Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




БОДЛЕР  И  БОРХЕС:
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ  МЕСТА



Темы курсовых работ по зарубежной литературе XIX века выглядели как-то причудливо. Особенно на неподготовленный взгляд. Попадались совсем уж вычурные. Мне хотелось их здесь опубликовать, но, к сожалению, список потерялся.

Фамилия Бодлер показалась знакомой. Контекст, в котором она стояла, был такой: "Тайная архитектура книги "Цветы зла" Бодлера". Было ощущение, что слова "тайная" и "архитектура" тоже требовали кавычек.

По ходу дела выяснилось, что Бодлер был невротиком и мифоманом. Бодлер был сифилитиком и наркоманом. У меня сформировалось к нему смешанное чувство неприязни и восхищения. Но выбора почти не было, и курсовая каким-то образом нарисовалась.

Означенные параллельные места были обнаружены мною случайно. Когда-то давно мне казалось, что ссылаться на Борхеса - вариант почти беспроигрышный, но потом выяснилось, что такие апелляции - общее место и дурной тон. Однако, в данном случае Борхес оказался, как мне кажется, довольно-таки кстати.

Собственно говоря, настоящая цель данного предисловия - отдать должное кафедре зарубежной литературы Литинститута им. А.М.Горького за формулировку темы, каковая формулировка и привела к написанию всего нижеследующего. По сравнению с оригиналом курсовой работы дальнейший текст несколько сокращен, избавлен от некоторых специальных терминов, а также околонаучных и псевдонаучных выражений типа отнюдь, сугубо, инвариантно и им подобных.




1

В качестве вспомогательного источника рекомендовалось изучить письма Бодлера, опубликованные в журнале "Вопросы литературы" 1 . В этой переписке оказалось много забавного, хотя про загадочную архитектуру не было сказано ни слова. Из маловразумительных комментариев следовало, что существуют какие-то циклы "мадам Сабатье" и "Жанны Дюваль". Другие источники толковали в основном о компенсации детских психических травм и преодолении юношеских комплексов. Похоже было, что авторы пали жертвами бодлеровской мифомании.

В одном из писем к обожаемой матушке Бодлер говорит, что книга "Цветы зла", отмеченная "страшной и холодной красотой", "создавалась с яростным терпением". Сдержанно хвалит себя за "красоту замысла и стиля" 2.

Это ключевой момент. От замысла и стиля рукой подать до архитектуры.

Действительно, "Цветам зла" присуще удивительное единство стиля: в крупномасштабной структуре книги ощущается один ведущий мотив, скрепляющий ее фрагменты и организующий ее как систему. Этот мотив - неустанный поиск прекрасного, доброго, великолепного, идеального там, где до Бодлера, по крайней мере в таком глобальном варианте, его никто не искал - в человеческих пороках: разврате

    С еврейкой страшною мое лежало тело
    В безрадостную ночь, как возле трупа труп,
    Но распростертое вблизи продажных губ
    Печальной красоты твоей оно хотело. (66) 3,

пьянстве

    О щедрая бутыль! Сравнимо ли все это
    С тем благодатным, с тем, что значит для поэта,
    Для жаждущей души необоримый сок. (129),

в смерти:

    Вас жжет одна мечта, суровый Капитолий!
    Пусть Смерть из мозга их взрастит свои цветы,
    Как Солнце новое, сверкая с высоты! (144),

и, напротив - утверждение порочной, низменной, губительной подноготной прекрасного: в искусстве (живописи)

    Больница скорбная, исполненная стоном, -
    Распятье на стене страдальческой тюрьмы, -
    Рембрандт!.. Там молятся на гноище зловонном,
    Во мгле, пронизанной косым лучом зимы...

    О Анджело, - предел, где в сумерках смесились
    Гераклы и Христы!.. Там, облик гробовой
    Стряхая, сонмы тел подъемлются, вонзились
    Перстами цепкими в раздранный саван свой... (50),

в гармонии вечера

    Земных сует испив смертельный яд,
    Минувшего душа сбирает звенья. (78),

в женской красоте, наконец

    Куда ты прячешь стыд, пытаясь в позах разных
    Пред зеркалами скрыть ущерб в своих соблазнах.
    Как не бледнеешь ты перед размахом зла,
    С каким, горда собой, на землю ты пришла,
    Чтоб темный замысел могла вершить Природа
    Тобою, женщина, позор людского рода,
    Тобой, животное! - над гением глумясь.
    Величье низкое, божественная грязь! (62)

Этот поиск проводится настолько последовательно и неустанно, что возникает ощущение абсолютной замкнутости книги. Замкнутости в том смысле, что мы можем начать чтение "Цветов зла" с любой страницы - восприятие текста от этого не теряет и не выигрывает. Таким образом, у книги фактически нет начала, нет конца, ее "здание" не имеет углов и краеугольных камней. Чтение обращается в завораживающий поиск, напоминающий бесконечное и безысходное блуждание по однообразным коридорам - они как будто "вложены" друг в друга и идут по кругу, опоясывая некоторую неведомую, гипотетическую сердцевину.

В какой-то момент меня посетила мысль о лабиринте. Не Бог весть, какая архитектура, но все ж-таки...




2

С точки зрения топологии лабиринт - сооружение до смешного простое.

С точки зрения посетителя - убийственно сложное. Известный эксперт по лабиринтам в литературе - Борхес. Его рассказ "Абенхакан Эль Бохари, погибший в своем лабиринте" содержит ряд знаменательных сведений о лабиринте. Два приятеля, математик и поэт, пытаются разгадать одну детективную полуфантастическую загадку - историю, рассказанную поэтом. История касается именно лабиринта - огромного сооружения алого цвета, выстроенного чужеземцем с оливковой кожей, явившемся в сопровождении льва: "зверь цвета солнца и человек цвета ночи". "...дом состоял из одной-единственной комнаты и коридоров, тянущихся мили и мили". 4 Внешняя стена представляет собой окружность такого большого радиуса и малой кривизны, что вблизи кажется прямой: в этом скрытое коварство подобной архитектуры, не имеющей углов - коварство заключается в том, что ориентацию здания довольно трудно, хотя, в принципе, возможно, соотнести со сторонами света. Проектируя книгу "Цветы зла" Бодлера на эту архитектуру, мы видим, что роль азимута в данном случае возложена на общие нравственные нормы, этику, относительно которой эстетика Бодлера декларативно неориентируема, то есть внеморальна.

Предположим, мы входим в лабиринт. Цель путешествия - центральная комната, где, по непроверенным данным, находятся сокровища, столь же значительные, сколь и мифические. Их охраняет оливковый человек со львом (или, по другой версии, человек с головой быка); его "проекция" - это лирическое эго книги-лабиринта, по совместительству автор, Шарль Бодлер:

"Нужно ли вам говорить, вам, кто догадлив не больше других, что в эту жестокую книгу я вложил все свое сердце, всю свою нежность, всю свою извращенную религию, всю свою ненависть. Правда, я напишу противоположное, поклянусь великими Богами, что эта книга чистого искусства, притворства, фиглярства, и я бессовестно солгу." 5

"Оливковость" человека, построившего лабиринт - это проекция "отмеченности" или, по выражению лирически настроенных биографов поэта, проклятости Бодлера: его экстравагантные одежды и прически, вызывающий стиль поведения - вся эта мифомания так же шокировала парижан, как поразил героев Борхеса цвет кожи чужестранца, возведшего диковинный огромный дом об одной маленькой комнате. Лабиринт зла, созданный Бодлером, манящий и отталкивающий одновременно, был настолько эпатирующ, что даже, как известно, навлек на автора гнев французского правосудия.

"Центральная комната" в "Цветах зла" - это, по-видимому, абсолютное светлое, возвышенное, божественное начало, вмурованное и "вколдованное" в бесчисленные концентрические и безнадежно похожие друг на друга коридоры. Этот образ восстанавливается характерным глобальным свойством лирики Бодлера: подавляющее большинство стихотворений построено на контрасте мрака и света, тлена и жизни, Бога и Сатаны, причем темное, низменное, жестокое и греховное, как правило, доминирует и побеждает:

    Хочу я для тебя, Владычицы, Мадонны,
    На дне своей тоски воздвигнуть потаенный
    Алтарь...
    <...>
    Все смертных семь Грехов возьму и наточу,
    И эти семь Ножей с усердьем иноверца,
    С проворством дикаря в твое всажу я Сердце -
    В трепещущий комок, тайник твоей любви, -
    Чтоб плачем изошел и утонул в крови. (88)

или, в крайнем случае, балансирует на зыбкой грани света и красоты:

    Но вспомните: и вы, заразу источая,
      Вы трупом ляжете гнилым,
    Вы, солнце глаз моих звезда моя живая,
      Вы, лучезарный серафим.
    <...>
    Скажите же червям, когда начнут, целуя,
      Вас пожирать во тьме сырой,
    Что тленной красоты навеки сберегу я
      И форму, и бессмертный строй. (65)

Впрочем, Бодлер ни на миг не позволяет нам забыть о цели поисков: более или менее лучезарные блики или, выражаясь языком художников, мазки горней красоты и добродетели нанесены достаточно регулярно. Изредка попадаются целые отдельные снопы великолепного сияния, создающие обманчивую иллюзию того, что заветная и трудная цель, наконец, достигнута: таковы стихотворения "Искупление", "Исповедь", "Приглашение к путешествию", "Осенний сонет", "Расплата" и немногие другие. Но в основном светлые участки лабиринта выполнены скорее в виде мазков и бликов, как бы "окон", через которые внезапно прорывается свечение из последней, центральной галереи. Все-таки основной материал, из которого вылеплены коридоры лабиринта, темен и светонепроницаем. Бодлер искусно заманивает нас в свои дебри, и мы с готовностью, порой с наслаждением блуждаем в них, то встречая, то теряя из вида призрачный свет центральной комнаты. Иногда нам кажется, что Бодлер сам не убежден в ее существовании.




3

Говоря о "Цветах зла", необходимо отметить одно важное обстоятельство: известно, что в процессе подготовки сборника стихов Бодлера к первой публикации среди вариантов названия был заголовок "Лимбы". Видимо, Бодлер, размышляя над "концепцией" книги, всерьез сопоставлял ее с Дантовой "Комедией".

Воронкообразная ступенчатая полость, сходящаяся к центру Земли - таков Ад у Данте. Этот гигантский концентрационный лагерь для истязания душ (или теней) нераскаявшихся грешников - древнейшее вдохновенное изобретение триединого Господа. Древнее только вечные создания: небо, земля и ангелы. Склоны этой пропасти опоясаны концентрическими уступами - кругами Ада, которые отделены друг от друга скалами и валами: сообщение между ними запрещено. Ясно, что при таком обустройстве круги, расположенные выше, имеют больший диаметр и, следовательно, более вместительны.

Кайма Ада, его внешний уровень - Лимб - вмещает некрещенных младенцев и добродетельных нехристиан. Они, по свидетельству Вергилия, не испытывают ни скорби, ни радости. В Лимбе обитают, в числе прочих, крупнейшие поэты и ученые античности: Гомер, Гораций, Овидий, Лукан - ряд, обещающий грандиозные духовные наслаждения. Таким образом, согласно одному из вариантов замысла, лабиринт "Цветов зла" состоит из Лимбов: это выглядит так, как если бы все уровни "воронки" Дантова Ада были расположены на одной высоте - на высоте Лимба. При этом грехи, градации которых у Данте уделено столько места и изобразительной силы, утрачивают заданную градацию и становятся одного порядка.

Короче говоря, проектируя Дантову "воронку" на плоскость, мы получим концентрический лабиринт Бодлера.

Адская воронка в "Комедии" сходится к центру Земли, где в ледяном озере Коцит в замороженном виде хранится Люцифер, very important person. Но, судя по тому, что Бодлер все-таки отказался от заглавия "Лимбы", аналогия не простирается так далеко. Иначе дивная и светлая центральная комната книги-лабиринта вместо предполагаемых сокровищ должна будет предъявить путешественнику нечто вроде замороженной тушки Люцифера - тоже, кстати, обладающего свойством светиться и мерцать. Хотя, возможно, Бодлер и имел намерение снабдить книгу таким своеобычным "оптическим" фокусом.




4

Продолжая нашу параллель, заданную в ч. 2, вспомним, что Абенхакан Эль Бохари, автор проекта лабиринта цвета крови (4 родительных падежа!) имел при себе спутника из семейства кошачьих, "зверя цвета солнца" - льва. В лабиринте "Цветов зла" обитает кошка. Кошка (кот) появляется в поле зрения, то есть в тексте книги трижды, что подкрепляет ощущение витков и блуждания по нескончаемым коридорам. В первом коте как будто нет ничего особенного - это просто кот, и все:

    Мой котик, подойди, ложись ко мне на грудь,
      Но когти убери сначала.
    Хочу в глазах твоих красивых потонуть -
      В агатах с отблеском металла. (67)

Второе появление кота имеет символическую компоненту:

    В мозгу моем гуляет важно
    Красивый, кроткий, сильный кот
    И, торжествуя свой приход,
    Мурлычет нежно и протяжно.

    <...>

    ...Но замечаю удивленно,
    Что в пристальности глаз зеркальных,
    Опаловых и вертикальных,
    Читаю собственный удел. (81)

(Отметим в скобках, что кот здесь метафорически гуляет "в мозгу моем", а мозг в том виде, в каком его изображают в анатомических атласах, заметно лабиринтообразен.)

Третье появление кошек обставлено почти помпезно - Бодлер посвящает им настоящий дифирамб, воспевая их мудрость и гордыню:

    Покоятся они в задумчивой гордыне,
    Как сфинксы древние среди немой пустыни,
    Застывшие в мечтах, которым нет конца;

    Крестец их в похоти магически искрится,
    И звездной россыпью, тончайшей, как пыльца,
    Таинственно блестят их мудрые зеницы. (94)

Здесь кот из символа превращается почти в архетип. По-видимому, для лабиринта кот - знаковый зверь. Его походка и пластика необходимы для того, чтобы акцентировать этот архитектурный стиль. Кроме того, зверь из семейства кошачьих незаменим в охранительных целях. Где лев Абенхакана прибегнет к грубой силе, там кошки Бодлера обойдутся тихим мурлыканьем и гипнозом "вертикальных глаз".




5

Длинные, шевелящиеся, запутанные предметы и существа являются в "Цветах зла" характерным атрибутом, ярлыком, подспудно указывающим на извилистые ходы и бесконечные блуждания. Это волосы, змеи, черви и иже с ними. Символика "запутанного" рассредоточена по всей книге. В стихотворении "Волосы" воспевается "завитое в пышные букли руно" - волосы представлены как спасительный клубок Ариадны:

    В эти косы тяжелые буду я вечно
    Рассыпать бриллиантов сверкающих свет,
    Чтоб, ответив на каждый порыв быстротечный,
    Ты была как оазис в степи бесконечной 6,
    Чтобы волны былого поили мой бред. (61)

В стихотворении "Танец змеи" присутствуют два атрибута - и змея, и волосы, взаимно усиливая друг друга, стереоскопируя образ женщины-змеи: извивающейся, соблазнительной, манящей. Возлежа на безрадостном ложе "с еврейкой страшною", герой невольно, но пристально фиксирует внимание на волосах: "Узнав твоих волос благоуханный шлем...", "Я целовал бы всю тебя от нежных ног // До черных локонов, твой стройный стан лаская..." (67). В "Мученице" волосы - элемент зловещей обстановки, запечатленной живописцем:

    Подобна призрачной, во тьме возникшей тени
      (Как бледны кажутся слова!)
    Под грузом черных кос и праздных украшений
      Отрубленная голова

    На столике лежит, как лютик небывалый... (132)

В "Аллегории" прядь волос несет основную нагрузку - это единственная деталь портрета:

    То - образ женщины с осанкой величавой,
    Чья прядь в бокал бежит волной курчавой,
    С чьей плоти каменной бесчувственно скользят
    и когти похоти, и всех вертепов яд. (135)

- действительно, образ женщины нам предлагается восстановить по одной-единственной детали - курчавой пряди волос, которая в данном контексте как будто вырастает до символа Красоты. В "Привидении" образ змеи волею сравнительного оборота отождествляет альков и могилу:

    Ты почувствуешь ласки мои,
    Как скользящей в могиле змеи. (93)

Черви устойчиво вписаны Бодлером в кладбищенский пейзаж, акцентируя его жуть и неминуемость. Действительно, есть ли более вечные создания, чем могильные черви? Червей в "Цветах зла" - как тараканов в коммуналке. К примеру, в стихотворении LXXVI "Сплин":

    Я - кладбище, чей сон луна давно забыла,
    Где черви длинные, как угрызений клуб... (99)

или, в метафорическом варианте в LXXV-м "Сплине":

    Сошлись валет червей и дама пик, вздыхая
    О том, что навсегда прошла любовь былая. (98)

В стихотворении "Любовь к обманчивому":

    Скелеты мерзлые, изрытые червями,
    Лежат... (121)

И так далее, и так далее - примеры многочисленны. Мы понимаем, что все эти волосы, змеи, черви - идефиксы Бодлера. При этом волосы и змеи, как правило, употребляются в эротическом контексте, складывая символику любви, а черви входят в кладбищенский, могильный словесный ряд, становясь эмблемой смерти. Принимая во внимание общие признаки, присущие этим предметам - протяженность, гибкость, подвижность, извилистость - мы обнаруживаем, как Бодлер сближает, спутывает, порой доходя до отождествления, в своей книге-лабиринте любовь и смерть, блаженство и страдание, мгновение и вечность.




6

История, рассказанная поэтом у Борхеса, заканчивается смертью царя Абенхакана. Но у истории есть тайна: известно, что убийца его был призраком, то есть погиб задолго до этого убийства от рук самого царя. Абенхакан, по свидетельству некоего мистера Олби (дважды вложенный рассказ), вероломно убил своего спящего племянника и одновременно визиря Саида во время стоянки в пустыне, чтобы в одиночку завладеть сокровищами. Саид угрожает Абенхакану, явившись к нему во сне, и последний возводит лабиринт, чтобы укрыться в нем от мстительного призрака убитого. Такова первоначальная версия истории. Математик разрешает эту загадку: единственный вариант истории, который не требует участия призраков, подразумевает исходную подмену персонажей. В самом деле, огромный круглый дом цвета крови не строят, если хотят скрыться: он больше похож на западню, чем на убежище. Таким образом, царь Абенхакан - фигура мнимая. Настоящий хозяин лабиринта - визирь Саид, который не убил царя, а только украл сокровища - это он сочинил исходную версию истории для легковерного мистера Олби. Он выстроил это сооружение, чтобы заманить настоящего царя в ловушку, и в последней, центральной галерее убить его. Задним числом мы узнаем, что так и случилось.

Очевидно, исходная мотивировка при построении лабиринта: это ловушка. И критский лабиринт, построенный Дедалом для царя Миноса, и лабиринт Саида таковы. Бодлер выстраивает свое здание "Цветов зла", имея в качестве мотива нечто подобное. Желающих блуждать в нем, отыскивая Прекрасное в Ужасном и наоборот, оказалось предостаточно. Но они, читатели, - всего лишь гости и праздные посетители. Настоящая жертва - это сам Бодлер, точнее, его альтер эго, или, если угодно, лирический герой. Самое интересное происходит, когда автор и альтер эго начинают взаимопревращаться, как и, заметим в скобках, Саид с Абенхаканом в подложной версии истории у Борхеса. Изучая жизнеописание поэта параллельно с "Цветами зла", трудно определить, кто кого заманивает в ловушку - игра идет с переменным успехом. Мы знаем финал этой истории - знаем, что человек по имени Шарль Бодлер давно умер, а его "лирическое" эго по сей день бродит по книге-лабиринту.



    Примечания:

    1 Письма Бодлера. Вопросы литературы. 1975. № 4.

    2 Там же.

    3 Стихотворные цитаты из книги "Цветы зла" даны по изданию: Бодлер. Цветы зла. М. 1993. В скобках указаны страницы.

    4 Борхес Хорхе Луис. Сочинения в 3-х томах. Т. 1. Эссе. Новеллы. Рига: Полярис. 1994. С. 462.

    5 Письма Бодлера. Вопросы литературы. 1975. № 4.

    6 В рассказе Х.Л.Борхеса "Два царя и два их лабиринта" вавилонский царь, выстроив хитроумный лабиринт, пригласил ради шутки повелителя арабов, своего гостя, осмотреть сие величественное сооружение. Выбравшись на волю при помощи молитвы, арабский царь страшно обиделся и пообещал вавилонскому владыке прогулку по еще более поразительному лабиринту, имеющемуся в его владениях. Напав на Вавилон и пленив его повелителя, арабский царь отвез пленника далеко в пустыню и предложил найти выход из нее. Судьба вавилонца оказалась печальной: разумеется, он не смог преодолеть этого простейшего и одновременно величайшего лабиринта - пустыни, умерев от голода и жажды.



© Елена Литвинова, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.





Словесность