто прав? спросите вы. Случайность, заговор или фуку? Единственный, не самый убедительный, ответ у меня: решайте для себя сами. Что ясно - это ничего не ясно. Тут мы проплывем в молчании. Трухильо и Компания не оставили бумажных следов - он не разделяли страсти их германских современников к документированию. И кто поделится мемуарами о фуку? Оставшиеся Кабрал - тоже не великая помощь; на все вопросы, касаемые заключения Абеларда и последующего разрушения клана, возникает молчание, которое возвышается монументом для всех поколений, которое смотрит сфинксом на все попытки словесного реконструирования прошлого. Шепот - то здесь, то там, но ничего более.

Что, в общем-то, означает: если вам нужна вся история, то у меня ее нет. Оскар тоже искал, в свои последние дни, и точно не известно - нашел ли он или нет.

Все же будем честными. История о том, как Трухильо Возжелал Девушку, - довольно обычная для Острова [29]. Обычная, как креветки. (Не то, что креветки - это такая обычность на Острове, но вы понимаете, о чем я.) Такая обычная, что Марио Варгасу Льосе не пришлось много трудиться, кроме как открыть свой рот и вдохнуть историю из воздуха. Таких историй полным-полно в каждом городе. Это одна из тех легких историй, потому что по сути объясняет все. Трухильо забрал у вас дома, собственность, засадил ваших отцов и матерей в тюрьму? Ну, просто потому, что он захотел ***** прекрасную дочь этого дома! А ваша семья не позволила этого сделать!

Вот такая херня работает замечательно. Всем сразу становится интересно.

Но есть другой, менее известный, вариант рассказа Абелард-против-Трухильо. Секретная история, в которой Абелард попал в неприятное положение не из-за пилотки дочери или грубой шутки.

Эта версия повествует о том, что он попал в неприятное положение из-за книги.

(Включаются неземные электронные звуки.)

Где-то в 1944 году (как гласит история), пока Абелард волновался о своем положении у Трухильо, он начал писать книгу о - чем же еще? - Трухильо. К 1945 уже возникла традиция у экс-верхушки писать про-все-книги о режиме Трухильо. Но Абелард писал не такую книгу. Его, если верить слухам, была об сверхъестественных корнях режима Трухильо! Книга о Темных Силах Президента, книга, в которой Абелард рассуждал о том, каким присутствует президент в рассказах обычных людей - сверхъестественные способности, не человек - и это могло быть в каких-то случаях правдой. Существовала возможность того, что Трухильо, если не факт, то в качестве гипотезы, был созданием из другого мира!

Я бы очень хотел прочитать это все. (Я уверен, что и Оскар бы захотел.) Эта, блин, гипотеза была бы ***** какой гипотезой. Увы, этот гримуар (как гласит история) был удобным для всех образом уничтожен после ареста Абеларда. Копий не осталось. Ни жена, ни дети не знали об этой рукописи. Только один из слуг, который помогал ему собирать народные рассказы тайком от всех, и т.д. Что мне сказать вам на это? В Санто Доминго история это не история, если у нее нет сверхъестественной тени. Это была одна из версий, у которой было очень много критиков и ни одного последователя. Оскару, как вы можете легко представить себе, эта версия Падения, понравилась больше всех. Вошла в него по самые недра его ботанских мозгов. Загадочные книги, диктатор с сверхъественными способностями, возможно, неземного пришельца; диктатор, который воодрузил себя на трон первого Острова Нового Мира, а затем отрезал его от внешенего мира, который мог послать проклятье, уничтожающее его врагов - это вам ньюэйджевский Ловкрафт.

Потерянная Последняя Книга Доктора Абеларда Луиса Кабрала. Я уверен, что она - не более, чем плод воображения гипертрофированной веры Острова в вуду. И ничего более. Трухильо Возжелал Девушку - может, слишком банальная история по сравнению с мифами, но, по крайней мере, вы, ведь, по-настоящему можете в нее поверить, не так ли? Нечто реальное.

Странным образом, после всего сказанного и сделанного, Трухильо так и не стал охотиться за Джаки, хотя Абелард в это время находился у него в руках. Он был очень знаменит своей непредсказуемостью, но все равно - странно, так, ведь?

Также странно, что ни одна из книг Абеларда, ни четыре написанные им и ни сотни из его библиотеки, не сохранилась. Ни в архивах, ни в частных коллекциях. Каждая бумага в его доме была конфискована и, согласно отчету, сожжена. Еще мурашек по коже? Не сохранилось ни одной рукописного текста. Я понимаю, что Трухильо был весьма тщательным. Но ни одного листочка с его рукой? Это даже больше, чем тщательно. Надо очень бояться этого ***** или того, что он пишет, чтобы так сделать.

Но, эй, это только история, без неопровержимых свидетельств -такую херню любят одни только нерды.

29. Анакаона, т.н. Золотой Цветок. Одна из Матерей-Основательниц Нового Мира и самая прекрасная из всех индеанок на планете. (У мексиканцев есть своя Малинче, но у доминиканцев - Анакаона.) Анакаона была женой Каонабо, одного из пяти вождей-касиков, правящих Островом во время "Открытия". В своих записях Бартоломе де лас Касас описывает ее как "уважаемую женщину, полной великой благоразумности, очень вежливую и грациозную в своих манерах речи и жестов". Другие свидетели описывают более кратко: женщина-огонь и, как вышло позже, смелая, как воин. Когда европейцы пошли Ганнибалом Лектером на таинов, они убили мужа Анакаоны (это еще другая история). И, как все бравые женщины, она попыталась поднять людей на борьбу, попыталась сопротивляться, но европейцы были прародителями фуку, и у нее ничего не вышло. Резня, еще резня, еще резня. Когда ее схватили, Анакаона попыталась заключить мир, говоря: "Убийство никогда не было в почете, и насилие тоже не поможет вернуть нашу честь. Давайте построим мост любви, на который взойдут враги, оставив свои следы, чтобы видели все." Испанцы не пытались строить никаких мостов. После подобия судилища они повесили бравую Анакаону. В Санто Доминго, в тени одной из первых церквей. Конец.

Самая популярная история об Анакаоне в ДР - эта та, в которой перед повешением ей предложили шанс спасти себя: все, что ей надо было сделать, это выйти замуж за испанца, который был от нее без ума. (Видите похожесть? Трухильо хотел Сестер Мирабаль, а испанец хотел Анакаону.) Предложите этот выбор современной островитянке, и увидите, как быстро она заполнит заявление на паспорт. Анакаона, какая печальная старомодность, ответила на это, Белокожие, поцелуйте меня в ураганную жопу! И таков был конец у Анакаоны. Золотого Цветка. Одной из Матерей-Основательниц Нового Мира и самой прекрасной из всех индеанок на планете.

ПРИГОВОР

Неважно во что поверили вы: в феврале 1946 Абелард был официально осужден по всем обвинениям и приговорен к восемнадцати годам. Восемнадцать лет! Тощего Абеларда вытянули из зала суда, не дав пикнуть ему ни слова. Сокорро, сильно беременная, все пыталась броситься на судью. Возможно, вы спросите, Почему не было никакого шума в газетах, никакого движения в рядах правозащитников, выступлений оппозиционных партий? Нигга, что вы: не было газет, правозащитных групп, оппозиционных партий; был только Трухильо. А что касается юриспруденции: адвокату Абеларда позвонили один раз из Дворца, и тот решил не подавать аппеляций. Лучше, если мы ничего не скажем, посоветовал он Сокорро. Он будет жить дольше. Ничего не сказать, все сказать - какая разница. Произошло Падение. Четырнадцатикомнатный дом в Ла Вега, комфортабельные апартаменты в Сантьяго, конюшни на двенадцать лошадей, два прибыльных супермаркета и земельные участки исчезли взрывом - были конфискованы Трухильо и разошлись между Шефом и его слугами, двое из которых были с Абелардом в ту ночь, когда он сказал Плохую Вещь. (Я бы мог назвать их, но, мне кажется, вы уже узнали одного; он же был верным соседом.) Никто не исчезал так мгновенно, так полностью, как исчез Абелард.

Потерять дом и всю собственность - плата за игру с Трухильято, но арест (или если вам больше нравится фантастическое: та книга) предварял ужасные потери для всей семьи. Поворачивался, где-то на космическом уровне, рычаг напротив семьи. Назовите тотальным невезением, кармической платой или чем там еще? (Фуку?) Чем бы оно ни было, эта херня начинала сыпать на семью нечто ужасное, и есть некоторые люди, которые скажут, что продолжает сыпать до сих пор.

ПАДЕНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Семья заявляет: самым первым знаком было то, что третья и последняя дочь Абеларда, в свете физических особенностей отца, родилась чернокожей. И не просто чернокожая. А черная черная - конгочерная, шангочерная, каличерная, сапотечерная - и никакие отвлекающие маневры расовых доминиканских фокусов не смогли бы скрыть этот факт. Вот к такой культуре я принадлежу: люди считают, что чернокожая комплекция - это проклятье.

Вам нужен настоящий первый знак?

Почти через два месяца после рождения третьей и последней дочери (названной Хипатия Белисия Кабрал) Сокорро, похоже ослепленная своим горем, исчезновением мужа и тем, что родственники со стороны мужа начали их избегать - фуку, и послеродовой депрессией, попала под мчащийся грузовик, полный оружия, и ее протащило почти до Ла Каса Амарилья, пока до водителя дошло - что-то не так. И если она не погибла на месте от удара, то уж точно была мертва, когда вытащили ее из-под осей грузовика.

Ужасное невезение, но что можно было сделать? Мать погибла, а отец - в тюрьме, остатки семьи разбежались в разные стороны (в смысле, в разные от Трухильо стороны), дочери должны были разделиться между теми, кто смог бы взять их к себе. Джаки послали к богатым крестным родителям в Столицу, а Астрид очутилась с родственниками в Сан Хуан де ла Магуана.

Они больше никогда не увидели друг друга.

Даже среди тех, кто не верит ни в какую фуку, задавались вопросом: что происходило? Вскоре после ужасной смерти Сокорро, слуга номер один в семье Эстебан-Петух погиб от удара ножом у кабаре; убийц так и не нашли. Лидия ушла из жизни, как одни говорили - от горя, другие - от рака в женских частях. Тело не было обнаружено несколько месяцев. Она, ведь, жила одна.

В 1948 Джаки, Золотой Ребенок семьи, утонула в бассейне крестных родителей. Воды в бассейне было лишь на два фута глубины. До этого дня она была черезвычайно веселой и полной жизни - такая девушка могла бы найти позитивное и в газовой атаке ипритом. Несмотря на психологические травмы, несмотря на обстоятельства потери родителей, она не подвела никого, превзошла все ожидания. Она была ученицей номер один в классе, превзойдя даже учеников частных высокооплачиваемых школ, и, уж дальше некуда, у нее возникла привычка поправлять ошибки учителей на своих экзаменах. Она была капитаном школьной команды для споров-дебатов, капитаном команды пловцов, и в теннисе ей не было равных - настоящая ***** золотая. Никогда не смогла отойти от последствий Падения или от доставшейся ей роли - так объясняли люди. (Хотя, очень странно, что она была принята в медицинский колледж во Франции за три дня до того, как "покончила жизнь самоубийством", и, по всем свидетельствам, никак не могла дождаться, чтобы убраться подальше от Санто Доминго.)

Ее сестре Астрид - мы не так хорошо познакомились с ней, увы - также не повезло. В 1951, когда она молилась в церкви в Сан Хуане, где она жила ее родственниками, случайная пуля залетела в здание и попала ей в голову, мгновенно убив ее. Никто так и не понял, откуда прилетела эта пуля. Никто даже не слышал выстрела.

Из семейного квартета Абелард жил дольше всех. Что, в общем-то, довольно иронично, поскольку почти все из его круга, включая Ла Инку, поверили правительству, анонсировавшему, что он умер в 1953 году. (Почему они так сделали? Потому.) Только после настоящей смерти открылось, что он все это время провел в тюрьме Нигуа. Отдал четырнадцать лет судебной системе Трухильо. Какой кошмар [30]. Тысячи историй я могу рассказать вам о тюрме Абеларда - тысячи историй, чтобы выжать соль из ваших ***** глаз - но я не скажу ни слова о страданиях, пытках, одиночестве и болезнях тех пропащих четырнадцати лет, не скажу ни слова о событиях и приведу лишь последствия (а вы спросите себя, промолчал ли я).

В 1960, во время пика тайного движения сопротивления режиму Трухильо, Абеларду пришлось пройти особенно жестокую процедуру. Он был прикован наручниками к стулу, выставлен на солнечное пекло, и при этом мокрой веревкой ему стянули верх головы. Называлась Корона -простая, но ужасно эффективная пытка. Сначал веревка просто стягивает череп, но, высыхая под солнцем, становится туже, и боль становится невыносимой, от которой можно сойти с ума. Среди узников Трухильято несколько пыток были самыми страшными. Потому что она не убивала и не оставляла в живых. Абелард выжил ее, но больше не был самим собой. Превратился в овощ. Гордое пламя интеллекта погасло. До конца своей короткой оставшейся жизни он существовал в ступоре имбецила, но были узники, которые помнили моменты, когда он прояснялся, когда он вставал в поле и, уставившись на свои руки, плакал, словно к нему приходили воспоминания о том, что он когда-то был совсем другим, чем сейчас. Одни заключенные, выказывая уважение, продолжали называть его Доктор. Говорили, что он умер за пару дней до убийства Трухильо. Был похоронен в безымянной могиле, где-то у Нигуа. Оскар посетил то место в свои последние дни. Ничего особенного. Выглядело так же, как любое затруханное поле в Санто Доминго. Он зажег свечи, оставил цветы, помолился и вернулся к себе в отель. Правительство собиралось воздвигнуть памятный монумент в честь умерших в тюрьме Нигуа, но так и не сподобилось.

30. Нигуа и Эль Позо де Нагуа были концлагерями - т.н. Ультамос - считались самыми страшными местами для заключения в Новом Мире. Большинство нигга, попавших в Нигуа во время Трухильято, не выжили, а те, кто вышли на волю, скорее всего, пожалели, что не умерли. Отец одного из моих друзей провел восемь лет в Нигуа за то, что не выказал достаточно уважения в адрес отца Шефа, и он, однажды, рассказал о заключенном, который совершил ошибку, рассказав охранниками о своей зубной боли. Они засунули тому пистолет в рот и выбили мозги. Эй, сейчас не болит, проржались стражники. (Того, кто выстрелил, позже стали называть Дантистом.) У Нигуа было много выпускников, включая Хуана Боша, ставшего Анти-Трухилиста-В-Изгнании Номер Один и впоследствии - президентом Доминиканской Республики. Как написал Хуан Изидро Хименез Грюлльон в своей книге Американское Гестапо: "Лучше сто блох на одной ноге, чем одна нога - в Нигуа".

ТРЕТЬЯ И ПОСЛЕДНЯЯ ДОЧЬ

А что с третьей и последней дочерью Хипатией Белисией Кабрал, которой было только два месяца, когда умерла ее мать, которая никогда не видела своего отца, которую ее сестры смогли подержать лишь несколько раз прежде, чем исчезли, которая не провела ни дня в Каса Атуэй, которая была неграмотным Дитем Апокалипса? А как она? Ее было трудно поместить к родственникам, как в случае с Астрид или Джаки; она же была младенцем, и, ну что тут скажешь, по семейным слухам, она была такой черной, что никто среди родственников не захотел взять ее к себе. Хуже того, она родилась корявой - без нужного веса, болезненной. Она часто плакала, плохо ела, и никто не стал бы жалеть, если бы чернокожая не выжила. Я знаю, что это - табу, говорить о таких вещах вслух, но, сомневаюсь, что кто-нибудь и в семье был против этого. Пару недель - трогали и отходили, и если бы не темнокожая женщина по имени Зоила, которая кормила ее своим грудным молоком и нянчила по несколько часов в день, она, скорее всего, не выжила бы. К концу четвертого месяца ребенок, похоже, стал догонять сверстников. Она все еще оставалась в своей сердцевине корявой, но уже появился вес, а ее плач, раньше звучавший, как могильное бормотание, становился все более живым и пронзительным. Зоила (ставшая кем-то вроде ангела-хранителя) погладила крапчатую голову младенца и объявила: Еще шесть месяцев, крохотуля, и ты станешь сильнее Лилиса.

Бели эти шесть месяцев не получила. (Стабильность не была написана ее звездами - одни Перемены.) Без никакого предупреждения появилась группа дальних родственников Сокорро и заявили права на ребенка, выдернули из рук Зоилы (те же дальние родственники Сокорро отвернулись от нее, когда она вышла замуж за Абеларда). Я подозреваю, что эти люди не имели никакого желания нянчиться с девочкой, а ожидали какого денежного вознаграждения от семейства Кабрал, и когда не получили никакой добычи, то Падение - было полным: сволочи передали девочку еще более дальним родственникам, жившим в глубинке Азуа. И тут следы начинают путаться. Эти люди в Азуа были, похоже, ***** - моя мать называла таких дикарями. Уже через месяц нянчанья несчастного младенца, мамаша этой семейки исчезла одним прекрасным днем с крошкой, а когда она вернулась, то ребенка с ней не было. Она сказала своим соседям, что ребенок умер. Некоторые ей поверили. Бели, все-таки, была болезненной. Самая маленькая негрита на всей планете. Фуку - третья часть. Но большинство сообразило, что она продала девочку какой-то другой семье. В те времена, как и сейчас, покупка и продажа детей были довольно обычным явлением.

И так действительно произошло. Словно с персонажем в одной из фантастических книг Оскара, сиротка (которая могла или не могла быть объектом сверхъестественной вендетты) была продана совсем чужим людям, жившим в местности За-Азуа. Вот так ее продали. Стала рабыней-служанкой, реставек. Жила анонимно среди беднеших людей Острова, не зная, кто были по-настоящему близкие люди, и таким, вот, образом, она надолго потерялась из виду [31].

31. Я жил в Санто Доминго лишь до девяти лет, и даже я видел подобных служанок, криад. Две такие жили неподалеку от нашего дома, и эти девочки были самыми покорными, самыми более всего работающими человеческими созданиями из всех, кого я тогда знал. Одна из них, Собейда, занималась приготовлением едой, чисткой, приносила воду и следила за двумя младенцами для семьи из восьми человек - а ей было лишь семь лет от роду! Она никогда не ходила в школу, и если бы не первая подружка моего брата, Йохана - брала ее к себе иногда - которая научила ее алфавиту, та не знала бы вообще ничего. Каждый год я приезжал из Штатов, и все было по-прежнему; тихая, трудолюбивая Собейда останавливалась от своих работ на секунду-другую, чтобы поговорить с моей абуэлой и моей матерью (и заодно посмотреть несколько минут телесериала) и потом опять вернуться к своим обязанностям. (Моя мать все время дариле ей немного денег; однажды она принесла ей платье, а ее "люди" одели это платье на следующий день.) Я пробовал заговаривать с ней, ну как же - мистер Общественный Активист, но она избегала меня и моих глупых вопросов. О чем вы двое можете разговаривать? спрашивала меня моя мать. Бедняжка даже не сможет написать свое имя. А когда ей стало пятнадцать лет, один идиот обрюхатил ее, и теперь, по рассказам моей матери, ее ребенок стал тоже работать на ту же семью - приносить воду матери.

ОЖОГ

Девочка появляется лишь в 1955 году. Шепотом в ухо Ла Инки.

Я считаю, мы должны рассказать очень ясно и очень честно о том, где была Ла Инка во время того периода времени, называемого нами Падением. Несмотря на то, что некоторые заявляют об ее нахождении в Пуэрто Рико во время Падения, Ла Инка на самом деле была в Бани, отдалившись от всей семьи, оплакивая уже три года смерть ее мужа. (Чтобы стало ясно всем сторонникам разных теорий: его смерть случилась до Падения, и он, абсолютно точно, не был его жертвой.) Те года оплакивания очень сильно ударили по ней; ее муж был лишь единственным человеком, кого она так любила, который когда-нибудь так любил ее, и они были женаты лишь несколько месяцев прежде, чем он ушел из жизни. Она потерялась в своей горести, и когда до нее дошел слух, что у ее родственника Абеларда возникли Большие Проблемы с Трухильо, Ла Инка, к ее несмываемому позору, не сделала ничего. Она все еще страдала от своей внутренней боли. Что она могла сделать? Когда пришли новости о смерти Сокорро и о расселении ее дочерей, она все так же, к ее бесконечному стыду, не сделала ничего. Пусть остальные родственники позаботятся. Пока она не услышала о том, что и Джаки и Астрид умерли, и тогда она, наконец, вытащила себя из тины горечи, чтобы понять - мертв ее муж или не мертв, оплакивать его или не оплакивать - она не выполнила никаких обязательств перед своим двоюродным братом, который был всегда очень добр к ней, и который поддержал выбор ее мужа в то время, как все отвернулись от нее. Это открытие ужаснуло и потрясло Ла Инку. Она привела себя в порядок и пустилась в поиски Третьей и Последней Дочери - но когда она нашла ту семью в За-Азуа, которая купила девочку, они показали ей маленькую могилку, и тем все закончилось. У нее были огромные подозрения по поводу этой ужасной семьи, о судьбе девочки, но поскольку она не была ни провидчицей ни криминалистом, то ничего более она сделать не смогла. Она должна была смириться с фактом исчезновения девочки, который, частично, был ее виной. Одна хорошая вещь - в стыде и чувстве вины: они помогли ей очнуться одним прекрасным утром. Она вернулась в жизнь. Открыла несколько кондитерских магазинчиков-пекарен. Погрузилась в работу. Иногда к ней приходили сны о маленькой негрите - последняя крошка ее пропавшего родственника. Привет, тетя, говорила девочка в снах, и Ла Инка просыпалась от тугого узла в ее груди.

И потом наступил 1955 год. Год Благодетеля. Магазинчики Ла Инки пыхтели на всех парах, она стала узнаваемой особой в своем городе, когда в один прекрасный день до нее дошла поразительная история. Рассказывали, что маленькая крестьянская девочка, жившая в За-Азуа, попыталась пойти в школу, построенную Трухильято, но ее родители, которые не были ее родителями, не захотели пустить ее туда. Девочка, при этом, оказалась очень упрямой, и родители, которые не были родителями, ужасно разозлились, когда девочка стала пропускать свою работу, чтобы приходить на уроки, и во время ругани бедная девочка получила ожог; отец, который не был ее отцом, плеснул кипящим маслом на ее оголенную спину. Ожог едва не убил ее. (В Санто Доминго хорошие новости летят, как гром, а плохие новости - как молния.) И самая поразительная часть истории? По слухам, эта обожженная девочка была родственницей Ла Инки?

Как это было возможно? потребовала объяснения Ла Инка.

Помните Вашего родственника, который был доктором в Ла Вега? Который попал в тюрьму за то, что сказал Плохую Вещь о Трухильо? И один человек, который знает другого человека, который знает еще одного, сказал, что эта маленькая девочка - дочка того родственника!

Два дня она никак не могла поверить в это. Люди вечно распускают всяческие слухи в Санто Доминго. Не могла поверить в то, что девочка выжила и жила в За-Азуа [32]! Две ночи она не могла заснуть, пришлось полечиться ромом, и, наконец, после снов о мертвом муже, успокаивающих ее сознание, Ла Инка попросила ее соседа и тестовзбивателя номер один Карлоса Мойя (даже в день своей свадьбы он замесил ей тесто) отвезти ее туда, где должна была жить девочка. Если она дочь моего двоюродного брата, я узнаю это, как увижу ее, возвестила Ла Инка. Двадцать четыре часа спустя она вернулась с невозможно высокой, с невозможно худющей полумертвой Белисией в руках, и Ла Инка была настроена очень плохо и против места, где жила девочка, и против обитателей тех мест. Эти дикари не только сожгли девочку, они продолжили наказание тем, что поместили ее в курятник на ночь! Сначала они не захотели вытащить ее наружу. Она не может родственницей, она же - вся черная. Но Ла Инка настояла, подняла свой Голос на них, и когда появилась девочка из курятника, с трудом разгибающая обожженое тело, Ла Инка уставилась в ее буйные гневные глаза и увидела Абеларда и Сокорро, так же уставившихся на нее. Пусть черная кожа - это была она. Третья и Последняя Дочь. Казалось, потерянная, а сейчас - найденная.

Я - твоя семья, выдавила из себя Ла Инка. Я здесь, чтобы спасти тебя.

И тут, одним сердцебиением, шепотом, две жизни изменились. Ла Инка дала Бели комнату в доме, где ее муж отдыхал после обедов и вырезал фигуры из дерева. Выправила все бумаги, чтобы у девочки появилось имя, позвала докторов. Ожоги были невероятно страшными. (Сто десять очков минус здоровье, как минимум.) Пятно гниющей плоти от шеи до основания спины. Бомбовый кратер, шрам, как у выжившей ядерную атаку хибакуши. Как только она смогла надеть на себя одежду, Ла Инка нарядила девочку и сделала первую в ее жизни фотографию перед домом.

Вот она: Хипатия Белисия Кабрал, Третья и Последняя Дочь. Подозрительная, рассерженная, ухмыляющаяся, замкнутая, израненная, голодная крестьянка-девочка, но с выражением на лице и позой, которые кричали жирными готичными буквами: DEFIANT. ДЕРЗОСТЬ. Темнокожая, но явно родных кровей. Тут не было никаких сомнений. Уже выше Джаки. Глаза того же цвета, как у отца, о котором она ничего не знала.

32. Те, кто знают Остров, прекрасно понимают ландшафт, о котором я рассказываю. Это вам не та деревенская сторона, о которой рассказывают знакомые. Это - не декоративные рощи гуанабаны. За-Азуа - одно из самых беднейших мест в ДР; пустошь, похожая на пейзажи облученной радиацией мест из тех сценариев конец-мира, которые так любил Оскар - За-Азуа была Чужой землей, Бесплодной землей, Прóклятой Землей, Запретной Зоной, Сожженой землей, Салуса Секундус, Сети Альфа VI, Татуин. Даже обитатели тех мест могли легко сойти за выживших после некого холокоста. Бедняки - и с этими несчастными жила Бели - часто одевали тряпье, ходили босыми и жили в лачугах, похоже, сделанных из отбросов прошлого. Если бы вы сбросили к ним Астронавта Тэйлора, то он бы пал на колени, вопя, Вы все-таки сделали это! (Нет, Чарлтон Хестон, это не Конец Мира, это просто За-Азуа.) Единственными - не-колючее, не-насекомое, не-ящерица - живыми формами были шахтеры алюминиевых рудников и пресловутые козы (те, которые скачут по Гималаям и срут на испанский флаг).

За-Азуа была на самом деле пустошью. Моя мама, современная версия Белисии, провела рекордные пятнадцать лет в За-Азуа. И хотя ее детство было гораздо лучше, чем у Бели, она все равно рассказывает о тех местах в пятидесятые, как полных дыма, кровосмешения, кишечных паразитов, двенадцатилетних невест, и наказаниях кнутом. Семьи были, как в трущобах-гетто Глазго, огромными, потому что, рассказывала она, нечем было заняться по вечерам, и детская смертность была такой огромной, а нищета - настолько явной, что требовалось огромное количество жизненных сил, чтобы продолжить свой род. На детей, которых миновало касание Смерти, смотрели косо. (Моя мать выжила после острой ревматической лихорадки, унесшей жизнь ее любимой двоюродной сестры; когда она очнулась и начала отходить от болезни, мои бабули-дедули уже купили гроб на нее.)

НЕЗАБУДКА-НЕ-ЗАБУДЬ

О тех девяти годах (и об Ожоге) Бели не рассказывала никому. Похоже, что вскоре после того, как закончились ее дни в За-Азуа, как только она приехала в Бани, вся та глава ее жизни погрузилась в контейнеры - в таких же правительство хранит радиоактивные отходы, тройная закупорка лазером и содержать в темноте - самых укромных уголков ее души. Много станет понятно о Бели, если она за сорок лет не промолвила ни одного слова о том периоде ее жизни: ни Ла Инке, ни ее друзьям, ни ее любовникам, ни слова Гангстеру, ни ее мужу. И уж, конечно, ни слова своим детям - Лоле и Оскару. Сорок лет. Все немногое о жизни Бели в Азуа стало известно только со слов Ла Инки, только то, что она услышала в тот день, когда спасла ее от так называемых родителей. Даже в наше время Ла Инка редко говорит об этом больше, чем Почти доконали ее.

На самом деле, уверен я, исключая несколько ключевых моментов, Бели просто никогда не вспоминала о той жизни. Напустила на себя амнезию, которая была так популярна на Острове - пятьдесят процентов отрицания, пятьдесят процентов нежелательных галлюцинаций. И вылепила себя - новую.

ПОКОЙ СВЯТИЛИЩА

Но довольно. Что важно - это то, что в Бани, в доме Ла Инки, Белисия Кабрал обрела Святилище, свое убежище. А в Ла Инке - мать, которой у нее не было. Научила ее читать, писать, одеваться, есть, вести себя нормально. Провела ее по школе Ла Инки со скоростью пули; она была женщиной с цивилизаторской миссией, женщиной, чью энергию подпитывали огромные запасы чувства вины, предательства и потери. А Бели, несмотря на все пережитое ею (или часть того), была очень способной ученицей. Внимала всей учебе у Ла Инки, как мангуст, глядя на курицу. К концу первого года пребывания в Святилище у Бели начала исчезать неотесанность; она еще могла ругнуться, еще бывала буйной, движения - иногда слишком агрессивными и беспардонными, в глазах появлялся беспощадный блеск ястреба, но у нее уже появились осанка и речь (и наглость) респектабельной особы. А когда она одевала одежду с длинными рукавами, шрам был виден лишь на шее (разумеется, как часть огромной площади, но все же заметно меньше видимая под материей). Такой была девочка, уехавшая в США в 1962 году, и которую никогда не знали такой Оскар и Лола. Только Ла Инка видела Бели в самом ее начале, когда она спала в одежде и кричала посреди ночи, которая видела, как та сделал себя в более-лучшую-я с манерами викторианского стола и с отвращением к грязным и нищим.

Между ними, как вы можете себе представить, были очень странные отношения. Ла Инка никогда не настаивала на обсуждении жизни Бели в Азуа, никогда не вспоминала о том времени и об Ожоге. Она делала вид, что этого не существовало вообще (таким же образом она делала вид, что нет никаких лентяев в их окрестности, хотя, на самом деле, мимо них невозможно было пройти). Даже когда она натирала спину девочки кремом, каждое утро и каждую ночь, Ла Инка только говорила, Сядь-ка здесь, сеньорита. Это было молчание, отсутствие вопросов, что более всего понравилось Бели. (Если бы только она не позабыла слишком быстро те волны ощущений, пробегавшие по ее спине.) Вместо разговоров об Ожоге или За-Азуа, Ла Инка рассказывала Бели об ее потерянном, забытом прошлом, об ее отце - известном докторе, об ее матери - прекрасной медсестре, об ее сестрах Джаки и Астрид и о том изумительном замке в Сибао: Каса Атуэй.

Они не смогли бы стать лучшими друзьями - Бели слишком эмоциональная, Ла Инка слишком правильная - но Ла Инка дала Бели самый лучший подарок, который она оценит гораздо позже; однажды ночью Ла Инка принесла старую газету, указала на фотографию: Вот, сказала она, это твой отец и твоя мать. Вот, сказала она, кто ты есть.

В тот день они открыли свою медицинскую клинику: молодые, оба старались выглядеть серьезными.

Для Бели те месяцы были настоящими месяцами ее покоя, убежища, Святилища - миром сохранности, о котором она даже и не мечтала. У нее была одежда, у нее была еда, у нее было время, и Ла Инка никогда не кричала на нее. Ни за что не кричала, и не давала никому кричать на нее. До поступления в Эль Редентор Бели ходила в пыльную, полную мух, публичную школу с детьми моложе ее на три года, и не завела никаких подруг (она, в любом случае, и представить себе не могла такое), и впервые в ее жизни начала вспоминать свои сны. Раньше она не могла позволить себе сделать такое, поскольку сначала они были очень сильными, как ураганы. Сны разные - от полетов до потерявшейся, и даже сны об Ожоге, как лицо ее "отца" стало пустым в тот момент, когда он взялся за сковорду. В ее снах она никогда ничего не боялась. Лишь качала головой. Тебя же нет, говорила она себе. Больше нет.

Был один сон, который преследовал ее. Когда она шла одна по огромному пустому дому, крышу покрывала татуировка дождя. Чей дом был это? Она не знала. Только слышала в нем голоса детей.

К концу первого года учительница попросила ее подойти к доске и написать сегодняшнюю дату - привилегия лишь для самых "лучших" учеников. Она казалась гигантшей у доски, и дети называли ее про себя, как называли потом вслух: вариации - или Жженой Чернухой или Жженой Страшилой. Когда Бели села на свое место, учительница осмотрела ее каракули и сказала, Молодец, сеньорита Кабрал! Она никогда не забудет тот день, даже когда станет Королевой Диаспоры.

Молодец, сеньорита Кабрал!

Она никогда не забудет. Ей было девять лет и одиннадцать месяцев. Шла Эра Трухильо.