Да разве же я просил обращать на меня внимание, милостливый государь? Сто лет мне Вашего внимания не потребуется, я надеюсь.
И, кстати, про сто лет... лет сто назад эти "сочинения" скорее всего пользовались бы популярностью среди недоумков-двоечников и прыщавых институток - на ура бы шли. Весьма вероятно. Но в наш век, век компьютерный технологий, это сплошная нелепица, этот образ потеющего, пускающего слюни и поддрачивающего пиздострадальца, пытающегося словами передать то, что любой закомплексованый подросток может приобрести за пару баксов в великолепном компьютерном исполнении: обнаженную Ингрид, выливающую себе на плечи, грудь, живот пригоршни фосфоресцирующей влаги.
Пижон, сын пижона, и отец маленьких подрастающих пижонов... (с) О. Бендер
26.07.01 07:11:39 msk Игра
Сочинитель, озверев оттого, что после операции на коленке ему еще месяц нельзя играть в теннис, просматривает результаты игры с Сетевой Словесностью, обнаруживает, что та его снова обошла, но решает не сдаваться. (на недоумка КШ он внимания не обращает, ибо сказано: каким судом судите, таким и будете судимы).
26.07.01 03:09:32 msk КШ
Под юбкой Ингрид, вопреки ожиданию, оказались трусики, но такие просторные, что я без труда проник сквозь них к заветной щелке. --------------- Вначале я ошибочно подумал, что маэстро - тайный эротоман. Но теперь убедился, что он явный пиздострадалец.
25.07.01 22:11:00 msk Сочинитель
Продолжение совершенно правдивой дорожной истории
Ингрид
Остаток дня мы провели в тщетном ожидании помощи, благоразумно решив держаться близ места падения самолета – так нас быстрее найдут. Течения здесь, похоже, не было, и мы болтались, вернее крутились на месте, описывая окружность с радиусом в метров триста, вместе с оставшимся на поверхности багажом. Петр, так звали мужчину, был патологоанатомом, а затем переквалифицировался в зубопротезисты и круто поднялся в последние годы вместе с ценами на зубные протезы. Приобрел он даже дом в Испании – в Коста-Браво, и раз десять успел упомянуть об этом. Он оказался необычайно силен, поддул нашу лодку и без видимого труда раз десять нырял вниз в поисках загадочного напарника Ингрид. Его он так и не нашел, зато раздобыл в багажном отделении настоящее сокровище – связку больших авиационных камер, которые мы, вынув ниппели, надували силой легких до самого заката. Камеры эти весьма улучшили наше настроение, и я чувствовал, что теперь я с Петром почти на равных претендую в глазах Ингрид на роль спасителя. Впрочем, меня это мало занимало. О себе Ингрид почти ничего не рассказывала – только и было известно, что она летела в Миннесоту в гости к брату, которому удалось сбежать с советского торгового судна в Нью-Йорском порту и получить политическое убежище. Было это в смутном девяностом году, за год до распада СССР, но Ингрид все равно вышибли из Латвийского университета и она целый год не могла никуда устроиться. Теперь она работала оператором в рижском банке. Сооруженный нами плот был чудом конструкторской мысли, и с поправкой на обстоятельства мог бы соперничать с хейердаловским «Ра» и «Кон-Тики»: три пары камер с лодкой на них. Так сказать, двойная гарантия, что в ближайшее время мы не пойдем ко дну. Палубу мы настлали из распяленных чемоданов и разрезанных сумок, для чего пришлось оприходовать все, что еще плавало, а хозяйственный – «зачем добру пропадать?» – Петр не поленился поискать и на дне, возле хвоста самолета. Он же и принес нам сообщение, что хвост покоится на площадке, примерно, десять на пятнадцать метров, далее же зияет бездна. Вот уж, действительно, попадание... Уже в темноте мы устроили баню – благо в одном из чемоданов оказалось два куска прекрасного французского мыла. Каждый из нас совершал омовение на своем собственном краю плота, и хотя луна еще не взошла, воображение рисовало мне обнаженную Ингрид, выливающую себе на плечи, грудь, живот пригоршни фосфоресцирующей влаги. Ингрид спала в лодке – мы же с Петром – по бортам, как стражи, в спасательных жилетах, привязанных к камерам, чтобы не оказаться во сне за бортом. Было на удивление тепло, под нами, чуть покачивая плот, молчала вода, и все, произошедшее днем, казалось невероятным. Проснулся я среди ночи – высоко в небе стояла луна и от горизонта прямо до нашего плота по океану ткалась лунная дорожка. Высоко в небе летел самолет, неся в полной тишине свою лампадку. Я приподнялся на локте и увидел плечо Ингрид. На фоне мерцающего безмолвия ночи оно показалось мне хрупким и беззащитным. Я положил ей руку на плечо – оно не отозвалось. Ингрид спала. Мне хотелось ее разбудить, и я стал тихо бродить пальцами вдоль ее руки. Ингрид по-прежнему не отзывалась, и я не знал – спит ли она или уже вслушивается в мою ласку. После давешнего сна, в котором она уже была моей, так странно было возвращаться в никуда, в какое-то начало, когда земля была еще безвидна, и страждущий дух мой лишь носился над водой. Отсутствие ответа можно было понимать двояко, трояко – во всяком случае, не как полное и категорическое неприятие, и потому, осмелев, я стал гладить ее шею, маленькое ухо в крупинках морской соли, а затем маленькие упругие грудки, спрятанные под блузкой. Всегда предпочитал их большим: маленькие – они чутки, понятны, отзывчивы, они часть тела, дорогого тебе, а большие – тупы, тяжеловесны и самодостаточны, как дыни, среди которых ты долго бродишь руками, подкидываешь, мнешь и шлепаешь, не разумея, чего же тебе, собственно, надобно. Я чувствовал, как под моими пальцами напряглись соски, и сам напрягся и набряк – тяжко и недвусмысленно. Теперь уже было ясно, что Ингрид не спит, и ясно, почему не отвечает мне. Действительно, зачем будить нашего Петра – третьего, который лишний. Я осторожно приподнялся и увидел, что в лодочке уже образовалось для меня свободное место. Я аккуратно вписался в него и оказался тесно прижатым своими распаленными чреслами к нежным подростковым ягодицам, прикрытым чуть влажноватой тканью юбки. Все это так напоминало мой давешний сон, что я даже ущипнул себя. Впервые в жизни мне были готовы отдаться вот так – молча, без единого поощряющего знака. Впрочем, была в моем детстве девочка, которая, приходя в гости, без единого слова выставляла мне для невинных ласк свое милое личико. Воспоминание это зажгло меня каким-то новым утонченным сладострастием – я жил жизнью нормального самца, но не скажу, что ни разу не зашкаливал в своих эротических фантазиях. Под юбкой Ингрид, вопреки ожиданию, оказались трусики, но такие просторные, что я без труда проник сквозь них к заветной щелке. Она напоминала сливовое варенье, остывающее на газовой плите. Каждые пять минут я тихонько прибегал на кухню и погружал в кастрюльку палец, унося к своему письменному столу с раскрытой тетрадью и учебником русского языка для третьего класса два-три украденных спазма скользко-сладкого наслаждения. Видимо, я забрел в своем воображении дальше положенного, потому что когда оказался наконец в этой щелке, то почувствовал, что вот-вот взорвусь. Так оно и случилось – и мне пришлось прямо внутри, в собственном остром, пощипывающем соусе, сконфуженно дожидаться приступа очередного вдохновения. Второй раз получился продолжительней, но и тут мне не удалось увлечь за собой Ингрид, и я разрядился раньше, чем вывел ее на вершину. Только с третьего раза я оживил эту янтарную пчелку, стряхнувшую наконец с себя капельки расплавленной прибалтийской смолы и впившуюся в меня жгучим, алчным жалом. Ее оргазм поразил меня – он был долог и дробен и походил на расходящиеся по воде круги – один за другим, один за другим, когда на смену истаивающим из самого эпицентра рождались новые. И еще поразило – что она ни стоном, ни вздохом не нарушила заповедной тишины. Готовая разведчица, Мата Хари. Петр наш дрых, как пень. Мне тоже бешено захотелось спать и, из вежливости полежав рядом и огладив ее уже далеко не столь притягательные подробности, я перевалился через борт к себе и мгновенно заснул. На сей раз мне приснилось, что по моему голому телу быстро бегает какая-то маленькая птичка и тревожно чирикает, будто ища что-то. Я открыл глаза и уставился в небо. Его купол был в звездах. Откуда-то раздавался тоненький писклявый голосок, без устали повторявший: «Ай, ай, ай». Я удивленно повернул голову и увидел свешивающуюся надо мной ступню, которая со следующим «ай» взлетела в воздух и тут же снова опустилась, едва не расквасив мне пяткой нос. Никогда в жизни я не был удивлен более, чем в тот предрассветный час. Мою женщину имели прямо у меня на глазах, и как, как она при этом себя вела! Ни в натуре, ни в порнофильмах я не видел такого самозабвенного соития – и не участвовал в нем. Плот подо мной ходил ходуном, что, вместе с криками и стонами, и вздохами, и медвежьим рычанием, и упоенным чавканьем гениталий, могло разбудить и мертвого, но моим любовникам не было до этого никакого дела. Я для них просто не существовал. Я отполз на край плота, смахнув ненароком за борт пустую бутылку из-под «Распутина», почему-то оказавшуюся на моей стороне, и, совсем как мальчик, подглядывающий за сношающимися в кустах тетей и дядей, поднял голову. Мощные ягодицы Петра вздымались и опускались с неумолимостью судьбы, его широченная спина полностью скрывала от меня Ингрид и моему болезненно любопытствующему взору представлялись лишь разорванные фрагменты упоения молодой женщины – впивающиеся в жирные лопатки наманикюренные ноготки, да тонкие стволы ног, летающие туда-сюда, как ветви в бурю. Я отвязал свой фал – не путать с фаллосом – тихо, без плеска спустился в воду и поплыл... Можете себя представить мои поруганные чувства. Когда я вернулся, любовники спали, сплетясь в каком-то невозможном объятии. Ингрид лежала нагишом сверху в капкане двух огромных петровых лапищ, но ее аккуратная попка, освещенная лунным светом, включая неон Млечного пути, была свободна и гостеприимно оттопырена. Искушение было слишком велико и, не снимая спасательного жилета, единственного, что было на мне, я поплевал на свой мучительно восставший фаллос и осторожно ввел его в верхнюю дырочку, видимо, каштаново опаленную по краям. Судя по тому, как он легко проник внутрь, здесь меня явно опередили. Загорелые ягодицы Ингрид, отмеченные светлым треугольником отсутствующих трусиков, затрепетали – она подняла голову и обернулась, насколько ей позволяла мертвая хватка Петра. Губы ее изобразили слабую солидарную улыбку. Двумя пальцами – средним и безымянным – я подхватил эту прибалтийскую самочку снизу, слегка притопив их в ее утомленной растрепанной розе, которая меня больше не интересовала, и под удары в живо отзывающуюся упругую попку стал поигрывать указательным пальцем с клюквинкой клитора. Латышечку затрясло так, будто мы мчались на скутере, и едва я, подстегнутый этим сумасшедшим ритмом, вышел на финишную прямую, как она вдруг вырвалась вперед и унесла на груди розовую ленточку, стеная и спазматически биясь бедрами в обширный, как барабан, живот так и не проснувшегося Петра. Усталый и опустошенный я лег рядом и впал в забытье. (окончание следует)
25.07.01 19:28:27 msk Морская свинка как бихевиорическая модель
Морская свинка не держит одну мысль в уме, а другую за пазухой. Морская свинка не имеет страстей, а только естественные нужды. Морская свинка умеет молчать. Морской свинке чуждо раздвоение личности. Морская свинка лежит там, где ее положили. Морская свинка не принимает жизнь всерьез. Морская свинка не стремится к славе. Морская свинка не знает , что такое смерть. Морская свинка никогда не жалуется на отсутствие подруги (друга). Морская свинка никогда не смотрит на вас с укором, что бы вы ни сделали. Глаза морской свинки напоминают глаза Будды.
Убежавшая на волю морская свинка в лучшем случае доживает только до зимы.
25.07.01 17:54:58 msk ГРиФ
Сосед мой с пятого этажа - порядочная свинья. Но речь не о нем. У этой свиньи растет маленькая порося - шестилетняя девчушка с пухлыми щечками и огромными бантами в половину ее роста... Впрочем, собирался я и не про нее, а про другую. Так вот, этот большой свин придарил кареглазой свинке морского сородича. Дочка полчаса визжала от восторга а потом и думать про животное забыла. Сосед же - не будь дураком - решил проявить заботу и поместить новоявленного члена семейства в родную стихию. Набрав до краев ванну, он запустил свинку в рукотворное море и был просто ошарашен тем, что неблагодарная скотина не ныряет и резвится, а, напротив, пускает пузыри и некрасиво сучит лапами. Пару минут он наблюдал за процессом с инквизиторским спокойствием, а затем сжалился. Выловил и даже банным полотенцем обтер. А то уж больно убогой выглядела мокрая тварь. Правда, сначала для порядка повозмущался, мол, обманули, не морскую подсунули. Остыв, решил, что ехать обратно в зоомагазин, ругаться, требовать замены и прочая - себе дороже. Плюнул было уже. Но назавтра, вспомнив армейский принцип про "не хочешь - научим", взял неправильную сухопутную свинку и поволок в ванную комнату. Зверек околел на пороге. Его сердечко от страха разорвалось в клочья и высыпалось на кафель катышками ненавязчивой полусухой консистенции. Что ж. Рожденный ползать...
Сейчас у соседа живет белая крыса, которой он подкрасил белилами кончик хвоста. Раньше там было заметно серой пятнышко. Эта крыса ходит по квартире на задних лапах. В передних, помимо редкого кусочка сыра, уже может удержать шарик от пинг-понга. Скоро будет носить хозяину тапочки. Сосед на прошлой неделе приступил к тренировкам.
25.07.01 17:44:49 msk Просто судья
Если вы решили развестись с морской свинкой, помните, что согласно нашему законодательству вы не обязаны платить ей алименты. Просто решается и жилищная проблема — вы можете подарить аквариум с морской свинкой детям своего друга, или просто снова перенести его из спальни на кухню. В разводе морские свинки быстро забывают о жизни в супружестве, и их поведение практически экзистенцируется по моделям добрачного периода. Морские свинки не обладают устойчивой памятью на лица, поэтому высока вероятность, что при вашем появлении кухне, они примут вас за новое лицо. При этом однако полезно учитывать следующее: Не включайте музыку, которую вы слушали, когда были вдвоем. Не используйте ту же туалетную воду, что и в медовый месяц. Старайтесь, чтобы запах приготавливаемой вами пищи был другим, чем прежде (для этого достаточно применить иные специи). Все эти меры будут нелишни, так как морская свинка имеет высокоразвитые обоняние и слух и при напоминании об утраченных иллюзиях может захандрить.
25.07.01 17:06:58 msk Судья на вышке
Если вы решили сыграть с морской свинкой партию в теннис из трех сетов, то помните, что:
Морская свинка в первом сете выглядит свежее, чем в третьем. Морская свинка предпочитает игру на задней линии, обладая сильным крученым ударом справа. Остерегайтесь ее выходов к сетке, стараясь выиграть очко косым обводящим ударом под ее слабую левую руку. Удар слева у морской свинки гораздо слабее удара справа, так как ей не хватает длины рук для двуручника. Зарвавшуюся морскую свинку можно также обвести крученой свечой, поскольку ваш противник, как правило, не умеет пятиться. Чтобы сбить дыхание морской свинки, навяжите ей рваный ритм игры. Помните, что морская свинка не склонна к импровизации и с трудом отказывается от привычной ей тактики. Поскольку в перерыве между геймами морская свинка не принимает воду, есть надежда, что ее организм будет обезвожен раньше вашего. Морским свинкам свойственно то и дело ломать ракетку и оспаривать решение судьи на вышке — не обращайте на это внимание. Так вам будет легче мобилизовать нервную систему на победу.
25.07.01 16:31:18 msk Морской свин
Если вы решили жениться на морской свинке, можно больше не думать о завтрашнем дне. Если вам хочется стать главой большого семейства, женитесь на морской свинке. Если кто-то вам скажет, что морская свинка вам не пара, плюйте такому в глаза — он вам просто завидует. Морской свинке не нужно покупать свадебное платье. Свадебное путешествие с морской свинкой обойдется вам вдвое дешевле. Имея в женах морскую свинку, вы можете рассчитывать на гражданство в одной из стран латино-американского континента. Живя с морской свинкой, можно, при большом желании, стать на нее похожим.
25.07.01 16:03:52 msk Мэн Як
Посрамление морской свинки
Морская свинка пахнет, если три дня не убирать за нею. Если морскую свинку не кормить, она ревизует те продукты, от которых ее организм уже избавился. Морской свинке нельзя доверять ваше имущество — она может на него наложить. Морская свинка труслива — крупно дрожит, если ее подкидывать под потолок. Если дразнить пальцем морскую свинку, выманивая ее из домика, она может пребольно укусить. Вид выскакивающей из укрытия морской свинки страшен. В отличие от нас, морская свинка не выносит водные ванны. Ваше появление на кухне морская свинка воспринимают в контексте своего чревоугодия. Если у вас в руке какой-нибудь овощ или фрукт, морская свинка начинает кричать, будто впервые его увидела. Жизнь морской свинки проходит между едой и сном. У морских свинок длинные когти, от которых на вашей коже остаются царапины. Никогда не знаешь, чего ждать от морской свинки, если ее ущипнуть за зад. Морские свинки ниже поясницы столь же эрогенны, сколь и женщины. Морские свинки неподобающе размножаются. Если морскую свинку долго не кормить, она звереет. Морская свинка не знает, зачем она живет. Морская свинка не помнит, что три дня назад вы ее уже кормили. Взятая на руки, морская свинка норовит куда-нибудь в вас же спрятаться . Морская свинка во всех вариантах ваших взаимоотношений испытывает к вам устойчивое и глубокое недоверие. Морская свинка андрогинна —без предварительного осмотра, вы ни за что не догадаетесь, с кем имеете дело. Морская свинка рождает у вас комплекс вины и неполноценности. Морская свинка ничего хорошего о вас не думает. Морская свинка знает вам цену. Морская свинка — постоянный упрек вашему образу мыслей. Морская свинка — ваша вечная головная боль.
Морская свинка не знает, что она морская свинка, потому не протестует против несправедливого миропорядка. Если вы спросите у морской свинки: Тебе себя не жалко? – скорее всего, вас не поймут. Морская свинка убеждена, что выживание вида несовместимо с идеей прогресса. Все мы несем свой крест, но морская свинка – больше других. Мы в ответе за наших меньших братьев, потому что они старше нас. Морская свинка никогда не теряет достоинства, потому что не знает, что его можно потерять. Морская свинка всецело зависит от нас, поэтому нам следует много над собой работать. Морская свинка хотела бы надеяться, что в старости ее не выбросят на помойку. Морская свинка согласна прожить всю жизнь в одиночестве и без любви. Жизнь — дороже.
25.07.01 12:50:22 msk Матвей
Морская свинка о чем молчит, о том и думает. Морская свинка чешет ухо задней ногой со скоростью вдохновения. Морская свинка не помнит зла. Как, впрочем, и добра. В экстремальной ситуации морская свинка прыгает выше собственной головы. У морской свинки красивые глаза — в них отражается мир. Морская свинка никогда не скажет: “cogito ergo sum”, потому что не знает латыни. Морская свинка существует, потому что может позволить себе роскошь не мыслить. Морская свинка любит ласку, но не умеет ответить взаимностью. Морская свинка убеждена, что мир – это наше о нем представление. Морская свинка обнаруживает свою половую принадлежность только рядом с противоположным полом. Морская свинка друг и товарищ, если у вас больше никого нет. Морская свинка не помнит, что ее родина – Латинская Америка. Неизвестно, какого вероисповедания морская свинка, но ее моральные качества вызывают зависть.
25.07.01 12:11:53 msk Сочинитель
Апология морской свинки
Морская свинка никогда не говорит “нет”. Морская свинка никогда не говорит «да». Морская свинка никогда не скажет вам «спасибо», зато никуда и не пошлет. Морская свинка всегда корректна и отправляет естественные надобности на собственной территории. Морская свинка нечестолюбива, и живет в любом предоставленном ей для этого помещении. Всю жизнь морская свинка носит один и тот же наряд. Морская свинка скорее нейтральна, чем миролюбива, и нападает, только защищая собственный домик. Укус ее не смертелен, но болезнен. Морская свинка травоядна, но иногда пробует на зуб и пластмассу. В постоянных заботах о том, чтобы ее укус не стал смертельным, морская свинка добровольно стачивает резцы – для этого годится дерево, мел, кирпич, русский менталитет, последний законодательный акт Думы, программа реформ жилищно-коммунального хозяйства России. Морская свинка бывает мужского и женского пола, но вас это не колышет. Когда вы открываете холодильник, морская свинка подает голос. Голос у нее мелодичный, и напоминает любовное воркование вашей подруги (друга), записанное на магнитофонную ленту и пущенное со скоростью перемотки. Морская свинка никогда не пьет. Жидкость она получает из пищи (трава, цветы, огурцы, помидоры, капуста, сельдерей, петрушка, кинза, арника, желтофиоль рода хейрантус, аспарагус семейства лилейных, индигофера семейства бобовых, араукария семейства араукариевых). Морская свинка по преимуществу живет в неволе, там же невольно и размножается. Морская свинка ненавидит свободу, не без оснований считая ее осознанной необходимостью. Выпущенная за пределы своей постоянной обители, морская свинка цепенеет и сидит неподвижно, переставая чесаться и подавать голос. Впрочем, она может насыпать катышков ненавязчивой полусухой консистенции — пищевая влага, как уже намекалось выше, морской свинкой полностью усваивается. Чтобы морская свинка, всю жизнь живущая взаперти, не утрачивала прыткости, присущей ее вольным предкам, ее рекомендуется тренировать. Морскую свинку трудно заставить бегать в неволе, — для этого вам придется инициировать ее ударами легкого воздушного шарика, подкидывать на батуте (морская свинка, как кошка, всегда приземляется на четыре лапы), заставлять бороться с наклонной плоскостью. По наклонной плоскости морская свинка всегда движется только вверх. Движение вниз для нее равносильно потере собственного «я». Получая удары воздушным шариком, морская свинка не принимает их за удары судьбы и кару Господню, а бесконтрольно похрюкивает, что и без всякого ускорения похоже на любовное воркование вашей подруги (друга). Морская свинка чистоплотна, если раз в три дня менять ей древесные опилки. Морская свинки не приручается, несмотря на дружелюбие и корректность. Морская свинка не знает, кто вы такой, и не лезет в душу с вопросами. Морская свинка может жить в полном одиночестве, не считая это схимой и актом духовного подвижничества. Ни к морю, ни к свиньям морская свинка не имеет никакого отношения. Памятника морской свинке не существует, хотя количество морских свинок, принесенных в жертву медицине, физиологии, химии, фармакологии и пр. наукам и дисциплинам на порядки превышает количество собак, использованных для той же цели.
(приглашаю продолжить)-
25.07.01 10:14:20 msk Сочинитель
Продолжение правдивой дорожной истории
Ингрид
Вот такой сон. Хотите верьте – хотите нет. Проснулся я от криков. Все, кто был в салоне, прильнули к окнам с левой стороны. Я тоже глянул и похолодел от ужаса: один из двух двигателей, подвешенных на левом крыле, был объят пламенем. Самолет резко встряхивало и казалось, что двигатели вот-вот оторвутся. В динамиках салона раздался голос командира корабля. Он велел нам пристегнуться и соблюдать спокойствие, – самолет идет на вынужденную посадку. «Интересно: куда?» – подумал я, ведь мы уже два часа как летели над океаном. Я попытался вспомнить: есть ли на трассе нашего полета какие-нибудь острова, но не вспомнил. А если даже и есть, то наверняка без бетонных взлетно-посадочных полос, которые могли бы принять наш огромный аэробус. Вот и все, подумал я. Люди умирают по-разному – одни от пули, другие от болезни, третьи от старости. Я надеялся оказаться среди третьих и умереть во сне. Тогда бы я так никогда и не узнал, что умер. Я же умру – как четвертые – в катастрофе, и не какой-нибудь мгновенной дорожной, а – медленной и страшной, падая с высоты десять тысяч метров. Тем временем стюардессы пробежали обратно. На них были красные спасательные жилеты. Значит, мы будем садиться на воду. Только два часа назад нам демонстрировали, как застегивать и надувать их. Никто не смотрел и не слушал. Хорошо, что лето, подумал я, вода должна быть теплой. Если бы только удалось приводниться. Слева от меня, закрыв глаза и откинув голову, сидела молодая женщина, скорее даже девушка, блондинка, в строгом деловом костюме. Она судорожно стискивала ручки кресла. – Наденьте жилет! – сказал я. Она открыла глаза, и я понял, что она меня не слышит. Я выдернул из-под ее кресла жилет, но она покачала головой: – Все равно это конец. – А если нет? – сказал я, хотя думал так же, как и она. Если мы даже и приводнимся благополучно, то только отдалим смерть на какое-то время. Чтобы нам спастись, следовало совпасть десятку разных «если». Так в жизни не бывает. И все-таки девушка успела надеть жилет и надуть его. А я, не знаю зачем, успел спросить, как ее зовут. Ответа ее я не услышал. А может, его и не было. Последовал страшный толчок, все загрохотало, и на меня обрушился водопад. Я не думал, что это произойдет так скоро. Салон тут же наполнился водой, меня прижало лицом к окошку, как к иллюминатору подводного аппарата – за ним ничего не было, только стремительно проносились пузыри. Тонем, подумал я, и это было так странно, потому что еще секунду назад мы падали. Вода была светлой – значит до поверхности еще недалеко. В это последнее мгновение, отделяющее жизнь от смерти, я вдруг увидел над собой большую рваную дыру, откуда, быстро убывая, струился свет дня, и, расстегнув ремень безопасности, тащивший меня во тьму небытия, я из последних сил оттолкнулся ногами от кресла. Видимо, в этот момент я и потерял сознание, потому что не помню, как оказался на поверхности. Меня выбросил наверх надутый жилет. Будь я мертв, он поступил бы точно так же. Наверху не было никого, только поодаль горела вода, то есть, авиационное горючее, и плавали какие-то тряпки да пустая банка из-под пепси-колы, вскоре затонувшая. Пока она плавала, я еще сохранял присутствие духа, а потом я закричал. Потому что не хотел умирать. Потому что мне было страшно. Потому что подо мной все дальше и дальше во тьму опускался дюралюминиевый гроб, заточивший в себе почти триста пассажиров, и экипаж со стюардессами и молодую женщину, имя которой я так и не узнал. Я кричал, пока не осознал, что это глупо. Потому что кричат, рассчитывая быть услышанными. Меня же могли услышать только рыбы да птицы. Хотя я не видел ни тех, ни других. Правда, еще можно кричать от боли. Правая рука у меня действительно кровоточила, но боли я не чувствовал. Морская вода обезболивает, тем более океанская. Что же мне было делать? Плыть? Но куда? По солнцу я мог определить, где запад, но до западного побережья еще дальше, чем до восточного, которое я покинул. На целый час дальше, если считать, что от ирландского аэропорта Шеннон до канадского Гандер на острове Ньюфаундленд пять часов лету. Интересно, за какое время пловец доберется до Ньюфаундленда? До Нью-Йорка? За год-другой? Кажется, я схожу с ума. Что-то слишком быстро. Психологи утверждают, что страх – первая причина гибели попавших в кораблекрушение. Есть ли надежда? Мои японские часы – непроницаемые, непробиваемые «Касио» – показывали без пяти полдень. Через несколько часов сюда должны прилететь спасатели. С аэробуса наверняка до последнего момента передавали координаты. Может, сюда уже спешит какой-нибудь оказавшийся поблизости авианосец – американский, французский, английский. На нем штурмовики, вертолеты. Сначала они пошлют сверхзвуковой штурмовик, этот через полчаса будет здесь. Только как меня заметят? Вот если бы ночью – на ночное время в жилете есть лампочка. Надо только дернуть вот за этот шнурок. Оказывается, я все-таки запомнил инструкции. Значит, надо продержаться день и ночь. Вода теплая, градусов двадцать пять – это наверное, Гольфстрим, теплое течение, берущее свое начало в учебнике географии для седьмого класса. Подзадержись я здесь и меня потихоньку будет нести на Север, так что через год я прямиком попаду в Балтийском море, в Финский залив. Интересно, что от меня останется через год. Одна лампочка. Кажется, я изволю шутить. Это хороший признак. Бояться мне действительно нечего. Меня или спасут, или не спасут. Сам я ничего сделать не могу – остается только ждать. И тут я почувствовал, что снизу в меня лениво уперлось что-то большое и твердое. Акула!– прошило меня от головы до пят электрическим разрядом. Я отчаянно лягнулся – и большое и твердое исчезло. Сыта, – с ужасом подумал я, – теми, кто там, внизу. Но тут же из под воды неумолимо возник передо мной ее черный лоснящийся бок. Я завопил предсмертным воплем, заколотил по воде всеми конечностями, одновременно удивляясь тому, что рыбине нет до меня никакого дела, и только в следующий момент я понял, что это ни что иное как чемодан. Вот и еще один, желтый, выглянул из воды, будто подставив солнцу свое брюхо. Вокруг меня тут и там всплывало содержимое багажного отделения. Значит, подумал я, самолет уже на дне. Глубоко ли? Может, еще кто-то жив и спасательный жилет вытолкнет его на поверхность. Нет. Поздно. Прошло минут десять. Даже опытный ныряльщик столько под водой не продержится. Все кончено. Я один. Океан был спокоен. Он замер, как будто затаив дыхание при виде этой катастрофы. По небу плыли легкие облачка. В детстве мне казалось, что на них можно сидеть и кататься. Так меня обманули разные дворцово-музейные потолки – с небесами, в которых веселились толпы дядь и теть вкупе со своими младенцами. Чемоданы покачивались вокруг меня, как стадо отдыхающих тюленей. Хотя я никогда не плавал с тюленями. Когда барахло намокнет, оно пойдет ко дну. В данной ситуации меня могла интересовать только еда. Но еду не кладут в чемодан, сдаваемый в багажное отделение. Еда – это ручная кладь. Впрочем... Я вдруг подумал, что что-нибудь полезное я там смогу найти. Я не знал – что, может быть, складной нож, веревку или бутылку спиртного. Я читал, что хорошо проспиртованные кораблекрушенцы дольше держались в холодной воде. Плавать в надутом жилете было не очень-то легко, а открывать чемоданы – и того труднее. Почти все они были закрыты на ключ – так что мне оказалось доступным лишь содержимое нескольких сумок на молниях. В первой же из них оказался нож, правда, не складной – скорее сувенирный кинжал в кожаных ножнах. Странно, но он мне добавил уверенности, хотя никто на меня, кажется, не собирался нападать. Веревки так и не нашлось, зато попалась новая льняная простыня и я ее тоже присвоил, хотя не очень понимал, зачем. В одной из сумок меня ждала литровая бутылка немецкой водки «Распутин». Но с этими приобретениями я стал хуже держаться на воде – весу они не добавили, зато заметно ограничили маневренность. Я привязал к поясу полиэтиленовый пакет, куда запихнул свои трофеи. Больше мне лазать по сумкам не хотелось – что нужно болтающемуся на поверхности океана в двух тысячах миль от берега? Это вопрос. К тому же, прикасаясь к чужим вещам, я чувствовал себя виноватым перед теми, кто навсегда остался там, внизу подо мной. Мой собственный багаж мне так и не попался. Охотясь за чемоданами, я испытывал странное чувство, будто все это со мной уже было однажды. И что в продолжении я останусь жив… Бьюсь об заклад, что он сам ко мне приплыл – тот парусиновый рюкзак. Сначала я оттолкнул его, но он снова подплыл, будто настаивал, чтобы я заглянул. Так могло плавать только то, что абсолютно не нужно. Но я ошибался – это была самая нужная мне сейчас вещь на свете. У меня была такая в юности – подарок мужа моей тетки, летчика-испытателя: надувная оранжевая лодка из какой-то легкой синтетики. Эта было лимонно-желтая, как теннисный мяч. Я вытянул ее из рюкзака, сразу догадавшись, что это, и ликованью моему не было предела. Теперь я наверняка спасен. Надо ее только надуть. Надувал я долго, да так, что не раз темнело в глазах и кружилась голова. Постепенно моя лодочка приобрела подобающую форму, но ее надутым бортам явно не хватало упругости, а моим легким – силы. Тут без насоса-лягушки не обойтись. Потерпев несколько неудач, я наконец с большим трудом перевалился в нее, переломив борта. Две глубокие складки отделяли корму от носа лодки и я подумал, что при сильной качке, материя посредине быстро перетрется. И тут я вспомнил про свою простыню. Вот зачем она мне! Я перекинул простыню поперек лодки, пропустив под днищем, крепко стянул концы наверху и завязал их узлом. В бортах явно прибыло упругости, а у меня появилась страховочная перегородка. Все, теперь можно и выпить. А затем поискать съестное. Но пить я не стал. Во-первых, я был уже не в воде и переохлаждение мне не грозило, а во-вторых, я вспомнил, что алкоголь сушит клетки, отнимает у организма влагу, а сколько мне придется продержаться до подхода помощи – одному богу известно. Без пресной воды я обойдусь дня два, не больше. Я снял с себя то, во что превратился мой костюм, и повесил его на стянутую узлом простыню. Надо, чтобы к ночи он просох. Тьфу, ты! Почему это я готовлюсь к долгому испытанию? Ведь, здраво рассуждая, меня должны обнаружить через часа два, не позже. Спасательный жилет я надел на мокрую рубашку и скорчился на дне лодки. Солнце стояло в зените. Припекало. Да, как насчет еды? Опять плавать среди чемоданов? Но они вскоре утонут – кажется, их и так поубавилось. Надо поторопиться. С лодки поиски мои оказались много успешнее. В одном из взрезанных мною чемоданов оказалась целая жестяная коробка шоколадных конфет, так плотно запечатанная в целлофан, что могла бы самостоятельно плавать по морю-океану безо всякого вреда для своего содержимого. Еще я обнаружил крекеры – вернее, то что от них осталось – испорченную морской водой кашицу в полиэтиленовом пакете. Поразмыслив, я решил, что и она сгодится, если только ее просушить. Вот и все. В кармане моих брюк оказался носовой платок, я завязал каждый угол узелком и натянул на голову. Теперь мне не грозят ни ожоги, ни солнечный удар. Прошло уже полтора часа, как я заново родился на свет. Я снова скорчился на дне лодки, вскрыл коробку с шоколадом и съел две шоколадины. Праздник сердца. Солнце, море, шоколад. Это напоминало отдых в Крыму, или где-нибудь на Менорке, куда меня однажды занесло. Сейчас на катере приплывут за мной друзья. Лодку нежно покачивает. Баю-баюшки-баю. Не ложися на краю. Это детство. Это сон. Я проснусь в своей постели. Что-то коснулась меня под днищем лодки. Еще один чемодан? Я опустил руки за борт и сделал несколько гребков. За кормой что-то плавало. Я развернул лодку. Это была женщина. Лицом вниз. Ее светлые волосы шевелились по поверхности воды как водоросли. Руки раскинуты в стороны. На ней был спасательный жилет. Слишком поздно он ее спас. Я ухватил ее за волосы и поднял из воды лицо. Это была моя недавняя соседка. Глаза ее были закрыты. Из уха тонкой струйкой набегала кровь. Этого не может быть, подумал я. Она пробыла два часа под водой. И вдруг глаза открылись и уставились на меня. Я вздрогнул от макушки до пяток – будто за воротник сунули кусок сухого льда. Судорога глазных мышц, объяснил я себе. Возможно, это бывает у покойников, при смене температуры. И тут я услышал стон. Живой стон живого человека. Руки поднялись из воды и протянулись ко мне. – Это вы, – сказала женщина. – Там, внизу... – и она снова потеряла сознание. Ухватив за жилет, я подтянул ее к своей лодчонке. Поднять ее у меня не было сил. Я держал ее, ожидая, пока она очнется, и не верил происходящему. Что там внизу? Километр глубины. Но на такой глубине расплющивает даже подводные лодки из титана. Откуда она взялась, моя соседка? Я был счастлив, что теперь я не один, однако разум отказывался мне служить. Ни одно мало-мальски приемлемое объяснение в голову мне не приходило. Нет, одно все-таки было. Она вынырнула вслед за мной. Просто я не заметил. Она была далеко, а потом течением ее принесло ко мне. И это я сам чуть ее не утопил. Плечо под моей рукой вздрогнуло – женщина снова ожила. – Неужели это вы, – повторила она, видимо, не помня, что была без сознания. – Я не знал, что вы тоже спаслись, – сказал я.– Я тут барахтаюсь два часа. Я думал, что больше никого нет. А вы, оказывается, были где-то рядом. – Нет, – покачала она головой. – Я была там, внизу. Он меня утопил. Он думает, что я утонула. – Кто? – Человек. Пассажир. Я его не знаю. Мы там вместе были. А потом стало трудно дышать. Он сказал, что один из нас должен умереть, потому что воздуху мало. Он сказал, что у него дети и жена. И что поэтому я... – Что? Как это? Где вы были? – В самолете. Там внизу самолет. Обломок. В нем образовалась воздушная подушка. Наверно так. Там было совсем темно. Но над головой было сухо. Мы держались за стенки. Я не знала, как же мне умереть. Это очень трудно – самой умереть. Я сказала, что попробую. Потому что у меня не было детей. Я сразу согласилась, потому что боялась, что он станет меня душить. Я просто ушла с головой в воду. И он не дал мне вернуться – пинал ногами, но на мне был спасательный жилет... Я про него совсем забыла. А потом я поняла, что меня несет к поверхности. У нее был легкий, скорее всего прибалтийский акцент. – Это невозможно, – сказал я. – Там страшная глубина. – Нет, – сказала она. – Мне показалось, что метров пятнадцать, не больше. Хотя раньше я никогда не ныряла больше, чем на пять-шесть. Господи, кровь! – только теперь она увидела, что плечо у нее в крови. – Это ничего, – сказал я.– Это уши. Из-за глубины. Должно пройти. Так, значит, здесь какая-то отмель? – Скорее всего. – Я должен посмотреть, – сделал я движение, будто собираясь немедленно нырнуть. – Нет, – сказала она. – Это слишком глубоко. Я не хочу оставаться одна. – Во всяком случае, залезайте. Надо вас растереть водкой, – и я победно продемонстрировал «Распутина». Лодочка нас держала. Развязав узел простыни, можно было с грехом пополам уместиться вдвоем. – Как вас все же зовут? Я тогда не расслышал. – Ингрид. – Ингрид? – вздрогнул я и сразу все вспомнил – чемоданы в воде, женщину, платье, то, что между нами было, и чем это кончилось. Значит, это был не сон? То есть не совсем сон, а нечто вещее… Поверить в такое было невозможно. И все же, все же… Господи, что нас ждет? – Нормальное латышское имя, – с тревогой посмотрев на меня, сказала она. – А что? – Так вы латышка! – радостно воскликнул я, словно смертельно устал от русских девушек. – Я знал одну Ингрид. Вернее, она мне приснилась. Впрочем, это неважно. Раздевайтесь. – Что-что? – Раздевайтесь. Надо вас растереть. – Можно я сама? – Можно, но не нужно. Проблемами пола мы займемся, когда нас спасут. – Думаете, спасут? – Не думаю, а знаю. Похоже, я несколько бравировал своей невозмутимой деловитостью. Ингрид была слишком хороша, чтобы не залюбоваться ею. Тонкие запястья и щиколотки, маленькие аккуратные ягодицы и молодые грудки – сразу весь набор достоинств, столь ценимых мной в женщине. Я тщательно растер ей спину и грудную клетку, руки и ноги, что при малости пространства в лодке было непростым делом. На губах Ингрид была юная полупрезрительная, полупокорная улыбка, но я почувствовал, что мужские руки ей хорошо знакомы. Однако нам было не до ласк. – Теперь надо бы завернуться во что-то сухое, но у нас ничего нет. Я сплаваю на разведку, заловлю какой-нибудь чемоданчик. Заодно посмотрю, откуда ты вынырнула, – я и не заметил, как перешел на «ты». Наверное, этому способствовала моя роль. – А ты пока устраивайся. Вот шоколад. – Не надо туда, – помрачнела она.– Там этот человек. – Ничего. Если я донырну, скажу, чтобы вылезал. Зачем ему там подыхать. – И он скажет, чтобы ему отдали лодку, потому что у него жена, дети. У вас есть жена? – Нет, – сказал я. – Вот видите... – Ничего. Очень хочется его спасти, чтобы хотя бы набить морду. – Не оставляйте меня одну, я боюсь. Я пожал плечами. Конечно, лучше, если бы его вообще не было, этого большого любителя жизни. Но он был, черт его подери, где-то недалеко под нами, и я должен был дать ему шанс на спасение. Я снял жилет, обвязался сорочкой, заткнул за пояс нож и плюхнулся за борт. Ингрид всхлипнула и закрыла лицо руками. – Прекрати, – сказал я, подплывая к лодке с ее стороны. – Я не враг самому себе. Но, может быть, у него есть шанс. Во всяком случае, я хочу понять, откуда ты взялась.И зови меня на «ты». – А вы... ты не утонешь? – Жди, тогда не утону. Если она появилась на поверхности рядом со мной через два часа, значит, здесь вообще нет никакого течения, и при безветрии мы крутимся на месте. Но масляного пятна не видно, и горючее, видно, выгорело. Эх, если бы была маска. Я нырнул и открыл под водой глаза. Ничего. Только лодочка надо мной, ярко-лимонного цвета. В ней Ингрид – я видел двойную выпуклость от ее ягодиц и два бугорка от пяток, упершихся в дно. Почему-то меня это взволновало – в душе засверкало, как перед ночным свиданием. Если бы Ингрид не было, я бы никогда не осмелился на такой подвиг. Когда человек один, у него больше страхов. Похоже, что смелость в нем пробуждается ради других. Я вынырнул и махнул Ингрид в сторону сумок, еще державшихся на поверхности в метрах двадцати от нас, как бы давая ей знак, что нас тут много. – Не надо туда нырять, – сказала она. – Там что-то нехорошо. Я чувствую. Я вообще не хотела лететь сегодня. Я знала, что что-то произойдет. – А я всю жизнь буду чувствовать себя виноватым, если не попытаюсь его спасти. Представь, как он сейчас задыхается в своем гробу. Ты же там была... Я нырнул и сразу же увидел совсем недалеко под собой огромные белые плоскости хвоста. Хвост оторвался от фюзеляжа и встал на попа. По плоскостям переливался свет, и я увидел на них свою тень. Я сделал еще несколько гребков и коснулся киля. От него до поверхности было не больше трех метров. А до дна, видимо, метров двенадцать. Я говорю «видимо», хотя сам-то не видел. Стая серебристые рыбешек прошла рядом со мной. Я вынырнул. – Нашел! – сказал я. – Он здесь. Это хвост самолета. Теперь все понятно. Нам сказочно повезло. Ингрид прижала ладони к щекам и с ужасом смотрела на меня: – И что теперь? – Попробую к нему занырнуть. Он должен знать, что есть выход. Хотя мог бы и сам догадаться. – Я боюсь. – Чего бояться? Со мной все в порядке. – Его боюсь. – Напрасно. К нам уже летят на помощь. Есть спутниковая служба спасения на море. Нас еще два часа назад засекли. Я продышался, держась за шелковистый борт лодочки и снова нырнул. Миновав хвостовое оперение, я пошел вниз, вдоль корпуса, полагая, что где-то возле дна можно проникнуть внутрь. Мое летнее детство прошло возле Феодосии, рядом с военным аэродромом, где служил мой дядя, и воды я не боялся. Но до дна я не дошел – в глазах потемнело, в уши словно воткнули по гвоздю, и я рванул обратно. Глубоко. Когда-то мог нырнуть на пятнадцать метров. Смог бы и теперь, но лишь после тренировки. Наверху спасательным флагом желтела наша лодочка. – Фу! – выскочил я на поверхность. Ингрид смотрела на меня, положив обе руки на борт. Я помотал головой: – Не получается. Не представляю, как ты выплыла. – Больше не будешь нырять? – спросила она. – Попробую еще разок. Только отдышусь. – Не надо. Лучше постучи ему. Он догадается, что рядом кто-то есть. – Это мысль. Только он решит, что это ты, с того света. – Если не рехнулся, то поймет, что – с этого. – Нда, – усмехнулся я. Я повисел у борта, отдыхая. Мне совсем не хотелось в глубину. Странное понятие – долг. Я делал это не для того человека, а для самого себя – чтобы совесть не мучила. Интересно, стал бы я нырять без свидетелей, без Ингрид? Не уверен. Видимо, совесть нуждается в социальной подпитке. А, может, он уже там задохнулся, помер? Я отвалился от борта, развернулся головой вниз и ушел под воду. Хвост все так же угрюмо мерцал в глубине, как чье-то надгробие. Я дошел до середины фюзеляжа и, вынув из-за пояса нож, сильно постучал рукояткой по корпусу. Звук вышел глухой и слабый. Я подождал и еще раз постучал морзянкой: та-та, та-та-та. Есть такая буква. Чтобы он понял, что с ним не рыбы перестукиваются. Та-та, та-та-та! Та-та, та-та-та! Если можешь, вылезай, мать твою. Не уверен, что мне этого хотелось. Наверху меня ждала Ингрид. Кое-как я забрался в нашу лодчонку. – И что? – сказала она. – Подождем, – сказал я. Вдруг недалеко от нас, в метрах пяти, пошли пузыри. Только пузыри, и больше ничего. Как будто борьба за жизнь там, внизу, закончилась еще одной смертью. Но тут из воды выскочила голова, по воде забили, замолотили руки и хриплый, грубый голос закричал: – Спасите, помогите! Он уже был спасен. Лет пятидесяти лысый здоровяк, посиневший от холода и удушья. Завидев нас, он рванул к лодке, и я испугался, что он всех нас потопит. – Спокойно! – крикнул я, держась на безопасном расстоянии. – Вы ранены? Но он не хотел меня слышать. – Спасите! – хрипел он, словно забыв, что на нем спасательный жилет. – Спасите, голубчики. Спасите, голубчики! – Ингрид он не узнавал, да и не мог узнать. Держа нашу лодчонку на безопасном расстоянии, я попытался объяснить лысому, что ему больше не грозит никакая опасность. Поняв наконец причину того, почему ему не удается к нам приблизиться, мужчина вдруг стих, лицо его искривилось, и он заплакал. Я брезгливо ждал, пока он успокоится. Ингрид положила мне руку на плечо, словно обозначив для лысого приоритеты, но рука ее дрожала. Отплакавшись, мужчина, как бы через силу поднял голову и окинул нас коротким проницательным взглядом продавца. – Оттуда? – мотнул он головой назад. В голосе его пробренчала фальшивая нота солидарности, а в маленьких светлых глазах зажглась тревога. Я кивнул. Он с беспокойством посмотрел на Ингрид, не решаясь задать очередной вопрос. – Да, это я, – сказала она. – Кто, простите? – поспешно переспросил мужчина, желая быть угодным. – Та, от кого вы избавились. Семья, жена, дети... – Простите, мадам, но я впервые вас вижу. – Естественно, там было темно, – усмехнулась Ингрид. Рука ее на моем плече теперь лежала уверенней. – Вы что-то путаете, мадам, я там был один, – вежливо, но твердо возразил мужчина, – совсем один... Я, простите, сидел в туалете, по пояс в этих, в фекалиях... Чуть не задохнулся. Если бы не дерьмо, я бы так там и сидел, пока не околел бы... И потом у меня нет жены. Я холостяк. – Вы слышали мой стук? – спросил я. – Какой стук? Ничего я не слышал, – сказал мужчина. – Господи, значит, там еще один... – тихо сказала Ингрид. – Думаю, там не один и не два, мадам. И если бы они знали, что тут неглубоко, попытались бы выбраться. – Я нырял – стучал... Там хвостовая часть. Наверно, где-то неподалеку все остальное. – Что же нам делать? – спросил мужчина. Он теперь качался рядом с нами, и было видно, что на место в лодке он уже не претендует. – Ждать, – сказал я, – что нам еще остается. По логике вещей нас должны спасти. Иначе... – Иначе – медленная мучительная смерть... – криво усмехнулся мужчина. – Сначала вы съедаете меня, потом один из вас съедает другого... – Пока из нас вы менее аппетитный, – сказал я, давая понять, что поверил в его фекальную историю. – Но, думаю, перед акулами все равны. – Акулы, – взметнул брови мужчина. – Разве здесь водятся акулы? – Они везде водятся, – пожала плечом Ингрид. – Вам-то что, вы в лодке... – сказал мужчина. – Вы считается, что такая лодка акуле не по зубам? – сказал я. – Тьфу, тьфу, тьфу, – сказал мужчина и сделал вид, что ищет дерево, чтобы постучать по нему. Я понял, что он уже вышел из шока.
(продолжение следует)
НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
