Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ЛЮБОВЬ ОНЕГИНА К БАБУШКЕ КЛАРЕ

Фрагмент из романа

Авторский перевод


21. Момент жёлтого

"Вот здорово! - кивком головы дедушка указал мне на окно. - И это в феврале! Подумать только, что в некоторых местах на земле сейчас пасмурно и хмуро, и солнце выглядывает крайне редко".

В самом деле, погода была ясной, а небо - голубым и чистым.

Дедушкины глаза округлились и засветились. Сейчас мне было ясно видно: они были карими, почти жёлтыми, точно как у Ольги, когда она смотрит на свет. Зрачок чётко выделялся в центре, будто в нем скрывалась важная и секретная информация.

"Когда всё это произошло?" - спросил я. Мне показалось, что я должен задать какой-нибудь вопрос, чтобы разговор продолжался, и чтобы дедушка не отвлекался и не перескакивал на другую тему.

"Что?" - спросил дедушка. Он уже забыл или, может, только сделал вид, что забыл.

"Когда взяли твоего папу".

"А! - дедушка вернулся к своей истории. - Пятого февраля тысяча девятьсот тридцать седьмого года", - выдал он без запинки точную дату из кладовой своей памяти.

"В феврале, зимой..." - сказал я, только чтобы что-нибудь сказать.

"Да, зимой. Зимой светает поздно и электрический свет горит утром допоздна. Я помню, когда я выходил из дома в школу, было ещё темно, как посреди ночи. Однако днём, когда всё в снегу, мир выглядит светлым и чистым...". Дедушка замолчал. Молчание его было суровым и замкнутым, словно много-много картин проплывало у него перед глазами, точно как у моего папы. Но папа свои картины выдумывает и видит их в воображении, как в кино. А вот дедушкины картины - это то, что было на самом деле. Всё происходило в действительности, только, не успел он как следует рассмотреть и разобраться, как они уже исчезли. Теперь же они снова всплывают, яркие и точные, на фоне снежного покрова, и он видит в них каждую мелочь, каждую чёрточку и деталь.

"Не помню, наверное, как и что, и в чём я провинился, - продолжал дедушка, мне уже не надо было его торопить. - Мы играли шариками из бумаги, кидали их друг в друга во время урока, - он показал мне жестом. Его пальцы были длинными и ловкими и двигались легко и быстро. - Учительница была страшно рассержена. Она стояла между рядами парт, мы сидели по двое. Ты знаешь, что такое парта? Это не письменный стол, как у вас в школе, а такая косая деревянная доска с откидной крышкой и с полкой под ней, вместе с сидением. Всё из одного куска дерева, так что нельзя стульями кидаться или утащить их. Дерево парт было испещрено надписями, изрезано осколками стекла или ножом, у кого он был. Помню, что деревянная доска врезалась мне в грудь". Дедушка провёл ребром ладони на уровне груди горизонтально. "Я был маленького роста, наверное, потом только вырос... Милейшая была женщина, наша учительница истории. Она казалась немного беспомощной. Она сильно красила глаза и волосы укладывала в смешную причёску. Ей, по-видимому, очень хотелось выглядеть элегантной... В ту минуту её лицо вспыхнуло и волосы растрепались. Лангер! - вскрикнула она пронзительно тонким голосом. Голос взвился на высокую ноту, словно помимо её воли, - дедушка издал смешной звук, похожий на лай маленькой собачки, которая страшно шумит, потому что никто её не боится. - Вызвать отца! Отца к директору!" Он дополнил свои слова энергичным движением, похожим на капризный жест маленькой девочки. После этого его голос прозвучал нотой ниже и как-то успокоился: "Тогда кто-то из ребят в классе сказал: Нету у него отца. Его отца забрали... Все замолчали и замерли на местах. Я остался стоять. Солнце за окном уже поднялось и весь класс залился светом. Окна простирались во всю стену, они были очень большими, так мне помнится, может быть, потому что я был маленьким. А за окном стояла белизна. Белый снег покрывал двор, балконы, дома и крыши. Ветки деревьев были одеты полупрозрачным инеем и стояли, как нарисованные. Все было тихо, не было слышно ни ветра, ни шороха, ни одна веточка не двигалась, как будто нарядная и таинственная природа спит себе в зимней спячке, равнодушная к человеческим горестям".

Дедушка продолжил свой рассказ, и в какой-то момент я забыл, что его история - грустная, даже очень грустная на самом деле. Он говорил, а я всё видел перед собой. Я забыл, что всё это - настоящее. Его рассказ казался мне сказкой из одной из книг, которые он любит читать мне иногда вслух.

"Я заметил, что утром, когда темнота исчезает, - продолжал он, - наступает такой момент, момент жёлтого света, когда электричество ещё горит, но на улице уже светло. Это было примерно где-то около большой перемены. В это время обычно тушили свет и вдруг все становилось белоснежным".

Мама говорит, что снег - это замечательная вещь, хотя мне непонятно, что именно она имеет в виду. Когда мы ездили на Хэрмон, она была разочарована. "Ах, это не то!" - сказала она папе, не знаю почему, ведь снег на Хэрмоне самый настоящий. По дороге домой, когда мама задремала на заднем сидении, папа сказал, что там, где мама родилась и выросла, снега лежат на протяжении долгих месяцев. Они покрывают всё, и снежные сугробы вздымаются на несколько метров в высоту. И снег не тает так быстро, как на нашем Хэрмоне, так что надо тотчас собираться и ехать, чтобы успеть посмотреть на него, пока не растаял.

"Вообще-то, я думаю, что дело не в снеге, - размышлял папа вслух, - а в воспоминаниях. Память искажает действительность. Мама помнит не снег, она помнит себя в детстве, когда она была маленькой...".

Так сказал папа. Но в дедушкином рассказе это был настоящий снег. Я явственно видел его. Как воздушное одеяло, он стелился по земле лёгкой плоской волной, как на море в такую погоду, которую я больше всего люблю. Когда море почти спокойное, но не совсем, словно сказочный великан лежит на животе, поставив подбородок ребром, и осторожно дует на снежный покров, как дуют на горячий суп, чтобы он остыл.

"Учительница замерла и перевела на меня взгляд, - в этот раз дедушка говорил без отступлений и не сбивался. - У меня было такое чувство, будто я нахожусь с ней наедине", - добавил он. - "Только она и я, что никого нет вокруг, только белый снег за окном. Лицо её вдруг побледнело и как-то сразу обмякло. Оно казалось мне теперь погрубевшим и неуклюжим. Вдруг я увидел, насколько она выглядит усталой, измученной. Может быть, из-за освещения... Она повернулась к классу спиной и тихо побрела к столу по узкому проходу между парт. Я смотрел ей в спину, она как-то вся осела и сгорбилась. Потом она опустилась на стул, уронила голову на руки и разрыдалась". Дедушка взглянул на меня пристально и кивнул, как будто тем самым ещё раз подтверждая правдивость своего рассказа. "Плакала она громко, шумно всхлипывая. Её темя вздрагивало перед моими глазами. Седина выступала из-под рыжих крашеных волос и в этом было что-то неприятное, будто я видел что-то, для моих глаз не предназначенное. Всё в классе замерло, все сидели не двигаясь, как каменные, словно забыли, что они - дети". Дедушка потянулся и это был знак того, что он дошёл до конца. "Больше не помню. Потом был звонок...".

"Но почему, дедушка?" - робко спросил я.

Дедушка понял меня, но ответил не сразу, несмотря на то, что я был уверен, что ответ у него есть. "Без-от-цов-щина!... Без-от-цов-щина! ..." - раздельно выговорил он длинное и трудное русское слово. "А! Ты не знаешь, что это значит!" - добавил он ласково, но тут же встряхнулся и воскликнул с убеждением, чуть ли не прокричал: "И хорошо, что не знаешь!!... Это значит, детишки, которые растут без пап. С пустым пузом, на тонких ножках, со впалой грудью и ищущими глазами. А сколько было таких! Ого-го!" - он замолчал, словно вернулся к своим картинам и бродил там среди них, вглядываясь и открывая для себя всё новые и новые детали.

"Может, у неё тоже кого-то забрали. Близкого, любимого, без которого никак нельзя, вот она и плакала. Ведь это же было почти в каждом доме. Хотя люди вели себя так, как будто они ничего не видят. Они боялись и детей своих научили не видеть. Нет - и всё! - дедушка передохнул. - Моя мама тоже говорила: папа погиб; мама с папой развелись; и все это время исчезло, кануло в лету. Люди поумирали, а те, которые пришли после них, ничего о них не знают. Мм-да..." Он стал ёрзать в кресле, как будто его могучая фигура не находила себе места от длительного сидения. Тут я уже понял, что пришло время выводов и заключений. "В этом деле Советская Власть преуспела! Они уничтожили историю!"

"Но если никто ничего не рассказывал и все скрывали, то откуда же ты узнал?" - спросил я.

"Э-э-э... - прокряхтел дедушка, как старый комод, и почесал в затылке. - Я?... Я не знаю...", - сказал он, разводя руками. - "Я смотрел вокруг... и видел... может быть, потому что мне это было необходимо - знать. Нет, может быть, потому, что я был одинок. Когда тяжело и одиноко, то больше понимаешь, глубже чувствуешь, мой милый Бобик!"

Онегин поднялся со стопки книг на тумбочке и ткнулся лбом в рукав дедушкиной куртки.

"Лапочка! Лапочка!" - ответил ему дедушка нежностью. "Вот видишь? - обрадовался он, словно вдруг нашёл себе союзника. - Всего лишь кошка, но и ему хочется немножко ласки. Это иногда важнее еды... А может быть, она плакала о себе, - вернулся дедушка к своей учительнице, видимо, чувствуя, что его рассказ остался не вполне законченным. - Может, она плакала обо мне, о таких детях, как я... а я нуждался в её сострадании, как обыкновенный котёнок". Тяжёлая дедушкина ладонь легла на мягкую шерсть Онегина и смяла его ушки. Онегин изогнулся под её весом, но не уступил: спина его встала дугой, высвобождаясь из-под дедушкиной руки, как волна.


22. Другие комнаты

"Вечером позвонили мама с папой. Голос у мамы был очень весёлый и довольный.

Она сказала: "Бобик, мы возвращаемся в четверг. Это совсем скоро". Она хотела меня утешить, а меня вовсе не надо было утешать. Меня уже не огорчало, что они поехали без меня. Я все это время был с дедушкой.

"Дело было ночью", - сказал дедушка. Мы остались с ним вдвоём в его кабинете. Я даже не заметил, когда закрылась дверь. Он рассказывал: "Она стояла и смотрела на деревянную дверь, словно видела сквозь неё". Дедушка говорил, растягивая слова, вместо своей обычной скороговорки. Я не знал, о ком он говорит.

"Горела маленькая настольная лампа, позади неё окно было чёрным, словно затянутым плотной тканью, - дедушка посмотрел на ясное небо за окном, как будто видел в нём эту картину. - А их уже не было..."

Я не понял, кого это "их", но просто ждал. Немножко ёрзая на диване, потому что тяжело сидеть столько времени неподвижно и ждать. Но я чувствовал, что дедушкин рассказ уже готов, что он уже знает все в точности, помнит каждый его поворот, каждую чёрточку и штрих.

Когда я раньше спрашивал его об этом, он всегда уклонялся от ответа и говорил: "Оставь, Бобик. Не будем об этом..." Один раз даже накричал на меня. Я увидел, как его кулак сжимается изо всей силы на подлокотнике кресла, но не испугался. Ведь я знаю, что иногда дедушка сердится.

В этот момент бабушка Клара встала и вышла из комнаты. Если бы она сказала: "Оставь дедушку в покое, Бобик. Не серди его, " - то я бы понял, что придётся смириться, потому что бабушка лучше знает, что с дедушкой можно, а чего нельзя. Где проходит его граница. Но она не остановила меня. И это значило, что надо спрашивать дальше.

"Стояла тишина, глубокая ночная тишина, - продолжил дедушка, - а моего отца в комнате уже не было. Его забрали".

Дедушка набрал в грудь воздуха. Это был иной воздух, промозглый воздух охладившихся за долгую ночь комнат: на улице стоял мороз. Дедушкино лицо потеряло на минуту своё суровое, серьёзное выражение. Он растерянно водил глазами, словно искал, к кому бы броситься за помощью. Я сразу увидел перед собой маленького мальчика, сидящего в ещё тёплой ото сна постели, и рядом его маму, которая стоит и упорно смотрит на закрытую дверь.

Эти слова: "Его забрали", - я уже слышал раньше. Чёрные машины едут по пустым тускло освещённым улицам. Они мчатся по мокрой мостовой между грязными сугробами и останавливаются, пронзительно резко тормозя у подъезда многоэтажного здания. Высокие широкоплечие мужчины в длинных суконных пальто, подпоясанные кожаными ремнями, с погонами на плечах, хозяйской походкой выходят из машин, громко переговариваются между собой, совсем как тель-авивские мусорщики, которые обращаются друг к другу крича и нарушают ночную темноту.

А в темных домах люди лежат в своих постелях и вслушиваются в тишину. Они впитывают её в себя, вдыхают её вместе с воздухом. Они не спят. Они боятся спать. Они слышали шум мотора и ждут, проедет ли машина мимо или... остановится у их подъезда. "Нет, не к нам!", - вздыхают они с облегчением и шорох постельного белья в кровати вызывает у них ужас. Они слышат шаги на лестнице, тяжёлые шаги людей, идущих без опаски, уверенных, что им-то ничто не грозит.

"Ты не знал свою прабабушку, - говорит мне дед. Рассказ пока не полностью захватил его, поэтому он ещё помнил о моем присутствии. - Красивая была женщина, высокая, стройная, - он провёл перед собой рукой сверху вниз. - Она умерла вскоре после твоего рождения".

Я видел её фотографии, этой женщины, которая была его мамой. Бабушка Лера. Она была похожа на артистку из старого голливудского фильма. Густые волосы поднимались над её лбом искусно уложенной волной. Глаза улыбались спокойно и невозмутимо. Она выглядела довольной и счастливой, словно господь бог одарил её красотой в награду за то, что она для него сделала что-то трудное и сложное, и теперь она может не делать ничего. Она высоко закидывала голову, зная, что красива, и, видимо, считала, что этого достаточно.

"Характер у неё был не самый лёгкий, - деликатно пояснил дедушка, - но нельзя её винить. Что за жизнь у неё была! - он покачал головой. - Разбитая жизнь..."

Это не из-за жизни, хотелось мне сказать ему. Просто такая она была, с самого начала. Это видно на снимке. Но дедушке, видимо, было неприятно говорить что-нибудь нехорошее про свою маму. Бабушка Клара, наверное, потому и вышла из комнаты, ведь дедушка всегда говорил о людях все, что о них думает - и хорошее, и плохое. Но именно на этот раз он сделал над собой усилие и сдержался.

"Мама рассказывала мне, что бабушка Лера была так хороша собой, что со всего города приходили люди, чтобы взглянуть на неё", - с гордостью добавил я.

"Да, и из области, - дедушка легонько покачал головой, словно сожалел о сказочной красоте Леры. - Она и в пожилом возрасте оставалась красавицей и даже в старости. Но в ту ночь её царственная осанка в одно мгновение сломалась, и вся она осела и стала совсем маленькой. Волосы, которые она обычно стягивала в тугой пучок на затылке, рассыпались и заскользили у неё по спине, как черные змеи. Я раньше никогда не видал её вот такой, с распущенными волосами". Дедушка задумался, и я испугался, что он больше не будет рассказывать, но это была лишь временная передышка. "Я все ещё не замечал комнаты, - дедушка обвёл пространство перед собой широким взмахом руки, - только её. А она была как безумная. Это было видно..."

Ночная темнота была чёрной и густой как занавес. Высокая женщина с тёмными волосами, водопадом струившимися у неё по спине, стояла, устремившись вперёд, едва не падая на тяжёлую деревянную дверь. Её старенькая ночная рубашка выглядывала из-под полы распахнутого халата. Вся комната вокруг была перевёрнута вверх дном. Книги и бумаги валялись на полу, словно тела на поле боя. Жёстко накрахмаленные простыни, сложенные аккуратными квадратами, перемешались с кастрюлями и сковородками, дверца шкафа висела беспомощно, словно вывихнутая рука, и тишина - я слышал, как в тишине хлопнула дверь: кто-то из соседей отправился в уборную, по коридору прошаркали его домашние тапочки.

Я мало помню из того, что было до и после, - сказал дедушка, - но эту ночь я запомнил". Он опустил голову, и его шея вытянулась ко мне. "Мама, - позвал я её шёпотом. Она обернулась ко мне удивлённо, словно не ожидала увидеть меня там. Только теперь она заметила раскиданные кругом вещи. Они произвели обыск, понимаешь, Бобик, обыск".

"И что они искали?"

"Да что они могли искать!!! Бобик, деточка моя! - сказал дедушка с каким-то даже торжеством. - Они просто били и ломали и... они могли брать все, что хотели. А что у нас было-то? Это просто так, чтоб разгромить... Ох-хо-хо!" Он резко махнул рукой.

"По полу было не пройти, она нагнулась и начала собирать раскиданные вещи, - продолжал дедушка, рассказ уже подгонял его. - Я помню, что я встал с постели и подал ей ручку от шкафа, чтобы она приделала её на место..." Он прикоснулся к своему лицу, глаза его были словно глубокие озёра, в которых отражалась разгромленная, испоганенная комната. "Так мы начали прибирать, передвигаясь медленно, словно под водой, молча, не замечая времени, пока не услышали соседей и не увидели, что за окном уже светло".

"Но почему, дедушка? Почему? - не удержался и перебил его я. - Почему они так поступили? Почему забрали его? Что он такого сделал?"

Дедушка не ответил.

У него задрожала нижняя губа. Он начал шарить в кармане в поисках своего клетчатого платка, но не смог нащупать его среди складок его домашней куртки и в конце концов утёрся рукавом, а челюсть его все ещё двигалась. Дрожание нижней губы передалось выше и всё его лицо затряслось, словно дом, который вот-вот рухнет от землетрясения.

Тут я понял, что делаю ужасную ошибку, считая, будто дедушке нужны мои расспросы, что это вовсе не так. Нельзя мне было его расспрашивать, надо было оставить дедушку в покое, как и говорила мне в кухне бабушка Клара. Мне хотелось, чтобы дедушкино лицо успокоилось, чтобы глаза снова заблестели озорным блеском, а живот снова запрыгал от смеха так, чтобы кресло затряслось. Сейчас мне хотелось, чтобы дедушка рассказывал только простые истории, такие, которые ему не нужно выискивать у себя внутри, которые лежат тут, наверху, на поверхности. Я хотел сказать ему: ладно, дедушка, оставь, давай займёмся чем-нибудь другим, чем-нибудь весёлым! Но дедушка уже не мог остановиться. Рассказ подступил к нему вплотную. Он провёл рукой по шее, словно рассказ душил его и ему надо было от него отделаться.

"Ничего он не сделал, милый мой... - хрипло проговорил дедушка и закашлялся так, что в горле у него забурлила мокрота, - ничего... ничего... как и все те несчастные, убитые, казнённые, замученные руками этого палача люди. Множество, множество людей, миллионы, понимаешь? Единственное его преступление было в том, что он родился во Львове, в городе, который находился на территории Польши, пока его не захватили русские. Так что, по понятиям Сталина, он считался опасным шпионом, понимаешь?" - дедушка тронул меня за плечо, притянул меня к себе и крепко обнял, куда крепче, чем обнимает мама. Я ощутил запах его кресла, запах комнаты, знакомый спёртый воздух дедушкиной с бабушкой квартиры - они не любили часто открывать жалюзи и окна.

Я осторожно высвободился из его объятий и взглянул на него. Он вздохнул, напряжённо расширил грудь, усилием воли заставляя себя успокоиться. Мне было страшно, я, казалось мне, тоже начинал дрожать. Но дедушка свёл вместе ладони, сцепил свои тонкие пальцы, как человек, который падает и хватается за что-то прочное и устойчивое. Кожа на руках у него была сухая и бледная, усыпанная красноватыми пятнами и прожилками, но пальцы сжались крепко, как щипцы.

"Я растоплю печку, сказала она, поди принеси дров. - Дедушкин голос тоже пытался обрести устойчивость. - Но когда я вернулся, она неподвижно лежала на кровати, - продолжал он шёпотом, словно открывал мне страшную тайну, которой никто не знает и только мне он решился её доверить. - Длинная такая и вся белая, словно восковая. Только линия закрытых век чёрная, будто выведенная чернилами. Мне хотелось встряхнуть её, закричать, позвать кого-нибудь, но я не двигался с места, прижимая к себе сырые дрова для растопки. Потом я уронил их на пол, и их глухой стук отозвался гулким эхом в тишине.

Она приоткрыла глаза. Они были затянуты чем-то мутным, молочным, как третье веко у животных. Надо только разбудить её, подумал я и тронул её за руку. Она приподнялась, оперлась на локоть и сказала: Да, сынок, я растоплю печку, попьём чаю... - и снова опустила голову на подушку, словно погрузилась в беспамятство. Не знаю, сколько времени я простоял возле неё".

Дедушка откинулся на спинке кресла и стал смотреть в окно, ему не хотелось сейчас меня видеть. "Дальше я помню тусклый, унылый свет, а она сидит на корточках перед дверцей печки. По комнате разлилось знакомое тепло. Мама подошла к столу - она снова была высокая и прямая - и налила кипятку в чайник для заварки. Крепкий запах чая щекотал ноздри, смешиваясь со стоявшим в комнате чужим запахом".

В этот момент бабушка Клара приоткрыла дверь и заглянула во внутрь, как будто знала точно, когда дедушка подойдёт к концу главы в своём повествовании. "Чай пить будете?" - спросила она. Вместе с ней в комнату ворвался острый запах чая. Я представил себе серый жестяной чайник в руках высокой женщины, пар из его изогнутого, как птичий клюв, носика влажным теплом расходился по холодной комнате.

"Я заварила тот английский чай, который Наталия привезла мне из Лондона, - звонко объявила бабушка Клара. - Посмотрим, действительно ли он лучше нашего".

Дедушка коротко кивнул. Он шумно выдохнул и уселся посвободней в кресле, словно завершил некое трудное и важное дело. Лицо его снова стало спокойным, жёлто-карие глаза посветлели, как будто стали серо-голубыми. Может быть, это отсвечивал его голубой свитер.

"С тех пор я не видал его, - заключил дедушка. - Он вернулся оттуда стариком". Мне не надо было объяснять. Я знал. Там - это было нечто огромное и загадочное на краю карты, безграничные пространства, непроходимые леса, бурные реки и северное сияние. Все знали, что такое там. Там были снежные метели и хижины без электричества, леденящий мороз и редкие деревни, разбросанные на бесконечной белизне, и бабушка Лера поехала туда, чтобы быть со своим мужем Берлом. "Когда он вернулся оттуда..." - говорили про дедушку Берла. "Когда она поехала к нему туда..." - говорили про бабушку Леру и ничего не объясняли, но я видел цепочку людей с номерами на спинах, тянущуюся по снегу, словно муравьи по белой стене. Снежный вихрь стелился по замёрзшей реке, как подол сарафана гигантской ведьмы, а на берегу ждали, шумно дыша, огромные собаки, запряжённые в деревянные сани. "Он, видно, был толковым бухгалтером и благодаря этому остался в живых, - сказал дедушка без всякого выражения, словно просто делился информацией. - Это спасло его".

Стройные таёжные деревья, упирающиеся в небо, клонились и гнулись, пока не падали с грохотом наземь, словно множество Башен-Близнецов. Людей, которые рубили их и распиливали на брёвна, не было видно рядом с ними: они были слишком маленькими. Но дедушки Берла между ними не было. Его маленькая, съёженная фигурка юрко скользила между бараками на краю лагеря, подле колючей проволоки. Он заходил в один из них, садился за письменный стол и склонялся над бумагами, перебрасывая своими тонкими пальцами костяшки счетов. Так-так, так-так, так-так, темп все ускорялся, а он склонялся над столом все ниже и ниже. Так-так, так-так, а пилы в лесу выли: "У-у-у..." "Так-так, так-так, " - явственно слышалось мне...

"У меня осталось о нем всего несколько смутных воспоминаний, - дедушкин голос вырвал меня из белого пространства. - Если бы не они, я мог бы сказать, что у меня вообще не было отца. Помню, например, как я иду с ним, его рука плотно, с силой сжимает мою и тянет её кверху, до боли, вот так", - дедушка неожиданно поднял руку и указал другой рукой на подмышку. Комната вокруг него на мгновение сократилась в размерах, а дедушка в ней стал, наоборот, очень большим.

"А куда вы шли?" - вопрос вырвался у меня прежде, чем я успел подумать. Но дедушка лишь пожал плечами: "Это все, что я помню. Видимо, я был совсем маленьким".

"А какой он был? Дедушка Берл? Как он выглядел?" - спросил я, когда дедушкино молчание стало затягиваться.

Среди старых фотографий сохранился лишь один снимок дедушки Берла. Заострённое, как у птицы, лицо обращено к фотоаппарату под углом. Смуглая кожа, глаза скошенные, как у наших иностранных рабочих из Азии, только не узкие и плоские, как у них, а круглые, большие и выпуклые. Внизу снимка, в белой узорной, как кружево, рамочке, стояло мелкими буковками название фотостудии.

"Как он выглядел в молодости, я не помню, - сказал дедушка. - Я закрываю глаза и пытаюсь увидеть, но перед взором моим стоит лишь тёмное лицо и морщинистая шея". Дедушка крепко зажмурил глаза, как делают при счёте во время игры в прятки, и лицо его покрылось множеством больших и маленьких складок и чёрточек. Потом он открыл глаза и посмотрел на меня. "Нет, - сказал он, - ничего". Он покачал головой. Зрачки его еле заметно дрогнули.

"А ещё я помню цирк", - прибавил он, словно торопясь поскорей досказать. "Цирк?"- удивился я. Дедушкины рассказы растекаются во все стороны и, когда бабушки нет, некому навести в них порядок.

"Да. Понимаешь, когда я был маленьким, телевизора не существовало. Для взрослых был театр, а для детей цирк! Вот что у нас было". Дедушка раскинул перед собой ноги по полу и заулыбался: "Цирк - чудесная вещь! Я помню огромный шатёр на площади и ощущение праздника, и акробатов, летающих с трапеции на трапецию, так что дыхание перехватывает от ужаса и восторга!"

Я сразу представил себе круглую цирковую арену, выстеленную красным бархатом, и услышал аплодисменты зрителей.

"После представления папа повёл меня за кулисы. Там он разговаривал с укротителем зверей, который совсем не был похож на великолепного, блестящего артиста, стоявшего на арене всего несколько минут назад. Лицо у него было измученное, он кутался в небрежно подпоясанный старый халат. Морской лев, который умел крутить носом мяч, походил на лысеющего человека, откинувшего остатки волос назад". Дедушка провёл рукой по затылку, и я тут же увидел чёрную, блестящую голову морского льва, его усы, торчащие, совсем как у Онегина, только серебряные. "Укротитель погладил морского льва по лбу и положил ему кусочек сахара прямо в рот, - сказал дедушка. - Я заметил, что отец разговаривает с укротителем, как с приятелем, а не как со знаменитым артистом..."

Рассказ дедушки был прерван Онегиным, который сидел у открытого окна. Он издал смешной такой звук, как будто пережёвывал свой голос челюстями. На улице стоял ясный день, как бывает только зимой после дождей и туч. Солнце возвращалось медленно и нерешительно. Постепенно оно становилось все ярче и наконец залило всё светом, словно отдёрнуло тяжёлый занавес.

"Сойка, - объяснил дедушка. - Она всегда прилетает к нам в гости в середине дня, вот Онегин и заволновался". Но Онегин выглядел не особенно взволнованным. Он даже не встал, а остался лежать, свернувшись клубочком, прямо на солнечном пятне, хотя зимнее солнце грело слабо. Он только приподнял голову в сторону птицы, которая перепрыгнула с ветки на ветку перед с окном и вскочила на кондиционер.

"Видишь, она нисколько не боится, - сказал дедушка, а Онегин снова мяукнул, словно соглашаясь. - Голос у неё неприятный, скрипучий, но погляди, какая красавица!" Но я не успел посмотреть на красивую птичку, так как заметил вдруг, что Онегин, словно цирковой акробат из дедушкиного рассказа, сидит уже на самом краю подоконника, водит глазами за птичкой и вот-вот потеряет равновесие.

"Не бойся, он не упадёт, - успокоил меня дедушка, заметив мою тревогу. - У него ведь гены хищника, хотя сам он просто балованный домашний кот".

Дедушка встал с кресла и встряхнулся всем телом, совсем как делает Онегин, просыпаясь. "Пошли, Бобик, чай пить, - сказал он. - Бабушка ждёт".

Гостиная была залита светом. Я раздвинул дверь на балкон и на меня пахнуло холодным, колючим ветром.

"Зима, а хамсин, - сказала бабушка. - Суховей".

Я сел на подоконник и глянул вниз. Сверху деревья в саду вокруг дома казались огромными и шумели, как сумасшедшие.




© Мири Литвак, 2019-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2019-2024.
Орфография и пунктуация авторские.




Словесность