Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность


Словесность: Рассказы: Виталий Мухортов


РАБ


Раннее утро. Солнце еще не взошло и трава вся седая от росы. Небо на востоке светло и уже проступает легкий румянец. Воздух напоен той бодрящей свежестью, какая свойственна лишь раннему летнему утру. Долговязая акация, молоденькая стройная березка, старая ветла с востроносыми глянцевитыми листьями; все замерло в томительном ожидании благословенного прикосновения первых лучей.

Дышится легко и привольно. Я вздыхаю полной грудью и широкими шагами направляюсь к реке. Носки резиновых сапог покрываются мокрым лаком. Длинное ореховое удилище боязливо подрагивает в такт поступи. На поясе болтается бидон, а в нем громыхает жестянка с червями. Я иду на рыбалку.

Миновав соседский луг, на другом краю которого приступал к работе косарь, я пересек потемневшую от влаги дорогу и чуть погодя уже спускался к величаво дремавшей зеркальной ленте.

Река Матыра в верховье совсем не широка. Взмахнешь посильней удилищем, глядь: а поплавок уж покачивается у другого берега в тени высокого камыша. Вода здесь тихая, спокойная. Места все неглубокие. Однако ж рыба водится хитрая и капризная: игривые серебряные плотвички, пугливые краснохвостые окуни. Изредка попадают небольшие, но отчаянно-дерзкие щурята, и совсем уж счастливцам удается взять склизкого бурого налима.

Выбрав себе местечко поудобней, я нацепил ошалевшего сонного червяка на крючок и забросил подальше. Сам поневоле залюбовался окружающей природой. Макушки гибких ив приняли очаровательный медово-розовый оттенок, обличая восход.

И словно дождавшись этой минуты все кругом принялось шевелиться, жужжать, шуршать, потрескивать, просыпаться. Вот красавица стрекоза легко прошелестела в своем блестящем платьице цвета аквамарина. Где-то бодро хлестнула по воде щука, и первый стриж пронесся над рекой.

Внезапно мое внимание привлек странный шелест: удилище потихоньку сползало в воду вслед за уходившей на глубину лесой. Спохватившись, я подсек и в воздухе засверкала живая белая молния. Плотва была довольно крупной. Живо наполнив бидон, я опустил туда пленницу, немедля принявшуюся испытывать его на прочность.

Клев был отменно хорош. То и дело по воде кротко расходились небольшие круги - явный признак того, что рыба кормится поблизости.

Вскоре удалось поймать еще трех подобных красавиц, а затем и двух окуней; одного длинного и взбалмошного, а другого толстого. С темной спинкой и важной повадкой. Он даже дергался как-то по-особому, по-барски небрежно, словно желая подчеркнуть свое благородное происхождение.

Рыбалка так увлекла меня, что я не заметил, как пролетело время и немилосердно палящее солнце напомнило о приближении полудня. Я смотал лесу и вытряхнул из жестянки уцелевших счастливцев. Напоследок, зажмурившись, полюбовался праздничной игрой жидкого света. Затем проворно подхватил бидон, из которого раздалось сердитое бултыханье и, выбравшись из сухо шуршащего зыбкого камыша, направился по тропинке вверх.

Жара стояла страшная. Я пожалел, что не захватил дедовой фуражки.

Пересекая дышавшую колючим зноем дорогу, вспомнил о косаре. Он показался мне знакомым, и я подумал, что сосед нанял его совсем недавно. Мне было интересно оценить, намного ли продвинулось его дело.

“Небось, поработал, пока прохлада, да и баста. Сейчас сидит в избе и молоко холоденькое пьет”, - подумал я не без зависти.

К моему немалому удивлению, косарь находился на прежнем месте. Он стоял неподвижно, ко мне спиной, опираясь на гладкую деревянную рукоять косы. Казалось, он курил или окидывал взором изрядный выкошенный участок, оценивая сделанное.

Я присмотрелся к нему. Ростом невысок, коротко острижен, из худой, узкой спины торчат острые лопатки. На нем были только грубые сапоги да холщовые засаленные штаны, подпоясаные серой бечевкой. Кожа его костлявых плеч обгорела и рдела ярко в местах ожогов.

Работник стоял почти недвижно, лишь чуть покачивался, словно колышимый ветром. Отойдя немного, я обернулся, но его уже не было. Это было очень странно. Почуяв неладное, я ринулся к выкошенной делянке...

Работяга лежал ничком, распластавшись по колкому дерну. Запачканая кровью коса валялась рядом.

Я бросился к нему и приподнял его голову. По страшно бледному, едва прикрытому жиденькими русыми волосиками лбу ползли стеклянные капли пота; глаза были закрыты. Я потряс его, похлопал по щекам, но это не возымело никакого действия: бедняга потерял сознание.

Осмотревшись, нет ли кого поблизости для подмоги, я подхватил его под руки и потащил к меже. Благо, неподалеку рос чахлый, но все же дававший бледную тень ракитовый куст.

Разместив несчастного, я достал фляжку и, набрав в рот воды, брызнул ему в лицо. Оно продолжало сохранять то жуткое, отрешенно-каменное выражение, которое бывает лишь у потерявших сознание да мертвецов. Мне пришлось повторить процедуру и, вдобавок, я смочил его красную распаренную зноем кожу. По правой ноге ниже колена тянулся длинный, но неглубокий порез, из которого сочилась кровь. Видимо, падая, он зацепил лезвие косы. Я разорвал платок и перевязал рану. Потекли минуты напряженного ожидания. Взявшись за худое, темное от пыли запястье я проверил пульс. Сердце билось редко, но ровно.

Наконец, к огромному моему облегчению пациент слабо шевельнулся, застонал и тяжело приподнял веки.

На вид ему было лет тридцать пять-сорок. Худое скуластое лицо его с маленьким курносым носом и давно небритым слоем рыжеватой щетины выражало что-то болезненное, зыбкое, нерешительное.

Маленькие коричневые глазки вначале хранили отстраненное выражение, какое бывает у каждого, когда мы переступаем порог между забытьем и бодрствованием. Потом взгляд стал осмысленным. Воскресший захлопал ресницами, порывисто вздохнул, дернулся, приподнялся на локте и уставился на меня. От изумления рот его приоткрылся.

-Хто ты?...хрипло выдавил он.

-Я сосед ваш Семен. Вон наш дом, - я махнул рукой. - Солнце тебя, браток, так по головке приласкало, что пришлось откачивать.

Он ощупал глазками свое худенькое тело с перевязаной ногой, осмотрелся по сторонам и сконфуженно пробормотал слова благодарности. Встрепенувшись, он присел и тут же схватился обеими руками за голову, поморщившись.

-Что, сильно ломит? - спросил я участливо

-А!...Чорт ее дери...Будто кто кувалдой лупит.

Я протянул ему флягу:

-На, испей. Легче станет.

Он благодарно ухватился и жадно прильнул запекшимися потрескавшимися губами к узкому горлышку.

Утолив жажду, бедняк еще раз поблагодарил меня и, потупив голову, задумался. Очевидно, он вспомнил о чем-то неотложном, потому что спросил с беспокойством:

-Скажи, Семен, давно я ...так?

-Нет, я сразу тебя приметил. - Ответил я спокойно. - Неужто вновь работать собрался? Ты вроде порядком уже накосил. Пора и передохнуть в тенечке.

Спасенный порывисто вздохнул.

- Много накосил, говоришь? Так мне ж надо скосить к вечеру весь луг.

-Неужели?! - поразился я. - Сколько ж тебе за это платят?

- Платят? - он как-то странно посмотрел на меня. - Какой там платят! Лишь бы из дому не выгнали как собаку и на том спасибо.

С ужасной тоской и обреченностью смотрели на меня добрые карие глаза. Непонятно отчего мне вдруг стало совестно.

Где-то рядом затрещал трактор. Затрещал требовательно и зло.

- Что ж, Семен, спасибо тебе за выручку. - Он неловко привстал и пожал мне руку. - Если нужно будет по хозяйству подсобить иль еще чего, то меня, Ефима зови. Я теперь, Семен, твой должник. - Мой знакомый добродушно ощерился. - Проживаю я теперь тут, у Митрофана; да ты слыхал, небось... - он разулся и принялся выколачивать землю из стареньких худых калош. - Делать нечего. Надо идти вкалывать, пока время есть.

- Ефим, ты беды себе наделаешь! Шляпу хоть какую надень.

Он лишь махнул рукой безнадежно и направился к оставленной косе.

Проводив его долгим взглядом, я покачал головой и отправился восвояси.

Бабушкина усадьба встретила меня исцеляющей прохладой. Тень раскидистой старой ветлы сняла с плеч тяжкое бремя полуденного зноя. Из кухни слышался сытный ароматный запах варившихся щей. Я вошел в дом и порадовал стариков уловом.

Бабушка подарила благосклонную любящую улыбку. Мне нравится, когда она улыбается. Глаза ее при этом мягко сияют, и вся она молодеет, и ясней обрисовываются выпуклые щеки со здоровым румянцем сельской жительницы.

- Охо-о-хох! - пропела она, дивясь моей удаче. - К ужину будет жареная рыбка.

За обедом я рассказал о недавнем происшествии. Дед прислушался. Он отложил ложку в сторону и произнес:

-Знаю я того Ефимку. С месяц как у Митрофана, соседа нашего живет. Эт дело чудное приключилось с ним, - начал он и посерьезнел, сосредоточенно уставившись перед собой. - Люди говорят, развелся он с женой, а дом-то за ней удержали; ни денег ему, ни крыши над головой не оставила. Помыкался он, бедолага, помыкался, да сюда надумал податься. Однако и тут незадача: прописки нет. Что будешь делать? А Митрофан, бестия тут как тут...

-Что ж ты, дед. Языком работаешь, а про ложку забыл, - напомнила бабушка, посмеиваясь.

-И то, правда. - Старик спохватился и вновь принялся за щи.

-А что было потом, дедуль? - спросил я после продолжительной паузы: Ефим не выходил у меня из головы.

-Известно, что: бедный человек на посулы падкий. Небось, Митрофан наобещал ему невесть что, а он, простая душа, поверил. Эт мы пуд соли с ним съели, знаем что за птица: покуда уговор вел, самогону-то небось не щадил... В обчем, прописал он Ефимку у себя. Пустил даже в избу поначалу, деньжат посулил. А когда тот маленечко обжился, так турнул его в сарайчик: поживи, мол, землячок, покуда там. Благо лето. А там и весь уход за скотиной себе взвалил. Тяжелая работа теперь вся Ефимкина. Крутится он, бедолага как белка в колесе с утра до ночи за миску похлебки. А куда сейчас подашься? Времена-то волчьи...Сам же Ефим работящ, толков, в технике смыслит - недаром Митрофан его подобрал. Однако есть в нем один изъян: пьет временами дюже сильно. Да натура его слабая, нерешительная...Таких уговорить что раз плюнуть. Одним словом. Потерялся мужичок в жизни. А сколько сейчас их таких по Расеи, не счесть. Прямо рай для Митрофановой породы.

Но Митрофан здесь своего не упустит, такой повадки: уж коли почует власть свою иль чью слабину, то поминай как звали... - Дед сокрушенно покачал головой. - Намыкается с ним наш Ефим, ох намыкается!

-Да кто он такой, этот Митрофан?

-Э-э-э, внучек... Волк с лисьей повадкой, вот кто! - Дед нахмурился. - Когда мы паи себе брали от колхоза, то он вперед всех отхватил себе аж три трактора да земли чуть не сто гектар. Плуги, сеялки - все, проныра, себе достает. Думаешь как? А самогон гонит да нашим пьяницам горла заливает. Таков уж наш брат мужик: ловок, умен, работящ, а пьяница!

Наступила гнетущая пауза.

-Заходил я как-то в избу к нему, - продолжал дедушка. - Аж в глазах зарябило: все в коврах да хрустале. Даром что с виду избенка неказиста: и тут без хитрости не обходится. А сам-то: нос кверху задирает, надувается, что твой индюк...И стариков, невежа, не уважит. Грубиян без стыда и совести... Эх, да что о нем толковать!- Дедушка махнул рукой, раздосадованый.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь печальным постукиванием ложек да злобным жужжанием назойливых мух.


***

Год спустя я вновь приехал к моим старикам. Я узнал, что бедный Ефим умер, не сумев вынести печальной своей участи. Поговаривали, будто в последние месяцы он спился вконец.

Митрофан же, напротив, жив и здоров.



© Виталий Мухортов, 1999-2024.
© Сетевая Словесность, 1999-2024.





Словесность