ИЗ КНИГ "ВРЕМЯ ЛЕТАЮЩИХ РЫБ", "ВОЗ ВРАЩЕНИЯ", "СЫН-ПОЛКАН",
а также с благодарностью Георгию Жердеву - за долгое "полярное" ожидание...
Лелея розу в животе
ладонью мертвого младенца,
ты говоришь о чистоте
под белым флагом полотенца.
В пеленках пенистых валов
пищат моллюски перламутра,
крадутся крабы кромкой утра,
и разум - ящероголов.
И выползают из воды,
вздымая тучные хребтины,
морские ящеры. И ты
им обрезаешь пуповины.
Они рычат один в одно,
буравя крыльями лопатки...
Морское дно обнажено.
Беременность. Начало схватки!
Покуда рыцарь не зачат,
иные вводятся законы.
Не ищут драки - лишь рычат -
новорожденные драконы.
Лишь вертит головой маяк
в наивных поисках подмоги.
Выходят евнухи в моря
и волны раздвигают ноги...
Первача охристый шелк -
раскроить на декалитры.
Я оделся и пришел,
чтоб выращивать колибри.
Чтоб развязывать узлы
на бутонах налитые.
Все друзья мои - козлы
золотые, золотые!
У колибри - огнемет
и титановые перья.
Разливай цветочный мед,
вот и кончилось терпенье.
Вся в пыльце моя кровать,
а на пальцах кровь и слякоть,
научи меня летать,
или горько-горько плакать!
Ты тычинки теребя...
вы высасываешь лоно...
Эшелон везет ребят
из шестого легиона.
Сквозь бинты глазеет мак
тридесятого калибра,
И размешивают мрак
белокрылые колибри...
Будет острый клювик шить
отпускные для Егора.
Мама, мне осталось жить -
очень скоро, очень скоро...
По-пластунски, не спеша,
ах, на бреющем "Жилете":
в море, в небо, где - душа,
поласкает джинсы в Лете...
На сетчатках стрекоз чешуилось окно,
ветер чистил вишневые лапы.
Парусиною пахло и было темно,
как внутри керосиновой лампы.
Позабыв отсыревшие спички сверчков,
розы ссадин и сладости юга,
дети спали в саду, не разжав кулачков,
но уже обнимая друг друга.
Золотилась терраса орехом перил
и, мундирчик на плечи набросив,
над покинутым домом архангел парил...
Что вам снилось, Адольф и Иосиф?
Плыви: абрикосовой щекой,
раковиной ушной, чашечками в коленях...
Сани опять не смазаны! Спой:
"Мы поедем, мы помчимся на оленях..."
И мы с тобою заснем, и пошлем всех нах...
Узкоглазый фонарик буддет гореть.
Где, твой Бродский, милая? Где Пастернак?
Я тебя оттрахаю, прежде чем умереть.
Что такое отчаянье, боль и страх?
Когда не владеешь миром, не осиян
волею доброй. И вот развеян прах
над могилами марсиан...
Поедем на дачу! Гусары в седле,
поддают нам коньяк на серебряном блюде.
А вот и друзья - на цыганской игле:
Теща, Пушкин и другие люди...
Сан Сергеевич молодцеват,
с хитрым прищуром, бля...
А над ним горит в девяносто ватт
звезда над ватерлинией корабля...
2.
Вот и плыви, любовь моя, плыви...
Море - такая нежная смерть.
Слушай рапан, радиоволны лови,
Всхлипнет весло, окунаясь в твердь.
Бабочка, олово, и не взлететь воде;
поцеловать паяльник, облизать канифоль...
Жесть просыпается. Тишина в пизде.
"Динамо-(Киев)"- Рак легких : 1-0
И вот я - самый добрый
с дипломом идиот.
Мой капюшон - от кобры.
ну, а под ним - живот.
Живот от самурая,
перо из Катманду.
На каждый ключ от Рая
есть дубликат в Аду.
И поводом, и небом,
и в стиле баттерфляй
Ты поспешай за хлебом,
лишь - спирт не разбавляй.
Полярней нету круга,
чем старые друзья.
Ведь мы простим друг друга,
а всех простить нельзя...
И нет банальней рифмы,
и нет пустее слов,
Наткнувшихся на рифы
родимых берегов...
И нет такой бутылки,
чтоб не отправить весть.
И нет такой Бутырки...
все остальное есть...
Жили-были-умирали,
на седьмом ребре играли.
Благодатная натура
аж просилась на перо!
Вот и все... Литература,
а за ней, гоп-стоп, Добро!
Разменяешь птицу-тройку
на рифленый четвертак,
А затем соседку Зойку:
та-а-к... Потом еще вот та-а-к...
Опыт, сын, для всяких целок
труден, растуды итить:
Достоевский - не оценит,
Солженицын - не простить.
Может я не прав (отчасти)?
Может все, как с яблонь - дым?
Может для кого-то счастье -
подтереться Львом Толстым?
И мечтал огонь в камине
перечесть Эмиль Золю...
Ще нэ вмэрло в Украине,
я люблю тебя. Люблю...
Море хрустит леденцой за щеками,
режется в покер, и по хер ему
похолодание в Старом Крыму.
Вечером море топили щенками -
не дочитали в детстве "Му-му"...
Вот санаторий писателей в море,
Старых какателей пансионат:
чайки и чай, симпатичный юннат
(катер заправлен в штаны).
И Оноре,
даже Бальзак уже не виноват.
Даже бальзам, привезенный из Риги,
не окупает любовной интриги -
кончился калия перманганат...
Вечером - время воды и травы,
вечером - время гниет с головы.
Мертвый хирург продолжает лечить,
можно услышать, - нельзя различить, -
хрупая снегом, вгрызаясь в хурму,-
море, которое в Старом Крыму.
Сиськами обнимай, бери
Бредбери, оголяй рукой!
Каждый пожарник скажет тебе: "Гори!"
Милая, что у тебя за щекой?
Не раздвигая облако и бока,
не разнимая и не стыдясь:
трусики - это моя рука,
это моя самая чистая грязь...
Здравствуй и вспоминай щегла,
шкодные пальчики, охру и папин храп...
Вот и откушав, ты аппетитно легла,
А - ап!
Закрывай скорее двери - и в кровать!
За тебя уходят звери умирать!
Ты - прекрасней всех на свете: "Ну и ну!"
За тебя уходят дети на войну.
Тяжела твоя душа из-под полы.
Моют кровью кабинетные полы.
Не сносить из детской кожи сапоги,
А Татошу - укокошили враги.
Бармалеи варят зелье. Бар закрыт...
Тяжело твое похмелье, Айболит...
Водевиль, водяное букетство, фонтан-отщепенец!
Саблезубый гранит, в глубине леденцовых коленец,
замирает, искрясь, и целует фарфоровый краник,
Так танцует фонтан, так пластмассовый тонет "Титаник"!
Так, в размеренный такт, убежав с головы кашалота,
окунается женская ножка в серебряных родинках пота:
и еще, и еще (!), и на счет поднялась над тобою!
Так отточен зрачок и нацелен гарпун китобоя...
Под давленьем воды, соблюдая диаметр жизни,
возникают свобода пространства и верность Отчизне,
и минутная слабость - остаться, в себя оглянуться,
"но", почуяв поводья, вернуться, вернуться, вернуться! -
в проржавевшую сталь, в черноземную похоть судьбы
и, в пропахшие хлоркой, негритянские губы трубы...
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]