Вместе - это, когда не врозь
с тем, в кого аж до хруста врос.
(Дуремар бы сказал: невроз!)
Молоко на губах - остыло.
Говоришь - не разлей вода?
Ей, гряди, разгуляй-беда!
Отворяешь ей ворота,
А она - и с боков, и с тыла.
Но о том - ни гу-гу, молчок.
А не то - за бочок волчок.
...Как горошина и стручок...
...Всякой твари - даешь по паре!
Тут бы сказочке и конец...
К югу поезд спешит беглец.
Но сойдя, что в дуду игрец,
выдыхаешь в кулак: попали!
Порван ценник на лиха фунт.
Мы заляжем с тобой на грунт.
Сверху волны встают во фрунт
и берут берега в осаду.
Что не ведаем - то творим.
Не на дно - так в огне сгорим.
Как в закате последний Рим -
от Садового до Посада.
Ей, гряди, от Никит-ворот,
високосный недобрый год!
На столицу циклон идет,
как Монтекки на Капулетти.
По Охотному - ветер вскачь.
Обними меня и не плачь.
Ты же помнишь - не тонет мяч.
В Истре, Яузе, Клязьме, Лете.
Музыка Брейгеля скована синими льдами.
На полдороге застыл неприкаянный звук.
Вечность мохнатой собакой легла между нами,
сунув печальную морду мне в трещину рук.
Вскинули к тучам деревья органные кроны.
Слышно, как падает холод на бежевый снег.
В хрупкое небо впечатана точка вороны.
В чистое зеркало озера вмерз человек.
Сказкам зимы не видать ни конца, ни начала.
За горизонтом укрылась шальная пурга.
Вот прогорела вдали и навек замолчала
над одинокой вселенною песнь очага.
И нам уже не узнать, не услышать средь шума,
не прочитать на страницах диковинных книг,
что, пригорюнившись тихой печалью, задумал,
пойманный в клетку, замерзший, прирученный
Март бредет, босяком одетый,
по развалу своих развалин.
Прибывает воды и света.
Вот и снова отзимовали -
без начальства и без охраны -
отоспались, поджавши губы.
Отсиделись ушанкой драной
в рукаве енисейской шубы,
от которой теперь - лишь клочья...
Лед, как молью, изъеден тленом.
И река себе этой ночью
глухо вскроет больные вены.
Одиноко скулит борзая,
чуя скорый блицкриг распада.
Зайцы кличут в лесах Мазая,
и без пастыря бродит стадо.
И созвездья в своей пустыне
слепо тычутся в туч завесу.
Оглашенный кустарник стынет
в непросохшем притворе леса.
Землеройка на сеновале
продирается к лучшей доле.
Вот и снова отзимовали.
Вот и снова - земля и воля.
Продырявит подзол коряга.
Взбеленятся озера-реки.
Что ж, по новой нам звать варяга
и емэйлить посольство в греки?
Иль, как прежде, лупить в кимвалы
про былинные про победы.
Здесь Благая не ночевала.
Да и Ветхий не проповедан.
И апостол сюда едва ли
по распутице доберется.
Отсиделись, отзимовали...
Перетопчется, перебьется...
Справим лодку, найдем Мазая
и поедем к ушастым в гости...
Не скули, не рыдай борзая
над своей непочатой костью.
Лужа все меньше и меньше. Сегодня - на треть.
Как-то тревожно: кому же достанется Грэмми?!.
Только сначала - прибраться, кофейник согреть
и на контуженых ходиках выправить время.
Там, где с тобою мы значились - прочерк, дыра.
В небе - такая же: не затянуть, не заштопать...
И календарь набухает от слова "вчера".
И голоса за стеной переходят на шепот.
***
Мятое тело на голой тахте. Сквозняки.
Терпит крушение муха в початом рассоле.
То, что когда-то игралось в четыре руки
погребено под завалами на антресоли.
Можно, конечно, с соседом изладить дуэт,
Спеть с ним про зайцев, а после про яблони-груши.
Но поздновато. К тому же уехал сосед.
И метроном, что под ребрами, глуше и глуше...
***
Снова трамбует автобус свои закрома.
Птица восходит в зенит, как мечта богоборца.
Улицы, цокот прохожих, деревья, дома, -
все подморожено. Как при Царе-Миротворце.
Ну а вот чашку не склеить. Ты это судьбой
не называй, дорогая. Авансом - спасибо.
Речка - в мурашках. И медленно рваной губой
воздух глотает в садке непутевая рыба.
***
Хочется булочку с кофе, цилиндр и трость.
Чуточку акций и много-премного гламура.
В собственной спальне сегодня - непрошенный гость.
В спальне приятеля завтра - посланец Амура.
Хочется звать Теофилом седого Готье,
И с госпожой Бовари познакомиться ближе.
Только кругом не Монмартр, да и ты не рантье.
Так что лети как фанера над местным парижем.
***
В темень метнуться, покамест далеко шаги.
Ты не готов к обороне, тем паче - к атаке.
Так и наматывать в скверике этом круги,
как Одиссею вокруг ненаглядной Итаки.
Квелый фасад до последнего камня промок.
Не предвещает ничто нам гомеровой коды.
Замуж уйдет Пенелопа и сменит замок.
И безнадежно в дверях перепутает коды.
***
Нынче суббота. Последние звезды и сны.
Скоро рассвет прорисуется. Скоро - Благая.
Медленно - сквозь подземелие, сквозь пелены -
в сад она мокрый войдет, как свобода, нагая.
Ну а пока вся земля - опустевший вокзал.
Отменены расписания. Сутки вторые,
как Он оставил ее. И еще не сказал
в белых как солнце одеждах Садовник: Мария!..
Смотрит многоэтажка
сотнями окон в грязь.
Если не жизнь, то бражка,
кажется, удалась.
В правом углу - стаканы.
В хлебнице - пирожок.
С этого пира в Кану
не торопись, дружок.
Мне ли искать, тебе ли
новое меж людей?
Мудр беспримерно эллин.
Праведен иудей.
Мы же - наизготове
хлопнуть на раз-два-три...
В спринте на голос крови
не подскользнись смотри.
Муторно от повидл.
Кисло от щей зато.
Все бы тебе я выдал,
Знать бы, дружище, что.
К храму или чертогу -
это ж такой пустяк -
я б указал дорогу...
Только не знаю как.
Хмелем увиты крыши.
Ты не грусти, дружок.
Нам бы с тобой услышать,
как пропоет рожок.
Спи. Одеяла нету.
Хочешь, мое возьми.
Не расшибись без света -
как тебя? - mon ami.
Вот и сброшены маски, козлины, остатки приличья.
Вот и сорваны с темного дуба все знаки отличья,
и несет их от милого севера в южную ссылку.
Вот и порваны все примечания, сноски, отсылки...
Нагота-срамота. А под ею - бомжи-буераки.
В николах-нидворах ором свадьбы гульбанят собаки.
И орачь изготовился длить самогонную тризну
на останках смердящего стога и стылой отчизны.
В половые к нему - домовые, а с ними анчутки.
На похмел к нему витязи вскачь на кобыле-попутке,
из пищалей бабахая вслед эмигрантскому клину.
И как смерть на миру - вдоль дороги рябина-калина.
Ох ты ж, гой да еси! Ни стыда, ни огня, ни отрады.
Ох ты ж, голь, не проси воеводы-Мороза пощады,
когда он через сито ноябрьское просо просеет
и пойдет, и пойдет заносить тебя снегом, Расея!
Что опять векселя предъявляешь сестре своей - жизни?
Разве ты присягал этой пестрой подлунной отчизне?
Разве клятву давал Воробьевой пылающей круче?
Устыдись и молчи! И сарказмом угрюмым не мучай
развеселый партер, вход куда не закрыт, но заказан.
Ты же знаешь и сам, что ты с ним лишь ребячески связан.
Твое место постыдно зияет в холодном притворе.
И е-mail твой короткий указан на каждом заборе.
Проскочив семафор, затерявшись меж истин и литер,
не прибудет ни в "В" и ни в "С" твой замызганный литер.
Так оставь, не ищи его больше под млечною крышей,
на которой твой торный серебряным крестиком вышит.
Илия колесницу гонит. Круши, ломай!
Истуканом бы обернуться, полевкой-мышью.
Тьма такая зашла в предместья, что твой Мамай.
И над крышей висит такая же - тохтамышья.
Собирать ли нам камни? Последний платить оброк?
Выбивать ли морзянку пломбами: Боже правый?!.
Я волчарой сижу в засаде - почти Боброк.
И душа в направленье пяток течет отравой.
Не дышать... Генуэзец-ветер - во все концы.
Тьма сквозь город идет - упитанна, как неправда.
Не поспеют к предместьям нашим ничьи бойцы.
Не дотянут в потемках лебеди до Непрядвы.
А коль так - не видать нам радуги, мертв Завет.
Полыхни напоследок, Илюша, чтоб все ослепли...
Эх, соколик ты наш отчаянный, Пересвет!
Эх, касатик ты неприкаянный, свет-Ослебя!..
Разбудили в ночи. Не дозволили даже одеться.
Повели присягать: не иконе - морскому божку.
Оттого ли ты плачешь, мое сухопутное сердце,
Что не знаешь, в каком тебя биться заставят боку.
Дали в руки кайло. В зубы сунули фляги и флаги.
И с трехвосткой своею везде Карабас-брадобрей.
Мне бы снега кусок, мне бы неба клочок и бумаги,
чтоб на волю шепнуть через алый пучок снегирей,
как живая душа бьется птицей о мраморный задник,
как за шиворот нагло стекает туман поутру,
как бабачит, курляндчит и тычет прокуренный всадник,
и Россия дрожит на промозглом балтийском ветру.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]