Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ДОМ  ДЕТЕЙ  СНАРУЖИ  И  ИЗНУТРИ

Часть первая


Недавно в Дискуссионном клубе интернет-журнала "Русского переплета" возникла свара по поводу "Детдомовских рассказов", написанных некой женщиной из Беларуси, проработавшей в этом учреждении воспитательницей свыше 25 лет. Обычные сентиментальные истории о благородных взрослых и не очень-то и благодарных детях, с долей самолюбования автора, с невыразительными диалогами и с полным набором нравственно-этических штампов прошедшего столетия, преследующих одну-единственную цель: поведать миру о том, что детские дома надо бы все-таки когда-нибудь да как-нибудь реформировать, что всем детям нужна семья, что жить в детских домах детям трудно, а воспитывать их трудней во сто крат, тем паче при малых зарплатах и при ненормированном рабочем дне педагогов и при пылающей в их сердцах любви к сиротам.

То есть, по сути, рассказы в своей нравственной и художественной основе не отличались от массы подобных историй, написанных в течение последних двадцати лет людьми, как правило, со стороны, знающими проблему сиротства более понаслышке, чем изнутри. При этом авторесса на самом деле была воспитателем детского дома и просто обязана была знать проблему более глубоко, чем, допустим, журналисты периода перестройки. И в рассказах ее лично я ожидал увидеть нечто такое, что отличало бы ею описываемый детский дом от остальных произведений на эту тему - наличием конкретики бытия ребенка, мужание и становление характера будущего члена общества либо его деградация в предлагаемых обществом обстоятельствах. Потому что изначально было заявлено, что это - рассказы, то есть литературные произведения, имеющие сугубо гражданское звучание.

Между тем, передо мной возник среднестатистический детский дом в среднестатистической стране СНГ со среднестатистическими проблемами среднестатистических детей и среднестатистических преподавателей и воспитателей, истории, облеченные в душещипательные стандартные сюжеты с подтекстом и вовсе не литературным: взрослые, как ни крути, а все-таки любят сирот - и оптом, и порой даже в розницу.

Свара возникла спонтанно: одна из читательниц заявила, что решение проблемы качества воспитания в детских домах возможно при сокращении классов до пяти человек - я возразил - публикатор рассказов, имеющий какое-то отношение к авторессе, мне нахамил - я огрызнулся - друг публикатора осыпал меня бранью - и пошло-поехало! В результате, тема заботы о сиротах, поднятая вовсе не автором даже, а читательницей, заболталась, безразличные к этой теме сторонние наблюдатели из числа молчаливых участников Дискуссионного клуба повеселились, читая гневные филиппики друга публикатора и мои многозначащие литературоведческие опусы, а воз и ныне там: ни рассказы честно не читаются, ни о проблемах воспитания сирот никто ничего не говорит - сплошные слюни набранных публикатором волонтеров. И ни кому дела нет до того, что думают сами детдомовцы об этих рассказах и о том, что это такое детдом на самом деле.

Одним из главных аргументов публикатора, требующего признать рассказы авторессы гениальными, следует назвать его утверждение, что оная воспитатель знает детский дом изнутри, вторым важным аргументом следует определить мнение вышеупомянутой читательницы о том, что нынешние детские дома - не те, что были ранее, то есть в мое время, лет так сорок и пятьдесят тому назад - являлись и являются рассадниками преступности. Потому начать эту статью следует именно с возражений моих именно по этим позициям.



Поле битвы

Для людей, не ведающих, что такое детский дом, или знающих о нем по книгам да статьям в газетах, трудно представить себе, что на самом деле это - фронт, вдоль которого идет бесконечная война - в большей части позиционная - между детьми и взрослыми. Война изматывающая, не прекращающаяся ни на минуту, война неравных сил, беспощадная и очень страстная. И законы, правила этой войны устанавливает лишь одна сторона - взрослые. При этом взрослые эти - личности действительно низкооплачиваемые и постоянно унижаемые в своем взрослом мире со стороны всех властей без исключения, в том числе и со стороны криминальных сил, и административно-хозяйственного аппарата страны, и даже со стороны членов своих семей, не довольных тем, что та же воспитательница слишком много времени уделяет чужим детям за грошовую зарплату и за перенесенный страх, случившийся при воровстве педагогическим и техническим персоналом простынь, одеял, продуктов питания и так далее из детского дома. И страхов подобных, фобий у взрослого персонала детдома чрезмерно много: боятся друг друга, боятся чужих мужей и любовников, боятся крышующих детские дома преступников, боятся мстительных выпускников детского дома, боятся всего, к чему прикасаются в этой жизни. Боятся - и ожесточаются, боятся - и ломаются, боятся - и вынуждены тянуть свою лямку, ибо на самом-то деле взрослые, работающие с детдомовцами, больше нигде и не нужны.

Эта обреченность воспитателей воспитывает в них чувство ненависти к тем, к кому их приковала судьба, как у преступника к своим оковам. Но сами взрослые этого просто не в состоянии понять. И потому война идет на измор.

В войне этой взрослые не имеют возможности перейти на сторону противника - на сторону детей, - не могут стать партизанами в своей армии, шпионами детскими в лагере взрослых. Ибо всякий взрослый в детском доме воспринимается душой детского коллектива, который фактически руководит армией сирот, только врагом.

Потому что ребенок всё видит.

Отказ кого-либо из взрослых от соучастия в ограблении сирот, к примеру, в мире воспитателей и учителей воспринимается, как измена общему делу, и карается беспощадно - вплоть до провокаций, до ложных доносов и обструкции. При этом очень часто для уничтожения подобного взрослого филантропа и гуманиста педагогический коллектив использует имеющийся всегда в любом коллективе контингент коллаборационистов из числа противников - детей то есть. То есть именно мерзавцы из взрослой и детской сред поливают грязью и позором именно альтруистов и гуманистов, искренних защитников сирот, и потому всегда во внутренних войнах оказываются победителями враги детей, а не их защитники. Ибо мерзавцев в любом педагогическом коллективе всегда больше. Намного больше, чем порядочных людей.

А дети только после выдворения защитника своего с позором начинают прозревать - и ничего более...

А теперь закон природы: места, где психически нездоровые люди, страдающие манией величия, садизмом и нарциссизмом, могут реализовать свои фобии, притягивает их в школы, детские садики и детские дома, то есть в места, где им меньше всего следует опасаться, что получат они за садизм свой сдачи. А сиротский приют к тому же еще является и местом, где за предмет насилия и издевательств со стороны преподавателя практически некому заступиться основательно и наложить запрет на эти пытки навсегда.

Селекция негодяев в педагогической среде идет с ужасающей скоростью и с потрясающей неотступностью. В битвах за часы, за ставки, за категории идут самые изощренные виды интриг, обвинений, оскорблений и прочих мерзопакостей, приводящих порой к инфарктам, даже к смертям, то есть дело идет порой о непреднамеренных, но все-таки убийствах, о фактически Гражданских войнах внутри армии взрослых. И все это происходит на глазах детей, которые якобы всего этого не видят.

Но дети видят все.

Над педагогическими коллективами надстоят некие карающие органы, которые якобы следят за порядком внутри этих образований, проводят регулярные инспекции и проверки, наказывают тех педагогов, на кого им укажет директор, за их мелкие провинности, закрывают глаза (всегда за взятки и подношения, конечно) на проступки тех воспитателей и учителей, кому руководство педколлектива благоволит, старательно скрывают серьезные происшествия от куда более высоких контролирующих органов с целью сокрыть от общественности происходящие в детских домах безобразия. При этом именно на этом уровне властных структур наиболее крепки связи педагогов и чиновнико-педагогов с правоохранительными государственными органами, к услугам которых чрезвычайно часто прибегают взрослые для того, чтобы сломать ребенка. При этом всей этой бандой взрослых подразумевается, что ребенок якобы не понимает сути происходящего и характера системы, подавляющей и уничтожающей его.

Но дети понимают всё.

Если семейный ребенок в школе имеет возможность если не противостоять системе насилия над его личностью, существующей в каждом педколлективе, то, по крайней мере, он может использовать время нахождения в семье для передышки от войны за право быть самим собой, то детдомовец такой возможности не имеет круглосуточно. Более того, современный детдомовец находится под прессингом коллектива школы до обеда, а потом с обеда до утра - под прессингом педколлектива детского дома. При этом психика ребенка оказывается порой неспособной справиться с поставленными перед ним взрослыми задачами - и случаются нервные срывы, психические заболевания у тех детей, которые даже не были предрасположены к ним генетически, а также всегда и везде имеющие место побеги на волю.

В пять раз уж издававшемся романе "Прошение о помиловании" я рассказал вторым планом о судьбе моего друга и одноклассника Геннадия Гузея, оказавшегося в психиатрической клинике после того, как и после побега на волю не разрешился внутри его души конфликт между словом чести ребенка и конформистской логикой взрослых. А таких ребят в нашем классе из 24 человек было шестеро, то есть четверть - 25 процентов - класса не сумели выстоять в войне со взрослыми чисто психологически: Саша Журенко, Володя Пашкевич, Саша Гельберт, Валера Чайка, Гена Гузей, Саша Жевченко. И это - главный показатель того, насколько война между взрослыми и детдомовцами беспощадна. Пример обратный - в полуторамиллионной Газе в результате боевых действий Израиля в 2008-2009 гг. погибло за полтора месяца чуть более одной тысячи человек и ранено в два раза больше, то есть число пострадавших составляет десятые доли процента от населения самой густо заселенной территории мира. Значит, тирания взрослых в детских домах в отношении детей превосходит тиранию евреев против арабов в десятки тысяч раз.

Но знают об этом только дети.

Оружие... Самое страшное и беспощадное - это, на самом деле, вовсе не пытки, которые имеют место быть в каждом детском доме всегда и везде (нас и ставили коленями на крупные куски кормовой соли до тех пор, пока она не растворялась в нашей крови, превращая ноги в подобия тумб: ставили и на сухие хлебные крошки до тех пор, пока оные не оказывались полностью у нас под кожей; заставляли держать над головой стул до обмороков; держать, стоя на коленях перед собой руки, чтобы суставы затекали так, что требовалась медицинская помощь для спасения оных; связывали "козлом" и заставляли других играть этим человеком в футбол). Но не рукоприкладство учителей и воспитателей, на которые на самом деле никто из взрослых не обращает внимания, если нет между самими учителями и воспитателями каких-либо крохоборских и сугубо бабьих конфликтов: мужа там увела одна у другой или премию одной дали, другой нет, и так далее - самое поганое в детдомовской жизни. И даже бесчисленные унижения человеческого достоинства переносятся детьми все-таки спокойно, ибо почитают сироты изначально нормальным обращение к себе со стороны взрослых уничижительное: "Болван, кретин, неуч, лентяй, разбойник, бандит, недотыка..." - и так далее. Слова эти значат в сознании детдомовца нечто иное, чем в сознании детей из семей, они не являются для детдомовца точными определениями истинного морально-этического и социального, а то и умственного уровня его, а всего лишь выражают эмоциональное состояние взрослого, то есть врага. И, чем более грозно и грязно ругается взрослый на детдомовца, тем уверенней чувствует себя ребенок - потому что в этот момент взрослый показывает свою слабость и... глупость.

Самое сильное оружие глупца - ложь. Она же является главным оружием государства по отношению к взрослым, а потому автоматически переносится взрослыми на свои взаимоотношения с детьми - и становится единственной нормой общения. Взрослые врут детям всегда: ежеминутно, ежечасно, врут, даже не задумываясь о том, что они делают, врут по позыву души, по инерции, для разрешения самых мелких сиюминутных собственных желаний и стоящих перед подведомственными им коллективами задач. Умилительный первый рассказ авторессы, давшей посыл для этой статьи, как раз и иллюстрирует этот пакостный в своей сути феномен: воспитательница на минуту настолько жалеет сироту, что позволяет ему минуту-другую понадеяться, что она на самом деле сможет стать ему настоящей мамой. Слезы текут у читающих эту историю дамочек - и нет им дела до того, что будет дальше. А дальше розовый туман рассеется, сирота либо сойдет с ума, либо останется на всю жизнь с камнем в пазухе, готовым в удобный момент швырнуться в общество взрослых.

Метод инсинуаций, которым оперирует журналистика для дебилизации и манипуляции обыденным сознанием взрослых, для детей не существует. Для детей есть лишь два понятия: ложь и правда. Дети порой даже в отроческом возрасте еще не подозревают о существовании такого понятия, как Истина, которая выше правды. И взрослые очень ловко этой умственной недоразвитостью детей пользуются, выдавая полуправду или полуложь за правду и за ложь, подменяя понятия Добра и Зла, заложенные в каждом человеке с рождения, на суррогаты оных. Так ныне признанный неправильно добрым дедушка Ленин имел место существовать в нашем сознании в 1950-60-е годы именно полусвятым, но после 1987 года превратился для населения страны в столь же лживый образ тирана и злодея. На фоне ныне разрекламированного образа "деспота" Ленина в сознании ребенка должен, по замыслу новорусских взрослых, формироваться образ добрых дядюшек Ельцина, Путина, Медведева, а заодно и святыми апостолами этих богов должны, по их мнению, считаться представители детдомовской элиты: директор, завучи и воспитатели. Широко распространившиеся детдомовские истории вроде тех, которые дали посыл для написания этой статьи, имеют целью своей поддержать общегосударственную ложь о характере проблем внутри детдома и о возможных способах разрешения такого рода проблем всего лишь увеличением заработной платы служащим детских домов и увеличения финансирования этих учреждений - и это тоже полуправда-полуложь, ибо, во-первых, касается она лишь взрослых, не говоря о миллионах "во-вторых".

Возникает вопрос: кому выгодно лгать детям? Ответ: тому, кто распределяет полученные из казны на воспитание детей средства. Оные же лица должны также нести ответственность за отсечение внутреннего мира детского дома от окружающего эти учреждения остального мира. Но это - уже другая история, отдельная тема для уже дискуссии...



Армия лжи

Система насилия над личностью каждого сироты в отдельности и детдомовских коллективов в целом имеет в своей основе наличие некого верховного жреца или даже Бога, олицетворяющего в сознании детдомовца наиболее высокопоставленное лицо, до которого сирота в состоянии хоть иногда дотянуться с просьбой о помощи - и более ни для чего. Я имею в виду директора (или заведующего). Уровень компетентности оного лица во всех существующих на свете вопросах не должен подвергаться детьми сомнению, да и не подвергается, морально-этические качества его также изначально признаются детьми искренне, и притворно признаются взрослыми за идеальные. А РАВНО И УМ, И ЧЕСТНОСТЬ, И СОВЕСТЬ директора не должны подвергаться в этом минигосударстве сомнению. Статус директора в детдоме столь высок, что превосходит статус любого европейского монарха в течение последних пары столетий, равен разве что статусу фараонов в Древнем Египте.

Уже это само по себе создает предпосылки для формирования внутри каждого детского дома такого образа правления, что во взрослом мире зовется ТИРАНИЕЙ.

При этом ложь и инсинуации во имя признания вышеназванного лица равнозначным "дедушке Ленину" могут иметь различное происхождение, а также могут быть активными либо пассивными, намеренными или случайными, целенаправленными и даже хаотичными, исполняться грубо и изощренно, замысловато или тупо, иметь целью благожелательность в отношении к детям и злонаправленность. Ну, и так далее. Все имеющиеся у пятитысячелетней истории человечества методы подавления личности находятся в арсенале взрослых, живущих в новорусском обществе, где ложь стала ЕДИНСТВЕННОЙ формой взаимоотношения власти с гражданами и в обратную сторону. То есть все взрослые, что работают с детьми в детском доме, изначально и практически на сто процентов - лжецы. Но обвинения в применении лжи в конфликтах между взрослыми и детьми всегда возлагается только на детей. В любом споре ребенка со взрослым, утверждение второго, что первый лжет, является решающим и бесповоротным, хотя при беспристрастном анализе оказывается, что лгут оба, только в лжи своей учитель либо воспитатель всегда бесцеремонней и только потому практически всегда оказывается якобы правым и абсолютно безнаказанным. Ибо верховное божество детского дома - директор - ВСЕГДА стоит на стороне не справедливости, а на стороне взрослых.

Взрослых в детском доме великое множество, гораздо больше, чем кажется людям со стороны, не знающим и не понимающим характера и сути взаимоотношений внутри детдома, не ведающим о непрекращающейся там взаимоистребительной войны. Располагаются враги сирот в детском доме пирамидой, как и во всяком рабовладельческом обществе.



Вершина пирамиды

Выше всех сияет своей фактически порочной, а выдаваемой за беспорочную, репутацией директор. Человек этот, как правило, оказывается на этой должности не по желанию его работать в этом звании, а вопреки оному. Это - человек всегда ущемленный в своем честолюбии, с нарушенной по какой-либо причине карьерой в совершенно другой отрасли народного хозяйства, чаще всего даже без педагогического образования и тем паче без педагогического таланта, и порой ненавистник детей. Или человек, которого тянут за уши в карьерный рост другие начальники, использовав директорское кресло для него в детдоме в качестве трамплина для повышения по службе. Уникальное и реальное явление - Пушок из Североуральского детского дома, описанный у меня в вышеназванном уже романе "Прошение о помиловании", - бывший фронтовик, достойный уважения и любви учеников. Но типичный в том же романе - столь же реально существовавший Караваев Н. М., ставший директором по причине той лишь, что жена его была до войны и в период Великой Отечественной подстилкой партийных чиновников.

Подобные Караваеву Боги мелкопоместного значения в детдоме, кроме всего вышесказанного, еще исполняют и представительские функции империи по имени детдом во внешнем мире. А потому директора просто обязаны во взаимоотношениях с вышестоящими чиновниками унижаться, лебезить, и, как результат, внутри уже подведомственного себе учреждения во взаимоотношениях с подданными вынуждены быть прямой противоположностью - как правило, эти директора оказываться злобными и пакостливыми. Деньги, направляемые государством в детский дом, оказываются в руках именно директора, зависящего от внешнего чиновничества, - и становятся средством для взаимоотношений вершины детдомовской пирамиды с внешним миром (подробнее об этом - ниже). То есть во всех детдомах (за крайне редким исключением) Богом детдома следует признать Молоха.

Верховными жрецами при этом чудовище следует признать завучей и заведующих воспитательной частью (в наше время - замполитов) - лиц одинаковых с олицетворением Молоха на земле - директором - по менталитету, но не имеющих достаточного количества связей и денег для взяток для того, чтобы занять это место. Как всякие ущемленные в своих претензиях на право быть первыми руководителями честолюбцы, они порой оказываются значительно подлее своих непосредственных начальников, очень часто принимают те решения, которые детям хотелось бы передать на разрешение директору, что унижает детей и лишает их надежды и веры в высшую справедливость. Завучи, таким образом, служат в сознании всякого детдомовца Церберами пред воротами Ада, коим является кабинет директора. Все распоряжения их воспринимаются сиротами, как отголоски слов, произнесенных Молохом, и, как всякие отголоски, почитаются переиначенными во вред простому народу - то есть детям.

Обыденное сознание детского коллектива формируют исключительно завучи и старшие воспитатели. Их бывает от трех до пяти штук. Именно штук, потому что дети очень плохо персонифицируют замов директора, всегда воспринимая их лишь маленьким и единым серым сгустком злой энергии, направленной против подчиненных и подданных Молоха.



Жрецы и окружение жрецов

Далее в пирамидальной лестнице следует назвать вовсе не воспитателей, как можно предположить, а... родственников директора и завучей, в том числе их детей и даже племянников и внуков. Это - аристократы детского дома, диктующие свои желания и свою идеологию детскому дому, обжирающие детвору и терроризирующие детдомовцев с помощью нежных родственных чувств своих высокопоставленных на уровне этой монархии родственников. Сын вышеназванного Караваева стал вором, наркодельцом и даже чуть не случился убийцей, но, в конце концов, кончил жизнь в тюрьме, доведя отца до смерти от инфаркта, лишив мать теплого места в облисполкоме в виде начальника отдела цен. Но именно этот сынок решал, какой фильм НАМ смотреть по субботам, да и смотреть ли вообще, разрешать ли НАМ по воскресеньям танцы с домашними девчонками, кого из НАС утвердить в нашу сборную по волейболу или баскетболу, кого из НАС послать на сельхозработы собирать хлопок, а кого оставить на хозработах дома, и так далее. Оспаривать решения будущего уголовника, уже тогда отличавшегося от своих сверстников откровенным сволочизмом, не решались даже воспитатели. И рядом с директорским сынком всегда было нечто похожее на кодлу избранных - дети завучей и старших воспитателей - Верховный Совет, так сказать, которые, как считали взрослые, лучше НАС знают, что НАМ нужно, а потому не с НАМИ, а именно с домашниками происходили совещания взрослых о том, что касалось непосредственно не их, а НАС.

Дети, повторяю, видят всё, и понимают всё правильно. Поэтому между детдомовцами и "сыночками" всегда существует, в лучшем случае, состояние взаимной неприязни и напряженности, но чаще - ненависти и стремления друг другу сделать каверзу побольнее. То есть решения, направленные в отношении детей директором и завучами, несли и несут для сирот оттенок агрессии и унижения ВСЕГДА, независимо порой от собственных стремлений взрослых хотя бы потому, что такое отношение к НАМ формируют в их сознании их собственные дети и жены (или мужья). Ибо даже директор и его официальные подчиненные завучи даже не подозревают порой, что их сознание находится под основательным влиянием своих жрецов - собственных детишек, преисполненных чувством собственного превосходства над сиротами только потому, что вышли они из иных чресел, чем детдомовцы.



Надзиратели в пирамиде власти

Наиболее зависимыми от НАС и власти, ущербными ментально из числа взрослых следует признать воспитателей (а в случае, описанном в "Прошении о помиловании", и учителей, ибо у нас классы были даже в том же здании, где располагались наши спальни). Потому что среди учителей-то и оставался некоторый процент людей с совестью, во-первых, а во-вторых, сердобольных и честных. Подавляющее же число их оставалось все-таки людьми к делу и к профессии безразличных, детей чужих ненавидевших, оттарабанивающих свои часы в детдоме и забывающих о детских проблемах сразу за забором оного либо вспоминая о собственных тамошних неприятностях, но не о детских.

Именно воспитательницы рассказывали и продолжают рассказывать всякие сплетни о внутренней жизни детдома везде, где придется: в своих семьях и кумушкам-соседкам. Именно мнение воспеток о детдомовцах культивируется в сознании общества. Именно они выносят сор из избы - весь сор, даже тот, который домашников не касается, ибо именно он вооружает основного врага сирот - взрослых. Именно они забалтывают истинные причины, приведшие к нередко случающимися самоубийствами в детдомах. (Мне самому доводилось вынимать из петли своего одноклассника).

Потому именно этой категории участников воспитания детей в детских домах следует отдать пальму первенства в конкурсе "Кто создаст в обществе самый черный пиар детям, растущим без родителей". Более злоязыких и нечестных созданий, чем воспитательницы, найти для этого дела трудно. Это благодаря именно воспитательницам детских домов распространилась в период перестройки версия, что детдомовцы изнежены и после выхода из стен "дома, где окружены заботой и любовью", они не в состоянии сами за собой ухаживать: якобы не умеют заправить постель за собой, помыть посуду после еды, купить хлеба, приготовить кашу или, на крайний случай, омаров под французским соусом, а то и даже отказываются пользоваться набором из десяти ножей и двадцати вилок. Именно воспетки утвердили общество в мысли, что детдомовец, попав в "цивилизованное общество" новой России, быстро опускается на дно и превращается некие подобия Маугли. Это с их помощью разыскиваются журналюгами сломанные именно их воспитанием, утекшие на дно общества бывшие детдомовцы для иллюстрации утверждений и инсинуаций воспеток о среднестатистическом детдомовце, как о преступнике по определению.

В СМИ новой России всегда и всецело скрывались и скрываются имена бывших детдомовцев, с точки зрения общества взрослых, успешные: трижды Герой Социалистического труда и Президент Академии Наук СССР Александров, например. В результате, именно трепотня воспеток сформировала в постсоветском обществе мнение, что всяк выпускник детского дома - преступник, вор, негодяй и потенциальный убийца. И одновременно - некий рохля, который и задницу-то себе подтереть не может без посторонней помощи.

Сколько себя помню, никто никогда не спрашивал, за что детдомовцы не любят своих воспитателей, всегда спрашивали о прямо противоположном: за что сироты своих воспеток обожают. И всегда со счастливой улыбкой профессиональных лгунов взрослые слушали стандартный лепет бывших детдомовцев о доброте воспитателей и учителей, о заботе тех о детях, о том, что воспитатели тратили свое личное время на них, защищали от всяких бяк и как, утирали сиротам слезы и сопли собственными крахмальными платочками и подолами безукоризненно чистых платьев, говорили малышам исключительно ласковые слова и даже, случалось, что покупали конфетки на свои кровно заработанные, а то и намекали, что могут стать детдомовцам приемными мамами.

Чушь всё это собачья! Профессиональная воспитательница, чтобы самой не сойти с ума в атмосфере, которую формируют воспитатели в детских домах, просто не может быть не мегерой. Общение с постоянно униженными и слегка озверевшими детьми выматывает их души настолько, что воспетки все истеричны, визгливы и толстокожи. Ибо невозможно живому человеку болеть за беду целых двадцати и более детей с полным пылом души - сдохнешь, сгоришь, попадешь в психиатрическую клинику. (Попадают же в психушки, как правило, сами дети, а не воспетки - из нашего класса, повторяю, там побывало шестеро, а Генка Гузей так и не вышел оттуда до самой смерти своей в 28 лет). А тот образ воспитателя, который формируется в обществе журналистами и самими воспитателями, требует именно такого уровня и качества отдачи - при котором невозможно выжить. То есть, исходя из логики прочитанных мною "Детдомовских рассказов", данная литературная героиня должна была сойти с ума в течение первого полугода своей работы в детском доме. Но, если этого не произошло, то следует вывод, что на самом деле она тратила нервы на своих воспитанников весьма экономно, порционно распределяя любовь к ним свою и ласку, а также выборочно, что в глазах детей выглядит главным преступлением воспитателей - ОНА ИМЕЛА ЛЮБИМЧИКОВ!



Тайная стража

И вот тут-то мы подходим к самому, должно быть, страшному явлению, порожденному детскими домами, - к системе малолетних стукачей, формирующихся исключительно из любимчиков, а также из завистников к ним, являющихся потенциальными любимчиками воспеток. Мы их тут объединим, ибо взаимоотношения любимчиков и тех, кто ими стать бы хотел, сложны, многогранны, доступны пониманию лишь в художественной литературе, а в публицистике оказываются непонятными читателю. Потому пусть будут просто стукачи - и все. Функционируют они в стукаческой системе несколько по-разному по методам, зато по целям практически одинаково.

Категория этих детей очень близка по менталитету к детям директора и завучей, хотя по статусу социальному в империи Молоха стоят, конечно же, гораздо ниже - являются эдакой диффузной прослойкой между воспитателями и детьми. Стукачи - жертвы системы воспитания, но жертвами ни они себя, ни окружающие взрослые стукачей не почитают. В сознании всей этой, покуда рассматриваемой нами лишь политической и физической, надстройки империи Молоха по имени детский дом стукачи - детская элита, избранные, то бишь компрадорская буржуазия и коллаборационисты. А вот в сознании основной массы самих детдомовцев, то бишь народа, стукачи - это выродки детского общества и ублюдки при обществе взрослых, самые презираемые однокашники наши.

То есть стукачи, внешне выглядя в глазах взрослых избранными, на самом деле становятся париями в детском коллективе и прислугой при взрослых в деле сотворения пакостей детям, то есть холуями при взрослых. И в войне между взрослыми и детьми стукачи, являясь коллаборационистами, оказываются под прессом двух сил: детского товарищества и армии взрослых. Это диалектическое противоречие воспитывает в стукачах очень странные качества, достойные отдельных исследователей психиатров и социологов. (Один из наших стукачей Сашка Астахов стал педиком и незадолго до смерти признался мне, что именно положение стукача в детдоме "опустило" его, а самому ему всегда было за это стыдно. Стукач Юрченко (забыл имя) стал полковником КГБ и умер, говорят, от алкоголизма. От пьянства умер и стукач соседнего класса Сашка Мамаев, но карьеры так и не сделал - всю жизнь поработал шофером. Как и стукач Спирька Димопулло и нашего класса. Сашка Журенко случайно стал стукачом на час - и не выдержал позора, дважды пытался закончить жизнь самоубийством).

Судьба стукачей после выхода их из детдома незавидная; из всех известных мне наших стукачей лишь пара-другая в какой-то мере устроили свою судьбу. А вот В. С., приневоленный к стукачеству воспеткой, прожил затем с первой женой всю свою жизнь, хотя и крепко пил, вырастил двух девчонок, увидел внучку, имел некоторую даже должностишку, заплатив за все это бесконечными унижениями - и умер с чувством облегчения в 59лет. Но большинство стукачей внешний мир изломал и уничтожил строго по той формуле, которую воспитатели пересказывали журналистам: как трудно заласканным детским домом детям обустраиваться во внешней среде.

О том, как на самом деле выживают детдомовцы, мы поговорим попозже, а пока все еще остановимся на стукачах...

Стукач - существо продажное. Потому как благоденствует он за счет приобретения в личное пользование льгот, полученных от урезания пайка всего товарищества - пайка в широком смысле этого слова, то есть того, что через посредство директора и воспитателей дает государство на каждого из детей для того, чтобы из НАС вышли нормальные, полезные обществу люди. В том числе и пайка любви взрослых к детям - самое дорогое, о чем мечтается детдомовцу.

Стукач - существо бесчестное, ибо дарованная ему бессовестными взрослыми власть над однокашниками используется им для получения еще большего количества льгот путем отъема из того необходимого, что есть у его товарища, шантажом или вымогательством. Пример - рассказ мой "Пончики" из сборника рассказов "Стыдное".

Стукач - это величина, не учитываемая ни при каких ревизиях и проверках, ни при каких научных, педагогических, социологических и прочих анализах ситуации как внутри детского дома, так и всей страны. Фактически, школа стукачества, заложенная в системах воспитания всех стран мира и особо ярко видимая в детдомах СССР и СНГ, перечеркивает напрочь все известные лично мне диссертации по социологии детского воспитания и все известные мне литературные произведения на тему воспитания хорошего человека. Кроме разве что "Республики ШКИД" Л. Пантелеева и В. Белых, двух повестей А. Макаренко и ряда произведений В. Вигдоровой и В. Пановой. В мировой литературе на эту тему вообще фактически нет произведений в 20-21 веках, а в 19-ом об этом хорошо и честно писали лишь Ч. Диккенс - в Англии, и В Гюго - во Франции и Н. Помяловский да А. Куприн - в России. Детское стукачество - явление совершенно неизученное ни учеными, ни литераторами России, существует вовсе не само по себе, как порой пытаются это представить современные новорусские литераторы, а как норма воспитания сирот практически во всех странах мира с определенными вариациями, с традициями. К примеру, стукач детский немецкий отличается от стукача детского русского ментально: русский понимает, что творит Зло, но творит его все равно, немец же почти всегда убежден, что творит своим подлым поступком Добро. Стукач еврейский и вовсе видит в стукачестве всего лишь удобный и безопасный бизнес.

Насколько важно понимание различий в оценке национального стукачества и прочих его проявлений, можно судить по такому показателю, как подвиг Павлика Морозова, превращенный в перестройку в символ стукачества. Я, должно быть, удивлю читателей этой статьи, но в глазах детдомовцев-нестукачей Павлик Морозов - герой.



Павлик Морозов

Павлик Морозов, узнав, что отец и дед его УТАИЛИ ОТ НАЛОГА некоторое количество зерна с целью СПЕКУЛЯЦИИ ХЛЕБОМ на рынке, не имел никаких сил воспрепятствовать этому ГОСУДАРСТВЕННОМУ ПРЕСТУПЛЕНИЮ, кроме как обратиться с просьбой наставить предков своих на путь истинный к уполномоченному НКВД. Так поступает ныне каждый законопослушный гражданин новой России и США - не правда ли? Энкавэдэшнк же, будучи представителем организации, в которой карается сам сотрудник за мягкотелость и недонос, ПРИНЯЛ РЕШЕНИЕ ОТОБРАТЬ то зерно у старших Морозовых, сдал его в закрома Родины, пожурил старика и пообещал на первый раз простить, не передавать дело в суд - и на этом проблема могла быть окончательно разрешена. Ну, выпорол бы со злости дед внука, заставил бы того связать лишнюю сотню банных веников для продажи на базаре в Свердловске. Так поступали миллионы аналогично обиженных детьми своими середняков и кулаков в 1930 году. Но... РОДНЫЕ ОТЕЦ И ДЕДУШКА РЕШИЛИ РАЗМОЗЖИТЬ ТОПОРОМ ГОЛОВУ РЕБЁНКУ СВОЕМУ и сунуть его труп в мешок, закопать в лесу, в яме, как бешеную собаку. Уполномоченный НКВД был ВЫНУЖДЕН начать уголовное дело по статье об исчезновении десятилетнего ребенка из села, где все у всех на виду, а после находки трупа - и возбудил дело об убийстве. Нашел душегубов легко, арестовал, сопроводил в областную тюрьму, а тут налетели журналюги - и взяли интервью у него, у односельчан. Потому как опупевал всегда люд от подобных каинств: детоубийств и внукоубийств. И вышла статья в газете, хиленькая, по правде сказать, статья по качеству, но правильная по сути: детей убивать нельзя.

Это - фабула самого события, имеющая непосредственное отношение к Павлику. Все остальное вокруг этого зверского убийства сотворили взрослые: одни пожалели ребенка, другие его предали Анафеме. То есть взрослый мир вокруг Павлика Морозова (обратите внимание: все его называют всегда именно так вот ласкательно - Павлик, а не Павел, даже хулители его) разделился на защитников малолетнего мученика (топором по башке - смерть редкая даже для полных самых жестоких пыток и мучений страстотерпцев из "Четьи-Миней") и на защитников внукоубийцы и сыноубийцы, увидевших в их злодеянии защиту старины и сохранения ветхозаветных порядков

Один из величайших в истории России писателей, именем которого названы в Западной Европе и Америке многочисленные культурные центры, но в новейшей России имя которого предано остракизму, М. Горький, потрясенный совершенным ЦИНИЧНЫМ ДЕТОУБИЙСТВОМ, о котором он почитал в провинциальной газете, сообщает об этом акте ЗВЕРИНОЙ ФИЛОСОФИИ УХОДЯЩЕГО МИРА ЧАСТНОСОБСТВЕННИЧЕСКИХ ИНСТИНКТОВ на 1 съезде советских писателей - и Павлик Морозов тотчас оказывается признан миллионами бывших православных людей, бывших иудеев, мусульман и даже коммунистов МУЧЕНИКОМ и СТРАСТОТЕРПЦЕМ, то есть русским героем. Таким в тот год признал его и так расхваливаемый ныне Запад: в прессе Германии, Франции, США клеймили позором деда с отцом Морозовых, требовали для них самых жутких казней. Лишь в Великобритании отнеслись к этой проблеме индифферентно: русские - звери, чего от них можно еще ожидать? Пусть режут своих детей на здоровье.

Проходит более полувека, приходит перестройка, торжествуют законы Мамоны и примата вещицизма, крохоборства и стяжательства над православными и коммунистическими принципами нестяжательства и заботы о ближнем, - и тотчас новорусские СМИ обрушиваются на полвека как упокоенную малолетнюю жертву садистов с обвинением в стукачестве, превратив ИМЯ ЖЕРТВЫ в символ предательства (то есть как бы поменяв ролями Христа и Иуду), потому что, согласно новой вере новых россиян - иудейской - Павлик Морозов - преступник, ибо, как говорил герой А. Миронова в фильме "Берегись автомобиля": "Он замахнулся на самое святое, что у нас есть - на советскую Конституцию?.. А что? Частную собственность у нас никто еще пока не отменял".

Помните? Если помните, то поймете, почему детдомовцы считают, что Павлика Морозова возненавидела власть новых русских не за то, что тот "настучал" (эта власть также благоволит к стукачам, как и всякая другая), а за то, что мальчик выступил В ЗАЩИТУ ОБЩЕСТВЕННОЙ СОБСТВЕННОСТИ И ЗА СОБЛЮДЕНИЕ ЗАКОННОСТИ. Почти двадцать лет существования постсоветской власти показало, что ни власть, ни народ не желает соблюдать новую законность, делясь на тех, кто "живет по закону, а кто по справедливости", но новорусская власть всеми силами соблюдает примат интереса частного капитала над общинными интересами русского народа, а народ назло власти вымирает.

Конфликт взрослых вокруг образа - не жившего когда-то на самом деле ребенка по имени Павлик, а именно созданного взрослыми образа Павлика Морозова - это конфликт общинной и индивидуалистической культур и двух типов менталитетов: славянского и коммунистического против католико-протестантского и иудейского. Измена русским народом образу Павлика Морозова есть измена самому себе, как отдельно взятой культурной и языковой единице. Фактически опошлением образа Павлика Морозова новая власть позволила убивать детей - и свидетельством того, что матери новой России поняли приказ новых русских правильно, может служить бесконечная череда сообщений в российских СМИ о детоубийствах по всем весям новой России. Память Павлика Морозова взрослые в период перестройки еще изгадили - и тотчас стало позволено на Руси делать все, что может приносить барыш: устраивать Гражданские войны на территории всех СНГ, отключать по коммерческим причинам от тепла и света жилье миллионов людей, убивать владельцев земельных участков для того, чтобы построить на этом месте офисы, уничтожать торговый, рыболовецкий и военно-морской флоты страны (Черноморский флот России за годы самостийности оной сократился в три раза с 100 000 плавединиц до 35 000), превращать в кладбища деревни, села и населенные пункты, заставлять вымирать целые города, поднять стоимость на хлеб с советских пор в 35 раз - для миллионов и... покупать яхты для жирующих олигархов стоимостью в сотни миллионов долларов, покупать футбольные клубы, обустраивать площадки для гольфа на месте жилых комплексов, а людей выбрасывать на улицу...

При этом, сторонники пропаганды похабщины о невинноубиенном ребенке Павлике, равнозначном по святости, если не святее приснопамятных княжат Бориса и Глеба, ибо Павлик - крестьянин, тут же, облаяв Морозова, кручинятся о том, что в любезных ими США преступно утаивают налоги некие сенаторы и прочие "лучшие люди Америки", стонут по поводу убитых чужими людьми - не родителями - детей, хвалят за "гражданские подвиги" европейских и американских стукачей. То есть защищают убийц Павлика исключительно люди с двойными стандартами морали, то есть настоящие взрослые.

Детдомовцы же видят в Павлике Морозове НАШЕГО, который спас от хищения из общей НАШЕЙ столовки тот хлеб, который у нас воровали едва ли не тоннами все те же воспитатели, завучи, директор, их дети, а также дворники, работники кухни, члены городских и областных комиссий, работники складов и торговых баз, просто живущие за нашим забором владельцы домов - соседи, так сказать. Для детдомовца Павлик Морозов - это свой пацан, которого враги - взрослые - убили и ошельмовали.

Я помню, как в 1962 году нас вывезли в пионерский лагерь в горы, а продукты доставили туда только через неделю - оказалось, что все положенное трем с половиной сотням детей по рациону директор наш Караваев передал на свадьбу сына начальника НОД-9 Прманова. Гуляло все областное начальство: жрало, пило до блевотины, танцевало, совокуплялось в кустах, веселилось без удержу. А мы выживали на подножном корму - лазали по скалам, объедали зеленые ягоды на кустарниках, еще более незрелые дикие груши, ловили руками в речушках по ущельям маринок (ядовитых, кстати, рыбешек), чистили и, зажарив на угольях, ели (соли нам тоже не завезли).

16 человек попали с дизентерией в результате в инфекционную больницу, а в остальном все обошлось. Никто не умер. Выжили все.

И помню слова Валерки Сутулова а его сорокалетие:

- Ты знаешь, - с тоской произнес он, отведя меня от пиршественного стола и поглядывая со стороны на жизнерадостных гостей, - я вот в детстве ни одного дня сытым не был!

А кормили нас официально, как в офицерских столовых: до 1 января 1961 года паек наш стоил 24 рубля 46 копеек, потом - два пятьдесят четыре. То есть большую часть предназначенных для нас продуктов питания воспитатели, директор, завучи, повара и вся прочая якобы прислуга наша, а фактически наши враги, уворовывали от нас.

То есть для сытых Павлик Морозов - стукач. Для голодных - герой.

А Прманов, отпраздновавший женитьбу своего сына за наш счет, сам был, между прочим, из довоенных еще детдомовцев. Но из... стукачей...



И опять о стукачах

Стукач в детском доме всегда сыт. Или почти всегда... Ибо за тем, насколько полон его живот, внимательно следят те, кому он служит.

Стукач всегда бдит. Даже когда спит. Это у него становится довольно быстро свойством организма.

Однажды мы принесли в палату (комнату для сна всего класса) целую связанную у горла рукавами гимнастерку зеленых яблок, подобранных ночью под яблонями в саду Алтухова, где они осыпались после сильного ветра. Алтухов (имя-отчество не помню) преподавал у нас музыку, был беззлобным, даже мягким мужиком, и, позволял нам иногда лазать к нему в сад с негласным соглашением не шкодить там. Но Сашка Астахов, не взятый нами в набег, донес на нас директору (тогда еще был не Караваев, а Белоглазов) - и нас, предварительно избив, воспитатели на три дня лишили пищи. Вообще. Не помогло даже заступничество Алтухова. Музыкант втихаря от остальных учителей и воспитателей приносил нам в кутузку по булке хлеба каждый день, а воду нам доставляли одноклассники из колонки на улице. Это не было запрещено, но НИКТО ИЗ ВЗРОСЛЫХ не додумался нам все три дня ареста дать хотя бы воды, вынести ведро с испражнениями из нашей кутузки. Представляете четырех мальчишек на трёх квадратных метрах под лестницей, без света, на запоре, голодных, возле помойного ведра, полного нечистот в течение трех суток?

Надо ли говорить о том, что мы Сашку наказали жестоко: засунули в тумбочку и выбросили со второго этажа. Ни одного синяка, ни одной царапины не нашли воспетки на теле доносчика, но большего труса я больше в жизни не встречал. Самый слабый мальчишка мог плюнуть ему в лицо и потребовать, чтобы Астахов сказал "Спасибо". И Сашка благодарил.

Его убили в тюрьме, лет двадцать восемь спустя... Наверное, за стукачество.

Но судить нас законами взрослых за случай с тумбочкой нельзя: война между взрослыми и детьми диктует свои законы, и, как во всякой войне, в этой законы чудовищные.



Воспетки

НЕ МЫ создали стукачество, как форму контроля за тем, что называется порядком в детском доме, - взрослые. Более того, воспитатели. Ибо, как оказалось при одном из скандалов и расследований, когда не выдержавший издевательств ночных воспитателей Валерка Чайка отправился в райком партии и показал там синий от синяков живот и шрамы на ногах и на теле, директор Караваев и вправду не знал еще о той традиции воспеток издеваться над детьми для получения повышенного внимания к себе со стороны начальства. А именно - не знал он еще о том, что социалистическое соревнование между классами давно уже превратилось в соревнование между воспитателями за то, чей класс признает тот же самый Караваев лучшим по дисциплине и успеваемости, а именно стукачи оказывали воспеткам всемерную поддержку.

Чайку усыновила какая-то женщина из облпотребкооперации, оказавшаяся в тот день в райкоме партии, а потом увезла мальчишку не то в Сибирь, не то на Украину, половину воспеток уволили, заменили другими, другая половина ограничилась выговорами, НАС даже кормить стали лучше - появились, к примеру, свежие яблоки на столе: каждую неделю - свежее яблоко, произвели смену старой зимней обуви, даже ремни выдали новые, хозяйственное мыло стали выдавать по куску в две недели, а не раз в месяц, как раньше, даже туалетное мыло стали выдавать, к чаю стали подавать сахар, а не подсовывать вместо чая бурду с перегорелым сахаром для цвета. И кульки подарков новогодних оказались едва ли не в два раза тяжелее предыдущих. И фильмы стали привозить в наш клуб приличные: "Фанфан-Тюльпан", "Юнга со шхуны "Колумб", "Тайна двух океанов", "Америка глазами Франции", "Я - Куба!", "Бец, барабан!", "Николка-паровоз". В клубе появилась новая радиола и пластинки с приличными песнями: "Рыжик", "Липси", под которые мы могли танцевать с девчонками по-настоящему.

Месяца четыре мы просто кайфовали, но после этой паузы система пыток и наказаний возобновилась, только в слегка видоизмененном виде: вместо воспитателей у малышей стали служить ночными надзирателями ребята старшего возраста, а уж старших стали бить пришлые со стороны - мужья и любовники воспитательниц.

Обо всем этом директор теперь знал. Но между ним и детьми возник тот самый непреодолимый забор, проникнуть сквозь который никто из нас не был в силах. Я попытался по примеру Валерки Чайки прорваться в райком партии - но меня поймал милиционер и увел в отделение милиции; а оттуда меня вернули к воспеткам в руки, избив, конечно, поначалу - и... та же самая грязная комната без окон под лестницей, без света, еды и без воды... но уже в течение пяти дней. Ну, и дома избили, конечно... как же без этого?.. На то и воспитание, воспитатели, педагогика, мать их так!

Но вот, что удивительно: никто из НАС никогда не считал донесшего на директора и на воспеток Валерку Чайку стукачом. Для НАС он был и остается вот уже скоро полвека как истинным Героем, настоящим Павликом Морозовым. Потому что благодаря Валерке мы ЦЕЛЫХ ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА были счастливы.

А это не так уж и мало - четыре месяца счастья. Даже такого...



Экономическая составляющая

Ситуации, аналогичные этой, я слышал от других людей, живших в детских домах по всему Советскому Союзу и СНГ. То есть система издевательств над детьми в детдомах повсеместна и традиционна: какой была полста лет тому назад, таковой и осталась. Только к нашим переживаниям - переживаниям отголосков войны - добавились у нынешних сирот и наезды всевозможных героев новорусского времени - так называемых братков из так называемых бригад, которые, как пишут в газетах, насилуют там не только девочек, но и мальчиков, а также развита система "посадки на иглу" - явления, которого в наше время просто быть не могло, - закупка детей у педперсонала оптом и в розницу на всевозможные нужды: на воспитание из них будущих охранников и бандитов, например, на отправку их в лагеря будущих боевиков и смертников-вахабитов, на органы для имплантации оных новым русским сволочам и учащим нас демократии европейцам.

По сути, в деле воспитания сирот во всем мире, как и в России, и вообще в СНГ, идет под лозунгом демократии и свободы человека деградация системы воспитания с превращением детей-сирот в рабов нового типа. Те мерзости, что случались у нас полвека назад, теперь кажутся, по сути, лишь прелюдией к дальнейшему истреблению сирот, как лиц, мешающих обществу существовать без надоевших ему проблем.

Тем более, что в последнее десятилетие все больше и больше сирот - инвалиды физические и психические, нуждающиеся и в заботе государственной, и в финансовой помощи, и в создании особой системы коммуникаций для них. При этом, именно эта категория сирот практически не способна дать отдачу озабоченному их "воспитанием и ращением" новорусскому обществу. Ну, какая новым русским польза от сирот-инвалидов, если рынок труда переполнен людьми молодыми, здоровыми и не обученными профессиям, то есть способными быть хоть кем: хоть ассенизатором, хоть мастерами по производству чего-нибудь высокотехнологического, хоть солдатами при разгоне демонстраций? А ставшее коммерческим общество просто не в состоянии мыслить позитивно о бесперспективно вкладываемых в убогих детей деньгах.

И больных сирот на самом деле тайно уничтожают.

Говорят, что в Древней Спарте больных детей уничтожали вполне официально. Ныне же система пустопорожней пропаганды гуманизма государства по отношению к своим подданным такова, что официально уничтожать детдомовцев власть никакой страны не желает, но неофициально и с охотой закрывает глаза на то, что криминал использует человечину детского дома для вышеназванных нужд.

О том, что это - система эксплуатации взрослыми сирот в своих личных целях, что она развивалась в течение десятилетий в СССР, России и СНГ, говорит тот факт, что в НАШЕ, например, время НАШЕ учреждение имело весьма здоровый контингент: у НАС была баскетбольная площадка не с земляным, а с дощатым покрытием - и во многом благодаря именно этому наша команда по баскетболу сумела при мне стать трижды чемпионкой республики среди юниоров. А еще НАШИ ребята были многократными чемпионами области по футболу и волейболу. Боксерами первого разряда случалось становиться ежегодно до пяти человек, выпускник НАШ Женя Гостев, став тренером, воспитал и одного чемпиона мира, и более пятидесяти мастеров спорта СССР, вплоть до восьми заслуженных МС, а всяких других чемпионов и вовсе бесчисленное число - и все эти ребята вышли из наших пенатов. Но только вот с каждым годом было их все меньше и меньше... При этом НАШ борец Сейтжан Абдукаримов стал не только первым НАШИМ чемпионом СССР по вольной борьбе, но и вообще первым из НАС оказался за границей - боролся на чемпионате стран Азии, Африки и Латинской Америки в Пакистане - и всех победил. Кто получил награды за подвиги НАШИХ ребят? Они сами? Черта с два - директор, завучи и воспетки.

Но...

Из советских сирот вырезать органы для транспортации богатым наркоманам Европы никто бы не позволил - ни советское государство, ни МЫ сами. Убили бы, на хрен! А из детдомовцев новой России отымать запчасти возможно.

Деградация советского общества произошла и во многом благодаря системе доносчиков, расплодившихся по всей стране, которая испытывалась властью сначала на нас, с каждым годом в каждом детском доме модернизировалась, усложнялась и укреплялась, чтобы в дальнейшем использовали ее карательные органы среди взрослых. Если из НАШИХ стали офицерами КГБ всего два человека, официальным диссидентом стал один, то из ребят следующего поколения детдома номер два нашего города в КГБ стали служить уже пять человек, а диссидента не было ни одного. Налицо - деградация обыденного сознания детдомовцев под воздействием воспеток и прочих.

По сути, детдом - это модель и бывшего, и современного обществ. Потому, на самом деле, МЫ-то приспособлены к современному миру лучше домашников - у нас есть прививка к стукачам - а это уже немало.

К настоящему времени доносчиками в детдомах становятся те дети, кто таким образом спасает себя от физического уничтожения. То есть, эти самые новорусские детдомовские стукачи новорусскими взрослыми людьми - и даже бывшими детдомовцами - со стороны могут оцениваться и с большОй долей симпатии, и даже с элементами сочувствия к ним. Хотя, на самом деле, стукач нового типа - это особо изощренный стукач - ибо он-то ЗНАЕТ, что УБИВАЕТ однокашника, донося на него. Ибо очень часто по совершенному в новейшее время доносу детдомовец просто-напросто исчезает из детдома, а далее - по вышеназванным конвейерам...

И воспитатели являются важнейшим активным звеном в этом процессе уничтожения сирот.

Таким образом, после свершения Великой криминальной революции Горбачева-Ельцина детские дома превратились в коммерческие продуцирующие человеческую плоть предприятия для нескольких типов международных мафий, тесно связанными с государственными структурами и приносящими уголовному миру и чиновникам России и СНГ гигантские барыши. Подсчитать доходность этого предприятия невозможно: расходы на взращение и содержание человечины берет на себя государство, а прибыль получают частные лица.

И эта банальная и беспощадная в своей сути коммерческая операция хорошо известна миллионам людей, но фактически никогда не афишируется в новорусской прессе. Тема экономической выгоды содержания детских домов является табу в новорусском обществе, а раз так, то и всё, что в какой-то мере соприкасается с этой темой даже в отдаленной своей ипостаси, всё, что хоть в какой-то мере позволяет заглянуть постороннему человеку за ширму истинной жизни детского дома, пресекается властями, а точнее - той ее частью, что получает свою долю от торговли наркотиками в детдомах, от распространенной там малолетней проституции, от торговли человеческими органами.

Детей-сирот в СНГ убивают тайно.

Именно этим объясняется истерика провинциальных чиновников, случившаяся в Белоруссии после публикации "Детдомовских рассказов" в журнале "Неман", именно этим объясняется жесткий контроль на самом деле существующей в демократических странах цензуры всех материалов в газетах и на телевидении на тему о том, как на самом деле живется детям в детских домах. На передний план выносятся сюсюканья и речитатив о том, кто из богатеньких олигархов и мини-олигархов подарил какому детдому наибольшее количество дурацких игрушек и компьютеров, какая семья забрала к себе больше детдомовцев и как научила их называть себя папой и мамой. Иногда возникает скандал с историей какого-нибудь злодеяния воспитательницы по отношению к детдомовцу, а то и к трем-пяти малышам с огромным числом слов, порой даже с судом, который, как правило, и не наказывает воспитателя как следует, но с обязательным индульгированием остального педагогического персонала, порой даже с нелепым расформированием детдома, ибо служит эта карательная мера государства лишь для того, чтобы дети сменили одних взрослых врагов на других.

Вся подобная нескончаемая трепотня в новорусских СМИ крайне необходима именно детдомовской мафии, ибо служит она лишь для перемещения внимания общественности на проблемы в детдомах мелкие, для отсечения от себя, как от СИСТЕМЫ, лиц, решивших заняться этим бизнесом самостоятельно, или проштрафившихся перед мафией, или, что чаще всего случается, - от тех, кто просто патологически ненавидит детей и мешает СИСТЕМЕ функционировать без сбоев.

Использование же детского труда в качестве рабсилы на дачах и других производственных участках, принадлежащих мафиози и чиновникам, а также прокат бесправных детей в руки мафии нищих, столь широко развитый в больших городах, где, как правило, и расположены детские дома, что в сравнении с вышеназванными мероприятиями блекнут по доходности, а потому членовредительская мафия регулярно рассекречивает подобные мелкие безобразия для разрешения собственных проблем и сброса негативной энергии масс, подозревающих, что дело с детскими домами обстоит не совсем так чисто, как об этом пишут в газетах.



Доброта - хуже воровства

Впрочем, задача данной статьи состоит вовсе не в том, чтобы разоблачить вышеназванную систему эксплуатации детских домов преступными сообществами. Для большой и достаточно убедительной статьи на подобную тему лично у меня не хватает фактов и документов, свидетели мои открыть лишний раз рот о том, что они знают и видели, не решатся даже мне - СВОЕМУ, по сути, человеку, а уж вынести наболевшее на жадную к сенсациям и бездушную публику, массу незнакомую, в мир взрослых, в мир врагов НАШИХ и вовсе не рискуют. Потому как нынешняя система детдомовского террора достигла такого совершенства, что все сколь-нибудь сильные детские личности в оных сообществах уничтожаются едва ли не первыми. И это - еще одна обратная сторона демократических преобразований на территории бывшего СССР.

Да и не диссертация это для хранения в архивах. Пишется это о мною наболевшем и, пожалуй, переболевшем, а отправной точкой послужила дискуссия в Интернете, где люди, не понимающие сущности взаимоотношений, существующих внутри детского дома, искренне и озлобленно защищали воспеток передо мной - тем, кто знает им истинную цену. Ибо все вышесказанное при всем ужасе происходящего - это все-таки цветочки. Самое страшное и беспощадное оружие взрослых в войне с сиротами - это мимолетная доброта. Пострашнее удара ножом под ребра, пострашнее выстрела в лицо. Я помню и знаю десятки случаев, когда взрослые - и в ответ порой даже воспетки - на мгновение-другое раскрывали душу свою перед детдомовцем, говорили... даже не ласково, нет... ласка - она не согревает детдомовца, а вызывает настороженность... говорили, как с равным - вот это слово....

... И ребенок внезапно расцветал, раскрывал в ответ душу, путался в словах, спотыкался, торопился, старался всё наболевшее высказать быстро и сразу, оказываясь тем самым в состоянии дотоле не веданной им эйфории....

... и тотчас оказывался взрослому неинтересен. Ибо все то, что так тревожит и по-настоящему важно ребенку, взрослый уже давно прожил, пережил, он знает заранее, на пять ходов вперед, что скажет ему детдомовец и что попросит. А просит детдомовец сущую ерунду - сочувствие. Актеров хороших среди взрослых не бывает - и на лице их появляется скука.

И эта скука обрушивается на сироту, как ушат холодной воды. Он вдруг понимает, что мгновение взаимного доверия прошло, и никогда не вернется более. Потому что все то, что он хотел сам сказать, никому на самом деле не нужно. Он начинает считать, что его просто использовал взрослый, которому от него что-то нужно. Сам взрослый порой не понимает этих тонкостей, ибо поступает по велению души, искренне желая добрым словом успокоить детдомовца, помочь ему, но сирота, да и любой иной ребенок, тотчас улавливает неким животным чувством нечестность этого поступка взрослого - и неожиданно для взрослого проникается неприязнью к нему.

А взрослый - по причине толстокожести своей - сути происходящих метаморфоз не понимает, ждет продолжения диалога взаимно открытых сердец, и далеко не сразу осознает, что на самом деле поезд ушел, настоящей дружбы не будет никогда.

Описанная тут ситуация - практически калька большинства сюжетов, которые может поведать любая из сохранивших остатки совести и доброты воспеток, но при этом ни одна из них никогда не поймет, что в случившейся для нее и для детдомовца этой микротрагедии (по меркам воспетки - микро- и не трагедии вовсе, а истории ее благородного поступка) виновата именно она, а не на ходу приголубленный ею сирота. Она-то порой искренне считает, что если бы она была.... ну, несколько лучшей актрисой, к примеру, все бы закончилось иначе, да и вообще должно было окончиться иначе, если бы сирота не...

Вот тут-то и оказывается при основательных раздумьях честной воспетки, что этих самых "не" в душе малолетней жертвы ее доброго порыва слишком много для нее, справиться с этими "но" она не в силах. А большинство таких, способных на "добрые поступки" взрослых, и вовсе не замечает случившейся трагедии.

Вне детдома воспетка вновь оказывается наедине с собой и со своей семьей, со своими друзьями, со своими коллегами, с которыми она даже может поделиться своими размышлениями о случившемся, побеседовать с ними о педагогике, даже накатать рассказ о том, какая она хорошая, а приголубленный ею ребенок - тоже хороший, если он не обидел ее, или плохой, если нахамил. Беседы их с людьми посторонними о том, что происходит внутри детдома, - норма их бытия, которая воспитывает в педагогах БЕЗРАЗЛИЧИЕ.

А вот ребенку-то деваться из детдома некуда, он всегда остается наедине с самим собой. Потому что ему о случившемся всегда внезапном и кратковременном контакте своей души с душой воспетки поведать некому. И не только потому, что он словесно плохо может выразить то, что между ним и воспеткой произошло, но и потому, что круг его общения замкнут внутри детского дома, где подобные проявления чувств и стремления к миру обеими воюющими силами воспринимаются изменой, и караются беспощадно. Одного такого приголубленного воспеткой паренька мы сбросили в выгребную яму общественного туалета.

Сейчас я даже не помню его фамилии и имени, но тогда, глядя на него, вылезшего из ямы с головы до ног в дерьме, я не чувствовал жалости к нему и был уверен, что имя его навсегда останется в моей памяти символом предателя, почему-то власовца. То есть я до сих пор помню, что вот этот весь в дерьме, старше меня на год человек - и есть истинный власовец.

Спустя лет двадцать пять, будучи собкором "Известий", довелось мне разбирать одну жалобу старика на горвоенкома, отобравшего у него удостоверение Участника Великой Отечественной войны, по которому этот с виду вполне благообразный старичок получал всевозможные полагающиеся защитникам Родины льготы. Оказалось, что старичок сей - власовец, отбывший за злодеяния, совершенные им на территории Западной Украины, десять лет на красноярском лесоповале, и прав на льготы действительно не имеет, а удостоверение получил за взятку, данную какой-то бабенке в погонах из военкомата. Но покуда я не знал об этом, я искренне боролся с горвоенкомом, защищая якобы фронтовика, оскорбил даже полковника, пригрозил морду ему набить, но... увидев документы, вдруг почуял исходящий от старика смрад того самого паренька, который выпал из нашей общности... навсегда.

Ибо на следующий же день мальца того обгаженного исключили из нашего дома и отправили куда-то на Восток, в Зыряновск, кажется...

А уходить от нас никто не хотел.



МЫ

Вышенаписанная история служит вовсе не для того, чтобы ужаснуть читателя жестокостью детского мира или вызвать на себя гнев не понимающих ни уха, ни рыла праведников и ханжей. Детские коллективы всегда - мерзость и неоправданная жестокость, черствость и немотивированная злость, а детдомовские - все эти недостатки, помноженные на сто. Воспитывать сочувствие и доброту обязаны взрослые, в детях эти качества генами не заложены, но у взрослых НИКОГДА нет на обучение доброте времени, а ныне и взрослые-то забыли, что такое быть добрыми бесплатно, и во имя чего.

Я попытался этой историей с тумбочкой - надеюсь, что до читателя мысль моя дойдет - иллюстрировать, насколько тонкими, не просто незримыми, а буквально эфирными нитями связано между собой детдомовское товарищество. Доказать, что в сиротском коллективе степень взаимного сопереживания чрезмерно велика. Ведь никто не мог глазами заметить того мимолетного контакта между воспеткой и пока еще членом нашего товарищества, никто не успел заподозрить в чрезмерном душевном интересе отдельно взятого взрослого к отдельно взятому сироте, то есть позавидовать себе подобному, но...

Что-то произошло внутри придавленной глыбой ненависти взрослых детской общности, нарушилось весьма хрупкое и невесомое равновесие системы защиты НАШИХ от ихних, порвало тонюсенькую, взрослыми неощутимую нить. И, если бы провинившийся перед НАМИ детдомовец сообщил бы сам НАМ о случившемся, раскрылся бы перед НАМИ, то трагедии бы не произошло.

Но он не мог раскрыться и довериться товариществу. Потому что говорить о подобном детям с детьми невозможно - слов нет достаточных и во взрослом состоянии, чтобы объяснить, что же между воспеткой и детдомовцем произошло, а уж что говорить о том возрастном периоде, когда в сознании ребенка не существует таких полутонов, как отличие слов "любить" и "нравиться", "симпатизировать" и "привлекать внимание"... ребенок просто не в состоянии мыслить подобными трудноосознаваемыми категориями чувств. Он же, быть может, хотел рассказать своим однокашникам что же все-таки произошло, и зачем это нужно было ему. Но зачем это нужно ему рассказывать НАМ - ставшим в тот момент ему посторонними? Это - во-первых.

Во-вторых, и это более важно понять: замирение между двумя индивидуумами в период великой непрекращающейся между взрослыми и детьми войны воспринимается основной массой воюющих той и другой сторон изменой долгу, чести и своей армии. Для толстокожих и безразличных друг к другу взрослых этот случай - мелкая, досадная случайность, на которую никто из них сразу и не обратил внимания, да и не мог заметить изначально. Для детей оный молчаливый диалог сердец являл по себе состояние космическое, и именно потому, будучи неувиденным и неуслышанным, был ощущен всеми и каждым.

Потому что детский коллектив, даже в обыкновенном садике, даже среди сидящих в одной комнате на горшках мальчиков и девочек, это - единый организм, подобный с виду на пчелиный улей или муравейник, где с виду все особи одинаковы, а на самом деле различны не только по характеру, менталитету и уму, но и по степени ощущения НАМИ окружающего их мира. Так в роддомах достаточно обкакаться либо описаться и расплакаться одному младенцу, как тут же начинается лавина рева и мочеиспускания у других. А ведь на самом деле запеленатые с головой младенцы и не слышат друг друга, у них еще не проснулись в достаточной степени органы чувств, ибо природа бережет их от послеродового стресса. Потому что все мы появляемся на свет недоношенными: все животные, длина жизни которых приблизительно равна длине жизни человека, выносят плод 14 месяцев, а не девять - и детеныши их сразу встают на ноги, начинают ходить, видеть и слышать настолько хорошо, что в состоянии заметить врага; человеческий же детеныш беззащитен абсолютно как раз до полугода, когда он начинает ползать и осмысленно общаться с окружающими.

Потому что природа дала людям и закрепила на весь период детского нашего существования этот самый защитный механизм стайного индивидуума: чувствовать друг друга и совместно обороняться от общих врагов. С годами у большинства людей инстинкт сей исчезает, и практически у всех забывается. Редкие исключения воспринимаются взрослыми, как аномалии, в старину за это сжигали на кострах, сейчас такие люди идут в шарлатаны. И, что интересно - фактически по-настоящему чувствующие мир лекари-то и не пытаются "лечить" детей, предпочитают не выдавать себя, стараются общаться лишь со взрослыми. Если современный "целитель" решает лечить ребенка, то его можно сразу же признавать детоубийцей.

Но это - отступление лирическое, так сказать. Написано в качестве свидетельства, доступного для понимания типичным взрослым человеком мелкого факта для активизации ассоциативного мышления читателя. Ребенку и так понятно вышесказанное без дополнительных слов: детдомовец изменил товариществу - сотоварищи его тут же наказали. И никакого словоблудия. Потому вернемся к детдомовскому товариществу.

Улей детский мыслит и оценивает поступки каждой находящейся внутри него особи и представителей окружающего его враждебного во всем мира сугубо по своим нормам бытия, отличным от бумажных законов взрослых людей. Высшие законы детского дома: справедливость, равность прав всех людей на земле и распределение обязанностей внутри улья строго по физическим и умственным возможностям каждого. Выборы всевозможных звеньевых, председателей совета отряда, членов его, санитаров, прочего якобы начальства - это бодяга взрослых, их паскудные игры во власть, не принимающиеся единой душой товарищества. Назначение начальством под видом выборов (еще одна ложь взрослых) азербайджанца Алиева Тахира - самого умного и самого талантливого из нас, вечного отличника со всегда чистыми руками и в не помятой никогда форме - старостой привело к распаду коллектива класса в течение двух-трех недель его якобы правления. Но товарищество в результате этой явной для воспеток и учителей социальной катастрофы не пострадало - МЫ решили, что пусть старостой будет Саша Шевченко (был у нас еще и Жевченко, но это - другой человек), который в глазах взрослых тянул максимум на оформителя классной стенгазеты, ибо лучше всех НАС рисовал.

Сашка стал старостой - и в классе наступил мир и порядок.

Потому что товарищество само знает свои составляющие, знает лучше вечно сующих в НАШИ дела свои грязные носы взрослых. Товарищество само, без помощи извне, формирует свою иерархию, свои системы взаимоотношений внутри своей вечной фронтовой передовой, само залечивает свои раны, и следит, чтобы в линии обороны не было никаких дыр. Оборона - это потому, что в битве со взрослыми дети всегда находятся в обороне, очень редко нападают на взрослых (хрестоматийный пример исключительности подобных поступков - война с халдеями в "Республике ШКИД", У нас же подобного восстания не произошло).

О существующем в детдомах вождизме знают все - и взрослые, и дети, - знают изначально, и знание это не подвергается никогда и никем из детей никакой ревизии, никакой критике, существует, как данность, улавливаемая скорее интуитивно, чем разумом, а потому вербально не может быть передана взрослым даже стукачами. Опять возвращаюсь к собственному роману "Прошение о помиловании", где как раз об этом и идет речь в главах, посвященных периоду нахождения в детском доме главного героя - образ Сотникова. Но вот образ "Купы Купыча Гениального" в литературной основе "Республики ШКИД" не настолько выписан, чтобы приводить его в пример, хотя оный же в фильме Г. Поллака "Республика ШКИД" гораздо колоритнее и ярче, чем Сотников в моем романе.

Наука по имени педагогика никогда не занималась изучением и анализом единой воли детских коллективов, она все свои силы и все свое внимание уделяла дрессировке отдельных детских индивидуумов с целью создания из них удобных для взрослых вожаков детской стаи - и не более того. Вожаки внутри армии детей нужны взрослым для того, чтобы руководить детскими коллективами самим, но НИКОГДА подобные эксперименты и опыты не приносили ничего хорошего самим детям. Поэтому взрослым всегда было невдомек - и теперь уже никогда они не поймут этого, - что детский коллектив, будучи единым организмом, выживает в борьбе со взрослыми благодаря вышеназванной справедливости, установленной между членами коллектива не в распределении материальных благ, как это практикуется во взрослом мире, а с помощью совместного обладания сугубо духовными ценностями. Потому что взрослые - они все-таки сами по себе каждый, а детдомовцы - МЫ.

Пока МЫ - единый организм, до тех пор МЫ сильны и способны отстаивать каждый свое собственное Я, покуда МЫ все лишены главного, чего у нас нет, - любви родителей, мы знаем, что выжить в битве со взрослыми МЫ можем лишь сообща. Именно любви, а ни внимания, ни заботы, ни ласки их - свойств сугубо материального мира, предметов купли-продажи во взрослом мире, спекуляций. Многие из детдомовцев ведь на самом деле родителей имеют: в тюрьме ли предки, в бегах ли, в пьяном забытьи ли вечном - это не важно. Главное, что они есть, существуют вне стен детдома. Ко многим детям даже приходят они на свиданку, кормят их деликатесами, запрещая НАШИМ делиться с НАМИ вкусным.

Все это больно, все это подчас неприятно, но этот материальный беспредел МЫ переживаем безболезненно. Потому что все эти крохоборские чувства детские понятны взрослым, принимаются ими или не принимаются - это их дело, а не НАШЕ. Главное для НАС - это то, что детдомовцы лишены искренней своей любви к предкам, а если кто-то НАШ вдруг внешне проявит свою любовь к ним при НАС, то тут же будут предан остракизму и снаружи, и внутри товарищества. Друзья у детдомовцев могут быть и за оградой, но связи эти даже внутри детдома не настолько крепки, чтобы ощущать их заменой родительской любви, а окружающие НАС взрослые, как было показано ранее, просто не могут приниматься нормальным психически детдомовцем даже отдаленными подобиями родителей.

Даже более того, в сознании всякого детдомовца существует свой образ истинного родителя, который не имеет ничего общего с родителями во плоти - не только его собственного, а вообще со всеми. Особенно это замечание касается таких детей, кто вообще никогда не видел своих родителей. Так ранее упомянутого Валерку Сутулова подложили зимой на крыльцо Луговского детского дома в виде пищащего кулёчка с бумажкой с написанными на ней именем и фамилией. Отчество Иванович ему придумали воспитатели, а день рождения 1 января 1949 года ему и вовсе взяли с потолка. И мальчишке даже повезло - одному из наших старшеклассников воспетки дали фамилию Говнявин. Повеселились, должно быть, суки.

Ведь это очень важно, как тебя зовут окружающие, и кем ты ощущаешь себя в окружающем мире, правильно ли ты празднуешь свой день рождения, и каково было имя твоего, как минимум, отца. Это лишь для воспеток ты - вечный двоечнико-троечник Сутулов, от которого надо бы избавиться, чтобы не портил показатели класса, а для себя ты - отдельный мир, целая Вселенная, тонко чувствующая красоту окружающего мира натура.

И жизнь показала, что все наши воспетки и учителя вместе взятые так нихрена и не поняли в Валерке Сутулове, ставшем без всякого образования и без связей в этом подлом мире собственным фотокорреспондентом ТАСС, выпустившим при жизни четыре личных фотоальбома и участвовавшем в иллюстрациях множества подобных книг во всем мире, бывшем участником персональных, областных, республиканских и международных выставок. После смерти помнят В. Сутулова десятки тысяч людей, рассказывают о нем легенды, фотографии его коллекционируют бизнесмены, снятые им пейзажи и животные украшают множество выставок, павильонов и музеев, а также квартир и офисов.

А в глазах бывших наших воспеток Валерка был всегда дураком.

Но МЫ-то знали ему истинную цену. Потому прощали именно ему то, что не прощали другим: плаксивость, мелкое ябедничество, истеричность, заносчивость - все те духовные качества, которые он так и пронес через всю свою жизнь. Прощали - это значит, что не наказывали его так, как наказывали других за аналогичные проступки перед товариществом: не били его, не бросали в тумбочках из окна, не сбрасывали в выгребную яму. Мы словно предчувствовали проснувшуюся лет так в двадцать пять в Валерке искру Божию, прощали ему за талант, еще не реализованный им, очень многое. Даже когда Сутулов случайно едва не застрелил из поджига Витьку Китова, мы не били Валерку, не наказывали его, а сопереживали им обоим и... как это ни странно покажется взрослым, сочувствовали более Валерке, а не Витьке.

Потому что Витьку стали лечить и жалеть, а то и даже пытались полюбить взрослые, а Валерку именно взрослые стали искренне и всей душой ненавидеть и наказывать. То есть Китов стал невольным, но перебежчиком в наших глазах, а Сутулов - взятым в плен врагами сотоварищем, почти что белорусским партизаном в гестапо. Я помню, как все МЫ переживали за судьбу именно Сутулова, будучи уверенными, что с Китовым все и так теперь обойдется - ну, подумаешь, вырежут чуть-чуть требухи да назад пузо зашьют. Мы даже не думали, что Витька может умереть, например, на хирургическом столе, но были уверены что уж Валерку-то непременно будут мучить, пытать, что милиционеры убьют его точно также, как убили фашисты молодогвардейцев и Зою Космодемьянскую. Но взаимоотношения детдомовцев с милицией - отдельная история, здесь не место ей.

Когда же Китов вернулся зашитый и не совсем здоровый, МЫ встретили его довольно прохладно, надо признать. С заботой - да, но без восторга. Воспетки что-то там курлыкали о том, что МЫ чего-то кому-то там должны, что НАШ священный долг и обязанность - заботиться о жертве, а не о преступнике, МЫ в ответ поддакивали, делали вид, что и впрямь заботимся и будто бы любим Китова, но на самом-то деле...

... все НАШИ мысли были в это время обращены к Сутулову. И мысли самого Китова, к чести его, тоже: как там Валерка?

Через два года Валерка вернулся к нам... ГЕРОЕМ!

Логике взрослых факт этот не поддается осмыслению. А любой детдомовец поймет мгновенно - иначе быть и не могло. Ибо, как ясно из вышесказанного, товарищество - это жертва произвола взрослых, а Китов, как всего лишь жертва одной из жертв, просто выглядел в сознании товарищества дополнительной деталью того возможного будущего, что приготовили именно взрослые для нас. А вот Сутулов, вернувшись к нам вырвавшись из лап милиционеров, отставший по учебе на два года и попавший уже в мой класс, осознавался нами, как символ возможной победы нашей над воспетками и директором Караваев. Последний, кстати, прокололся, решив спросить на обшей линейке у товарищества: хотим ли мы возвращения Сутулова к нам? Предварительно, конечно, директор много наговорил гадостей о Валерке, а потом поиграл с нами в демократию: проголосуйте, мол, против возвращения Валерки в ВАШУ компанию.

Вот уж фиг ему - все мы проголосовали за возвращение Валерки к нам. Даже Китов.

Потому что против этого выступали: директор, два завуча и воспетки, а с НАМИ за возвращение Валерки голосовал даже замполит Николай Самсонович. Возвращение Валерки было НАШЕЙ победой и поражением всего того взрослого двухлетнего стёба о том, что Сутулов якобы "поднял руку на самое святое, что есть на свете - на человеческую жизнь!" Хрен там. МЫ, - как и они, как милиция и прокуратура, как суд и вся прочая канитель, - знали, что Китов просто случайно оказался в ненужном месте в ненужный момент, а Валерка всего лишь стрелял по нарисованной на уроке литературы мишени. Не повезло Витьке - вот и все, А Валерка два года мотался за это по каталажкам, чтобы, в конце концов, всемогущая взрослая Фемида сообразила снять с него нелепое обвинение воспеток в попытке предумышленного убийства.

После возвращения Валерки пришлось именно мне взять над ним опеку. Пришлось, потому что это не было так уж и легко, а главное, слишком уж ответственно следить за учебой этого, как тогда казалось, болвана. Но вопрос о том, кому быть рядом с Сутуловым после его возвращения домой, разрешал не я, а товарищество. Алиев Тахир просто не мог дать по шее Валерке или отказать ему в какой-то важный момент в списывании, а я мог успеть накатать на контрольной по математике и вариант для Валерки, и вариант для себя, мог дать ему списать диктант, а на изложении или сочинении только правил его ошибки, списывать не позволял. Ну, и дрался с ним, конечно, по многим поводам. Он был старше меня, сильнее, но результаты драк оказывались в среднем где-то одинаковы.

Однако, уже после окончания драки, независимо от того, кто из нас победил, все товарищество знало, кто из нас прав. Чаще признавали правым меня.

Потому что это только взрослые в дурацких своих поединках на рыцарских ристалищах или в судейских комнатах за разбором жалоб и ябед находят правого и виновного согласно законов бумажных, и потому оказываются при этом всегда в дураках. Детские коллективы руководствуются понятием высшей справедливости - и потому дети на самом деле, независимо от результатов драки, знают, кто прав, а кто виноват. То есть мы опять возвращаемся к попытке понять, что такое цемент, скрепляющий несовершеннолетних индивидуумов детского дома в единый организм, который вот уже не одно столетие успешно отражает агрессию взрослых, спасая души детские от краха.

Но прежде, чем перейти к понятию справедливости по-детдомовски, закончим с жалостью, о которой речь зашла после того, как воспетка мимоходом пожалела детдомовца, а тот в результате оказался дерьме...

Жалость - штука вообще говенная, она унижает того, кого жалеют, а самолюбие жалельщика греет. Жалость же воспетки к детдомовцу еще и коварна теми осложнениями, о которых было сказано выше. Отношение же детского товарищества к страдальцам честное и прямое, какое случилось у НАС в процессе событий между Китовым и Сутуловым, но оное недоступно сознанию взрослых, а особенно педагогов, которые живут по стереотипам сознания дрессировщиков диких зверей, каковыми они видят детей на самом деле.

Дети - не ангелы, нет. Дети жестоки и редко по-настоящему сопереживают чужой боли, но при этом чересчур лелеют собственную. Дети глупее взрослых в коммерции вопросах, и необразованней...

Но дети мудры умом улья - то есть совокупностью детских разумов, которая возвышает сознание товарищества выше любого из взрослых гениев, ибо все взрослые мыслят сами по себе и, по сути, не имеют общей цели и задачи, а притворяются, что имеют оные, а у детей цель одна и всеобщая - ВЫЖИТЬ. Каждый взрослый думает, в первую очередь, о своей карьере, о своем благополучии, своем спокойствии, о своей заднице, словом, а уж потом - о своем долге. Детдомовец же думает лишь о том, как ему ВЫЖИТЬ в этой войне. Взрослого заботит судьба страны и мира, а детдомовца - ВЫЖИТЬ. Потому-то совокупное желание детдомовцев гуманнее, выше и сильнее любого самого благого желания и намерения самого лучшего из педагогов мира.

Потому настоящего детдомовца на жалость, как на крючок, не поймаешь. А кто ловится - тот обречен на вымирание. Таков закон.



Основной Закон

Для сообщества, в котором понятие МЫ важнее любого Я, законы просты и односложны. Перечислять и описывать здесь их нет никакого смысла - не диссертация, чай. Но об основном законе, о негласной Конституции всякого детского дома сказать вкратце следует. Ибо формулируется она одним-единственным словом, как было ранее уже сказано: "СПРАВЕДЛИВОСТЬ". При том справедливость может быть лишь высшей, другой просто не существует в детском сознании. Это взрослые нашинковали из СПРАВЕДЛИВОСТИ миллионы вариантов с прибавкой дурацких эпитетов и вообще прилагательных, а для НАС она - одна, единственная, другой никогда не было, нет и не будет.

И, что удивительно, СПРАВЕДЛИВОСТЬ все люди на свете понимают одинаково, независимо от цвета кожи и от словарного запаса, даже все взрослые. При этом, все люди ее понимают всем своим нутром, но взрослые изменяют ей и предают ее во имя мелких, сиюминутных, крохоборских, как правило, интересов, а МЫ этого сделать не можем, даже если бы захотели. Справедливость помогла НАМ выжить в войне с вами, потому МЫ просто обязаны быть верными своей Конституции до конца. Не всем НАМ это удается и не всегда до конца, но МЫ ВСЕ стараемся в меру своих слабых сил выполнить свой долг.

Говорить о СПРАВЕДЛИВОСТИ много тут нет смысла - все равно не расскажешь до конца. Жизнь - штука изначально несправедливая, а для изгоев общества, какими являются сироты, она видится совсем иначе, чем для маменькиных, к примеру, сынков, значительно отлична и просто от нелюбимых взрослыми детей. Несправедливо даже то, что новорожденного Валерку Сутулова нашли на пороге детского дома, а Мишку Шатрова в том же возрасте обнаружили брошенным в придорожную канаву. У кого из читателей в сердце осталось хоть что-то от детства, от чувства сопричастности индивидуума к жизни всей планеты и всего сущего на земле, тот поймет и без лишних слов, о чем тут идет речь. А в ком чувство СПРАВЕДЛИВОСТИ умерло, тому хоть кол на голове теши - все равно тему эту опошлит, изгадит и превратит в анекдот.

Главное, что трудно, а порой и невозможно понять взрослым, это то, что всё, что несправедливо - ложно, а все, что ложно, ведет к умерщвлению и разложению всего сущего на земле и в обществе. Как нынешняя мировая экономика, к примеру, упавшая в рецессию из-за сращения политиков с представителями банковского капитала.



Потом...

После детдома начинается жизнь во взрослом мире: у одного раньше, у другого попозже, но всегда со стрессом, всегда с неожиданным пониманием, что в детдоме было все-таки лучше жить, потому что здесь-то на тебя всем наплевать, а дома рядом с тобой были все-таки взрослые, которым за заботу о тебе платили жалование, было рядом и товарищество, само существование которого к подростковому возрасту становится детям тоже ненавистным. И осознание этих противоположных по смыслу своему фактов происходит именно этими словами и категориями, а не теми поэтическими сентенциями, какими, как правило, живописуют воспетки и журналисты истории выхода детдомовца в свет.

Вторым важным элементом стресса является внезапное понимание бывшим детдомовцем, что сотоварищей твоих, пусть даже закадычных врагов-однолеток, рядом нет, что ты оказываешься таким же взрослым, как и твои вчерашние враги, что ты, на самом деле, уже предатель товарищества и по логике высшей справедливости должен быть подвергнут наказанию.

Но... наказания нет, как нет и СПРАВЕДЛИВОСТИ в новом для тебя мире, и ты оказываешься совершенно свободен ото всех норм бытия, которые на тебя возлагали Конституция детдома и работающие там взрослые. Свобода эта - штука каверзная, именно она является провокационной основой всех тех преступлений, которые совершают детдомовцы, едва только выходят они в мир, - и именно о них, не умолкая, говорят бывшие НАШИ воспетки и журналисты, не понимая, что на самом деле бывшие детдомовцы, оказавшиеся преступниками в первые два года после выхода в мир, являются лишь жертвами НЕСПРАВЕДЛИВО УСТРОЕННОГО ВЗРОСЛОГО ОБЩЕСТВА - общества наших много еще лет подряд и во взрослой нашей жизни врагов.

И ты должен все последующие годы выбирать: остаться в душе детдомовцем или стать взрослым. Но также существует и третий выход - сломаться.

Мне повезло - у меня времени для выбора особого не было, я слишком рано оказался свободным, и сразу стал работать на заводах и в экспедициях, мне посчастливилось встретиться в начале своего трудового пути с замечательными людьми из рабочей среды, научиться у них целому ряду профессий, выслушать их многочисленные истории об их жизнях, по-настоящему быть наученным жизни не умирающими от похоти разведенками-воспетками, а профессиональными работягами: электриками, токарями, фрезеровщиками, монтажниками, кузнецами, топографами, геологами и так далее. Мой один из первых мастеров по немецкой фамилии Ройн первые три дня не разрешал мне подходить к станку, а потребовал от меня перечитать и едва ли не выучить наизусть Кодекс о труде, сказав: "Об обязанностях тебе твоих всегда будут говорить часто и помногу, а вот права свои знай сам - их тебе никто не подскажет". Прошло сорок с лишним лет - и мысль эта продолжает звучать для меня актуальной и в эмиграции. Хрен бы какая воспетка когда-нибудь могла бы даже подумать таким образом, а уж тем более не посмела бы поделиться с мальчишкой такой мудрой мыслью.

Многим из НАШИХ повезло меньше. Братья Байтазовы, бывшие лидерами классов своих (о вождизме в детских домах и о вмешательстве в этот процесс взрослых здесь писать не станем - тема эта большая и трудная) попали в тюрьмы друг за другом через год, но зарезали их там спящих, на нарах, чуть ли не в один день. И попали-то оба за одинаковую глупость - за драки с подонками, у которых были связи в верхах. Валерка Сутулов тоже чуть не сел в семнадцать лет в тюрьму за то, что ему же и пырнули нож в живот, когда он защищал честь девушки. МЫ пришли толпой к горуправлению милиции, устроили там демонстрацию - тут же сработал защитный механизм чиновничье-милицейского аппарата - и к концу дня Валерку перевели из тюремной больницы в городскую, а следовательницу (кстати, бывшую нашу воспетку) уличили во взяточничестве, уволили из органов и лишили диплома об юридическом образовании.

Самое любопытное в этой истории - то, что разобрались мильтоны в ситуации действительно в течение неполного рабочего дня. Ибо взрослые вдруг поняли, что даже после детдома МЫ - настоящая сила.

Но, на самом деле, взрослые, как всегда, ошибались: мы уже не были МЫ. Я это отчетливо понял, когда услышал от стоящего в нашей толпе перед милицейским управлением Женьки Мягкова очень характерную не для НАС, а для взрослых, фразу: "На фига это нам нужно? Мне теперь за это начальник колонны голову свернет". Колонна - это бригада машинистов тепловозов. Женька этот потом сделает немалую для детдомовца карьеру: сменит несколько постов первых и вторых руководителей, займет важный пост аж в ЦК ВЛКСМ, станет главным редактором газеты "БАМ", будет выглядеть взрослым в глазах взрослых, умрет от законного чиновничьего инфаркта после перестройки, но... после 1980 года именно он, а также Федя Клименко и ранее упомянутый тренер по боксу Женя Гостев станут собирать НАС ежегодно на встречи, именно он будет с слезами на глазах слушать НАШИ воспоминания, и обещать написать книгу о НАС. Но... инфаркт...

Первые 16 лет эти 16 встреч посещал и я. И пили МЫ каждый раз за очередных НАШИХ, не выживших в этом гнусном взрослом мире. Сейчас тоже сбираются ребята... но без меня... Подсчитано: в живых осталось едва ли десять процентов. Остальных съели взрослые и перестройка.

Потому что все, чего достигли МЫ, оказавшись взрослыми, как бы ни случилась НАША дальнейшая судьба, для НАС, на самом деле, уже не было "потом"...



А если бы...

На этом можно бы и закончить этот беглый обзор настоящих проблем не взрослых, а детей в любом детском доме 20-21 веков, если бы не тот факт, что ранее упомянутая читательница "Детдомовских рассказов" совершила поступок, который вынуждает и автора этой статьи делать дело, а не стенать по поводу трудностей выживания сироты в этом мире. Ведь на самом деле, при всем том обилии реорганизаций системы воспитания сирот во всех странах мира, что происходили с 18 века по 21-й, при тех гигантских затратах, отправленных державами в этот процесс, ни одна сволочь из числа чиновников многочисленных министерств всех стран на всей планете не задумалась о том, чтобы расспросить о том, что надо делать, чтобы по-настоящему помочь детям, не кого-нибудь, а НАС.

Ибо, в отличие от воспитуток, директоров, ими рекомендованных стукачей или экс-стукачей, только МЫ знаем, что делать для того, чтобы общество получало взамен понесенных им затрат на выращивание, воспитание и обучение сирот полноценных членов общества, способных и желающих служить этому обществу верой и правдой.

Потому как именно об этом предназначении детских домов люди много лет как забыли, подменив генеральную цель и задачу кучей новорусских пакостных слов и хитроумных комбинаций по отъему финансовых средств из спецфондов, пристраиванием оных во всевозможные коммерческие конторки и даже в игры не только на биржах, но и в казино, и в тотализаторы. Примеров подобного сволочизма со стороны администраций областей, городов и детских домов не счесть, а посему, исходя из правильно поставленной перед возможным реорганизатором системы воспитания сирот цели, следует задуматься над следующими вопросами...

Первый: общество должно конкретно уяснить для себя: для кого оно содержит детские дома? Если для чиновников, для директоров, для воспитателей и для прочего обслуживающего детей персонала, то систему менять не надо, а следует укрепить лишь контроль за вывозом за границу детских органов и обеспечить налоговые сборы в государственную казну со всех видов коммерческой деятельности, которая расцветает в детских учреждениях.

Второй: если детский дом создается государством для нужд детей, то менять необходимо СИСТЕМУ, и для реформирования оной ни в коем случае нельзя следовать советам лиц, имеющих так называемый опыт работы в детских учреждениях для сирот.

Третий: нельзя пользоваться советами самих детей, ибо они находятся "под колпаком", и до лиц, имеющих право проводить реформы, оказываются допущенными лишь подонки детдомовского товарищества, которые так называемыми педагогами признаются сливками оного.

Четвертый: членами комиссии по реорганизации системы функционирования детских домов должны быть лишь бывшие детдомовцы, выжившие после него хотя бы десять лет, независимо от возраста, социального положения, вплоть до находящихся в местах заключения преступников.

Пятый: главным критерием отсева кандидатов в члены такой комиссии должен быть отказ от участия в ней стукачей - их ведь все знают, даже вычислять не надо.

Шестой: впервые в истории России должна быть работа комиссии по-настоящему гласной, то есть редакторов государственных газет следует обязать выделять необходимое для проведения дискуссий и для сведений о ходе деятельности комиссии место с жесткой периодичностью. То же самое и с государственным телевидением.

Седьмой: запрет на какую-либо цензуру деятельности этой комиссии и на желание членов оной обнародовать имена и фамилии лиц, совершавших злодеяния против детдомовцев.

Восьмой: выделение средств государством на издание книг о детских домах, написанных непосредственно детдомовцами и их воспитателями, начиная с книг С. Макаренко, В. Вигдоровой и других, а также на закупку и распространение оных на территории подведомственных правительствам СНГ государств. То же самое с кинофильмами о жизни внутри детских домов, которые требуется обязать государственное и коммерческое телевидение транслировать в наиболее удобное зрителям время без рекламных вставок.

Девятый: запретить государственным чиновникам, правоохранительным органам и педагогам вмешиваться в дела комиссии с использованием наказаний всем, включая президентов, влезающим в это дело, вплоть до снятия с должностей и лишения дипломов.

Десятый: решения комиссии обсудить всенародно в течение двух месяцев, а потом провести референдум по тексту окончательной редакции СИСТЕМЫ воспитания в детском доме.

Лишь после исполнения ВСЕХ этих десяти условий возможно положение в детских домах привести в надлежащий для спасения и создания нормальных условий жизни вид.

Свои же соображения по поводу подобной реорганизации я изложу в следующей статье...



Валерий Куклин
бывший детдомовец




© Валерий Куклин, 2009-2024.
© Сетевая Словесность, 2009-2024.




Словесность