Пусть утро было как дым, пускай дома были еще влажны, как ленивые развернутые знамена, но под моим тополем, медленно выранивающим к земле вышитые алым шелком сережки, стоял страшный светло-серый незаметный автомобиль, грузнобрылый серо-голубой жандармский офицер, а из дверей дома - похожих на распахнутый шкаф - выводили рыжеволосого юношу с лазоревыми эмалированными глазами, который шел, странно закидывая ногу за ногу. У беззвучно распахнувшейся к нему дверцы автомобиля он остановился, обернулся, разнимая сцепленные за спиной руки, и указал на меня, что-то тихо говоря. Грузный офицер под тополем поднял на меня глаза и чистосердечно улыбнулся. Над его головой, в сумеречной сердцевине дерева, как женщина, запел соловей.
Молодые офицеры снова завели несчастному руки за спину и, согнув, аккуратно бросили в распахнутую машину.
Равнодушно отведя глаза, словно я был только утренней игрой света или мимолетным воспоминанием, пожилой жандарм медленно уселся вослед и махнул рукой. С легким шумом испустив ярко-голубые прозрачные струи дыма, как во сне, автомобиль опустился за брусчатый холм в начале улицы.
Стоя на моем балконе, молодой солдат перекинул над моей головой яблоко молодой солдатке.
Затем на улице появился человек.
Он был маленький, как едва рожденное большое животное. У него был легкий и прозрачный, как молочное стекло, лоб и глаза с белыми зрачками. Светлые, как хорошо прогоревший пепел волосы, тайно тронутые сединой, падали ему на плечи. На нем был алый жилет, а в петлице пиджака бледный цветок с сильным сладковатым запахом, неестественный, как порождение кошмара.
Словно зрячий, он легко взял меня за руку.
Я ждал, что его рука ощутимо вздрогнет, но он только повергнулся к моему лицу и заговорил, поясняя слова пальцами:
"Пожалуйста, проводите меня до кафе. Оно не далеко. Надо только миновать двор".
Раскрыв окно, похожая на фарфоровую смоляноволосую куклу барышня улыбнулась нам, блеснув двумя рядами зубов.
Слепой продолжал:
"Обыкновенно я беру невидимого поводыря. Воображаемого незнакомца".
Круто повернувшись, он ударился о решетку маленького палисадника, едва не опрокинувшись в мощные кусты акации, и смущенно добавил:
"На этот раз рука оказалась подлинной".
Затем я бережно заворачивал его в подворотню, целомудренно проросшую редкими колоннами в темноте, а он что-то говорил о стихотворении, где в последних строфах появляется цветок, погруженный в неподвижный, как вода, камень.
Внезапно я увидел его, забывая о ускальзывающем провожатом. Он цвел на стене, так похожий на живой, что я протянул руку и замер, боясь ощутить его влагу и дыхание.
Когда я вошел в кафе, слепой, сидя перед чашечкой, что-то говорил сидящему напротив оранжевому индусу в тоге и тюрбане. Я остановился рядом. Слепой вновь коснулся моей руки, бессловесно благодаря за помощь. Индус горячо заговорил. Его речь, невероятная и внезапная, как улыбка или гималайский снег, потрясла меня.
"Я родился в маленькой деревне на берегу реки, - говорил индус. - Мы поклонялись богу Ганеше. У нас был его алтарь и старая каменная статуя. У нас был даже посвященный ему слон. Слон Ганеши! Только почему-то он был очень невесел. Может быть, ему было страшно и одиноко среди нас. Слон чах. Он становился складчатым, как гора, пока в деревне не появился маленький человек в такой широкополой огромной шляпе. Завитки волос, дрожа, свисали с его висков. К его руке был привязан маленький деревянный кубик, а с плеч свешивалось длинное полотенце. Человек сказал, что он раввин из Святой Земли, но по случаю может быть и слоновьим доктором. Затем, ходя вокруг слона, который вздыхал, падал на колени и охал, человек "раввин" строил ему умильные гримасы и заглядывал в глаза, а после велел принести ему сладкого бамбука, вареного риса, меда и сделал колобы. А слон поел, порвал на ноге веревку и убежал. Мы были в отчаянии. Лучше бы он умер! Но он вернулся, ведя за собой юную слониху.
Теперь у нас стадо слонов. Они очень веселы. Но как их прокормить?"
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
