КОЛОНКА ЧИТАТЕЛЯ
ЧИТАЕМ:  Геннадий Рябов. Я потомственная петербурженка...

Борис Ковальский

Я потомственная паразитка... На реальности

Впервые опубликовано на сайте www.litkon.com

Если бы рассказ был написан от лица женщины, думаю, многое бы сразу встало на свои места. Ну, действительно: одинокая (но гордая и самостоятельная) героиня встречает (нежданно-негаданно) школьную свою любовь - некогда симпатичного и задорного, а теперь опустившегося молодого человека с букетом хронических заболеваний (включая алкоголизм). Героиня, разумеется, жалеет героя, поселяет его у себя (благо - разведена), лелеет, холит и лечит. В ней просыпается вдруг прежнее чувство. А герой за добро платит черной неблагодарностью. После первой "супружеской" ночи он бросает несчастную женщину и приступает к поискам новой "спонсорши". В общем, дело известное. История про то, как измельчали мужики, про то, что слабый пол оказался сильнее и т. д. и т. п. Тема старая, но актуальная. Сюжет типический.

Геннадий Рябов переворачивает эту историю с ног на голову (или с головы на ноги - как кому нравится). Главный герой у него - мужчина, подобравший и обогревший неблагодарную женщину. Что ж, и такое случается. И тоже нередко. В конце концов, на каждую феминистку всегда найдется свой маскулист, который докажет, что измельчали как раз-таки дамы, а кавалеры по-прежнему соблюдают рыцарский кодекс чести и бескорыстия (хотя автор, кажется, не настаивает на подобных обобщениях).

Можно и еще покрутить тематику. И появится совершенно архетипический сюжет про двух людей (половая принадлежность которых для нас не важна). Сюжет о взаимоотношениях друзей (или подельников). Про то, как "битый небитого везет".

Я не зря постоянно поминаю словечки "типичность", "типизация", "архетип". Классики утверждали, что писатель говорит именно о типическом, отыскивает общее в частном. Конкретика (частное) необходима ему, прежде всего, для того, чтобы читатель (при первом знакомстве с текстом) поверил в происходящее: "Да, нечто подобное могло случиться". Чтобы читатель оказался способен идентифицировать себя с персонажами и сопереживать им. То есть погружение в вымышленную реальность оказалось бы наиболее полным и всеобъемлющим.

А дальше начинается сложная, но крайне интересная игра в "придумано-не придумано", "искусственно-естественно". Игра, в которой нет жестких правил. Для каждого автора, для каждого произведения они свои. Реалистичность Кафки и Достоевского мы определяем по разным критериям (хотя, с чисто формальной точки зрения, нереалистической литературы просто не существует, вся она имеет какое-то отношение к реальности, или, как говорил Умберто Эко, "паразитирует" на реальности). Единственный общий критерий, отличающий "естественное" повествование от "искусственного" - паратекст, или рамка. Все, что находится внутри рамки (под обложкой, на сцене, за стенами галереи), воспринимается как искусственное, а значит - типическое и знаковое. Все, что вне рамки, - естественное, частное, незнаковое.

Геннадий Рябов на протяжении рассказа постоянно доказывает, что перед нами - именно "естественное" повествование. Автор приводит конкретные даты, названия улиц и станций метро, диагнозы болезней и состав диеты, точно определяет марку пива, курс доллара в 2001 году, вводит реальных людей (Никиту Толстого и отца Владимира Сорокина) и заканчивает полным адресом (с индексом и телефоном). Усилия Рябова не проходят впустую. Даже вполне искушенный в литературных играх читатель начинает сомневаться: уж не реальную ли историю нам рассказывают? А если реальную, так, может, просто денег собрать и помочь этой Юле?

Однако подобному прочтению рассказа мешает рамка. Коль скоро текст выставлен на литературном сайте, стало быть, мы имеем дело с "искусственным" повествованием. И способ прочтения в этом случае должен быть иным. Я как читатель обязан иметь в виду, что всякая привязка к реальности в художественном тексте обладает дополнительным значением. В принципе, вымышленные события могут быть локализованы предельно условно ("в некотором царстве в некоем государстве", "давным-давно"), но уж если писатель приводит в рассказе конкретные даты и адреса, значит, он что-то мне хочет этим сказать.

Пытаюсь я расшифровать авторские намеки и расшифровать не могу. Какое мне дело до того, что герои учились в школе на Разночинной? Из этого совершенно ничего не следует (или следует, но только для самого Рябова). С точно таким же успехом они могли учиться на Опочинина или еще где-нибудь. Автор дважды упоминает, что офис фирмы, в которой работал герой, находился на Двинской. И какой вывод я должен сделать? Рябов сообщает адрес и телефон героини. Зачем они мне? А если бы Юля жила не на ул. Бол. Зеленина, а на Большом пр. П. С.? Что-нибудь изменилось бы от этого в рассказе? Как-нибудь повлияло бы это обстоятельство на общий смысл повествования? Думаю, никак.

В тексте Геннадия Рябова слишком много ненужной конкретики (незначимого мусора, шума), которая совершенно ничего не дает ни уму, ни сердцу. Зато она, как воображаемое платье, прикрывает наготу короля. Если вычистить из рассказа шум, останутся одни банальности. Про то, что женщины иногда бывают коварны и неблагодарны. Про то, что инвалиды (по крайней мере, некоторые) склонны играть на жалости. Про то, что излишняя утонченность коренных петербуржцев (москвичей, парижан) со временем приводит к деградации и вырождению. Так я все это и раньше знал. Зачем мне "повторять пройденное"?

Может, автор выводит на сцену ярких, запоминающихся персонажей? Нет. Может, он поражает нас особой психологической тонкостью наблюдений? Тоже нет. Увлекает напряженным сюжетом? Нет. Повышенным драматизмом? Нет. Концептуальностью? Нет. Формальной изощренностью? Нет. Стилистическими изысками? Нет. Геннадий Рябов владеет хорошим русским языком. Он умеет выстраивать текст. Для интернет-литературы это, конечно же, плюсы (если судить по общему фону), для литературы - всего лишь минимальные требования. Собственно, искусство, на мой взгляд, начинается тогда, когда появляется нечто "сверх", нечто большее.

Короче говоря, если рассматривать "Коренную петербурженку" как рассказ о частном (вопреки паратексту), ее и публиковать стоит в соответствующем издании, не имеющем отношения к литературе. Если же это - искусство, то, по-моему, совсем невысокого качества. Честное слово, лучше бы автор поменял женщину и мужчину местами. Сам собой появился бы феминистический подтекст. И наличие хоть какого-то подтекста указывало бы на глубину постижения темы.

Обсуждение