Когда ж это было? - в (когда сумерки спешат сменить сумерки, делая лилово-ало-ноябрьско-декабрьский мглистый день так неуловимо похожим на белые ночи)? - во всяком случае, моя тогдашняя - невеста? не невеста? не не невеста? - такая животно-ио-нежно покорная в телесно-плотской любви (одарив меня непреходящим стыдом, а что я делал с ее, как утренне-туманно-влажный луг, протяженно-долгим, как стон, распластанно-податливым телом, говорить здесь нет нужды), мучимая призраками, сумасшедшая, бросившая меня - во всяком случае, она забыла поставить дату на своем прощальном письме - только беспомощно удивившись в его начале такому позднему цветению роз - "как будто в Италии - медленные, белеющие бутоны - как светящиеся - как последняя, тающая красота прокаженной плоти в этих мрачных и гниющих лохмотьях зимне-осенних дней - как называются эти месяцы? грибок? телок?- какой потусторонний Фальстаф, какой комок потустороннего жира гонит их на потусторонний убой, обобрав потусторонние виселицы?" -
А вот и ее, потерявшее дату своего рождения, письмо:
"Я девочка с пальчик, а ты лапочка с овечку. Или я девочку с овечку, а ты лапочка с пальчик? Или девочка с лапочку или овечка с пальчик? Кто мы? - Скоро ты встретишь свою будущую жену. Мне кажется, это будет маленький кинозал в лютеранской церкви. Будут давать "Огни большого города" с Чарли Чаплином. Когда, прикладывая пальцы к глазам, клевками рук прикасаясь к ее ладоням, он спросит: "Теперь вы видите?", ты выйдешь из кинозала, скрывая и стыдясь слез. Во дворе будет перекатываться листва, кружа, словно бы ища, заблудившись, Черное море.
- Как если б в Англии, - будешь бормотать ты, проходя мимо слезящейся газеты под фонарем, повторяя бьющиеся, неуловимые строки, похожие на другую жизнь и другую землю:
- Как если б в Англии,
Как если бы священник,
Задумавший жениться на девице,
Сгорающей в чахотке, забавлялся
Писанием занятного рассказа
О кавалере, каковому пулей
В сраженьи отстрелили нос.
Он не был даже награжден за храбрость.
Как награждать безносого? Несчастный,
Лишившийся и носа, и награды,
Носил протез.
Священник смастерит нос накладной из выпотрошенного помидора, сглотнет слезы, глядя на свой прибор - одна тарелка, одна вилка, один стакан! - сглотнет слезы, глядя на труп осла у обочины дороги, перемигнется с горничной, наденет на нос помидор, засмеется - и овладеет ею среди недоеденного завтрака.
Как трава в воде, как затянутый в невидимые зубчатые колеса, медленно пройдя среди осыпающихся деревьев бульвара, ты войдешь в распахнутые ворота бездомной улицы, вымощенной внутри заброшенного зала для игры в мяч. В одной из ее забранных кирпичами оконных ниш будет лежать высохший букет цветов".
"Возьми их, - продолжала она поперек исписанного листа. - Мне хотелось бы сказать, что это буду я - этот прах, но это буду не я, а - как будто бы смотрю сквозь - сделавшись сама стеклянной - сквозь стеклянную себя, сквозь эти цветы и там нечто тоже вроде тела женщины, вроде этих цветов, какая тебе и нужна и хочется - вопреки уму! как той мартышке, что сломала шею - и я это тебя любя на прощанье говорю цветы, потому что это как гниющее расползающееся живое мясо на ужине, где едят тебя самого"...
II
Это было, значит, ее письмо. А вот моя записная книжка - черные шершавые путеотметные крошки хлеба, брошенные - кем? девочкой с пальчик? мальчиком с овечку? грибком? телком? -
Разговоры Е.:
"А я знаю, что вы обо мне думаете. Грязный газетный старик, да? подвалы, фельетоны, пишет, как под гильотиной вяжет? не то спицы лязгают, не то гильотинный нож. А ведь согласитесь, все равно ведь не чета какому-нибудь [задумался] настоящему вязальщику. - Так что, смотря, чем испражняться. - Эти ведь статьи, пишешь - право, кажешься себе Калибаном, облегчающимся шутами. Кстати, вы заметили, конечно, что пьяные эпизоды в "Буре" это полемическая пародия на Рабле, последняя часть романа, путешествие к Святой Бутылке, да? Странно, я ведь - знаете, я не люблю цирк - он, прямо как шекспировские пьесы у Льва Толстого, вызывает у меня омерзенье и тоску - но трогательно люблю клоунов - бывают ведь великие клоуны, непостижимая, неизъяснимая клоунада - и тогда, сквозь смех, за смехом, за буффонадой - кажется, что воздух цирковой арены полн тайных звуков - и шепота, и пенья, и музыки. В детстве они казались мне бессмертными. Это удивительно, ребенком - ты уже знаешь, что умрешь, ты так близок к смерти - и вдруг видишь явственно бессмертные существа. Потому что не может быть смертным тот, кто заставляет тебя так смеяться. Заставляет тебя забывать о смерти.
А ведь они тоже умирают. Вы никогда не думали? - они тоже умирают. Мучительно. - [Он поморщился] - Ужасно. Я сейчас немного забочусь об одном умирающем клоуне и его дочери. - [Он назвал одно из легендарных и забытых цирковых имен.] -. Ему надо отнести портвейн. Пойдемте?"
Дом-голубятня - в четыре или пять полных - десять полуэтажей - лестница как мостки вместо последних пролетов - окно - Е.: говорит, что любит этот двор, превратившийся в сад, безымянный, длинный, ивы у кирпичной стены. - На полу, на обожженном матрасе, голый, шевеля руками у горла, бредя, видя призраков, лежал пьяный умирающий человек. - "Ну как дела?". - "Лежу, жду водочки". - Е. длинной ладонью поднял опрокинувшийся на полу стакан - налил дочери - сидит на подоконнике, хмурая, высокая, некрасивая, молодая - выпила - "Вставай давай" - запустил ладонь ей в волосы - целует ее -у него лицо, как огромный рыбий череп - язык, как червь, ходит у нее во рту, толкается в щеки - притиснул ее к стене - он даже не снял пальто, он даже не стеснялся меня, не говоря об ее отце - застегивается, хихикает: "Была дева, стали щи", - мне: "Попробуй, не пожалеешь", - с лестницы: "Дожидаться не буду", - на ее глаза страшно смотреть, такая ненависть - как была притиснута, так и стоит: "Ну, что же ты не пробуешь?" - "Не хочу". - "Ну и умница. Эта тухлятина только для него" - подошла, раскрыла рот: "Видишь? Видишь, что это? Понимаешь, что это? Ну ему-то что, что ему-то, любит он это: был такой поэт, Реньяр - тот тоже любил - начинится ртутью и пользует траченых - у него даже об этом есть, о плотском наслаждении, омытом Меркурием, так что... Точно не хочешь? Ну и правильно. Никогда не бери любящую другого, любимую другим женщину. А то и не на такое еще нарвешься".
На другой день (принес ей поесть - принес, по ее просьбе, отцу портвейн):
Сидит у матраса на корточках, кормит клоуна: - "Не могу я больше есть". - "Ешь". - Нежно (с тихой, но тяжелой и грязной бранью) берет ее за руку и ложка исчезает из ее пальцев: "Я же сказал, больше не могу". - Взяв под плечо, поднимаю ее с пола. - Спасибо, - говорит она, отдышавшись. - А все-таки, не трогал бы ты меня, я заразнее чумной. Не смей! (Я попробовал ее поцеловать).
Нащупав под пальцами пустоту, клоун осторожно закурил, лежа навзничь, воображенную сигарету, блаженно выдохнул всклокотавшей грудью ее прозрачно-безвидный дым и за звоном бросил вновь явившуюся ложку нам под ноги.
Разговариваем (вышли, вывел ее - этот безымянный парк - красная стена с зеленым мхом - эта безымянная безлиственная аллея - сумеречный воздух и легкий хруст ветвей, ломающихся друг о друга):
"Как им, - говорит она, - должно быть больно. - Бездвижные, немые, они слепы. Самоубийцы счастливее". - Она садится на корточки под одним из них и мучительно - без стеснения - мочится. Моча едва ли не черная, темная, как кора корней под ее оскальзывающейся на них ногой. Она встает, я застегиваю на ней штаны, она не сопротивляется, пальцы, как ее ноги на корнях, оскальзываются на мокрой ткани. - Стендаль. - (Вспоминает его, угадывая мою мысль). - Его беспомощно-больные, как она, фразы, может быть самые красивые в истории европейской прозы. - О деревьях, его единственных друзьях в Париже, под которыми он мочился. - О жизни - "на пустынной дороге, над озером Альбано" - которую всегда можно выразить в череде имен. - О матери, мертвой и страстно любимой, которая однажды, в рассвете молодости и красоты, "живая и легкая, как серна", перепрыгнула через его тюфяк, чтобы скорее попасть в свою постель.
Брошенный мальчишками большой костер за нашими спинами, разгоревшись, выл, как будто пряча в прозрачном, ало оранжевом пламени человека.
"Иди домой", - тихо говорит она, когда я довожу ее до обугленной двери лестницы.
Вот приснившийся мне сон:
Она спит, обнаженная, неприкрытая, в алом, как огонь, прозрачном тумане, с вскрытой грудной клеткой, залитая кровью - и какая-то вызывающая ужас женщина, немая, со сведенным и открытым, как у глиняной трагической маски, ртом, протягивает мне на ладони, словно псу, словно сонному стервятнику, ее бьющееся окровавленное сердце.
Проснувшись (прикусив губы, с полным ртом крови):
Написал маленькое стихотворение - хаотическое, сразу потерявшее ритм, нерифмованное, бессмысленное, беспомощное, оживающее только в беспомощном пересказе - о любимой, которая далека от меня. Далека так, как будто я вне земли: на луне или на глубине моря. Но это бесконечное отдаление странно соединяет нас в единое целое.
У нее:
Она рассказывает об отце. - Клоуны обыкновенно мрачны, как похожая на воздушный налет осень. Он был весел. Единственный клоун, который играл на скрипке. Ходил и играл на скрипке. Иногда он засыпал, положив скрипку и голову на барьер. Над ним, распятые на шесте, парили, как бескрылые птицы в воздухе, воздушные акробаты. Через него перепрыгивали цирковые лошади. Сонным движением он стирал огромную нарисованную улыбку с губ и улыбался во сне. Как будто цирк был веществом его сна, сном, который, как Ариэль, учил вынесенных на его берег цирковых зрителей подлинным словам человеческого языка - исцеляя тайной музыкой смертное безумье жизни.
"А может, это и был сон? - говорит она. - Если отцовство только вопрос веры, то что же это за предмет веры?" - Он обделался. - "Сволочь!" - говорит она, отирая его от нечистот грязной тряпкой, грязнее его кожи, раздирая ей его, как наждаком. - "Доченька моя..." - неожиданно и нежно говорит умирающий, внезапно узнавая ее.
Как Радищев, я снимаю с шеи шерстяной шарф, и она отирает его шарфом.
Е.:
Так грязный городской ветер бьет тебя по лицу, так тот же ветер вздергивает юбку вверх по ногам женщины. - Не застегивая пальто, он обнимает ее и меня за плечи, прижимается щекой к ее вздрагивающей голове. - Укоризненно говорит, что я не прав, что так необдуманно отказался от его искреннего подарка. - Что мы с ней похожи. - Что это было у нее с рождения, чувство, что она скрыта в теле, угрюмая, бессильная, как бес в облаке.
Достав фляжку и бумажную салфетку с закусками, он уселся на подоконник, выпивая и не прекращая говорить, улыбаясь и, как марионетку на проволоках, поманив ее длинными пальцами с куском ветчины к себе между колен.
Что он любит ее. - Что иные любят гнилое мясо. - Что она зла. - Что она любит его. - Что она больна. - Что так червь съедает нежную и темную сердцевину розы.
За его спиной было ослепительное, убеленное синевой зимнее небо.
- Помоги мне встать, - попросила она, когда он ушел. - Ну что ты делаешь? Что ты со мной делаешь? Только не целуй меня. Ну, целуй, да, целуй, да. - Ты просто чудо, - неожиданно, освобождая губы, сказала она.
Ночью (с ней):
Ее, как будто наметенное отаявшим снегом, тело. - Она сама, как больной, оседланный и взнузданный зверь, - оскальзываясь в этой слякоти, с дрожью и стоном, прижимает влажные ладони к моим вискам.
Утром, когда я проснулся (в непривычной тишине, не нарушаемой ни клокочущим дыханием, ни хрипами, в которой она, казавшаяся счастливой, ходила легко и неслышимо - и едва прихрамывая - "как будто была дочерью бога", по словам Гомера), она нежно и глубоко поцеловала меня, на прощание обняв и блаженно улыбаясь, а когда я вышел из дверей дома, она лежала на земле, разбитая, в крови, в угасающем сознании, навзничь, сломав собой маленькое растущее у дома дерево. "Как мне больно", - сказала она, может быть, не узнавая меня. Затем кровь залила ей рот до губ. А затем это человеческое лицо, полное боли и мысли, смяла в скошенную черную курносую обезьянью мордочку последняя судорога - и я не мог, да и не хотел ничем помочь ее телу.
Сломанное дерево превратилось со временем в большой серебристый куст, и нечаянные прохожие - они кажутся мне какими-то пилигримами, безучастными и чуждыми человеческому горю - обрывают, чуть облизывая губы, его маленькие, прозрачно-рыжие ягоды.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
