Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность



МОЙ  ДВОЙНИК,  ЗАКУРИВ,
ПОГЛЯДИТ  НА  ЧАСЫ...


 



      БАБОЧКА  ГРОДБЕРГА

      I. Белая бабочка пляшет по краю органа.
      Бабочка смотрит на Гродберга, Гродберг - на гаммы,
      мама - на бабочку Гродберга. Всем хорошо.
      Мир на воздушном качается шаре большом.
      Господи, что ж напоследок всё как-то туманно,
      словно отчалило детство со всем багажом?..

      Память упорно разложит слова по порядку:
      этот гербарий отложим, а этот - в тетрадку,
      бережно, рядом с рассохшимся белым крылом.
      Тает надежда облаткою под языком.
      Если оттуда смотреть - всё бездумно и сладко;
      если поближе - овеяно горестным сном.

      Чудо моё невозможное, белые дни!
      Выгони новых, случайных, земных, кто бы ни,
      только верни ощущенье, что склеено блюдце.
      Если нельзя - только туже петлю затяни.
      (Господи, год - как тут памятно не задохнуться!..)
      В зелени, в зелени жёлтой стоят и смеются,
      помолодев на пригоршню беды и стыда.
      Лица размыты, нездешним очерчены светом.
      Каждый уже одинок - но не знает об этом.
      Каждый по капельке мёртв - но не скажет когда.

      II. В этой системе разладилось что-то - и вот
      больше на жёстком магнитном никто не живёт.
      Память легко удаляет ненужные файлы.
      В левом углу монитора кораблик плывёт.

      Сколько на крестик ни жми - выплывает окно:
      светлая комната. Четверо. Ночь. Люблино.
      Немногословные, словно подземные стражи:
      этот застенчив, а эта - уткнулась в кино.
      ... Алое-алым плывёт под футболкой пятно.

      Я никому не под стать в этом пасмурном царстве.
      Райская скатерть бела - о, безмерность моя! -
      или молчание - сумрачно, жёстко, пацански -
      или рыдание - залпом, в четыре ручья.

      Крепко отчаянье, крепко держу на весу.
      Дурой-рукой небольшую устрою грозу:
      дурой-рукой, чтоб не вязнуть в их топком покое,
      скатерть, и блюдца, и всё это царство снесу.

      Может, хотя бы тогда пошевелятся, но -
      это минутное чувство скорее смешно.
      О, моя радость - мотив жестяной, коробейный!

      Алое-алым плывёт под футболкой пятно.

      Нету других "потому" на твои "почему".
      Музыка, музыка - выстрелом в топкую тьму.
      Эта программа уже никогда не ответит.
      ... Дай завершить самому.

      _^_




      * * *

      I. Благослови Господь тебя, мой враг.
      Вот так: благослови тебя Господь.
      Ещё: Господь тебя благослови.
      (Как ни крути - а всюду стык согласных).
      Последний гвоздь вобью остервенело,
      присыплю крышку горсточкой земли.

      И всё ж - благослови на самом деле,
      что я один, а за окном гроза;
      пишу себе - и, кажется, стучится
      судебка, скудоумица, синица,
      и мне дано прекрасное юродство -
      смотреть в её бесцветные глаза.

      II. Господь с тобой, мой враг, не ставший другом,
      что, убоясь меня, ты чертишь круг,
      и мы в дожде, очерченные кругом,
      где каждый голос - эхо, полузвук;
      доносятся слова через мембрану,
      боишься, просишь, веришь - искажает,
      и сходит за удар пожатье рук.
      Не тон - полутона, не тень - оттенок,
      не человек - спокойствия предел;
      и говорит - мол, это не смертельно,
      но выбрал - и красиво умираешь:
      достойно, в тридцать семь, ударом в спину
      из-за угла - как сам того хотел.

      III. Так славно озлобление твоё
      под маской безразличия, что слов нет;
      так средь дождя забытое бельё
      стыдливо притворяется, что сохнет.
      Так я стою - очищен, кроток, наг,
      а ты - дождлив, и мелочен, и бешен;
      грубишь, проходишь - и не узнаёшь;
      так, якобы учительствуя, дождь
      стегает ветки вишен и черешен;
      так я пройду - и следом ты пройдёшь.
      Так всё пройдёт - и да пребудет так.
      ... Благослови тебя Господь, мой враг.

      _^_




      * * *

      Дмитрию Шабанову и Полине Кондауровой

      Снится-бредится: белое солнце над нервной Невой.
      Трудный август под сорок, плывущие призраки-лица.
      Снится: тройка крылатых коней и небесный возница.
      Едем-едем сквозь дождь, и во сне не видать ничего.
      Снится: белое солнце, и в тигле расплавленный день.
      Остановка в дороге - так дивно, так странно и длинно...
      Эй, ямщик, не тяни! Позади - двадцать два с половиной.
      Мне ещё есть куда поспешить. Подгони лошадей.
      Ты такой же, я верю - надрывно-крикливого склада.
      Говори что-нибудь - что ещё не оборван полёт,
      что недолго осталось - так больно, так верно, так надо;
      что ещё по плечу нам словесная эта отрада;
      что устали слегка от пути - но и это пройдёт.
      Если даже лететь бесполезно - скажи: полетели,
      обмани, что назавтра - удача, и радость, и кров.
      Спой мне хрипло о жёлтой каморке с окном на Литейный,
      спой о городе пасмурных скверов и зябких ветров.
      Схорони меня в месте, куда по сердечному зову
      без гроша уезжают, забив на размеренный быт,
      пьют на крыше коньяк - и ни-ни за опасную зону,
      и в холодных стихах - ни намёка на то, что болит.
      Здесь легко обезуметь - подумаешь, меньше ли, больше...
      Сколько нас - молодых и красивых, и крылья ничком...
      Ночью колокол нервно звонил - ну давай, успокой же,
      что не скажет о ком. Что под пыткой не выдаст о ком.

      _^_




      КОЛЫБЕЛЬНАЯ

      Так нынче в комнате светло,
      что кажется - темно.
      Так сердце от беды свело,
      что кажется - в стекло
      стучит, выпрашивает пай:
      немного хлеба, крепкий чай.
      Качаем люльку, баю-бай.
      Ребёнок, засыпай.

      Пускай приснится тёплый дождь
      и добрый китоглот.
      У каждого на сердце ложь
      и свой к другому счёт.
      Ну а с тобой - наоборот,
      ты был и есть - наоборот.
      Стучи, стучи, базарный грош.
      Блаженствуй, обормот.

      Ты скоро вырастешь, пойдёшь,
      куда беда ведёт.
      Ну а пока - напрасно ждёшь:
      ушла и не придёт.
      Важней всего её покой.
      Порядок на душе у ней.
      А в комнате - мороз такой,
      что нет его страшней.

      Там город с тысячей дорог
      и люлькой подвесной,
      где бережно сопит вьюнок -
      бесёныш заводной.
      Ему назавтра - пир горой,
      кастрюлька с беленькой лапшой.
      И дивный мир у детских ног -
      волшебный и большой.

      _^_




      * * *

      Внутри - туман, и всё же не такой,
      как тот, наружный, что шалит вслепую,
      и, словно карамельку, держит пулю
      (бывает, что патрон, но чаще - пулю)
      под языком, но чаще - за щекой.
      Туман внутри - и всё же не внутри,
      а близится, как облако ржаное,
      и заряжает ствол на раз-два-три:
      давай-давай всё даром нажитое,
      грядущее давай и прожитое -
      и я ему в ответ: бери-бери.

      Но есть иной - и нет его страшней:
      он - яблоко, туманом налитое;
      он спрашивает с детской прямотою
      у внутренней могилы: "ты в покое?", -
      и сам же отвечает ей.

      _^_




      ЭЛЕГИЯ  У  ФИНСКОГО  ЗАЛИВА

      Так холодно, пойдём скорей отсюда...
      Залив и дюны в череде камней.
      Последнее оставшееся чудо -
      в последний час не вспоминать о ней.
      Но здесь и только здесь - самоубиться,
      вот так, с разбега в море и - бултых;
      и выкликнуть песку и мокрой птице
      свой лучший стих, свой непрожитый стих.
      Или взвести курок - и просто-просто
      не знать о ком-то под названьем "ты";
      итак, сюжет - всю осень у воды
      прожить в нирване, изучая звёзды,
      читая их течение, как мантру;
      зимой уснуть в берлоге, а весной
      достать из депрессивного кармана
      свой ад резной, свой ларчик расписной.
      Там всё, что нужно: чёрный пистолетик
      и два стишка на ювелирном дне,
      чтоб резво посмеяться напоследок -
      всё это было б не-, когда бы не...
      Мигнёт безвольно птичка-невеличка
      и маршевое соло на губе
      протренькает светло и безразлично.
      Не больно так, что даже неприлично, -
      слегка не по себе. Не по тебе.

      _^_




      * * *

      Я живу как пасхальный клич в ожидании рая:
      ни о чём не пекусь и об участи скорой не знаю.
      А ночами мне снится наряженный дом
      и царевна, что резво махнёт рукавом.

      Три часа до обеда, готовятся пёстрые люди.
      Оттого-то мне снится, что въеду на праздничном блюде
      я за праздничный стол, как на белом коне,
      и со всеми примусь пировать наравне.

      А пространство чужое, шипящее с левого края,
      может злиться как хочет: я только сильнее прощаю.
      Ибо если не злится - его как бы нет:
      золотую волну разрезающий свет.

      Чем сеченье прозрачней - тем сердце моё горячее.
      Как мне выжить, как быть со смертельною долей моею,
      со своею душой - то ржаной, то мучной, -
      с голосами чужими за дверцей печной?..

      И когда в моё тело вонзятся роскошные свечи -
      будет слышаться радостный смех и заздравные речи.
      А дамоклов сияющий нож надо мной -
      это вестник благой, вечный свет неземной.

      _^_




      * * *

      Страданье, страданье, страданье теперь таково,
      что незачем дольше - и некуда больше его.
      Все краны распахнуты настежь, и хлещет вода:
      никак не закрыть - остаётся бежать навсегда.

      Страданье, страданье во всём - не сдержать, не стереть.
      Вот-вот устремится к пределу, непрочной стене.
      И, чтобы не стало стенаньем, разлившись кругом, -
      мне некого нынче ни братом назвать, ни врагом.

      - О, где ты, спасенье? - и слышится в гуле ночном:
      я - капля, я - соли крупица на днище речном.
      Планета ветвящихся тропок, заброшенный сад,
      где лживое благо по знакам ведёт наугад.

      Направо пойдёшь - никакого страдания нет:
      почтовая марка, бумажная плата за свет.
      А влево посмотришь - покажется просто судьбой:
      как шар новогодний, - нелепой, прозрачной, любой.

      _^_




      * * *

      В сердце, Леночка, нож карманный,
      а в кармане - напрасный стыд.
      Хочешь - слово подставь иное:
      смысл незыблем, как пьедестал.
      Это что-то сродни туману:
      лезет, лезет, в глаза глядит,
      неотступной грозит виною,
      посмотри, говорит, кем стал.
      А ведь мог бы такое сделать!
      А ведь мог развернуться так!
      Но лежишь на печи три года,
      бесполезнее, чем репей.
      Лена, эту стальную стену
      не пробьёт мой шальной кулак.
      Ты же помнишь меня другого -
      молчаливее и грубей.
      Как спешил, опоздать пугался,
      ощущая вблизи предел.
      А теперь ни огня, ни града
      не боюсь - но предел внутри.
      Потому что огни погасли,
      град полился - и отшумел;
      те, кто были недолго рядом, -
      разбежались на раз-два-три.
      Им спокойно сейчас и глухо,
      им легко без меня теперь.
      Лучше так, чем стоять под дулом
      оглушительного стыда.
      Смерть, не слушай меня, старуха, -
      я же всё это не тебе;
      то, что звал тебя, - было сдуру.
      Время, слушай меня сюда:
      дай мне годы труда и муки
      в наказанье за этот стыд,
      за словарь, что пленён обидой
      и покорен сейчас не мне.
      Не сверкнёт в огранённом звуке,
      новых смыслов не породит,
      а лежит с апатичным видом,
      отвернувшись лицом к стене.
      Отлежавшись - к суровой прозе
      он потянется как пить дать,
      ибо только она способна
      эту бездну вобрать в себя.
      Время, дай мне костюм по росту,
      дай мне с тяжестью совладать,
      никому не мешая зовом,
      лишним грузом не теребя.
      В сердце, Леночка, стыд туманный.
      Это, Лена, обидный стыд.
      Больно колет, напрасно гложет,
      Атлантидой со дна растёт.
      Рядом времечко - нож карманный.
      Тот, кто им с высоты грозит,
      очень хочет убить, но всё же -
      передумает - и спасёт.

      _^_




      * * *

      Мой двойник, закурив, поглядит на часы.
      До вокзала недолго. Ноябрь. Пантомима
      очень образна, красочна, так представима,
      что над ней возрыдай хоть в четыре слезы.
      На ограде ворона, как мокрая смерть;
      в сердце совесть засела - заноза тупая;
      треть судьбы позади, остальное - в тумане.
      Впрочем, - прошлое тоже туманно на треть.
      Ты в обиде слегка, да и я подустал.
      Но пока мы стоим - и спасибо на этом -
      спой мне что-то больное надрывным фальцетом,
      что-то в стиле шансон - чтобы розы, хрусталь
      и печаль, а любовь - непременно слепа.
      Расскажи мне какую-то личную тайну,
      чтобы грудь защемило аккордом гитарным.
      Наиграй мне слова, чтоб не вспомнил себя.
      И - до лучшего! Верно, оно впереди.
      Распрощаемся, ну же, светло и красиво.
      Отплывает экспресс в деловитую зиму,
      чей-то голос желает удачи в пути.
      Обернусь невпопад - но желают не мне.
      Никого за версту в полутёмном вагоне.
      Остывает в стакане горячее горе.
      Засыпают чаинки на дне.

      _^_




      * * *

      I. Левой, правой, вот сюда.
      Вдох глубокий, руки шире.
      Возвращается беда
      на круги своя-чужие.
      С ней вернутся в дом родной
      все, кого давно не ждали:
      станет облако водой,
      деревом - стена меж нами.
      Стоит ранку сколупнуть -
      всё опишет круг в начало:
      кукушата - в скорлупу,
      солнце - в небо, дым - в трубу,
      слово - в то, что означало.
      Сон, родясь из темноты,
      темнотой очнётся снова;
      подзабытые черты
      воскресят меня иного.

      Только не вернёшься ты
      в этот свет первоначальный;
      возвещён приход беды.
      Скрип качельный. Вскрик печальный.
      Ты - за лесом, за дубравой,
      ты - за праздничным столом,
      в окруженье пёстрой славы.
      Рядом - гости бьют челом.

      Ать-два-левой! Ать-два-правой!
      Ходит горюшко кругом.

      II. Гости весело смеются,
      горе празднично идёт.
      Мы ему подставим блюдце -
      пусть поест и пусть попьёт.
      Просидит в углу весь вечер,
      лязгнет звуком заводным,
      цыкнет зубом золотым.
      И, поняв, что делать неча, -
      потихонечку уйдёт.

      Горюшко-горе,
      улети на небо,
      нету больше хлеба -
      ни белого, ни чёрного
      для тебя, никчёмного.

      Свет хрустальный за окном.
      Возвращайся в божий дом.

      _^_




      ОБЪЯВЛЕНИЕ

      Меняюсь к лучшему. Меняю
      двухкомнатную хату в центре
      на однокомнатку с доплатой.
      Мой худший - прост и безоружен,
      а лучший - злится и вздыхает;
      он лучше - вот и лезет к цели,
      не спит ночами, строит планы,
      как задавить того, кто хуже.

      Кто хуже - смерти ждёт в сторонке,
      кто лучше - в гущу прёт нахально.
      Кто победит - почти что ясно,
      прогнозы выявлены чётко.
      Вот-вот уже один второго
      прикончит, завладеет хатой.
      А я взираю безучастно
      на них, как будто ни при чём тут.

      Мне жаль, ведь худший - он скромнее,
      мне жаль - ведь худший мне дороже.
      Но к лучшему меняться надо,
      чтоб самым лучшим быть на свете.
      Объединить бы их скорее -
      но примиренье невозможно.
      Сломать меж хатами преграду -
      но воспротивятся соседи.

      И я стою, курю спокойно.
      Я знаю - всё идёт по плану,
      и наслаждаюсь их игрою,
      расклад меняя незаметно.
      Вот-вот бумага на заборе
      зальётся кровью неоплатной,
      зальётся наилучшей кровью.
      ... Мой худший, выпьем за победу.

      _^_



© Борис Кутенков, 2011-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2011-2024.




Словесность