До отправления поезда оставались считанные минуты. Понкин быстрыми шагами пересек по диагонали привокзальную площадь. На секунду остановился перед стоящей возле перрона урной, сделал пару быстрых затяжек, поперхнулся дымом и уже собирался швырнуть недокуренную сигарету в урну, как вдруг услышал:
- Не торопись, Касатик, оставь покурить.
Тотчас вслед за голосом откуда-то из толпы отъезжающих материлизовалась невысокого роста цыганка.
Понкин сделал ей шаг навстречу и протянул чинарик.
-Спасибо, дорогой, - несколько гортанно поблагодарила женщина, поднося чинарик к губам. - Ты такой добрый. Давай я за доброту твою погадаю. Бесплатно. Век благодарить цыганку будешь...
-Некогда, некогда... На поезд опаздываю...
-Какое "опаздываю", Касатик, разуй глаза: еще двадцать минут до отхода, а ты уже почти перед вагоном стоишь.
Понкин автоматически поднял голову вверх к висящим у входа на перрон часам. На часах было без пятнадцати девять. До отхода поезда, действительно, оставалось еще двадцать минут.
"Чертовщина какая-то"- подумал Понкин, но потом сообразил, что скорее всего в прошлый раз, в троллейбусе, когда смотрел на часы, перепутал минутную стрелку с часовой. Такое с ним уже бывало.
- Давай, Касатик, ручку. Все что было, все что будет - ничего не утаю, - теребила его гадалка за рукав плаща.
- Не верю я гаданиям. Не верю, - Понкин потянул руку к себе, стараясь освободиться от прилипчивой женщины, но та послушно, вслед за рукой, потянулась к Понкину и встала почти вплотную:
- Ой-ли "не верю", - закачала она недоверчиво головой, - ну, коль не хочешь, то не буду гадать. Дай ребенку две копейки по телефону позвонить. Сестра у него совсем больная. Врача вызывать надо.
Понкин раздраженно достал портмоне (Ох, не надо было ему этого делать!), порывшись, нашел две копейки и протянул их материлизовавшемуся рядом с цыганкой пацаненку.
- Вот спасибо, Касатик, вот спасибо, - затараторила гадалка, - ах, какая у тебя интересная рука! Судьба тебя ждет необычная!
Понкин еще раз легонько попытался высвободить свою ладонь, но цыганка мягко, как бы и не сопротивляясь, удержала ее и заговорила еще быстрее:
- Что ты, что ты! Не надо мне твоих денег. Бесплатно гадаю. Ах, вижу: поманит тебя скоро за собой женщина неземной красоты. Коль откликнешься, то все, о чем мечтать будешь - получишь. Богатым станешь...
- Да, уж куда мне...
- Что ты, Касатик, разве тот богат, у кого деньги? Богат тот кому желать больше нечего...
- Я опаздываю на поезд...
- А женщина будет такая, что другой никогда не пожелаешь. Даже и смотреть на других не захочешь. Все с ней забудешь и
все иметь будешь сполна. Не будет у тебя неудовлетворенных желаний, несбывшихся надежд, суеты, забот, страданий....Нечего тебе будет больше желать...
Понкин снова попытался высвободить руку.
-Хорошо, хорошо, Касатик, - успокоила его гадалка, - положи на ладонь кусочек какой-нибудь бумажки.
Понкин оторвал кусочек газеты.
- Нет, нет. Для гадания нужна денежка. Только для гадания. Мне ничего не надо.
Понкин достал из портмоне рубль.
- Доставай красненькую, Касатик, вон она у тебя выглядывает.
Вернее будет.
Понкин послушно положил на ладонь десять рублей.
Цыганка что-то пошептала и дунула. Десятка исчезла.
- А, гори все синим пламенем! Ни тебе, ни мне, Касатик. Можешь забыть все, что я нагадала. Будет у тебя только так, как ты сам выберешь. Теперь беги, а то поезд уйдет.
Понкин был шокирован той артистичностью, с которой у него выманили деньги, но раздумывать было некогда: поезд уже отходил от перрона. Прощай, червонец...
II
Начавшийся так неудачно день закончился.
Расшвыривая по сторонам тьму ночи, тепловоз тянул за собой ядовито-зеленую ленту вагонов. Понкину не спалось. Мимо вагонного окна с шумом пролетели арки железнодорожного моста, потом со звоном выскочил шлагбаум, мелькнул желтый огонек обходчика, и тут же, убегая назад, все поглотилось мглой.
Понкину редко приходилось ездить поездом на большие расстояния и теперь он чувствовал себя неуютно в переполненном плацкарте. Бесконечное покачивание вагона, стук колес, хлопки тамбурных дверей, перешептывание пассажиров в соседнем купе - все действовало раздражающе.
Спать было невозможно. Лежа на верхней полке, Понкин ворочался с боку на бок, но так и не мог найти удобного для тела положения. Наконец, изрядно намучившись, ему удалось сомкнуть отяжелевшие веки и зависнуть где-то посередине между сном и явью.
В голове замельтешили чьи-то лица, обрывки разговоров... Причудливо переплетаясь, они ткали ковер полусновидений.
Вот Понкин в вестибюле института просит у заведующего перенести отпуск с августа на июль так, чтобы совпало с отпуском жены. В разговор вмешивается главный инженер и до хрипоты в горле доказывает, что в вагоне-ресторане курица недоваренная. Заведующий начинает кричать, что это система во всем виновата. Рядом с ними какой-то голос убеждает:
- Нет, вы все меня не уважаете!
Понкин открыл глаза.
-Тише ты, тише. Все тебя уважают. Видишь, люди спят? -
успокаивали в другом конце вагона разбушевавшеглся пассажира. Хлопнула дверь тамбура и пассажира куда-то увели. В соседнем купе снова зашептались о курице.
Понкин перевернулся на спину. "Дома сейчас тихо. Все спят, -
подумал он, - а меня несет к черту на кулички. Ладно бы еще в какой путный город командировали, а то в этот захолустный
N-ск. И ведь не открутиться было.Совсем уж ни во что не ставят. Плевать им на человека со всеми его пожеланиями..."
Понкин тяжело вздохнул и повернулся на правый бок, лицом к стене. Постепенно образы детей, Маши потеснили в сторону неприятные мысли о работе. Вот они в выходной день собрались все вместе. Двое старших уселись за шахматной доской, а младшую, Иришку, Маша учит играть на пианино. Ее пальцы мягко бегают по клавишам. И как это раньше его могли раздражать этюды Черни? Сейчас они звучали приглушенно и мягко. Понкин почувствовал, как, окутываясь теплой истомой, тело погружается в блаженную невесомость сна. Тотчас откуда-то издалека, гиперболически расширяясь, к самому его уху придвинулись толстые мясистые губы Матвеева и зашептали:
"Твоя жена опять возле метро с Киндиновым разговаривала. Веселые такие, улыбаются оба..." И сразу, заслонив Матвеева,
среди сутолоки метро появилась Маша. Но это была уже не та Маша, которая разучивала с Иришкой этюды Черни. Маша в метро не улыбалась, как та, домашняя. Эта Маша была злая и
развратная. Обхватив обоими руками голову Киндинова, она
страстно целовала его глаза, лоб, губы... Ее разгоряченное тело
плотно прижималось к широкой груди, бедрам этого заплывшего
жиром наглеца. "Она моя! Моя!"- закричал Понкин, отталкивая Киндинова от жены. Но они оба его не замечали, все теснее и теснее прижимаясь друг к другу. Понкин стал хлестать Киндинова ладонью по лицу, пинать их обоих ногами... Слезы жалости к самому себе, одинокому, обманутому, покатились по щекам.
- Как-же это, как? Как? - спрашивал он у Маши трясущимися
губами.
- Как? Как? Как?- перестукивали колеса поезда.
Понкин открыл глаза и, еще не отдавая себе отчета в том, где он и что с ним, ошеломленно вглядывался в зеленоватый сумрак вагона, различая там, вдали, тускнеющие силуэты Маши и ненавистного Киндинова.
- Нет, нет, это никак невозможно: трое детей, да и возраст уже под сорок. Или сорок один даже будет?
Остатки сна окончательно рассеялись. Он принялся логически доказывать самому себе, что все это не может быть, что Маша совсем не такая, как ее подруги, у нее нет никаких поводов изменять.... Но перед глазами снова и снова вставала увиденная во сне картина, и ничто на свете, никакие логические построения не могли оторвать Машу от Киндинова.
Тогда он попытался разрешить возникший душевный дискомфорт
с другой стороны. "Собственно говоря, не все ли равно, как она там себя ведет, с кем обнимается. Мы всегда жили каждый сам по себе. Да, научились избегать ссор, научились терпеть друг-друга. Но это еще не любовь! Любви и не было никогда.
- Не-бы-ло...- повторил он шепотом.
Когда он убедил себя, что это действительно так, в душе стало до отвращения пусто и удивительно неуютно. Мысли уже не суетились одна за другой. Застыв в шатком равновесии, они ждали лишь толчка, чтобы лавиной устремиться в пропасть беспредельного одиночества. Инстинктивно, пытаясь отдалиться от края разверзшейся перед ним бездны, Понкин принялся лихорадочно рисовать силой воображения одну за другой картины своего деревенского детства. Все выходило как-то тускло и неубедительно. Самыми яркими воспоминаниями детства были почему-то пьяные драки - непременные спутники всех деревенских
праздников. В какой-то миг ему показалось, что он нашел ту соломинку, которая поможет спастись. Умиротворенный, он застыл с удочкой на берегу Зорянки. Ожили звуки: плеск воды на дальнем перекате, болтовня птиц... Прямо перед ним на темно-зеленый лист кувшинки вскарабкался маленький лягушонок. Увидев человека, он прижался брюхом к листу, замер и, вытянув лапы, нырнул под воду. Вода заморщилась мелкими кругами, а когда рябь сошла из воды на Понкина посмотрели раскосые синие глаза Любы. "Опять будет доказывать, что у нее ребенок от меня," - с испугом подумал Понкин. Он оглянулся назад, но там никого не было.
- Люба, Люба, где же ты? - зашептал Понкин.
Монотонно стучали колеса. В соседнем купе проводница расталкивала пьяного пассажира:
- Вставай, вставай - выходить пора, а то в Лещанск уедешь, -
трясла она его за плечо. Мужчина проснулся, обругал проводницу матом и стал собирать свои вещи.
Понкин потер ладонью вспотевший лоб, присел на полке насколько позволял рост, одел брюки и, придерживаясь левой рукой за перегородку, спрыгнул вниз. Обувшись и накинув на плечи пиджак, он пошел к выходу.
Поезд уже остановился. Пропустив вперед себя женщину с двумя оттягивающими руки чемоданами, Понкин вышел на перрон.
- Покурите, можно не торопиться: поезд здесь стоит минут
двадцать, не меньше, встречного ждем,- информировала проводница простуженным голосом.
Далеко на востоке, там, где рельсы сходятся в одну точку,
небо уже окрашивалось в бледно-палевые тона восхода. Понкин
сделал пару шагов в сторону от перрона, перепрыгнул небольшую канавку и вошел в лес. В лесу было сыро. Пахло прелью и грибами.
Понкин потрогал рукой шершавый ствол стоявшей рядом с ним сосны. Ствол был немного влажный, покрытый тонким слоем лишайников. Сквозь пальцы ладони Понкин почувствовал, как в его тело проникает тепло дерева. На миг ему показалось, что это могучее дерево и он, смертный немощный человек, составляют
единое нерасторжимое целое, так же, как лес, воздух... В сознании пронеслись суматошные видения уходящей ночи, сердце под лопаткой заныло, наполнилось болью и острым чувством зависти к спокойствию этих деревьев. Вся прошлая жизнь показалась ему никчемной и пустой, полной напрасных тревог и несбывшихся желаний. Да и сами желания были ничтожно мелки и лишены какого-либо смысла.
- Хорошо бы вот так, как этот лес, застыть без дум, забыться, отрешиться от всего мира, - подумал он.
Темные сосны уходили вершинами в небо. Им не было никакого дела ни до Понкина, ни до его желаний. Ничто сиюминутное не могло их потревожить.
- Что может быть блаженнее их отрешенности? - пронеслось в голове.
Расслабившись, Понкин прижался щекой к теплому телу
дерева. Постепенно мысли остановили свой бесконечный бег, ушло волнение, утихла боль в сердце. Незаметно для него ладони
рук и прижатая к стволу щека стали деревенеть и врастать внутрь дерева. В какой-то миг он почувствовал, что весь без остатка сливается с безбрежным океаном окружающего его леса. Фаланги пальцев переплетаются с хвоей веток и пьют вместе с ней влажный воздух ночи. Ноги уходят с корнями в песчаную почву и разрастаются там вширь, служа опорой для всего ствола. Ничего удивительного от этого он не испытывал. Все было в высшей степени естественно и просто. И так же естественно и просто было появление Незнакомки.
Если сейчас, спустя два месяца, спросить Понкина, каково было лицо девушки, он не сможет ответить. Он не сможет ответить, какой был голос у Незнакомки, во что она была одета, какого цвета ее волосы... Он видел ее, разговаривал, и помнит, что все в ней было совершенно, и не было ничего, что можно представить более совершенным. Совершенство не может быть описано словами. Его невозможно запечатлеть кистью художника или резцом скульптора. Писатели, поэты, художники только стараются приблизиться к Совершенству, но никогда ни один из них не сможет сказать: - Вот оно, Совершенство!
Если б слова смогли рассказать о том, что такое Совершенство, они бы тотчас стали больше не нужны. Они бы умерли. Всякое
творчество, достигнув Совершенства, умирает, ибо больше не к чему стремиться, а без стремления нет творчества. Поэтому Понкин мог только молчать, когда его спрашивали о том, как она выглядела.
- Пойдем со мной, богатым будешь, - позвала Незнакомка.
- Я не хочу богатства.
- Скажи мне, что ты хочешь?
- У меня нет больше желаний..
- Значит ты уже богат.
- Да, значит так...
Это был странный разговор. Впервые Понкин не думал, что следует сказать, о чем желательно промолчать. Ответы и вопросы рождались сами собой без какого-либо вмешательства разума.
- Главное зло людей - разобщенность, - продолжала Незнакомка, - она присутствует даже между самыми близкими людьми. Она порождает борьбу, зависть, обман, войны... У нас ее нет. Ты, я, лес, воздух - мы все едины. Между Единым не может быть Зла. Единое не знает Зла.
- Но, значит, Единое не может распознать Добро...
- В Едином нет Добра, нет Зла. Прошлое и будущее пребывают в своей целостности, не разрываемые противоречиями Времени. В Единстве нет места конфликтам...
- Значит нет Жизни?
- Нет Смерти...
Понкин вдруг ощутил, что ее слова не являются для него чем-то внешним, а сами cобой рождаются в его сердце. Внешнее и внутреннее становятся для него единым.
- Там, где нет Времени, там нет Желания. Где нет Желания,
там есть Свобода, абсолютная Свобода...
Незнакомка подошла ближе.
- Пойдем со мной, - протянула она Понкину свою руку.
Он весь, целиком, потянулся ей навстречу...и, в ту же секунду, как дальнее эхо, где-то в глубине сознания завибрировал протяжный гудок тепловоза.
- Поезд сейчас тронется, - равнодушно отметил Понкин.
И тут же это эхо перекинулось над лесом и, как разорвавшаяся бомба, тысячами осколков вонзилось во все клеточки его тела:
- Поезд трогается !!!
Понкин с силой оттолкнул Незнакомку. Миг замешкался, увидел,
как между мохнатыми вершинами деревьев заколебался черный проем неба и, раздирая кусты, бросился бежать наперерез уходящему в N-ск поезду.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
