Чуть опоздав на нужный нам маршрут
(Часы ли наши безнадежно врут?),
Идем вдвоем, и куртки - нараспашку.
Мой папа по привычке с рюкзаком,
За жизнь он полюбил ходить пешком.
Осенний ветер тормошит рубашку...
Хромает папа, хмурится, молчит.
Кто нас в раздумьях наших уличит? -
О доме думать все-таки неловко.
Кто нас заметит в левой полосе
На местного значения шоссе? -
Маршрутку ждет пустая остановка.
Сказали: "километр или два" -
Вдали дома виднеются едва...
Берется папа вновь за сигареты -
И кашляет... И мы идем опять,
Но как определить: туда ли, вспять?..
Воображаю стертые портреты...
Снег начался - туманит папу снег.
Разрушенная мельница - тот век -
Маячит за широким перекрестком.
Удары папиного костыля -
Как нервный тик часов - несет земля.
Я здесь давно бывал - еще подростком...
То чувство, что навеки папа - мой,
Такой идущий и такой немой, -
Горит, горчит и в воздухе витает.
Он - выразительно-невыразим.
Хоть светлячок в очках - неугасим,
Ему уже бессмертья не хватает.
Лишь молодость - бессмертию сродни,
Прощальных встреч всё холоднее дни,
Мы жизни убыль ощущаем остро.
Прихрамываю: ноги гнет ленца.
Мне кажется: дороге нет конца,
А кладбище вдали - светло и пестро...
Им Высоцкий поет на облаке,
Им Цветаева дарит свет,
В их почти человечьем облике
Ничего такого страшного нет.
Вероника Долина
Лихорадочно, поздним вечером
Ты выходишь на связь с диспетчером
"Скорой помощи": "Помогите же!
Тут сошел паренек с ума,
Говорит, что он в граде-Китеже
Голубые возводит дома...
Говорит, что тело - железное,
Что оно - почти бесполезное,
Что не может ни спать, ни есть,
Что, как шарик, он раздувается, -
И при этом он раздевается,
Хоть боится утратить честь..."
Говорит: "От страсти до похоти
Ночью, в индустриальном грохоте
(Зло гудит вдалеке завод)
Мы - в ловушке земных забот..."
Говорит о непонимании,
О трагедии мировой -
Осознанья бреда и мании
Обездоленной головой.
Сделать шаг - подобно трагедии!
Мы, воспитанные в "Википедии",
Игнорируем тысячи книг -
Хоть бы кто-то к нам в душу проник!
Говорит: его дело - Богово!
Говорит: "Не ищите логово,
Но ищите Логос во всем -
Лишь его мы сквозь смерть несем,
Мы, непризнанные художники
(Не фанатики, так безбожники!),
Мы, не знающие границ,
Дети тюрем, дети больниц, -
Так на многое отвлекаемся,
Отвлекаемся от себя,
Отрекаемся, редко каемся,
Пресмыкаемся, не любя
Свой удел, - говорит. - Всё - данности.
Душу тут не открыть, как дверь.
В человеке - без срока давности -
Затаился угрюмый зверь...
В человеке - трепет божественный,
Незабвенный Константинополь.
Перед всей красотой торжественной -
Зов Творца и звериный вопль..."
Приезжайте! - кричишь по проводу,
Перекрикивая Творца. -
Не звонили бы вам без повода!
Дом... квартира... подъезд - с торца.
...Жизнь спустя выходит залеченный
И нигде уже не замеченный
Старичок с пустой головой:
Только видимость, что живой!..
Нелюдимый, родными брошенный,
Где бы ни было - гость непрошеный:
Даже "скорая" - не возьмет.
Все поймут - никто не поймет!
То хлопнет дверь, то скрипнет половица.
А в остальном - всё тихо и бело.
В ползеркала аквариум кривится,
Рисованный на стенке под стекло.
К шести электрик обещал явиться -
Розетки дышат слишком тяжело.
Всё выключу, освобожу розетки,
Которые дымились поутру,
Почую мира подлинник - вне сетки
Из пикселей: слегка не по нутру...
На кофе напроситься у соседки
Иль выйти освежиться на ветру?..
Мне всё острее слышно: бьет лопатой
Усталый дворник - режет снежный брус,
И как по сердцу - по земле горбатой.
Я тоже за Сизифов труд берусь,
Я тоже ворошу, как дух ни падай,
Заряженный черновиками груз...
Как будто бы квартал весь обесточен,
Весь город вымер, нет - планета вся!
Еще не мрачен мир - уже не точен.
Все провода, червь за червем вися,
В стенах ходы ведут до червоточин...
Я - в скорлупе, и вырваться нельзя!
На сердце пустота мне давит сильно
И на глаза мне давит белизна.
Снег выпал равнодушно и обильно,
И дворникам суровым не до сна.
Летит навстречу темень семимильно -
Ну, вот уже и комната тесна...
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]