АПРЕЛЬ
Вот этот луг, зеленый и цветущий
Я перейду один...
К. Марло
I
Все еще живы. – Поэт Z, с – если больше не сказать – неупотребляемым именем Лемуил, еще не написал свой (похожий на горную розу вроде той, что сорвал на леднике перед смертью Бранд) маленький роман о печальном путешествии в Крым. Я влюблен, моя любимая выходит замуж, апрель, она просит меня быть счастливым, я счастлив.
Она была девочка из безымянного захолустья, где пила в пивных, ела в котлетных, целовалась на деревянных лестницах. Ее звали Ольга Тоборок.
"Звонарка была", – говорила она, рассказывая, что и чем была она там. – "В колокола звонила. Отзвоню, гуляю, отгуляю, паренька спрашиваю: – "Доволен?" – "Д-да", – заикается. – "Не заикайся", – говорю. – "П-попробую", – говорит. – Молчит. – "Говори", – говорю. – "Что?" – спрашивает. – "Не знаешь?" – спрашиваю. – "Не знаю", – говорит. – "Не врешь?" – "Не вру", – говорит. – Молчит. – Спрашиваю: "Мы в котлетной ели?" – Говорит: "Ели". – "В пивной – спрашиваю – пили?" – Говорит: "Пили". – Говорю: "Говори". – Он и говорит. А я говорю, что люблю гулять, пить и есть и никого не люблю. – Он и уходит".
Она жила на пустынной и широкой, похожей на московскую, улице, взбирающейся на холм. Ее дом был близ его вершины, и возле него росло дерево, неуловимым серебром листвы похожее на иву, но цветущее как тюльпан. Не любя лестниц, она часто, полускрытая среди лиственного серебра, сходила и восходила к своему окну по его ветвям.
Я увидел ее, поднимаясь к ее дому, соступающую с ветви на ветвь своего дерева. Сойдя на землю и увидев меня, она высоко подняла руку, подпрыгнула и, сорвав древесный цветок, протянула его мне.
– Вдень в петлицу.
Окно на верхнем этаже дома было раскрыто. Из него, словно падая сквозь негромкий древесный шум, доносились человеческие голоса ее гостей.
Я спросил, почему она их бросила.
– Z не пришел.
Здесь надо сказать несколько слов об этом человеке, поэте Z. – Он был школьный учитель какого-то языка. Его волновала "изнанка бытия" (за, например, гаснущим лучом алого заката). После присоединения Крыма он написал романтический роман о юноше, – выходце из племени пигмеев – который теряет в Крыму первую любовь, друзей, семью, имя, родину, превращаясь в безымянного странника.
Школа, как русская земля, была за холмом. Мы поднялись на странно пустынную – только с серыми двумя колоннами у глухой стены и пустыми нишами без статуй, спрятанными за ними – его вершину, спустившись улицей, стесненной домами и тополями. Z сидел на каменной клумбе школьного крыльца, чертя прутиком в пыли, которую подсыпал, черпая из клумбы горстью, себе под ноги. Остановясь близ – словно Менелай близ Елены – дерева у школьной калитки, Тоборок попросила меня поговорить с Z без нее. Я пошел к нему.
Длинный порыв ветра бросил, подняв, пыль нам в лицо. Тоборок что-то писала на листке бумаги, положив его на школьный забор, смяла одной рукой в маленький комок и бросила в воздух. Новый длинный порыв ветра подхватил его и выронил около руки Z на каменном краю школьной клумбы. Прочитав и снова мягко смяв, он бросил его. Словно камень в воду, в карман пиджака, растерянно заговорив со мной о ней. – Что она не дает ему покоя. Что она видит в нем религиозного поэта. Что он никогда не был религиозным поэтом. Что она ему противна.
Не слыша нас, Тоборок крикнула от калитки:
– Он придет?
– Не придет.
Молча, она высоко помахала ему рукой, отворачиваясь от нас, чтобы возвратиться за холм на свою свадьбу. – Я догнал ее уже на его пустынной вершине. – Мимо меня тесной длинной тополиной улицей прошел с долгими ногами старик с горбом на самом верху спины, у которого было серебристо-розовое, как конский пар или листья ивы в утреннем свете, тоже похожее на коня лицо.
Когда я догнал ее, как Фауст, она медленно шла одна по зеленому газону.
Попрощавшись со мной и снова пожелав мне быть счастливым, как будто сама счастливая апрелем и своей свадьбой, она – осторожно-торопливым бегом – стала спускаться вниз, чтобы улыбаясь, плача, роняя слезы с ресниц на пыль на камнях и на палые цветы, маленькая издали, подниматься, одинокая, шагая с ветви на ветвь, невидимо окруженная шумящим серебром воздушной листвы. – Стоя на высоком холме над городом, я видел вдалеке у светящегося окна какого-то маленького человека. – Наступала ранняя апрельская белая ночь.
II
"Медленнее, медленнее бегите, кони ночи!" – плачет, жалуясь, проклятая человеческая душа. – Каждую ночь той весны, – погруженный в нее, как в воздух голода – я хотел, чтобы ее бледные бессонные кони бежали медленнее.
III
"Алла-ах (он говорил это слово длинно) акбар (он говорил это слово коротко)", – рассказывал потом мне о утре ее замужества длинноусый принявший магометанство знакомый серб, которого я назову Вулич. – "Ты где потом делся? В город? А я тоже в город. Я ведь напился. Как всегда. А она меня подперла плечом в плечо, и на лестницу. И дала плечом такого маленького тычка. А хорошего там была только одна старушка. Я думал, это ее бабушка. А она спрашивает: "Это твоя бабушка?" – А я говорю: "Моя". – Она говорит: "Ничего умнее не придумал?" – А бабка хорошая. Говорит: "Все тлен", и ворочает такой лопаточкой в форшмаке. Ну, чтобы съесть. Я ей потом, помню, молоко, булку покупал. Она ж скоро померла. Что? (я попросил Вулича не отвлекаться на ее смерть) – Так я тебе говорю. Она меня толк, а зачем мне кувыркаться, сел на задницу, скок-скок со ступеньки на ступеньку. Проскакал, встал и пошел. Куда? На выселки. Там есть такой дом, в нем пьют. А по утрам пьют учителя. Зачем водку? Кофе. А водка не пьяная. Я пошел оттуда". – Он снова возвратился к ее дому на бок холма. – Иногда она забывала слова, вынужденно подменяя их другими, словно они были феогнидовой мертвой, говорящей шевелящимися живыми губами, раковиной. – Муж ее ("Только это и может", – сказал Вулич) пил пиво на улице. – "Он пьет, а я его спрашиваю: "А где дерево?" – Потому что дерева нет. Даже пенька нет. Ямы нет. Он стоит на месте дерева. Как будто оно на нем сидело. И большая грязная лужа крови. Я сел на бровку и сижу. – "Ты что, – говорит, – здесь сел?" – "А мне, – говорю, – нравится здесь сидеть". – Он допил пиво и ушел. – Аллах акбар!"
Я разговаривал с Вуличем до утра, пройдя во мгле мокрыми ночными улицами сквозь город до того дома, в котором и вправду было маленькое кафе, а у девицы за кофейной машиной были руки, похожие на огонь. – Кто зажег его? – В тщедушном сумраке начинающейся зари выселковые учителя пили кофе.
Говорят, в каком-то из городков Германии есть дерево, явленное в средние века волшебством факира.
Дорога домой шла в тумане узким деревянным мостом, неуловимо напоминающим зеленый луг, полный – сквозь тяжелый плеск невидимой воды – легкого воздушного звона, как будто под водой цветут серебряные деревья, и подводный мир, похожий на луга Маленького Клауса, словно Китеж, открыт всякому свободному человеку.
© Ростислав Клубков, 2017-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2017-2024.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
