Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность


В ГОРОДЕ НОВЫХ ЛУН


*В моем перекошенном мире...  *Четвертого мая из дома напротив... 
*Слава героям, поющим во сне!..  *А восьмого числа в темном небе... 
*Когда приходит осень...  *Когда кругом идет война... 
*Хорошо б напиться пива...  *Скушно. Трамваи ушли на войну... 
*Старик Фалопьев на нежной флейте...  *Я в магазине видел сновиденья... 
*Корней Иванович Чайковский...  *Вон мимо нашего окна... 
*Тридцать первого числа...  *Вчера я спал и видел Вас во сне... 

    
    

    * * *

    В моем перекошенном мире живут одинокие звери. У них печальные лица и глаза нелюбимых детей. Они сидят неподвижно. Они глядят виновато. Не зная, кто их придумал, и кому они здесь нужны. В моем затоптанном небе живут косокрылые птицы. У них немытые шеи и пленки на желтых глазах. Они в облаках из пакли копают вонючие норы и в них еженощно рожают гадких внебрачных утят. В моем заплеванном море живут белоглазые рыбы. Они на фонарь под носом ловят дрожащих медуз. Но в час ночного отлива у рыб вырастают ноги, они влезают на пальму и воют от рыбьей тоски. Но знаете, в сумрачной чаще бродят прекрасные девы. И где-то за грязною тучей крылатый живет херувим. А если проснуться ночью, когда наступает ветер, то можно, если захочется, в небе найти звезду.
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Слава героям, поющим во сне! Слава поэтам, блюющим навозом! Слава давящим курей паровозом! Да будут вовеки блаженны оне! Позор вам, кормящим собою клопов! Трижды позор всем разбившимся в банях! Сгиньте, следа не оставив в преданьях, вы, ковырятели дамских пупов! Так будьте прекрасны и будьте добры люди, столами разбившие морды! Слава вонючим, сопливым и гордым вечным метателям кислой икры!
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Когда приходит осень, все покрывает плесень, ревет, блуждая в тучах, летучий серафим. И дряхлые надежды в потрескавшемся гриме собой торгуют робко у входа в райсобес. Когда приходит осень, роняет ветер наземь усталых пешеходов в кургузых пиджачках. Они лежат недвижно, с торчащими ногами и, обходя их, дамы брезгливо морщат нос. Когда приходит осень, текут по стеклам слезы и мокрая старушка в протухшем шушуне разбавленною водкой торгует из подмышки, чтоб рваный рупь целковый набить себе в матрац. Когда приходит осень, я ухожу из дома, несу старушке мокрой последний рваный рупь. С восставшею из гроба трухлявою надеждой всю ночь, стуча костями, мы пляшем и поем.
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Хорошо б напиться пива и скакать по косогорам, пред вакханками младыми гениталием тряся. Или, скажем, в женской бане, притворившись кочегаром, дёргать голых баб за титьки, разводным грозя ключом. А потом, пятнадцать суток отсидев за хулиганство, выйти утром на свободу и заплакать как дитя. Потому что солнце светит, потому что снег растаял, потому что в синем небе проплывают облака.
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Старик Фалопьев на нежной флейте играл по средам в вендиспансере. Под звуки светлых прелюдий Листа рыдали бляди о юных грезах. Сестра Инесса со ржавым шприцем стоит, разинув вставную челюсть. Рецидивистка с картонным носом сидит на утке с мечтой о принце. Завотделеньем Степан Васильич полой халата в кровавых пятнах стирает с носа слезу скупую, измазав щеку клотримазолом. Старик Фалопьев уходит сгорбясь, несет в пакете вчерашний шницель. В галошах старых бредет устало к себе на полку в соседнем морге.
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Корней Иванович Чайковский порою любит темной ночью достать со шкапа мандолину и до утра на ней звенеть. О том недавно нам поведал в своем романе "Понедельник" его вчерашний собутыльник Лев Никанорович Босой. Порой, когда глухие тени сгустятся в древней коммуналке, из стен, изгрызенных жильцами, ползут усталые клопы. В кружок рассевшись на подушке, они сосут худые лапы и, громко лязгая зубами, ждут наступления утра. Но утро часто не приходит. И лишь заброшенный троллейбус кричит протяжно и печально и дверью задней шевелит. Корней Иванович Чайковский с зеленым галстухом на шее сидит один на табурете и хочет жить две тыщи лет.
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Тридцать первого числа, предвещая мор и глад, все порхали-хлопотали в синем небе два крыла. А из нашего окна морда красная видна, без штанов и без ботинок, и видать, что голодна. Выпиваю я стакан, лезу прятаться в диван, а оттуда, с громким криком, выбегает таракан. На хрена такая жизнь? Что ни день, то катаклизм - вылезает из розетки неизвестный организм. Бьет мне током между глаз, разгрызает унитаз и, надев мои галоши, удирает, пидорас. Вот так живу который год. Засорился пищевод, прохудилась диафрагма и из крантика течет. В общем, как ни поверни - лесу нет, остались пни. Так сказал один покойник. Мне чужого - ни-ни-ни.
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Четвертого мая из дома напротив раздались хрипенье и жуткие стоны – там синий мужчина в рубашке зеленой блевал из окошка, лицо скосоротив. Эй, синий мужчина, ты шел бы в семью бы, не ел бы пельменей по грязным столовым, детей колотил бы, сам был бы здоровым, чем выть тут, как ерихонские трубы. Ах, синий мужчина в рубашке зеленой, прекрасная ночь опустилась над миром. А ты, перепутав окошко с сортиром, мешаешь мне всласть подудеть на тромбоне.
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    А восьмого числа в темном небе явилось знаменье. Люди шли по домам, притворяясь, что весь этот шум не про них. Но в тот вечер упала куда-то кривая рождений и безумный поэт (жаль, не я) сочинил неразборчивый стих. Но никто не висел в эту ночь на подтяжках в сортире. И никто в эту ночь не кричал под тоскливой луной. Все отправились спать, наглотавшись картошек в мундире, к толстым женам своим повернувшись бездушной спиной. Лично я в эту ночь в кухне мясо рубил мясорубкой, затаенно мечтал о с начесом китайском белье. Мимо брел таракан с помраченным отравой рассудком и погиб на бескрайнем и липком кухонном столе. Я ж не стал погибать, а напротив - напившись с варением чаю, лег в кровать, чрезвычайно довольный своею судьбой. Третий ангел вздохнул и, пожав виновато плечами, улетел, громыхая впотьмах золотою трубой.
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Когда кругом идет война, я покупаю пару пушек и сквозь окошко баню рушу, чтоб свет не застила она. Во тьме нощной несу снаряд. Прицел сто пять... и наблюдаю, как дева с шайкою младая парит в созвездии Плеяд. Когда подбитый командир ко мне влетает через крышу, то я в упор его не слышу, но поселяю жить в сортир. Когда кончается война, я пушки продаю цыганам, а командир, стуча наганом, велит в сортир подать вина. Так ведь, закончилась война! Я отпираю дверь сортира и прогоняю командира -- он жрёт и дрищет до хрена.
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Скушно. Трамваи ушли на войну. Дворник Василий строчит мемуары. Он, безнадежно вонючий и старый, с похотью часто глядит на луну. А мы продолжаем висеть на крюках, вбитых небрежно и ассиметрично. Друг с другом общаемся кодом двоичным и пальцы считаем на бледных ногах.
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Я в магазине видел сновиденья. Они стояли за вареной колбасою. Я тоже к ним хотел, но мне сказали тихо, чтоб я здесь не стоял и шел отсюда. И ладно. Все равно давно нет денег. Зато в кармане у меня живет лягушка. И на лице ее зато зеленом видны следы борьбы добра и зла. Я сел в троллейбус. Мы взлетели в небо. Но пассажиры, сидя друг на друге, кричали как им нужно на работу, и мы с троллейбусом, завыв как мессершмитт, решили совершить последний подвиг и дотянули до ближайшей водокачки, но все враги давно лежали в гипсе, и мы упали в просто белый снег, который падал медленно и тихо, и пассажиры, с журавлиным криком, в авоськах позабыв свиные уши, печальным клином двинулись на дым. А я поднял старушкин черный зонтик, махнул рукой уснувшему шоферу и, поминутно падая в сугробах, пошел куда-то, но, похоже, не дошел.
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Вон мимо нашего окна плывёт корабль из Майами, прекрасный, словно хрен в стакане, и пассажиры с бодуна на нас взирают без приязни и удирают, из боязни услышать наши имена.
    _^_
    
    
    
    

    * * *

    Вчера я спал и видел Вас во сне. Вы были сиры, босы и горбаты. А я летел до дому и до хаты, чтоб показать свой профиль при луне. Я покружил над Вами, ощущая власть, хоть на ответы Ваши все забыл вопросы. Сел. Почесал подмышку острым носом. И тихо квакнул. Шутка удалась. Так и остались запечатлены: я -- пасть разинул, Вы -- в нервическом припадке, увековечены из-за угла, украдкой, художником несостоявшейся войны.
    _^_



© Дмитрий Горчев, 1999-2024.
© Сетевая Словесность, 1999-2024.




Словесность