Блядь, ну что я помню? Да ничего особенного в тот день не намечалось. Как обычно поднялся... ну, когда поднялся? Скорее всего ближе к обеду. Да, пушка на Петропавловке уже грохнула, давно. Раньше часа я не встаю. Я с этим смирился - ночью не заснуть, с утра не подняться. Неважно. Главное-то, что - поднялся, поставил чайник на газ и пошел умываться, раньше-то я зарядку делал, ну, года три тому назад. А сейчас забросил. Почему? Как ни странно, но без зарядки у меня более стабильное самочувствие, ну, в смысле я могу работать. А то бывало пробежишься с утра, да еще увлечешься, маханешь километра три, да по свежему воздуху, да по запорошенному снежком полю, распалишься, пропотеешь, сразу тянет руками да ногами помахать, отжаться на кулаках, подтянуться на суку, пыхтишь, ощупываешь бицепсы, мышцы брюшного пресса, невольно замечтаешься, что мол месяца через два, три, ну максимум к лету твое тело обретет формы патологичной красоты, а ловкость и сила твоя не будет знать границ, и с каким сладким чувством можно будет обнажаться на пляже, и какие невероятные последствия будут подстерегать тебя после каждого телодвижения... ох, так можно черте до чего дойти! Я и доходил до того, что еле ноги волок с утренней пробежки, а если еще в добавок в порыве ледяной водой окатывался, для закалки организма и уничтожения подкожной жировой прослойки, то после легкого завтрака глаза сами собой слипались и вот таращился осоловелыми глазами и единственное, на что способен был, это мусор вынести или в магазин сходить. А ведь нужно сидеть, за компьютером соображать, в общем, я и сообразил, если хочешь быть писателем, бабы западать на твои ягодицы, как пить дать, не будут, и бросил я бегать по утрам. Кстати, лучше всего пишется с похмелья, ну не с самого свежего, а когда за физическими муками подступают терзания морально-нравственного толка, вот тут-то и лови момент. И что еще характерно с похмелья и оргазм какой-то необыкновенный, а то на здоровую голову кончишь и бывало и не заметишь, ну, вроде облегчился, а с похмела как начнешь кончать и кажется конца и краю этому не видать, что аж жуть возьмет, как представишь себе что уже не выскочишь из этого излияния, так ведь можно и с ума сойти. Короче, я последние года три подымался с кровати и сразу переходил к завтраку, если был не с похмелья. Поэтому я точно помню, что налил себе чаю, нарезал батон, достал из холодильника майонез и включил телевизор. Я стараюсь смотреть только новости, но как правило пялюсь на все что попадется, кроме рекламы, конечно, здесь я сохраняю девственность, благо пульт у меня есть. Ну, что я еще помню? Скорее всего кого-нибудь пришили в тот день, это наверняка. Да, я думаю было совершено очередное заказное убийство. Потом, судя по всему, наш президент сделал очередное заявление или подписал указ, или вылетел с рабочим визитом, или его удачно покритиковал депутат, а возможно налоговики наступили на хвост олигарху, нет, тогда этого еще не могло быть, время было не то, а время было тревожное, и что я помню совершенно точно и отчетливо, это то, что федеральные войска замкнули кольцо вокруг Грозного и наносили точечные бомбовые удары по позициям боевиков. Да, наша артиллерия утюжила Промысловский район города Грозного! За это я ручаюсь. Я и гроша ломаного не дам за всякие там домыслы, да пусть даже и утверждения, приняла ли Госдума в тот день какой-нибудь законопроект или унесло ли тогда рыбаков на льдине в Финском заливе, или приехал в Питер Киркоров со своим шоу "Я не Рафаэль", да хули мне этот жираф в перьях?! Не помню я ничего! Но вот то что наши войска ебали чеченов в хост и в гриву, да за это я глотку готов любому перегрызть. Ну, потому что волновало меня это. Вот как сейчас помню, сижу я на кухне и поливаю булку майонезом, точно помню майонез нашего масложировского комбината, точно помню, что покупал я его на рынке, рынок-то у меня под боком и только на рынке можно масложировский майонез купить, а в близлежащих магазинах говно левое только можно отоварить, "Калибри" там всякое и иже с ними. Я это все оттого хорошо помню, что нет русскому человеку горше чувства чем на наш рынок ходить. А ведь я русский, ну с украинской примесью на четверть, но ведь хохлы же тоже славяне, да и нет их на нашем рынке. За всю свою жизнь не встречал я на нашем рынке ни одного хохла, а вот черных там, ебаный в рот - шагу нельзя ступить! Нет, ну были у меня по жизни друзья кавказской национальности, да и сейчас есть, а в армии так вообще самый закадычный друган мой был Низами из Баку, а самый злейший вражина - пидорас Чуб со Львова. Но ведь как же все таки больно русскому человеку, когда он идет на свой родной рынок за вкуснейшим масложировским майонезом, ну скажем, с утра он идет, чтобы потом булку облить майонезом и с чаем сладким навернуть, а у самого входа на рынок толкутся бомжи местные, ну, что мне сейчас рисовать эту обыденную картину? Ну стоят себе опустившиеся люди, ну в лохмотьях засаленных, ну вонючие до нельзя, до того что даже мороз не может отбить эту пянно-сладко-кисло-жуткую тухлость, ну ждут они, что выйдет из павильона или из подъехавшей машины черный в кожаном пальто, выбритый до синевы и надезодорированный до охуения, высмотрит себе того, кто, на его взгляд, крепче на ногах держится и кивнет ему на мешки с картошкой или брикеты свежемороженной рыбы, или мясные туши. Ну что тут необычного? Наоборот, все всем понятно, но вот русскому глазу видно, да это просто не может быть не видно, что вонючие бомжи все русские, а деловые торговцы сплошь черные! И поэтому в то утро я жрал свою булку политую майонезом и жадно впитывал новости с фронта. Это были хорошие новости, это уже были не те нелепые видеоролики, где бородатые чечены рубили нашим пацанам головы, отрезали им уши, отстреливали пальцы, где они маршировали обвешанные нашим русским оружием перед кинокамерами наших русских телекомпаний и орали "Аллах акбар!". Нет все это было в прошлом, все осталось на совести первой чеченской кампании, под предводительством нашего прежнего президента и его доблестного генерала по кличке "Паша-мерседес". Теперь всем заправлял преемник нашего первого президента и его генералы, суровые прямолинейные вояки, ебали чеченов в хвост и в гриву. Да, и нынче были у нас потери, гибли молодые наши ребята и это волновало меня. И хотя я сам стрелял в своей жизни всего один раз, выпустил из "калашникова" три патрона по фанерной мишени, когда проходил курс молодого бойца перед тем как отправиться в часть военных строителей, но меня до нервозности волновало: какие у наших ребят снайперские винтовки, как они экипированы для ведения боевых действий в зимний период, меня бесило, что на вооружении у наших соколов не было ни одного вертолета К-50, знаменитой "Акулы". Ебанутые фильмы снимать вертолет нашелся, по всяким авиасалонам его возить видите ли есть машина, а чтобы нашим ребятам дать в руки грозное орудие возмездия, у них денег нет. Бляди! Воры и продажные шкуры! Только так мы называли этих козлов, из-за которых наши асы вынуждены были брить этих чеченов на старых развалюхах. Меня это волновало. А как я любил нашу стратегическую задачу - уничтожить разрозненные бандформирования до наступления зеленки! Я же всеми фибрами души чувствовал ее логику. Вот выбили наши гвардейцы этих чуханов из Грозного, и куда они рванули? В горы конечно, в леса, а леса-то голые, и вот тут эскадрилья К-50-х поднимается в воздух и добивает этих "хатабычей" как не полинявших зайцев, мечущихся по льду нашего нового ледового дворца. Все это, спустя год, я помню как сейчас. Я не помню напрочь, что было в тот день после того как я съел булку политую майонезом и выпил пару стаканов чая, я могу лишь догадываться, предполагать, что-то припоминать, возможно, после того как я выключил телевизор, я включил компьютер и попытался начать очередной рассказ или силился домучить свой первый роман, который задумал еще во времена первой чеченской компании, а описываемые в нем события происходили со мной почитай уж лет двадцать назад, но скорее всего я отправился в редакцию нашего журнала на встречу со своими подельниками, это вполне могло быть, ведь я уже давно бросил заниматься музыкой. Когда-то я очень любил это занятие и был прилежным учеником, мое рвение отдавало фанатизмом, я даже добился некоторых успехов, совладал с первым концертом Римского-Корсакова для тромбона с оркестром и доигрывал его вплоть до коды, выдержав и ритм аккомпаниатора, и не слажав ни в одном пассаже, но вот на коде я сломался, я не мог уловить ни мелодии, ни скрытого в бисере разбросанных по нотному стану каденций ритма, я был глух, туп и нем перед вдохновением гения. И я ушел. И неожиданно, совершенно случайно, благодаря нелепому стечению обстоятельств, помните я источал комплименту похмельному состоянию души, вот именно с похмелья я и поступил в институт культуры на театрального режиссера, мои чувства были в таком растрепанном состоянии, что на предложение экзаменующей комиссии изобразить собаку, я вдруг проникся таким состраданием к нашему дворовому псу Грею, у которого погибла подружка, Вербой, кажется, ее звали, я так рыскал на карачках по аудитории, я заглядывал в глаза людям, я обнюхивал углы, я скребся в дверь, я выглядывал в окна, и в конце концов я так завыл, что меня приняли, не смотря на то, что я не вымолвил ни одного слова на экзамене истории и в сочинении по литературе написал всего два предложения: "Роман Льва Николаевича Толстого "Война и мир" начинается с длинного вступления на французском языке, которого я не знаю, а то что перевод дан в конце первого тома я узнал лишь вчера. Поэтому об этом произведении я могу сказать только одно, на его основе Бондарчук снял фильм, батальные сцены которого вошли в аналы мирового кинематографа, что подтверждается "Оскаром", присужденным Американской киноакадемией". Четыре года я купался в лучах славы, лицедейство мне удавалось, тем более что пьянство, к которому у меня стала проявляться тяга, не только не мешало, а даже способствовало. С похмелья я готов был быть кем угодно, мог скакать самоотверженным зайцем из сказки Салтыкова-Щедрина, мог плакать слезами шестидесятилетнего вдовца Глухова, потерявшего в войну всех своих сынков, из рассказа Василия Шукшина, а с каким удовольствием я стрелял из воздушного ружья поверх зрительного зала, представляя по ходу пьесы охоту на крыс в пьесе какого-то странного немца, но пуще всего мне нравилось слыть талантом и подписывать девушкам автографы на салфетках в студенческой столовке, после того как я сыграл пьяницу-тракториста на сцене учебного театра. Но черт возьми, в тот день все это было уже в прошлом, потому что как ни крути, а во всяком деле нужна удача, мне не подфартило, естественно, я сам во всем виноват, но суть-то в том, что я увлекся писательством, сначала я пытался писать сценарии для кино, потом пьесы для театра, но кино по моим сценариям снимать не хотели, а ставить спектакли по пьесам не могли, мои персонажи ходили по сцене пьяные, врали напропалую, блевали прямо на пол и, не стеснясь в выражениях, боролись... ну, пытались бороться, вернее, они были не против того, чтобы побороться, но все как-то им было не взяться, ну, в общем, в жизни такое видишь сплошь и рядом, а вот на сцене наших театров такого и представить себе невозможно. Ну, что же из этого всего получается, а то и получается, что в тот день я скорее всего сидел на Литейном в маленькой комнатенке без батареи и решал какой-нибудь организационный вопрос, ведь я уже был литературным редактором "Журнала Свежей Литературы. Ингерманландия". Я не помню какой именно вопрос я решал, все вопросы с нашим журналом были сложные. Выпустить нам удалось всего один номер - 80 страниц А4 формата, и были в нем, в основном, мои литературные произведения. А в частности: 1) четыре рассказа, в трех из которых главным героем был Игорь Веденеев - мой alter ego, этот парень выступал в роли довольно удачливого ебаря, хотя по сути был неудачником, ну, если рассматривать его по шкале общепринятой социальной иерархии, проще говоря ему удавалось соблазнять девушек и женщин, не имея за душой ни гроша. К прозе прибавлялись еще 2) пять стишков, в которых опять же проглядывала моя харизма, и одна поэма, в которой я отдал дань сполна поэзии подсознательного. Кроме всего этого под обложкой первого номера "Журнала Свежей Литературы. Ингерманландия" 3) я выступал в качестве переводчика романа американца Чарльза Буковски. Но ведь это еще не все, спрятавшись под псевдонимом, 4) я опубликовал обзорную статью о состоянии литературного процесса в Интернете. Ну, а остальные материалы нашего, как мы любили его называть "пилотного" номера, были написаны редактором исторического отдела, он знал точное значение этого иноземного слова "Ингерманландия". Наш главный редактор, парень, который и нашел деньги на печать этого сборника двух обремененных тщеславием редакторов, откровенно нам льстил. Мне он говорил, что мои рассказы вернули ему веру в то, что русская литература жива, а человеку, который мог часами расшифровывать значение слова "Ингерманландия", он заявлял, что тот заставил его поверить в невероятное, а именно в то, что в Питере еще есть профессионал в сфере журналистики, кроме него самого. Мне это нравилось, я мог часами говорить о тех впечатлениях, которые производили на него мои рассказы, я был вполне искренен и хохотал, и печалился, и размышлял над нашими беседами, ведь меня не хотел печатать ни один толстый журнал, а тут прямо в глаза, прямо на голубом глазу заверяют вас, что человек ввязался в эту бодягу с журналом только из-за меня, что он поставил целью своей жизни донести мое творчество до широко читателя, и мы частенько замолкали, каждый представляя себе, что же станется с этими широкими читательскими массами, узнай они такого гения, каким был я. Ежу понятно, что я был готов решать любые технические вопросы, связанные с осуществлением такой грандиозной идеи. Я изучал премудрости типографского ремесла, я научился различать типографскую машину "Ромайор" от банального "ризографа", я наощупь мог отличить бумагу Сыктывкарского комбината от продукции ОАО "Светогорск", я освоил азы верстки оригинал-макета в программе "QuarkXpress", я рыскал по городу в поисках дешевой типографии, я был одержим, они - широкие массы - томились в неведении, обжираясь ворохом целлулоидной пульпы. И все же я не помню, чем конкретно я занимался в тот день, какой кирпичик выдергивал из-под основания глухой стены, разделявшей гения и толпу. Но память моя начинает обретать поразительную ясность с 22.45 минут, когда я мчался от метро Горьковская по направлению к дому. Я был выпивши, по какому поводу я принял, не помню, пили мы часто, если быть более точным - постоянно, особенно после выхода первого номера. Мы как будто ощущали неминуемое приближение оглушительной славы и весело коротали время. Я помню, что уже пропустил новости ОРТ в 21.00 и торопился, чтобы поспеть к 23 часовому выпуску, я чувствовал, что не успеваю и заскочил в кафе "У Татьяны", ведь я знал, что "У Татьяны" в углу на холодильнике имелся телевизор "Самсунг", сейчас его убрали, возможно его унесли после того вечера, но тогда он там стоял. Я заскочил, заказал Леночке 100 "Столичной", бутерброд с сыром, расплатился и уселся за столик прямо напротив экрана. "У Татьяны" было пустынно, кроме меня за столиком возле телевизора сидели еще двое невзрачных мужиков, низкорослых, лысоватых, пузатых и очкастых. Они пили свое жидкое пиво, терзали одного на двоих леща и пялились на экран. РТР демонстрировало "Санту Барбару", персонажи встречались в интерьерах и разговаривали, дела у них были так запутаны, что просвета не предвиделось. Я отхлебнул примерно половину того что имел, откусил бутерброд, подскочил и переключил "Самсунг" на НТВ.
- Новости посмотрим, - объявил я своим соседям и весь обратился в слух и весь преобразился в зрение.
Федералы сжимали кольцо вокруг Грозного. Весь день работали наша артиллерия и "вертушки". Потери нашей группировки войск за прошедшие сутки составили: 5 человек убитыми и 13 ранеными. Со стороны боевиков... И тут на экране объявился Сиси, он напрочь не хотел видеть в своем доме Мэйсона, он был так зол на него, что выходил из себя и теребил галстук. Я охуел. Я соображал, что произошло, и постепенно я стал догадываться, что "Самсунг" перестроил один из лысеющих очкариков, он был ближе всех к телевизору, он дотянулся и нажал кнопку.
- Мужики! - подорвался я со своего места, - Там же наши! Вести с фронта!
Я нащупал кнопку. Генерал Казанцев разъяснял оперативную обстановку. Я отскочил к своему столику и проглотил остаток "Столичной". Блядь! Я даже не успел выдохнуть, как на экране снова бесился Сиси, ну, не любил он этого Мэйсона. А я просто ненавидел этого пузатого болвана.
- Ты, мужик, - схватил я за поганое его плечо...
И тут надо отдать ему должное, он выказал проворность отличного бойца, этот колобок поднырнул мне под мышку, шевельнул плечом и я оказался ничком на полу, он же был уже сверху и крутил мою руку. Он крутил ее с остервенением, и я, скрежеща зубами, прижимался щекой к грязному, холодному кафелю.
- Ну, что все? - услышал я голос сквозь боль и разливающуюся по всему пищеводу горечь обиды.
Я медлил, я оценивал свои шансы. Враг был в с явным преимуществом, он воспользовался моей наивной открытостью, он схитрил и теперь был сверху. Всеми своими килограммами он сидел сверху и втаптывал меня в грязь.
- Пиздец тебе, сука, - прошипел я в отчаянье и тут же получил тычок под ребра.
- Еще? - донеслось из стана врага.
Взяв себя в руки, я моментально сообразил, что нужно менять тактику. Я приготовился к отступлению.
- Нет, достаточно, - сделал я первый шаг.
Он ослабил выверт моей руки. Я не сопротивлялся, тело мое казалось совершенно безвольным. Он поднялся с меня. Я привстал.
- Так, на выход, а то милицию вызову, - надо мной стояла Татьяна, козе понятно, - хозяйка.
Баба она была ничего себе, и все же она была баба. "Хуй с ней, - думал я, - бабам нет дело до военных действий, хотя настоящая женщина так бы не поступила". Я имел в виду Жанну Д'Арк, я подразумевал Зою Космодемьянскую, я не брал в расчет эту груду сисек, подбритых подмышек и эпилированных лодыжек, которые готовы отсасывать хоть у бога, хоть у дьявола, лишь бы... ну, в общем, это очень трудно сформулировать человеку пребывающему в опьяняющем пылу оскорбленного национального достоинства, я просто плюнул им под ноги и удалился. Я дошел до дома и упал на диван. Решение вызрело само по себе, сначала я почувствовал стремительное нарастание аккордов Бетховенской увертюры к опере "Эдмонд" в Фа-миноре, в них сконцентрировались все неотмщенные мои оскорбления. Ох, сколько их накопилось за всю мою жизнь, горечь их даже не вмещалась в партитуру грозного гения, я стал барабанить кулаками по своей голове и выдал арию "Вопль всех униженных и оскорбленных". Нет смысла жить дальше "змеей лежащей в живе", и когда минор разродился в торжественный хорал мажорных построений, я уже знал что мне делать. Значит "У Татьяны" закрывали в 23.30. "Господи, - молил я, вылетая из дома, - Всемогущий Боже, никогда не обращался к тебе, вспомни, даже когда у меня обнаружили неработающую почку и первое подозрение было на рак, я не беспокоил тебя, но сейчас, Всемилостивейший, снизойди и сделай так, чтобы они не доели своего тухлого леща и не допили свое жиденькое пивцо!" Под прикрытием темноты я прошмыгнул в скверик напротив входа в кафе. Теперь дверь была у меня под прицелом, ярко освещена, а меня скрывал полный мрак засранного собаками садика. И тут я сообразил, что слабо вооружен, в сущности, я никогда в своей жизни по-настоящему не дрался, избивали меня довольно серьезно, но я так и не научился вступать в драку и вести бой. Мне постоянно не везло, то я падал после первого попадания противника, то промахивался сам и затем уже падал от встречного удара, черт, у меня совсем не было навыка. Я заметался по палисаднику и нашел то, что искал - дубину. Легковатая на вес, но вроде прочная, я опробовал орудие о ствол дерева. И тут, хвала тебе, Вседержащий, все в твоей власти - они появились в дверях "У Татьяны". Так, куда направятся? Я скрылся за деревом. Двинули к баням. Отлично, на остановке никого нет, подожду покуда скроются за углом библиотеки, затем маршбросок, и я у них в тылу. Я бежал почти бесшумно с дубиной наперевес. "Требуется библиотекарь", заметил я вывеску в витрине библиотеки. "Ха! Им библиотекарь требуется! Зачем нам библиотекари?! Нам катастрофически не хватает отчаянных храбрецов! Воинов без страха и упрека!" Я приник к стене дома и заглянул за угол. Они шли в темноте улице, обнажив головы и распахнув свои курточки, пар вздымался от их дыхания. Как они были беспечны, их беспечность просто млела, их самодовольство покачивалось на выставленных вперед пивных пузах. Атака! Я огрел одного, когда он что-то прочухал и решил оглянуться. Удар! Дубина хрустнула и переломилась о его лысую черепушку. В руках у меня остался жалкий огрызок. Блядь! У меня трудности с умением молниеносно принимать решения. Мне бы не дать им опомниться, а я не мог пережить предательство дубины. Их беспечность мгновенно обратилась в бешенство. Подранок попер на меня, я ударил и попал, но он этого даже не почувствовал, я лягнул второго, промахнулся и бросился наутек. Бегать я умею. Так, сейчас заскочу за угол, там разрушенный дом, внутри наверняка есть кусок ржавой трубы, или цельный прут от спинки кровати, я встречу их погоню достойно.
- Держите его! - послышался рев сзади.
Блядь! Впереди возникла цепочка неизвестно откуда взявшихся фигур. Мне не надо было принимать в сторону. Я сам их спровоцировал. Один кинулся наперерез и сунул подножку. Падение. Жесткое, с мучительным подгибанием колен, вывихом обеих кистей и пропахиванием рожей по просоленному асфальту Большой Пушкарской. Я как загнанная крыса перекатился на спину и стал отпихиваться ногами.
- Не трожь, сука, - шипел я парню в кожанке, пытавшемуся оседлать меня, - я афганец! У нас свои разборки.
С тротуара на нас пялились две девицы и еще один парень, мне показалось что он был двойником того, что сбил меня, может быть это был его брат-близнец, чего сейчас гадать, но что я помню точно, куртки на них были один в один. Парень отступил, а я вскочил, вернее поднялся, но время было упущено. Те двое были уже на подлете. Правда, мне удалось сделать бросок к дому и прижаться спиной к стене. Они надвинулись и заслонили собой весь белый свет. Мои кулаки натыкались на что-то тугое и просто отскакивали. Вскоре мои руки попали в плен жесткого обруча, он подхватил меня и опрокинул навзничь. По ребрам забарабанили пинки. Я пытался орудовать ногами. Силы покидали меня. И вдруг все прекратилось. Я нашел себя лежащим на тротуаре, вокруг были ноги, ноги, ноги и... бутсы.
- В чем дело? - спросил волевой голос.
- Вот эти шли, а этот выбежал из-за угла и охуярил этого дрыном по балде.
- Сережа!
- Ну, я же типа того, показания даю!
- Он еще в кафе к нам пристал.
- Ненормальный какой-то.
- Смотри ты, подкараулил, надо же!
Я поднялся и встал в окружении. Все они были здесь. Два любителя мыльных пузырей, женщина, которая не стоила и заржавленного колечка с кольчуги Жанны, братья-близнецы в кожаных пиджаках, их девицы и парень в камуфляжной форме омоновцев. Я чувствовал, что у меня все лицо в грязи и из носа течет кровь, сам нос не болел, просто очень щипало. Во всем теле ощущалась легкость.
- Да, я поджидал их вон в том садике, - заговорил я, и голос мой дрогнул, - у меня была палка, но она сломалась о чугунок вот этого кабана.
- Они наши постоянные клиенты, - заявила Татьяна омоновцу, - я могу подтвердить.
Омоновец был рослый, крепкий, симпатичный. Его камуфляжная форма ладно сидела на прекрасной фигуре. Вот такие же парни каждый вечер шлют с экрана нам приветы с фронта и может быть утром их заворачивают в черные полиэтиленовые мешки. У меня из глаз потекли слезы. Эх, вот если бы мы с ним забежали в это вонючее кафе посмотреть новости с фронта, мы бы взяли по сто, послушали генерала Шаманова, а потом взяли еще по сотке и выпили не чокаясь.
- Ебут вас черножопые и будут ебать! - заорал я на всех. - Наши пацаны там жизни кладут, а вы даже ради приличия не можете посидеть у телевизора и послушать, что с вашей страной делается!
- Он афганец, - шепнул тот, что подсунул мне подножку и повертел пальцем у виска.
- Что ты вертишь, козлина! - завопил я, - Вон в пизде у своей мандавошки верти!
Вот теперь-то я наконец был готов на все, я подпрыгнул и влепил вертуну звонкую пощечину.
- Спокойно! - расставил всех на свои места омоновец. - Все посторонние свободны. Свободны, я сказал.
Молодняк быстро свалил.
- Щенки вонючие, - верещал я вслед уходившим, болтаясь, как грязный затасканный плащ, на вытянутой руке железного омоновца, - медаль хотел получить, да?! Мы еще встретимся!
- У тебя что, кто-то в Чечне? - спросил меня омоновец, предварительно встряхнув так, что я прикусил язык.
- Все кто на стороне федеральной группировки войск, все они мои и твои, между прочим, и этих жлобов тоже! Слушай, давай их отпиздим! Я же вижу, тебе хочется размяться. Посмотри на их рожи, не удивительно, что татары нас триста лет говно жрать заставляли, а теперь эти с аппетитом подъедают дерьмо за америкосами, пока черножопые ебут наших баб!
Я побеждал, я видел, как эти двое стушевались и мялись у края тротуара возле свежего милицейского "вольво", им хотелось уйти.
- Ну, что? - обратился к ним омоновец, справившись с улыбкой. - Если хотите, садитесь в машину, отвезу вас в отделение, напишите заявление.
- Нет мы не хотим, - сказал тот, который получил дубиной.
- Зачем нам время терять из-за какого-то психованного кретина, - сказал второй, и оба поспешили прочь.
А у меня уже вызрела новая речь:
- Давай один на один по очереди, гнусные гниды, пожиратели падали! Подержи одного, солдат, пока я урою этого жука навозного! А потом ты бросишь мне на растерзание и эту плешивую крысу.
Закончил я свой приговор уже в машине.
- Ты где живешь? - спросил меня омоновец и предложил сигарету.
- Слушай, я знаю тут одно местечко, давай заедем и выпьем, - сделал я встречное предложение, сладко затягиваясь.
- Какое тебе местечко, вон весь в крови, - сказал парень то ли устало, то ли думал о чем-то, я еще не понял, я еще упивался своей победой.
Я рассматривал себя в зеркало заднего вида и не мог налюбоваться. Грязный, изодранный, окровавленный, но непобедимый вояка. Он-то никому не даст спуску, с ним шутки плохи.
- Тогда ко мне зайдем, у меня есть, - не отставал я. - Вот здесь направо, через дворы и на Введенскую, дом 17.
- Если такой горячий, что не поедешь? - спросил он.
- Поеду, мне здесь делать нехуй. Мне здесь находиться противно, - заверил я сходу.
Он молчал. Вырулил на мою улицу и покатил к дому.
- У меня у самого трое дружков там осталось, - вдруг сказал он. - Скоро и мой черед.
Теперь молчал я. Я как будто подавился этими его словами. Ну, хули мне сейчас объяснять, что я тогда почувствовал. Все я понял и про себя, и про этого парня. Он подрулил к дому и остановил машину.
- Спасибо, - сказал я.
- Бывай, - ответил он.
Я вылез.
Руки дрожали, и я с трудом попал ключом в замочную скважину. Зашел в прихожую, включил свет и снова оказался перед зеркалом. Теперь я видел себя во весь рост - мокрого, грязного, с разодранным носом. Мне захотелось разбить зеркало, но я представил себе какую истерику закатит жена и ограничился смачным плевком. Я выключил свет, скинул одежду и рухнул на диван. "Это похмелья, - подумал я". Блядь, точно помню, это была моя последняя мысль.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
