Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность



1993 - 2000


Впервые опубликовано в журнале "Радуга",
Таллинн, Эстония, N 1, 2002, с. 116 - 125.



Доктору Вайно Вахингу,
психиатру и писателю


После моего 39-го дня рождения, в 1993 году, я стал чувствовать себя особенно одиноким, все чаще затворялся в четырех стенах своего рабочего кабинета и писал. Начал часто прикладываться к бутылке. В 1994 г. выпивал почти каждый день. Работа, выпивка. Случайные связи 2-3 раза в год. Летним вечером 1995 года я в помрачении сознания принес под дверь "Ильматара" (Валликраави 19, Тарту) целый пластикатовый мешок рукописей: избранные стихотворения под названием "Моя любовь" (1974-1995) и сборник эссе "О литературе". Когда через несколько дней я начал искать рукописи, мне словно в тумане привиделось, будто я отнес их в сад "Парк-отеля". Но там перед дверью ничего не было...

В июне 1996 г. я познакомился с Ютой Ланге. Юта приходила ко мне, мы переживали вместе часы незабываемого счастья. Но я все время слышал "голоса" - из-за злоупотребления алкоголем. Эти "голоса" возникли еще в конце 1993 года, с той цветистой речи, которую я расслышал в журчании текущей из крана воды. В шуме воды со мной говорил преимущественно Вайно Вахинг.

А на улице со мной беседовали голоса Каплинского, Мялля, Бейера, Лыхмуса, многих знакомых, бывших жен.

Но появились еще и "анонимные голоса", которые искушали броситься под машину, прыгнуть с моста в реку, влезть в трансформаторную будку и повеситься. Это была сущая напасть, и если они приказывали сделать что-то, не угрожающее непосредственно жизни, я исполнял это. Например, весной 1996 года анонимный голос велел мне купить на рынке кило свежей салаки, полкило сахара и съесть нечищеную рыбу целиком с сахаром. Непременно на углу улиц Кастани и Рийа. Там я и уселся на асфальт, макал салаку в сахар и поглощал ее.

Чего только я ни делал по приказу "голосов": громил свою комнату, ломал мебель, портил одежду, картины, выбрасывал посуду и так далее, совершенно не понимая при этом, почему должен так поступать.

Конечно, я наносил себе большой ущерб, и однажды, вернувшись из больницы на улице Рая, обнаружил посреди комнаты только ящик из-под картошки. На нем была разостлана скатерть и стояла ваза с цветами. Это я сам устроил перед тем, как отправиться в больницу.

14 августа 1996 года мы с Ютой поехали купаться на озеро Ропка. Я не выбирался за пределы Тарту почти два года (ах, нет: еще 24 июня мы с Ютой ездили в Таэваскоя).

Напряженный умственный труд, разрядка только за бутылкой, годы одиночества, отсутствия постоянной женской заботы и ласки подорвали мое здоровье. Вернувшись домой после купания в озере, я почувствовал себя плохо и лег в постель. Юта ушла, поправив на мне одеяло.

Той ночью сознание мое и вовсе помутилось. Все смешалось в моей голове: прошедший чудесный летний день, наступившая теплая ночь - и все страдания, которые мне пришлось испытать за последние годы. У меня было уже трое детей, по одному от каждого брака, но ни один из них не интересовался своим отцом. Какая польза тогда от детей?! Они не заботятся даже о тех, кто дал им жизнь!

Каким-то образом я оказался в Рахинге и пришел в себя, когда в меня выстрелили из ружья. Женщина, которая была моей женой и с которой мы четыре года растили вместе общего ребенка, могла и вовсе меня убить... Теперь я хромаю на левую ногу.

Какой смысл калечить своего бывшего мужа?..

Два месяца я провел в травматологическом отделении больницы Маарьямыйза. Лечащим врачом был д-р Леллеп. В августовскую жару рана начала гноиться. Жара держалась долго, в августе и даже в начале сентября в палате было 25 градусов тепла. Мне начали делать ванны с марганцовкой, 15-минутная процедура.

Нагноение постепенно прошло, и в конце сентября меня выписали. Пришла Юта, принесла костыли, я проковылял за ней до такси.

Примерно через неделю я сжег свои галстуки (их было больше десятка) в печке, потому что они говорили, когда я к ним прикасался, и велели мне залезть на чердак и повеситься. Потом я выбежал на улицу с топором - меня взбесила желтая дверная ручка на Лоотусе, 23 (дом напротив). Я никогда не выносил желтого цвета и хотел эту ручку срубить.

Прибыла полиция и отправила меня в арестантский дом. "Голоса" говорили повсюду. И там я выполнял всевозможные их приказания. Между тем, деньги у меня сразу ловко вытащили соседи по камере и приличную одежду заменили на барахло. Тамошние старожилы знают, как взяться за новичка.

Затем девять месяцев я отсидел в камере предварительного заключения на Батарейной.

На левой ноге - финский зимний сапог (поскольку нога так распухла, что ничего другого на нее не лезло), на правой - итальянская уличная туфля. Обе пары обуви я купил летом (сапоги за 340 крон, туфли за 280 крон), и в моем кабинете на Лоотусе, 12, квартира 4, остались совершенно новые зимний сапог на правую ногу и туфля на левую. Обувь была тогда моим главным (в денежном измерении) достоянием. И на Батарейной за все девять месяцев отсидки никто не позарился на мою обувь - кому, спрашивается, нужны сапог да туфля! Разумеется, заключенные насмехались надо мной, а порой и поколачивали. Находились такие, которым было просто весело бить не похожего на других человека.

Когда в одной из камер некий представитель "братского народа" услышал, что я писатель, он сказал одному салаге: "Дай ему по бочке!" (в ориг. по-русски. - Прим. переводчика.)

Не собираюсь рассказывать просвещенным людям, что такое тюрьма. Об этом и так много написано. Другое дело - на собственной шкуре испытать жизнь "в месте лишения свободы".

Этапы. Вши в Тартуском арестантском доме. Вечное отсутствие курева. В феврале 1997-го - одно из мерзейших воспоминаний в жизни: меня переместили на ночевку из коридора в крошечный бокс с матрасом и жестяной миской. Вечером впустили какого-то амбала лет двадцати пяти. Тот поглазел на меня и спросил: "Курить хочешь?" - "Хочу!" - "Сосать будешь?" - "Не буду!" (В ориг. по-русски. - О.Т.) Он начал надвигаться на меня, расстегнув ширинку. Я не знаю, что сделал бы, если бы он приблизился ко мне. Заставил себя успокоиться, не ввязываться в перебранку, бродил от стены к стене. Начнется ругань - дойдет и до драки. Я чувствовал, что мог бы отправить его на тот свет. Лег на пол - часок товарищ по несчастью топтался по боксу, потом улегся на своем матрасе, по другую сторону скамейки с железными ножками. Утром меня перевели в другую камеру.

В апреле меня по этапу доставили в Тарту, где я снова провел десять дней в убогом арестантском доме. Состоялось заседание окружного суда, на котором меня освободили из-под стражи. В тот же день Юта принесла мне передачу - я взял пакет, оставил свой новый пиджак одному сокамернику, вышел и прямо на улице, шагая мимо главного здания университета, жадно съел принесенную Ютой халву.

Стояла ранняя весна. Вымытые улицы благоухали. После обеда приехала на велосипеде Юта; я обтер тело раствором уксуса, и мы познали друг друга. После этого мы больше не встречались.




ЛЕТО 1997. Я РАБОТАЮ УЛИЧНЫМ МУЗЫКАНТОМ В ТАРТУ

Я начал потихоньку приводить себя в порядок. Примерно неделю еще ходил, обутый по системе "сапог-туфля". Туалет в коридоре был разрушен. В квартире N 1 уже несколько лет был бункер. Бомжи влезали ногами прямо в экскременты. Потом они переселились, и в доме стало потише. Я вычистил туалет, утопая по локоть в дерьме. Посыпал пол и все углы поваренной солью, чтобы не разводились черви. В комнате завелись блохи. Целую неделю я делал большую уборку, мыл стены и пол соленой водой со стиральным порошком. Старую одежду сжег в печке. Каждый день протирал тело раствором уксуса. Я исхудал. И "голоса" в моей голове вещали постоянно. Начал получать пенсию - 327 крон в месяц. Плюс оставшееся на счету Юты пособие на лечение от фонда Kultuurkapital.

Поскольку я продолжал пить, сводить концы с концами не удавалось. Я купил в магазине "Ремо" гитару за 98 крон. Начал играть возле магазина женской галантереи на ул. Кююни.

Зарабатывал когда четыре, а когда и сорок крон в день. Как-то раз мужчина, проходивший мимо с Сирье Гинтер, сунул мне в нагрудный карман пятидесятикроновую бумажку.

Играл я что-то в стиле кантри, русские, эстонские, финские народные песни, эстраду, поп.

Обнаружил на горке Рийа, на улице Выру, во дворе неподалеку от дворика продуктового магазина "Kolm karu" ("Три медведя"), какой-то пустой сарай, где в жаркие летние дни было прохладно. Поднявшись сюда из города со своей гитарой, я усаживался среди старого барахла на неструганые занозистые доски и вытряхивал из носка заработанные деньги. Пересчитывал их и приносил из "Kolm karu" "мерзавчик", пива и хлеба с килькой. Изредка колбасу. В удачные дни - пирожки с мясом. Здесь же пил и закусывал, следил из-за двери за проплывающими по небу белоснежными облаками и размышлял о жизни.

Такая жизнь продолжалась все лето. Иногда встречал на улице знакомых: Прийду Бейера, который иногда присаживался поболтать с "уличным музыкантом", Яака Эсинга, который купил мне два пирожка, и т.д. Одна женщина, проезжавшая на велосипеде, часто приносила мне огурцы, яблоки.

Есть хотелось все время. Ужасно хотелось чего-нибудь мясного. Сказывалось, что месяцами я сидел на жидких щах.

Вечером, накинув старый отцовский пыльник, я отправлялся промышлять по помойкам. Это было обычным моим занятием с июня до сентября. Кое-где бродяги показывали мне нож и объявляли, что это "их территория". Приходилось немедленно сматываться.

Самые "богатые" помойные контейнеры были на горке Рийа, во дворе за магазином "Тарту". Однажды я нашел там палку вареной колбасы килограмма на полтора. Немножко скользкую сверху, зато внутри вполне свежую. Находил куски копченой колбасы, хлеба и булки, много яблок (тот год был урожайный), помидоры, сардельки, коробки паштета, кетчуп, стручки паприки, лук, огурцы, по полбанки майонеза, изредка рыбу. Довольно редко - моющие средства. Иногда тару. Однажды нашел в мусорном ящике университетского клуба на Тяхе, 3 полбутылки дорогого испанского ликера. И что самое удивительное, на помойках можно было найти дорогие лекарства, таблетки супрастина, нитронга, мази, бальзам для ног (который был мне очень нужен!), а еще - совершенно новый, в упаковке шприц. Брал также использованную кофейную гущу.

Все это я притаскивал в пластикатовом пакете домой, продукты мыл в раковине теплой водой и 72-процентным мыльным раствором. Затем варил суп (тогда у меня еще была электроплита) в большой эмалированной миске. Суп всегда был с мясом и приправлен майонезом. Я жил как барин! Никогда бы я не смог купить столько помидоров, огурцов, паприки, слив, сколько находил в помойке! Есть люди, которые выбрасывают огромное количество вполне пригодной к употреблению пищи. А есть и такие, которые голодают. В таллиннский приют для собак привозят мясо, срок реализации которого прошел - кто бы о людях так позаботился! C`est la vie!

И все же с головой у меня было не все в порядке, ибо однажды в сентябрьский день, когда я постучался в дверь Аниты и попросил разрешения видеть дочь, бывшая супруга бросила мне из-за двери: "А ты, значит, по помойкам шляешься!" Только тогда я начал осознавать, что я делаю. Но нужно же человеку чем-то питаться! Разве лучше было бы стоять на Ратушной площади с плакатом: "Бедный писатель хочет есть!" Ведь это рассердило бы "важных господ". А если ты ищешь пропитания на задворках - это твое личное дело. Sic transit gloria mundi!

Музыкальное образование в народе все-таки не блестящее. За исполнение сложных песен мне давали только сенты. За "Пивовара" и "Волны Ляэнемере" чаще всего пожилые дамы опускали в левую туфлю пятикроновые бумажки. Финские туристы часто останавливались; им нравилась "Мария-Луиза" и одна старая народная песня "Малышка-братишка". Но на финскую мелочь я ничего не мог купить. Кидали мне в туфлю и немецкие, и шведские монеты, один раз - словацкую крону. Шведские однокроновые монетки я приносил Ханне, дочке Лийви и Ааво Розенвальдов. Словацкую крону подарил симпатичной продавщице овощного киоска на улице Пярги.

В середине июля компания молодых оболтусов на Ратушной площади отобрала у меня гитару, да еще и надавала тумаков. Я тихо побрел домой.

Левая, поврежденная нога воспалилась. На подошве образовалась язва. Я насыпал в туфлю соль. Но соль только сделала язву глубже, оголилась кость.

Два раза в месяц я ходил тогда в поликлинику Марьямыйза на перевязки. Однако язва не поддавалась лечению (ступня и теперь омертвевшая, пальцы не двигаются, воспаление сидит до сих пор - июнь 2000), она начала зарастать только весной 1999 года в больнице на улице Рая.

Я дождался августовской пенсии и купил в том же "Ремо" ( магазин старья на углу Рийа и Ваксали) другую гитару, на этот раз за 280 крон. На это ушла почти вся пенсия. Но этот инструмент был значительно лучше (на советские деньги 17 руб.80 коп.), звук качественней. С этой гитарой я зарабатывал 25 - 35 крон в день. Иногда позволял себе в кафе-баре на ул. Александри кофе с пирожным. Лето было жаркое, по городу расхаживали женщины в ярких одеяниях, но за все лето ни одна из них не снизошла до меня.

Однажды в сентябре, когда я пьяный брел по улице Рийа, "голос" приказал мне: "Брось гранату! Слабо? Ты же служил в армии!" Дальше "голос" внушил, что мчащаяся навстречу машина - это танк, и я немедленно запустил в нее бутылкой из-под пива.

Пришел в себя опять в арестантском доме. Составили протокол и отпустили. На следующее утро, обув те самые финские зимние сапоги, я, хромая, отправился путешествовать по рельсам к станции Реола. Я хотел пойти в Пыльва, повидать родные места. Но дорога оказалась непосильной для "убогонького". Побрел по рельсам обратно, в зарослях ольшаника нашел целое, без дырок, цинковое ведро. Оно мне было нужно, чтобы таскать брикет. Но осенью его украли у меня из сарая, а заодно несколько сотен килограммов брикета.

В начале октября, в шесть часов утра, меня на полицейской машине увезли в арестантский дом, а вечером перевели оттуда на Батарейную. Через три дня меня поместили в психиатрическое отделение, рассчитанное на 15 мест.




В ПСИХИАТРИЧЕСКОМ ОТДЕЛЕНИИ НА БАТАРЕЙНОЙ

"Голоса" громко звучали в ушах, и, получив пижаму и постельное белье, я тут же разодрал все это в клочья. Мне сделали укол, и я успокоился.

В психиатрическом отделении я находился до июля 1998 г., то есть около 11 месяцев.

Однажды съел свою светлую гонконгскую сорочку. Тоже разодрал на кусочки, даже не запил водой. И живот не заболел. У человека желудок как у крокодила, переварит все что угодно. Еще я съел металлические застежки от тех своих финских сапог, поскольку они были по форме точно финские милитаристы и угрожали мне смертью. Поэтому я их уничтожил. Съел еще один носок и разжевал в кашу полподошвы туфли. Подошва была похожа на рака, а раков я всегда боялся. Когда я думаю о раках, то вспоминаю одну старую сказку "Могучий рак и ненасытная женщина".

Женская алчность буквально безгранична, и данное жизнеописание подтверждает это. В принципе женщины созданы все-таки для того, чтобы готовить мужчинам еду, у них "инстинкт кормления". Кушай, дорогой! А нужна мамона! Работай! Пусть соседи-знакомые дружно завидуют, сколько у тебя всего! Женщин, ориентированных на духовную жизнь, мало. В женщине сидит вещизм.

Я лежал в нескольких палатах. Дольше всего - в 33-й, вместе с одним мужчиной 64 лет, родом из Пюсси. У него было одно легкое, он был слеп на один глаз и глух на одно ухо. Его обвинили в удушении какой-то старушки. По его просьбе я писал письма судье и прокурору, а он за это делился со мной куревом. Он часто вспоминал, как поднимал целину в Казахстане и вкалывал шахтером в Донбассе. Это был человек, повидавший мир. А вот писать не умел.

Главный врач отделения д-р Кон, сестры и санитары относились ко мне хорошо. Да воздастся им хотя бы на этих страницах! После обеда мне часто протягивали через люк окурки.

Однажды зимним вечером меня вызвали на перевязку. И дежурная медсестра лет сорока, перевязывавшая мне ногу, бросила на меня быстрый взгляд и на миг приподняла халат, обнажив пышное бедро, обтянутое шелковым чулком. Я был ошеломлен. Вернувшись в палату, сразу забрался под одеяло и "заземлил" себя доступным способом. Возможно, эта славная сестричка хотела мне сказать своим (прекрасным!!!) жестом, что еще не стоит отчаиваться.

А я и не отчаивался. Я начал поправляться. В июле 1998 г. меня перевезли в синем полицейском микроавтобусе в больницу на ул. Рая в Тарту. Перво-наперво в ванну, потом - в закрытое отделение. Через несколько дней Мария Волконская принесла мне две пачки сигарет "Бонд".

Мне назначили нитрозепам и диазепам, на ночь - димедрол и дормикум. Через две недели меня перевели в полузакрытое отделение. Рийна, социальный работник больницы, начала восстанавливать мне потерянные документы. Мне выдали новый паспорт и пенсионное удостоверение. Рийна выхлопотала и прожиточное пособие от Тартуского социального департамента, и на мой счет стали поступать деньги.

К новому, 1999 году накопилось уже больше двух тысяч крон. Правда, я все деньги проел. Покупал сосиски, сардельки, шоколад "Нусса". Промотал все - плюс еще расходы на сигареты. Жидкие супы в таллиннской больнице мне осточертели, хотелось только мяса, куриных ножек и т.д.

К началу 1999 года я был уже во II отделении, курил сигары (!) и любовался из окна новогодним фейерверком. Моим лечащим врачом в 1999 г. был пожилой господин, доктор Китс. Его доброжелательность во многом прибавила мне веры в жизнь.

Летом 1999 года у меня завязались отношения с некоторыми пациентками, и мы вместе гуляли, загорали в саду на одеялах, а по вечерам купались в небольшом озерце-карьере за городом, в Веэрику. Я снова, после такого долгого перерыва, видел обнаженное женское тело. Есть ли в мире более совершенная красота?! Однако во время объятий в кустах я не смог довершить до конца свое мужское дело - от психофармакологических препаратов потенция исчезла. Так я остался лежать, несколько разочарованный.

Все же был эпизод с одной молодой женщиной, которая пришла на мою городскую квартиру. Мы лежали обнаженные на моей широкой кушетке, и она помогла мне достигнуть "кондиции". Я погрузился во влажную глубину. И тотчас же почувствовал в себе огромную мощь. Сильными движениями я довел ее до такого пыла, что она хрипло стонала. У меня не было женщины полтора года. С того момента я ощутил прилив энергии и начал чувствовать себя лучше, настроение поднялось. Значение секса в зрелом возрасте многие недооценивают. Это сильнодействующее лекарство для тела и - еще больше - для души. Секс ободряет, дарит надежду, хорошее состояние духа и желание жить и работать дальше.

В июле я узнал о смерти мамы. Маргус Андерсон, пришедший меня навестить, сообщил, что Анита ему говорила о кончине матери Лембита. А мама умерла еще в марте. Попросил отпустить меня из больницы на пару дней и поехал в Маммасте. Маму еще весной похоронили на кладбище в Пыльва. Мы с сестрой Ану и отцом поклонились ее могиле.

В октябре 1999 года меня выписали из больницы. Вернулся в свою квартиру, начал постепенно приспосабливаться к новому ритму жизни. Алкоголя я не употреблял уже больше двух лет. В начале года (в феврале) стали пропадать и "голоса". Я весил 104 кг. Раздобыл в секонд-хенде брюки, пиджак, кое-какую обувь, два пальто. Стал снова получать пенсию по инвалидности - 1025 крон.

Пытаюсь вернуться к литературным занятиям. Правда, много времени потеряно.

Непросто выйти из темноты к свету. И многое изменилось за это время.

Человек не должен оставаться один. Он создан для общения, он - общественное существо. При общении с себе подобными человек так просто не сорвется, как это описывается здесь, - со мной это произошло от замкнутого образа жизни.

Мне было трудно найти и собрать появившиеся в периодике за последние семь лет материалы. Эссе, рецензии, выступления - разбросаны по газетам и журналам, пылятся в редакциях и библиотеках. Видимо, я смогу восстановить сборник стихотворений, конечно, не совсем в прежнем виде, и собираюсь его опубликовать к своему первому юбилею.

Музыкой я начал заниматься с 16 лет. Вначале, когда мы с приятелями сколотили музыкальный ансамбль на пыльваской птицефабрике, каждому из нас пришлось самолично сделать себе инструмент. Маленькая бас-гитара была готова через десять месяцев. Сложнее всего было сделать гриф. Энтузиазм был велик: после работы, усталые, мы немного отдыхали на втором этаже на Яама 14, после чего начинали мастерить инструменты. Акустических гитар у меня было за мою жизнь штук десять, а теперь и последняя из них, о которой я рассказывал здесь, пропала. Ее украли в "Иллегарде" 8 апреля этого года (автор писал эти строки в 2000 г. - Прим.переводчика).

Всего у меня украли пять гитар разных видов. Маленькую бас-гитару, которую я смастерил в 17 лет, я оставил на память в Донском-Новом, где я служил в полку вертолетчиков. Я и там играл на танцевальных вечерах в офицерском клубе. Понимаю, что читателю трудно представить по этим воспоминаниям, какие владели мной в те годы мысли, настроения. Реальная, повседневная жизнь затенена иллюзиями. Собираюсь написать об этих ушедших годах.

В трудный период жизни человеку больше всего помогает чувство юмора, а еще - любовь, влечение к другому полу. Об этом не нужно забывать. А еще нужно помнить, как много значит музыка, песня в человеческом общении. В одной камере (номера не помню) я вот так начал со скуки напевать старые песни. Послушали. Потом предложили закурить. Даже молодые, заносчивые ребята больше не задирались. Суровые взгляды старших сокамерников усмиряли их.

Человеческая жизнь подобна песне. Она витает вблизи и вдали, и человеческая душа теряет покой, и перед ней открываются в грезах невидимые горизонты.


9 июня 2000


Привожу здесь некоторые записи, сделанные летом 1997 года.

19 июля. Играл в городе 3 часа. 31 крона. Купил три яйца, хлеб, сахар, покурить. Выпил в сарае у "Кольм Кару" три бутылки пива.

20 июля. Нога гноится, на подошве глубокая язва. Перевязал. Бинты сжег во дворе, сложил костерок с кусками толя. За месяц разорвал на бинты целую большую простыню.

22 июля. Жара не кончается. Белья нет. Ночью укрываюсь старым отцовским пальто.

Три кильки из "Кольм Кару", пирожок с капустой. Табак вытряхиваю из окурков и сушу на плите. Потом сворачиваю самокрутки.

23 июля. С ногой совсем дело дрянь. Из раны со всех сторон идет гной. Промываю соленой водой. Перевязываю. Осталось несколько соленых огурцов и 6 яблок.

24 июля. Счастливый день. Нашел совершенно не просроченную 250-граммовую банку паштета. Принесенные Ютой туфли разваливаются.

25 июля. Гитара звучит неважно. Один случайный знакомый, по имени Виктор, предложил глоток самогона. Кручу самокрутки. Нашел старые, но еще сносные брюки.

26 июля. До пенсии неделя. Играл в городе два часа. 22 кроны. Купил соленой салаки, хлеба, лука, два пива. Перевязал ногу.

27 июля. Сварил суп из обрезков паприки. Нашел на помойке станции скорой помощи баночку стрептоцидовой мази и две пустые пивные бутылки. Еще кофейную гущу. Мажу ногу стрептоцидовой мазью. Просрочена, наверное? Даты не видно.

28 июля. Нога в ужасном состоянии. Гной так и течет. Под пяткой в язве видна кость. Поэтому пью пиво. Слышу "голоса". Разорвал старую одежду. Распилил зачем-то пополам одну старую монету. Глава государства на ней угрожает меня казнить.




© Лембит Курвитс, 2000-2024.
© Ольга Титова, перевод, 2002-2024.
© "Радуга" (Таллинн, Эстония), 2002-2024.
© Сетевая Словесность, 2002-2024.





Словесность