Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ОТЕЦ  И  ДИТЯ?

Запад и Россия в письмах и публицистике И. С. Тургенева


Этот текст представляет собою ряд беглых соображений и вероятностно случайных констатаций. И базируется на совокупности выбранных мест из переписки и публицистики Тургенева, вынужденно минуя художественные его произведения - поскольку о самом факте чтений я узнал лишь за 10 дней до их начала, и не являясь ни в коей мере специалистом по творчеству замечательного писателя, не мог обнаружить в себе ни большего охвата, ни больших претензий.

Итак, вот тема, благодаря резкой актуализации которой может быть вновь оживлено и имя Тургенева, бывшее все последние годы на периферии публичного внимания. На периферии - потому что оказался фактически затабуированным весь комплекс понятий, с которыми связано это имя: "лишние" люди, нигилизм, "тургеневские девушки". Соответственно, тема эта - Россия и Запад, Россия и Европа.

Случилось так, что буквально в последние месяцы 2001 года старый спор западников и славянофилов был решен - не публично, а келейно: на официальном уровне! - и решен однозначно в пользу Запада, Европы, как родового по отношению к России понятия. То есть, Россия была попросту объявлена "европейской страной", к чему даже не пришлось подыскивать аргументацию - достаточным оказалось декларировать ее солидарность с Соединенными Штатами и примкнувшими к ним Англией, Францией, Германией и т. д. Солидарность эта была спроецирована на оппозицию, один из членов которой - западный - стал именоваться "цивилизацией", а другой - как бы некий (вернее, неопределенный - что удобно для поддержания напряженности) - "международным терроризмом". Обсуждать идеологию этого по факту директивного "самоопределения" России нет смысла, поскольку слишком очевидна его экономическая и силовая, военная подоплека. Нет смысла обсуждать и то, почему оно не вызвало "широкого общественного обсуждения" - в стране просто нет информационного поля для совершения диалога, а есть лишь ряд рупоров для отправления разного рода монологических нужд. Которые к тому же выполняют не идеологическую, а пиаровскую функцию.

Какое отношение ко всему этому имеет Тургенев? Как минимум косвенное, а на мой слабо просвещенный взгляд - вполне непосредственное. Позволю себе пару-другую трюизмов. В контексте спора славянофилов и западников он без обиняков причислял себя к западникам: "Я - неисправимый западник, и нисколько этого не скрывал и не скрываю..." [10, 349]. В контексте оппозиции либералов консерваторам он являл себя убежденным либералом - вплоть до утверждения невозможности настоящего, недемагогического консерватизма в России: "Да и откуда взяться консерваторству на Руси? Не подойти же к гнилому плетню и сказать ему: ты не плетень, а каменная стена, к которой я намерен пристроивать?" (письмо к А. И. Герцену от 8. 01. 1857) [12, 256]. К сему, однако, два важных уточнения, которые отнюдь не позволяют отнести систему взглядов писателя - в отношении ее внутреннего устройства - к разряду общих мест. Первое - занимая и отстаивая позицию, Тургенев сохранял способность внимать голосам идейных противников вплоть до поддержания с ними вменяемых человеческих контактов. Второе - рано достигнув состояния динамического равновесия между внутренним "я" и его экспликацями, Тургенев на протяжении всей жизни не испытывал таких колебаний, как, скажем, Л. Н. Толстой, и не переживал таких далековатых эволюций, как М. Н. Катков.

Но это же, т. е. отсутствие ярко выраженной корпоративной солидарности, пусть временной, но обязательно четко декларированной как комплиментарная (хотя чисто человеческой комплиментарности писатель не чуждался), было и причиной постоянных упреков в его адрес (как отмечал сам Тургенев: для одних Базаров оказался слишком хорош, для других - слишком плох). Или, применительно к заявленной теме, вот приведенное прежде лишь отчасти полное объявление Тургеневым своего западничества: "Я - коренной, неисправимый западник, и нисколько этого не скрывал и не скрываю; однако я, несмотря на это, с особенным удовольствием вывел в лице Павшина (в "Дворянском гнезде") все комические и пошлые стороны западничества" [10, 349].

Как минимум - очевидно непартийное поведение. Естественным порядком побуждающее к тому, чтобы разобраться: чем же было западничество для Тургенева содержательно, для чего, опять же естественно, придется обратиться к имеющимся у него высказываниям на сей счет, как к определенно, так и к неопределенно-личным.

Одно из самых развернутых находим в "Воспоминаниях о Белинском", которое хотя формально и обращено к Виссариону Григорьевичу, имеет все свойства личного к нему причастия. Итак: "Он был западником не потому только, что признавал превосходство западной науки, западного искусства, западного общественного строя; но и потому, что был глубоко убежден в необходимости восприятия Россией всего выработанного Западом - для развития собственных ее сил, собственного ее значения" [10, 293].

Схема этого процесса, уже вне всякой связи с Белинским, обрисована Тургеневым за 23 года до того в рецензии на гедеонову "Смерть Ляпунова": "...иноземные начала перерабатываются, превращаются в кровь и сок; восприимчивая русская природа как бы ожидавшая этого влияния (выделено мною. - А. М.), растет не по дням, а по часам, идет своей дорогой, - и со всей трогательной простотой и могучей необходимостью истины возникает вдруг, посреди бесполезной деятельности подражания, дарование свежее, народное, чисто русское" - и т. д. [11, 57].

Кое-что из этой полумистической схемы можно понять и трактовать. Во-первых и в-главных, то, что акт коммуникации между Западом и Россией имеет строго одностороннюю направленность: Запад - только адресант, Россия - исключительно адресат. Она вроде как некая невинная девушка, ждущая писем от опытного любовника, получая и читая которые, и способна только становится зрелой самостоятельной женщиной. Или рожать таким странноватым образом отпрысков, которые лишь при означенном порядке совершения событий могут стать самодеятельными людьми. Во-вторых, что тоже весьма существенно, совершенно неясной остается судьба, точнее - позиционирование себя этих уже как бы состоявшихся людей относительно Запада. Освобождаются ли они, вследствие своей самостоятельности, от одностороннего влияния Запада, или на новом витке вновь включаются в гонку за ним, становящуюся тогда уже подобной гонке Ахиллеса за черепахой из известной зеноновской апории?

Пока в тургеневском проекте просматривается все-таки типичная догоняющая модель, удобная тем, что освобождает от замысла о будущем, т. е. от чувства ответственности, что попутно вполне вписывается в обычное представление о Тургеневе как мастере дескрипции и диагностики настоящего, а не, скажем, сатиры и прогностики, которые питаются прошлым и будущим.

Впечатление того, что Тургенев мыслил этот процесс как фатальный, подкрепляется следующим его замечанием, сделанным опять же в связи с Белинским, который "не мог верить в правильное и нормальное развитие нашего организма, подобное тому, каким оно является на Западе" [10, 293-294]. Под этим замечанием легко подписались бы нынешние экс-мининдел А. Козырев и вся партийная головка СПС.

Но, судя по их словам-делам, они определенно не были бы способны осмеять ни то пошлое, что есть в западничестве, ни тем более понять, зачем результатом вестернизации должно стать явление, как хотел того Тургенев, "вполне русского человека". А и в самом деле - зачем и главное - откуда? То есть, что, собственно, должно придать замершей в ожидании русской потенции необходимый для начала саморазвития толчок? Намек на ответ находим в одном, организованном как апофатическое и адресованном славянофилам тургеневском высказывании (статья "По поводу "Отцов и детей"). Сначала в нем ставится вопрос: "Может ли человек "схватывать", "уловлять" то, что его окружает, если он связан внутри себя?" Далее цитируется Пушкин: "...дорогою свободной // Иди, куда влечет тебя свободный ум..." и, наконец, резюмируется: "Отсутствием подобной свободы объясняется, между прочим, и то, почему ни один из славянофилов, несмотря на их несомненные дарованья, не создал никогда ничего живого..." [10, 354].

Назвав тот фермент, которого не хватает самобытному русскому человеку для того, чтобы стать, так сказать, самобытийственным - свободу, Тургенев поясняет, что вообще необходимо для "получения художественного результата" - а нужно для этого "совокупное действие многих факторов", или, как он говорит в другом месте, визуализуя концепт, способность сознательно смотреть и налево и направо, а не только в одну сторону (письмо к Л. Н. Толстому от 3/15. 01. 1857) [12, 261].

Отсутствие такой способности, и даже точнее - систематическое отрицание возможности такой способности, приводит - и уже не в художественной, а в политической сфере - к явлению, которое характеризуется Тургеневым (в письме к Ю. П. Вревской от 30. 01. 1877) явно не без сарказма: "...сверху донизу мы не умеем ничего крепко желать - и нет на свете правительства, которому было бы легче руководить своею страною. Прикажут - на стену полезем; скомандуют: оставь! - и мы с полстены опять долой на землю" (12, 507).

В пандан к сему складываются и следующие слава Ивана Сергеевича, который вообще-то чуждался раздавать политические авансы, - тем более, значит, ценные (в письме к П. Виардо от 10. 06. 1849): "Для человека с сердцем есть только одно отечество - демократия, а если русские победят (в Венгрии. - А. М.), ей будет нанесен смертельный удар" [12, 80].



Здесь прослеживаются вполне уже чаадаевские интонации (Россия - друг, но истина - дороже), однако поскольку демократию (неотделимую от свободы) Тургенев понимал, в частности, и как способность смотреть в разные стороны и при этом - видеть, постольку его разоблачительный пафос обращался не только в сторону России: "французы менее всего интересуются истиной" [11, 367], "французская фраза мне так же противна, как и Вам" (письмо к Л. Н. Толстому от 28/16. 11. 1856) [12, 233], "французики мне не по сердцу; они, может быть, отличные солдаты и администраторы - но у всех у них (выделено мною. - А. М.) в голове только один проулочек, по которому шныряют всё те же, раз навсегда принятые мысли" [12, 263]. Конечно, "французики" - не все еще европейцы, но именно они оказались главными репрезентантами европейскости для тогдашней России, а потому тургеневские филиппики, формально имея частный характер, по сути с ним порывают.

О неоднозначности, она же то, что именуется "противоречивостью", она же - именно то, что является живостью, тургеневского восприятия много говорят еще два примера, которые я намерен привести. Один - из писем "Из-за границы" (1858), где русские, выехавшие в Европу, рисуются возымевающими желание не познать окружающую действительность, но "сблизиться с каждым встречным соотечественником", чтобы с ним "Русь помянуть... а не то и в картишки перекинуть" [11, 318] - вариация на тему "мы ленивы и не любопытны". Другой - из заметки "Обед в обществе Английского литературного фонда" (1859), где встреченный Тургеневым "в самой глуши Полесья" мужик спрашивает его: "Жив ли Палмистрон?" [11, 323].

Попробуем подытожить.

Глупо оспоривать западничество Тургенева, поскольку он на нем недвусмысленно настаивал. Не более ума будет и в том, чтобы принять его на веру, как лозунг. Разумнее всего - попробовать понять его. Пойдем еще раз материала, от слов, сказанных Тургеневым вроде бы по поводу соотношения классического и реального образования, но возвышающихся до универсального обобщения (в письме к А. А. Фету от 18/6. 08. 1871): "Я вырос на классиках и жил и умру в их лагере; но я не верю ни в какую (единоспасительность) даже классицизма и потому нахожу, что новые законы у нас положительно несправедливы, подавляя одно направление в пользу другого. "Fair play" (честная игра) - говорят англичане; равенство и свобода, - говорю я" [12, 436-437].

Смею полагать, а скорее - даже настаивать, что Запад для Тургенева был тем "другим", который обеспечивал его сознанию (и бытию) возможность мыслить (и ощущать) свободу и равенство. Потому что не может быть свободы в тех структурах, из которых нельзя выйти, и нет даже потенции равенства в структурах, которые организованы строго вертикально и сверху вниз (кроме, если быть психологически корректным, равенства в страхе).

Западничество Тургенева было и на свой лад гуманизмом, и отнюдь не абстрактным, а вполне сознательным и даже мужественным: он презирал козыряние самобытностью как слабость [12, 571], а фетишизацию рода, общины хладнокровно отвергал из-за неспособности, по его мнению, последней служить государствообразующим, т. е. организующим фактором [12, 204]. Вплоть до трезвой констатации (в письме к К. С. Аксакову от 16/28. 01. 1853), что "всякая система - в хорошем и дурном смысле этого слова - не русская вещь" [12, 141].

Поскольку отсутствие сознания собственной (и чужой!) исключительности, иначе говоря - способность взглянуть на себя со стороны, а на других - не руководствуясь ничьей стороной, есть и начало нравственности, постольку, анализируя отношение Тургенева к России и Европе, следует иметь в виду и эту компоненту. Именно ее наличие (а не только сознательное усилие!) позволяло ему, глядя на франко-прусскую войну, и даже невзирая на сочувствие пруссакам, рушившим отвратительный ему третьестепенный бонапартизм, констатировать по-екклезиастовски: "Железный век еще не прошел - и мы все еще варвары! И, вероятно, останемся таковыми до конца дней" (письмо к И. П. Борисову от 24. 08. 1870) [12, 431]. Такой взгляд преодолевает всякое западничество, включая и собственно тургеневское - прогрессистски-осеменительное, не говоря уж о нынешнем, построенном единственно на пиаре и в расчете на обслуживание интересов определенной группы людей.

К сожалению, свою меру ответственности несет за него и Тургенев. Определив движение между Западом и Россией как одностороннее из первой во вторую, он отвел ей тем самым, и даже с учетом всех его благих при этом намерений, исключительно пассивную роль. Явно не сумев уяснить себе, что монологические отношения по горизонтали ничем не лучше, чем таковые же по вертикали. И что первые всегда, что мы и наблюдаем ныне, стремятся перестроиться в последние.



Примечание

Все ссылки в тексте даются по изданию: И. С. Тургенев. Собр. соч. в 12-и тт. М. : 1953-1958; первая цифра - том, вторая цифра - страница.

2001 г.




© Андрей Мадисон, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2003-2024.

– Творчество Ивана Тургенева –





Словесность