Людинелюди.
Людинептицы.
Людинерыбы.
Людинезвери какие-нибудь.
Люди не гады!
Людиненасекомые.
Люди -- иксы искомые.
Гений
Когда в цветущий сад выходит спелый гений,
и, ветку наклоня, красиво говорит
об урожае душ, о женщинах в камеях...
мне хочется вернуть ему свои долги.
Мне хочется сказать ему, перебивая...
Но он не слышит. Он страдает.
Он всецело Ей подвластен.
Он красив, оригинален...
У него есть в жизни выбор,
но не склонен он к нему
Жокей
Ты женщина брутальной красоты,
по венам кровь твоим течет ориентально,
в твоем кипчакском теле гениально
сосредоточены любимые черты.
От линии бедра к изгибу шеи
протянут взгляд твоих миндальных глаз
Вдруг в них как будто газ
внезапно загорается. Поражены мишени --
Меня увидела в красивом пиджаке.
Иду навcтречу парковой аллеей.
Я словно ласточка на горизонт наклеен.
Я точно сердца твоего жокей.
Ты на ветку повесила платье,
а в небе ни зги журавлей,
и земли край в траве светится...
Тебе не холодно? -- Не холодно теперь!
Теперь не холодно... Трава светится!
И журавли бьют крыльями о край.
На этот раз зима была короче,
чем предыдущий снегопад,
и ты была не разговорчивей,
чем год назад.
На этот раз зима была короче,
чем год назад,
и ты была не разговорчивей,
чем предыдущий снегопад!
Песнь
Птиц, оторвавшихся от гнезд,
напившихся пространства голубого,
уставших рыб, сложивших бело-руки-плавники,
деревьев, покачнувшихся от скуки,
зверей рисованных, и просто так зверей,
галдящих в чаще пустословья, мы слышим песнь.
Она прекрасна!
И девок огненная пляска...
Орфей
То играет Орфей то ли жизнь, то ли смерть;
то о тайнах людей, то о бурях любви.
И рассеянно мимо вдаль неба глядит,
и загадочно что-то еще говорит.
Не забуду, внезапно, сквозь утренний сон,
как разбужен нечаянно влагой росы,
я увидел, что спящее сердце твое
уплывает сквозь стебли сомненья-реки.
Смолкли струны, уже остывая в крови.
Я пытаюсь звучавшее сердце твое
сетью крепкой словить затмевающих ночь
распустившихся кос.
Мрачны черным снежинки на землю летят
Я не слышу тебя. Жадно кружится все.
Оба сетуем мы. Ну сыграй же, Орфей
о моей голубой... или нет -- расскажи!
Мир -- это книга,
а страны -- страницы,
а люди в них -- миги,
а судьбы их -- птицы.
Элегия
Космолеты вночи сквозь пространство летят,
когда в городе нет ни души,
космолеты вночи о любви говорят,
бортовые огни притушив.
Отчего, ты спроси, им неймется вночи?
Отчего у них сердце стучит?
Оттого, я скажу, у них сердце стучит,
что пронзили их сердце лучи.
Их амурские волны сорвали с цепи,
им пилоты скрутили рули,
их особенный свет ослепил изнутри
и, зажмурясь, летят корабли.
Космолеты вночи сквозь пространство летят.
Их обшивки протерты до дыр.
У них руки болят, у них крылья болят,
но лететь им велел Командир.
Побег
Голос в свитер упадет
в кутерьме метели.
Человек сугробы мнет
валенками тела.
И кричат ему вослед
брошенные тряпки:
шапка, варежки и плед,
и душа, и пятки.
Осторожный лес кругом.
"Ты себя загубишь!"
Кров -- лишь с мягким знаком кровь,
спекшаяся в губы.
В промежутках тишины --
выстрелы, погоня.
"Ну, ищи его, ищи!"
Лыжи, сани, кони...
Перерезаны пути.
Нет вперед дороги.
Ты крути, метель, кружи,
в сумерках тревоги.
Искусство тогда чего-нибудь стоит,
когда оно продается.
Искусство -- это нечто, и оно амбивалентно.
Деньги, как покойники:
сегодня они еще на столе,
а завтра ими и не пахнет.
Вот это, собственно, и все,
что я хотел сказать.
Казачок
Между нами -- корпускулами --
пускай русских науськали,
пускай русских нетренькали
на короткой струне...
Но у русских есть мускулы,
но у русских есть веники,
есть у русских терпение
все на свете стерпеть.
И по морде -- рогатого,
по личине -- противного,
по зубарам -- лукавого,
сам черт знает за что!
А потом -- избу веничком,
пироги -- в печь -- с курятиной,
горькой -- сто, обязательно,
и давай казачок!
Между нами -- корпускулами --
как бы русских не уськали,
как бы русских не трескали
по спине и мозгам --
будут русские русскими!
Станут русские трезвыми!
И покажут всем кузькиных
мать и отца.
Если бы я был голубем --
я б накакал себе на голову
и еще бы рожу при этом скорчил
как коршун.
Во мне живут прыщи огня,
но не ищи во мне меня.
Зыбучих отношений суть
определяет слово зуд.
Три нации
Каждый еврей -- еврей.
Ну, какой от еврея вред?
Любит евреев еврей,
ну, а если не любит -- врет.
Каждый хохол -- хохол.
Ну, какой из хохла холоп?
Чуден хохла хохол.
Гарный хлоп вовсе не жлоб.
Каждый руссак -- кацап.
Хочет со всеми дружить.
Ему говорят: "москаль" --
он огрызается: "жид"!
Каждый еврей -- еврей,
и плевать ему, что он жид,
и хохлу, наплевать, что хохол,
и кацапу плевать, что москаль.
Мысль изреченная есть речь.
Изложенная мысль есть ложь.
Накорми, брат, голубя
голыми руками.
Стынут руки в холоде --
станут голубями.
Он поэт. Его любили
женщины двора.
За его автомобилем
мчалась детвора.
Последний крик слова:
Ты вопреки мне,
ты нарочно вся
из промокательной бумаги!
Метафизический альянс
Как долго расставаться в этом мире.
Как длинно тянется состав.
Спас
По скользким яблокам дождя
катится небо вековое
шагает будто под конвоем
ночь городская без плаща.
Я ей, как Бог, дышал в затылок.
Я наизусть читал стихи.
Я был Софокл, я был Эсхил.
Я был дождем, что было силы.
И яблок жадный аромат
в носу выкидывал коленца.
И город превращался в град,
Колючий град, как будто сердце
уже не яблоко, а виноград,
срываемый руками винодельца.
Твои губы -- улики медес:
аромат тягучий до небес.
То ли Бог меня попутал, то ли бес,
как медведь я в эту пасеку залез.
Полоснули "раз и раз" разрезы глаз.
Алой кровью хлещет теплый квас,
и окутывает тело едкий газ.
Слава Богу! Душу еле спас.
И лечу душе вцепившись в хвост
вдоль твоих изгибов во весь рост.
В даль далекую искус меня занес:
и меня не видно -- в рифмы врос.
Прозевай меня как остановку,
выстрели в меня винтовкой,
обкрути меня веревкой,
обворуй меня воровкой.
Позови меня позвалкой,
отвези меня на свалку,
дай мне только зажигалку --
я тебе поймаю галку...
Распишись мной на странице,
уколи меня ресницей,
я смогу тебе присниться
в сотне тысяч разных лицах.
Лирика
Меня влекло к тебе как наобум
мужское тянущее чувство.
Я подносил стакан ко лбу,
чтобы хоть как-нибудь очнуться.
И в зеркале я видел след
твоей улыбки.
Как-будто от помады след:
две мертвых рыбки.
Я весь дрожал как идиот,
себя не понимая.
И ангел прилетал с высот.
И лаял.
Язык
Вот приходит ко мне иностранный язык
и навстречу мне тянет язык.
Я стараюсь ему не заглядывать в рот,
робко руку свою протянув.
И язык мой глядит изо рта как старик.
Очень больно ему провоцировать крик.
Он на ветер бросает слова.
Только зубы трещат как кусты.
Мы стараемся что-то друг-другу сказать.
Улыбаемся словно у нас одна мать.
Мы похожи на птиц, что-то рыбее в нас
и невнятным выходит рассказ.
Вот еще один входит язык.
Праздник
Как сладко, малютка, качаться на ветке --
как в страсти поистине бес бесподобен.
Все, детка, в порядке -- венчается Гретхен
оркестр-оркестр, разбитые стопки.
Содом и Гоморра, саади гомеры...
да что там гомеры -- пингвины! гагары!
столпились, слетелись, гремят Ниагарой,
но ксерокс имеет железные нервы.
Кокетки-минервы -- как серны, как сверла:
то в душу то в сердце -- за галстук за доллар...
Искусство-бессмертье-иисусы-конфетки --
так сладко, малютка, качаться на ветке!
Джаз у камина.
Дамы пожаров
поражают
обилием света и дыма.
Заряжаю
аккумуляторы жизни.
Дамы пожаров
вблизи
обжигают глаза
тушью тающей ночи.
Научи меня,
джаз,
танцевать
зажигательный дождь
и --
во что бы ни стало
корежиться
в жаре любви.
Пожарные дамы
трещат из камина
кастаньетами сердца.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
