П О И С К

СТАЛО  ЛУЧШЕ,  СТАЛО  ВЕСЕЛЕЙ

Повесть  из  современной  жизни *

Тёмный ночер за окною, Тихо падает дождя. Сумасшествие за мною Крадется, момента ждя.

1. Ужасная катастрофа

...Наконец жизнь как-то наладилась. Да и пора уже, что ни говори. Давно ведь прекратились вещи, будоражившие когда-то воображение своей прошлой, советской невозможностью: митинги там, голодовки, разные публикации; забастовки, невыдача пенсий и заработной платы - всё это отошло в давние пласты памяти, улёгшиеся где-то неподалёку от советских же воспоминаний; похоже, что всё прежнее уже прекратилось. Казалось, в жизни изменилось всё, но так в обществе - так сказать, в социуме - не бывает, во всяком случае, не бывает столь уж скоро, и потому зрение фиксировало очередные приметы внешних изменений, всякое там появление или исчезновение новых и старых ларьков, смену вывесок, систематическое подорожание водки и, за нею, всего остального, а сознание же опиралось на факты фундаментальные, например, на неизменное классовое деление народа на "мы" и "они". (Они, естественно, что хотят, то и делают, а мы - что угодно терпим). Неизбывным, конечно, осталось и основное качество нашего народа, характерное для всего обозримого периода русской истории (но принимающее, соответственно веяниям времени, всякий раз иные формы). Имеется в виду, само собой разумеется, вовсе не православие, сильно оживившееся в своей внешней деятельности и олицетворяющее, так сказать, богоносность русского народа, а иное, действительно инвариантное его, народа, свойство - назовём его не грубо, но без эвфемизмов, прямо: вороватость. Да.

Тем не менее, Геннадий Петрович мог констатировать этим утром, опираясь, разумеется, как на общие тенденции, так и на обстоятельства сугубо личные, что наконец устоялось, так сказать, некое бытие, появилось в жизни определённое постоянство, ничего общего, кстати, не имеющее с однообразием. Однообразие - это когда всё надоело, обрыдло, вызывает тоску, даже порой озлобление, - нет, даже чаще всего озлобление, а постоянность - когда повторение обыденных, спокойных, несуетливых действий субъективно приятно, когда кажется, что несут они в себе какое-то неглупое содержание, может быть, даже и мудрость - почему бы и нет? - и это умиротворяет, и это привносит успокаивающее подобие ответа на извечный и, с точки зрения холодной логики, абсолютно неразрешимый вопрос о смысле человеческого существования.

Начиная утренний обход, который бывал обычно наиболее успешным, Геннадий Петрович размышлял именно об этом. Слегка споткнувшись об выбоину на асфальте (вот и ещё традиция, и тоже, пожалуй, не традиция, а именно инвариантное свойство России - дураки и дороги, подумал он); споткнувшись, стало быть, и допустив этим некоторый сбой в своём внутреннем, мысленном строе, Геннадий Петрович обнаружил, что от произошедшего лёгкого физического сотрясения слегка рассыпался набор его рассуждений - не так, чтобы сильно, но отдельные литеры покосились и даже поменялись местами. Так, он обнаружил в мысленной вёрстке вместо слова "богоносность" - "босоногость", слово похожее, но означающее нечто абсолютно иное. Геннадий Петрович, слегка знающий украинский язык, вспомнил тут, совершенно ассоциативно, путаницу в русской передаче лозунгов украинских националистов: за що ж воны, хохлы, былись тоди, до розвалу Радянського Союзу - цього, що называеться, тоталитарного монстру, - за незалежность чи за незаможность? Похоже, и за то, и за другое. Что ж, следует констатировать, что они добились: как того, так и другого. Впрочем - так же, как и мы, москали с кацапами. За что боролись, на то и напоролись. В очередной раз. Геннадий Петрович улыбнулся этим в общем-то грустным мыслям и подумал, что философское восприятие текущих событий сильно облегчает существование.

Однако самостоятельно сложившееся слово "босоногость" направило его мысли в ином, более практическим направлении: надо было подумать насчёт обуви. Нет, конечно, Геннадий Петрович и в настоящий момент не был босоног, однако туфли на нём были всё-таки сильно истоптаны. Правый ботинок позёвывал (потому-то Геннадий Петрович часто спотыкался именно на эту ногу), а кроме того, ботинки были разные: один со шнурками, а другой без - но не потому, что потерял их где-то в дороге, так сказать, на жизненном пути, а потому что конструктивно шнурки ему не были положены вовсе. Если на то пошло, шнурки потерял именно тот, в котором они были ранее предусмотрены. И оба ботинка, к тому же, были левые; просто один из них, который служил Геннадию Петровичу правым, был размера на два больше и потому позволял себе нарушение симметрии. Надо было пошарить обуви на работе. Может, что где и завалялось. Не исключено, что придётся обратиться к коллегам; но, в общем, проблема хоть и не плёвенькая, но не из трудно разрешимых.

Идти оставалось минут пять. От обуви Геннадий Петрович перескочил в своих размышлениях на загадку зеркальной симметрии и склонился к тому, что уже неоднократно высказывалось в соответствующей литературе: в мирах из антивещества понятие "лево" должно соответствовать понятию "право" и наоборот. Но вся штука в том, что обнаружить это на месте никак невозможно. Да, невозможно. Вот, допустим, левши. Они ведь все, поголовно, знают, что они именно левши, а не правши. А попробуй, не догадайся, если правша, например, пишет в отлёт, свободно отводя от тела пишущую руку, тогда как левша, напротив, вынужден во время письма руку подводить к телу, попутно ещё и выворачивая кисть неестественным образом, против часовой стрелки. Нарушая, так сказать, правило буравчика и более того, нарушая этим естественные, возможно - именно электромагнитные движения души и тела. Впрочем, что там левши! У нас, на Земле, иной раз появляются люди с действительно изменённой симметрией: сердце у них от рождения находится справа, а не слева, равно как и другие органы; такие случаи медицина знает. И эти люди тоже ведь согласны с тем, что "лево" для нас всех "лево", а "право" - оно и есть "право". Как писал Александр Иванов, пародируя стихи Василия Фёдорова о женских грудях: "Удивительно округлые и на диво симметричные... Та, что справа - это правая, та что слева - это левая. По какому только праву я их так тщательно обследую?" Дальше Геннадий Петрович не вспомнил и вернулся к серьёзным размышлениям: может быть, левши согласны с нами, правшами, потому лишь, что окружены неизмеримо большим количеством людей, так сказать, нормальных - нормальных с точки зрения большинства, то есть с их собственной точки зрения. А вот где-то на другом конце Вселенной это не так. И оттуда, с другого конца, можно было бы определить, что здесь, у нас, подавляющее большинство людей как раз не правы, а право только меньшинство...

Но изнутри системы, не выходя за её пределы (что, разумеется, вытекает из известных кому следует теорем Гёделя 1931 года о неполноте математики), в конечном счёте невозможно судить о структуре самой системы. Таков должен быть вывод.

Однако почему в холодных просторах космоса так мало антивещества? Ведь исходя из самых общих соображений, из того же принципа симметрии в более широком, не только лишь в геометрическом смысле, вещества и антивещества должно быть равное количество.

Нет, подумал Геннадий Петрович, неправы, ой неправы те астрофизики, которые отказывают антивеществу в существовании его в рамках нашей Вселенной; просто надо принять во внимание, как велики расстояния между галактиками, как много во Вселенной межзвёздной пустоты, и ведь Вселенная продолжает, продолжает расширяться вот уже двадцать миллиардов лет, и если это не ошибки наблюдения, то на самых границах Вселенной квазары разлетаются уже с субсветовыми скоростями и вообще ведут себя просто непостижи...

В этот момент все мысли у Геннадия Петровича пропали, как несохранённые данные в оперативной памяти компьютера, когда внезапно выключают свет из-за того, что на улице опять пора пилить ветки разросшимся деревьям. Перед самым выключением, где-то на фоне текущих рассуждений, в прозрачной глубине спокойно текущих мысленных струй, уже вырисовывалось продолжение: Геннадий Петрович собирался ещё подискутировать с известным астрофизиком Шкловским, так рьяно доказывавшим вначале, что мы в космосе не одиноки, что есть у нас, есть в просторах Вселенной братья по разуму, и столь круто развернувшимся к концу жизни прямо к противоположной точке зрения: нет, мол, нигде у нас никаких родственников и никогда не было, а сами мы не что иное, как разовая флюктуация и случайное уродство природы. Можно ли так резко изменять себе? Вон ведь преподавательница Нина Андреева заявила во весь голос, на всю страну: нельзя поступаться принципами, и лидер коммунистов товарищ Зюганов тоже считает, что гроб из Мавзолея выносить нельзя... И далее мог бы продолжить свои размышления Геннадий Петрович, например так: а не чёрт бы с ним, с этим гробом? Неужто других проблем нету: не то чтоб понасущнее, но хотя бы - поинтереснее?

Но не успел. Как уже сказано, всё выключилось в нём мгновенно, а поскольку разговаривал он не вслух, а мысленно, то мысленно и онемел. За разговором с самим собой, идя привычной дорогой от места жилья до места работы, Геннадий Петрович, не особенно поспешая, но и не теряя зря времени, дошёл, как говорится, до цели назначения, но означенной цели - не увидел.

Место работы исчезло.

Постояв некоторое время в обалдении, Геннадий Петрович повертел головой, затем несколько раз обернулся по сторонам, потыкался взглядом в окружающие предметы и произвёл мысленную нивелировку по обнаруженным реперам. Установил, так сказать, геодезические ориентиры. Ошибки не было: он пришёл куда надо, нигде по дороге не сбившись.

Бывает ведь, что автопилот внутри черепной коробки, где-то там, на уровне подсознания следящий за курсом движения, сворачивает на какой-нибудь более ранний маршрут и, не контролируемый сознанием, выводит тело в иную точку пространства, не в случайную конечно, а в ту, где телу приходилось достаточно часто бывать раньше - в иные, так сказать, времена. Может быть даже - давнего советского периода. Времена эти так уже отступили, что вообще полностью смешались бы со смутным российским прошлым, где обычно проблематичны всякие вопросы о "до" и "после" и где только специалисты чётко проводят демаркационные линии и уверенно движутся извилистыми историческими маршрутами. Правда, у всех специалистов маршруты разные, что косвенно доказывает правоту писателей-фантастов, толкующих про множественность мировых линий, ну и Бог с ними со всеми; однако собственная память внезапно открывает файлы, свидетельствующие, что в такие-то отрезки советского периода ты уже жил, существовал, и, допустим, не ходил в детсад, а бегал по свалкам, а затем посещал школу с политехническим уклоном, но ничего не знал о событиях в Новочеркасске, потому что жил в другом городе, и... И так далее. И, между прочим, после всех перечисленных событий, когда детство кончилось, свершился, так сказать, метаморфоз и наступило худшее по качеству взрослое состояние, - был женат. Даже, наверное, два раза. Случалась с ним такая метаморфоза. Так что автопилот, хотя и редко, но временами соскакивавший с курса, выводил иногда телесную оболочку Геннадия Петровича к местам его прежнего обитания, где, например, вполне вероятна была встреча с телесными оболочками какой-либо бывшей жены или бывшей тёщи, и пришедшему в себя сознанию, чтобы устранить опасность, приходилось немедленно брать управление на себя и со всей возможной скоростью уводить Геннадия Петровича в иные пространства, относительно гарантированные от всяческих ему не нужных встреч.

Видимо, подумал Геннадий Петрович, сбой наступает в автопилоте в тот момент, когда в старом и новом маршрутах совпадают какие-то особые, ключевые ориентиры, и, попав в подобную ситуацию, так сказать, в точку бифуркации, автопилот, не получающий от сознания дополнительных указаний, поступает стохастическим образом: как бы бросает монету и выбирает направление дальнейшего движения в зависимости от того, что выпало - орёл или решка...

Тут со стыдом Геннадий Петрович понял, что старается увильнуть от осознания представшего перед ним факта. А факт представал перед ним со всей сокрушительностью. Но именно поэтому сознание уклонялось от немедленной его загрузки в оперативную систему во всей, так сказать, полноте.

Бывают факты, разные по силе воздействия: затрагивающие или вовсе не затрагивающие сознание (так сказать, проходящие мимо ушей), влияющие или слабо влияющие на иные ментальные уровни, например, на эмоциональную сферу. Но бывают факты, сила воздействия которых, минуя сознание там или эмоции, прямо с ментальных сфер переходит на физиологический уровень: человек, услыхав некую весть или увидев нечто, может испытать не удивление, гнев или радость - он даже и понять-то не успевает, что за информация в него введена, но вдруг чувствует жуткую головную боль от мгновенно прыгнувшего давления - пожалуйста, гипертонический криз; но вдруг ощущает боксёрский, нокаутирующий внутренний удар в сердце, свидетельствующий, увы, о только что состоявшемся инфаркте.

Для того, чтобы уберечь от угона автомобиль, в него ставят автосторож; чтобы уберечь человеческое существо от инсульта, инфаркта или внезапной потери рассудка, природой также придуманы различные предохранители. Фома Пухов, как известно, не был одарён чувствительностью: он на гробе жены варёную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки. Физиологическая сущность, "естество" у людей такого типа оттирает на задний план возможные экстремумы эмоционального восприятия.

Вспомнился Геннадию Петровичу и другой пример, уже не из Платонова: как войдя в квартиру и увидев труп повесившейся любимой жены, герой прошёл сначала на кухню, налил и поставил чайник, прибрал со стола и только потом отправился отвязывать верёвку. Или вот ещё у Грина Александра Степановича: у того дважды встречается сюжет, где интеллектуальный труд, итог всей жизни учёного уничтожается в результате глупой случайности - то малограмотной прислугой, то, в другом рассказе, малолетней дочерью. Учёный не сходит с ума, но он - в течение нескольких мгновений - седеет. Интересная сублимация. "Разумеется, он повторил свой труд". Ха-ха.

Геннадий Петрович глубоко вздохнул и вновь огляделся.

Трудно представить себе советского человека, с шутками и прибаутками доехавшего в общественном транспорте до родного предприятия, вышедшего на своей остановке у заводской у проходной и обнаружившего, что нету ни её, проходной то есть, когда-то выведшей его в люди, ни, что интереснее, нету и самого завода со всеми его корпусами, цехами, потрохами, трубами и бухгалтерией. Да, представить такое трудно. Легче другую, гораздо более реальную картину: вышел к стоянке автовладелец, уже вертя вокруг пальца ключи на цепочке, а машины-то нету, угнали. Ну - тоже включаются на некоторый необходимый момент соответствующие предохранители (раз уж не помог автосторож), а потом бывший автовладелец озирается вокруг себя уже с осознанием произошедшего факта.

Геннадий Петрович осознал произошедший факт, что не помешало ему ещё и ещё раз оглядеться по сторонам. Он посмотрел на газончик, где на давно не стриженных кустах, зацепившись в колючках, сушились использованные памперсы, использованные подкладки с крылышками и без крылышек, использованные же презервативы, шелестела промасленная упаковочная бумага, колыхались клочья колготок, полиэтиленовые пакеты и трепетал разный другой мусор, свидетельствующий о разнообразии быта нынешнего народонаселения, состоящего сплошь из бывших советских людей. Всё это, шелестящее в кустах, было летучее, лёгкое, давнее. Он посмотрел в другую сторону, туда, где по-прежнему тяжко, мертвенно высились руины давно заброшенной стройки, огороженные сеткой с многочисленными рваными проходами внутрь: народ там бывал, народ там выпивал, народ там закусывал. Это обнадёживало, как тонущего обнадёживают отдельные доски, бочки и спасательный круг, вертящиеся на волнах там, где исчез океанский лайнер, пассажиром которого он, тонущий, был совсем не так уж давно. Он посмотрел на задние стены двух соседствующих магазинов, в одном из которых торговали продовольственными товарами, включая, разумеется, пиво и водку, а в другом - товарами иными, ассортимент которых, равно как и вывески над магазином, менялись столь часто, хотя и иррегулярно, что с уверенностью никогда нельзя было сказать заранее, что оттуда завтра понесут: автозапчасти к иномаркам, искусственные кости для собак или забавные предметы сексшопного ассортимента. Впрочем, секс-шоп в городе уже раза два открывался, но оба раза прогорал. Что являлось, по-видимому, свидетельством глубокой провинциальности данного населённого пункта.

Поозиравшись по сторонам, где всё оставалось по-прежнему, Геннадий Петрович, слегка оправившись с помощью внутренних амортизаторов от внезапного удара, вновь, теперь уже прямо и твёрдо посмотрел прямо перед собой, на обширную асфальтированную площадку, столь недавно бывшую местом его последней и, можно сказать, основной работы.

Мусорных баков - не было.

Это была катастрофа.

2. Прямое попадание

По-хорошему, надо было б не суетиться.

По-хорошему, надо было бы спокойненько вернуться домой и там, в привычной обстановке, можно даже сказать - в уюте, поразмыслить над случившимся, обдумать линию поведения, отдохнуть, наконец, до утра, а назавтра... да чего там назавтра! Побыть бы дома, не выходя никуда, с недельку - вроде как отпуск взять за свой счёт, если использовать понятия прошлой жизни. Что до еды, то запасов, надо думать, ещё надолго хватит; ну, насчёт выпить - тут, конечно, пришлось бы обойтись. Однако Геннадий Петрович, хотя и не был абстинентом, далёк был и от какой-либо явной алкогольной зависимости; организм его це-два аш-пять о-аш принимал, и даже с удовольствием, однако встраивать в обмен веществ категорически отказывался. И правильно. Нечего разводить делириум тременсы. Их и так в народе хватает. С избытком.

Геннадий Петрович вспомнил вдруг, что и выпить-то как раз есть. Вчера приходили же сантехники Колян и Гриша. Гриша постучал оконной решёткой, погудел внутрь: "Петрович! Слышь, Петрович! Как ты там - живой?" Узнав знакомый голос, Геннадий Петрович встал с дивана, подошёл к окну, отозвался приветливо: "Здорово, Гриша. Здорово, Колян. Чего мне сделается?"

После ритуальных фраз с пожеланиями здоровья всем нам, а им всем - чтоб сдохнуть и без особой задержки, сантехник Гриша сообщил, что у той самой старой курвы на восьмом этаже, у которой давно уже крыша поехала, а в прошлый раз краны сорвало, нынче потекли батареи, так что, Петрович, надо бы вентили перекрыть.

"Ноу проблем", - отозвался на это Геннадий Петрович и проследовал коридорчиком к своей зимней спальне, где нашарил ключ в щели меж кирпичами и снял висячий замок. Он всегда спальню запирал - на всякий случай, мало ли чего, ведь от порядка в спальне, можно сказать без преувеличения, зависело благополучие всего дома. Не включая света для быстроты действий (да и без надобности ему был свет в своих, можно сказать, апартаментах, знакомых ему, по выражению сантехника Гриши, как два пальца об асфальт), Геннадий Петрович, хрустя керамзитом, чтобы зря не истирать ковёр, прошёл краешком помещения к вентильному хозяйству, повертел маховики и, таким образом, оные вентили, оба-два, закрыл. После чего проследовал назад, к дивану, и стал, придрёмывая, ждать отбоя.

Отбой последовал с приятным сюрпризом. Старая курва, как выяснилось, только что свою квартиру приватизировала, а посему утратила всякие права на обязательные услуги сантехников и вообще какое-либо бесплатное содействие организации по имени ЖРЭП. (Каково, однако, название!) Сокрушённая осознанием этого факта и находясь по щиколотку в воде, старая курва, под давлением Коляна и Гриши, раскололась как в денежном отношении, так и в части продовольственного пайка. Долю Геннадия Петровича, от щедрот Коляна и Гриши, составила бутылка водки плюс ломоть хлеба и кусок варёной колбасы грамм на триста. А что: неплохо. Колбаса и водка были отправлены Геннадием Петровичем в холодильник, причем бутылка проследовала прямиком в морозилку, потому что если уж и потреблять сей продукт, то следуя указанию "Cool before drinking", и Геннадий Петрович выдерживал водку на холоде до глицериновой густоты.

Итак, и выпить, и закусить дома имелось, и надо было бы горячку не пороть... Однако Геннадий Петрович находился, несмотря на все ментальные увёртки, под ослабляющим действием стресса, в деморализованном состоянии, и потому оказался подвержен случайным факторам воздействия. В качестве такового фактора выступила уборщица Танька из магазина, который торговал продовольствием. Её малоинформативное, но оказавшееся провокационным, по сути, сообщение и подтолкнуло Геннадия Петровича к непродуманным - рефлекторным, можно сказать, действиям.

"Эгей, Петрович! Интеллигент уев! - крикнула грубая Танька, вышвыривая за газон ящики с окурками, бесполезными импортными бутылками из-под пива, банановым очистками и всякой другой гадостью. - Что: накрылась твоя работа? Мандец ей пришёл, однако!"

"А что, собственно, случилось?" - осведомился Геннадий Петрович, стараясь соблюдать спокойствие и достоинство. - "А то случилось, что лично Кузькин вчера распорядился: убрать, мол, говорит, всё это безобразие к чёртовой матери. Лично прибыл сюда на епонической "Мазде"... Напиндюченный, и руку вытянул вперёд, как Ленин. Через час баков и след простыл!" - "Но ведь это как-то нелогично, - неизвестно кому возразил Геннадий Петрович. - Здесь же всегда скапливается много мусора: два магазина, ремонтная мастерская, жилые дома опять же..." - "Это ты мне говоришь? - озлобилась уборщица Танька. - Это ты им скажи, блядям хлёбаным!" - "А куда же мусор?!"

Танька открыла было рот, чтобы сказать, куда именно, но передумала ругаться и решила пожаловаться. У ей внутре, как выразился бы некий персонаж у классиков, имелся как бы некий тумблер-переключатель, фиксирующий только два возможных положения: ругаться или жаловаться. "Вот и я о том же. Наверно, будет теперь мотаться какой-нибудь голландский дерьмовоз с дуделкой. Задудит, и мы, хвост задрав, должны будем выскакивать с мусором. А покупатели как же?" Танька совершенно искренне полагала, что выскочив, задрав хвост, вслед мусоровозу, она тем самым бросит покупателей буквально на произвол судьбы. В заботе о клиентах уборщица ставила себя наравне с продавцами, всегда именуясь, коли выпадал случай представиться, работником торговли. Обычные же отношения её с покупателями состояли в том, что она возила им мокрой тряпкой по ногам, в случае чего с удовольствием вступая в словесные конфликты. До драки или там мокрой тряпкой не по ногам, а по морде, доходило редко, потому что на Таньку ни у кого рука не поднималась; ей же, под угрозой немедленного увольнения, бить покупателей запретил лично начальник муниципальной торговли города. Весу в Таньке, после недавней диеты и похудания, оставалось ещё килограммов сто сорок.

Голландский мусоровоз с дуделкой вконец достал находившегося в шатком душевном равновесии Геннадия Петровича, и он, внезапно для себя, резко двинулся в том направлении, в котором сегодня, именно после утренней неудачи, двигаться не следовало. Надо было бы, после случившейся катастрофы (что скрывать, ликвидация именно этой площадки была катастрофична для Геннадия Петровича), так сказать - мужественно сжав зубы, обойти оставшиеся точки столь же последовательно и методично, как всегда. День на день не приходился, и бывало по-всякому. Да, но он не сдержал бы слова. Его сегодня ждали. Вернее: ему назначили. Так правильнее. Назначили на сегодня - расчёт за предшествующие дни. Мог ли он сегодня прийти пустой? Не мог. Он полагал, что должен был прийти затаренный. В смысле: с новой партией пустой стеклотары. (Велик могучим русский языка!) А если б он попал под автомобиль? Значит, мог бы всё-таки не прийти - в силу форс-мажорных обстоятельств. Так сказать, под воздействием непреодолимой силы. Что ж, разве действия главы администрации, сплошь да рядом, как водится за всеми нашими администраторами, идущими поперёк устремлений большинства homo vulgaris, то есть людей обыкновенных, каковым являлся и Геннадий Петрович, не являются непреодолимой силой? Являются.

Но что-то в подсознании щёлкнуло, и вовсе не из-за предстоящего расчёта. Геннадий Петрович в прежней своей, советской жизни, не был так называемым бессребреником, но он стеснялся халтуры, спекуляцию считал если не преступлением, то явлением не весьма этичным, и сегодня, когда окружающая его жизнь сплошь превратилась в очевидную халтуру и наглую спекуляцию, ему приходилось нелегко. Он, как мог, преодолевал вросшие в него, казалось бы, намертво разные нравственные стереотипы - рвал с корнем, а коли не рвалось, то хотя бы маскировал их, но вот как был он в прошлой жизни обязательным человеком, так и остался, и все последующие годы лично в нём не расшатали этого качества окончательно. И вот, наверное, сработало: меня же ждут. Да кто там его ждал?! На пивзаводе! На пив-за-во-де! И если б ещё он был должен, а то - ему были должны! А?! Но автопилот уже щёлкнул - не тот, что физически вёл его телесную оболочку обычными маршрутами, а какая-то другая программа, заведующая решениями, так сказать, нравственных проблем, и была преодолена теперь иная точка бифуркации: налево пойдёшь - репутацию погубишь (какую репутацию?! интеллигента уева?!), направо пойдёшь - конвенцию нарушишь... Несуществующая монета повертелась на ребре где-то в виртуальной реальности, и упала так, чтоб нарушить конвенцию. Решение было принято в некие наносекунды и, как положено в хорошем процессоре, безо всякого вмешательства Геннадия Петровича лично.

И вот он, что называется, вступил на чужую территорию. И теперь, как кот, шёл по чужим охотничьим угодьям - споро, деловито, но, тем не менее, незаметно, кося по сторонам глазами: не выскочит ли из-за какого угла здешний кот, хозяин местности.

Риск, вообще говоря, был невелик. Здешними котами служили ленивые бомжи Шурик, Славик и Валентин, выпивавшие и ночевавшие в одном из ближайших дворов в заброшенном железном гараже, принадлежавшем года два уж как помершему инвалиду, прописанному ранее в этом дворе, а теперь, естественно, по этому адресу уже не прописанному. Факт прекращения проживания инвалида на подведомственной территории был хорошо известен ЖРЭПу, равно как и то положение, что со смертью теряют силу всяческие льготы, в частности, право устанавливать во дворах железные гаражи. Поэтому, опираясь на указанные факты, ЖРЭП в категорической форме требовал от владельца, каковым, за отсутствием наследников, продолжал оставаться покойный инвалид, незамедлительно убрать гараж с территории. Переписку с покойником жрэповцы вели на ржавых гаражных воротах, регулярно, в соответствии со сроками сдачи балансовых отчётов, обновляя белой краской свои императивы.

Поскольку покойник не торопился перетаскивать гараж по месту новой, теперь уже окончательной прописки, Шурик, Славик и Валентин, не касаясь гаражных ворот с их многочисленными висячими и внутренними замками, обосновались в железном убежище, отодрав лист в узком проходе между стенкой гаража и кирпичной стеною мастерской по изготовлению декоративных решёток и каминных аксессуаров. Обычный модус вивенди бомжей, то есть их образ жизни, состоял в следующем: нажравшись с вечера, они спали до звонка будильника; будильником же служил им грузовик марки ГАЗ, оснащённый специальными мусорными механизмами. С диким воем двигателя, с громом, лязгом и грохотом баков, опрокидываемых в чрево грузовика, стеная, просыпался весь двор. Отходили от сна и гаражные обитатели, непосредственно рядом с железным убежищем которых располагались баки этого двора.

Баки этого двора, забитые преимущественно картофельными очистками, гнилым луком и всякой иной дрянью, не представляли для Шурика, Славика и Валентина особого какого-то интереса. Мельком оглядев их ещё с вечера или, в крайнем случае, непосредственно в момент кантования, они неторопливо брели, позёвывая и почёсываясь, к основному месту своей работы, находящемуся по другую сторону двора, на соседней улице. Пока они, пеши, преодолевали каких-нибудь пятьдесят метров, грузовик марки ГАЗ, на колёсах, объезжал весь квартал, постепенно будя двор за двором, и появлялся на месте основной работы бомжей примерно через полтора часа. Так что они вполне успевали. Собрав основной урожай и проверив на всякий случай запасные капканы и ловчие ямы на соседних улицах, Шурик, Славик и Валентин производили реализацию и отоваривание. Если указанные процессы не затягивались, оставалось ещё некоторое время для культурного времяпрепровождения. Затем же, нажравшись, бомжи забывались в своём убежище нормальным пьяным сном в ожидании следующей побудки. Цикл повторялся.

Геннадий Петрович, в отличие от бомжей, вёл здоровый образ жизни. Он вставал рано и если и встречался затем с Шуриком, Славиком и Валентином, то уже выполнив свою утреннюю норму и освободившись на несколько часов. Лёгким шагом, лишь изредка спотыкаясь на правую ногу, проходил он мимо случайно где-нибудь встреченных бомжей, мрачно роющихся в ничьих баках - в тех, что редко приносили удачу, и здоровался обычным приветствием: "Здорово, мужики! Живые?" На что получал обычный ответ: "Та живые... А хули толку?" Ответ был, конечно, философский; по существу - несущий в себе глубокий смысл, однако не с бомжами же беседовать на философские темы. Философия - это путь, который проходит мысль в поисках ответа; в философских размышлениях, можно сказать, сладостен сам процесс, а не конечная цель, которая в каждом конкретном случае и не является концом размышлений, а становится новой отправной точкой для очередных странствий мысли. Бомжи же, как существа интеллектуально заторможенные, к выводам из каких-либо предпосылок приходили не путём аналитических рассуждений, step by step, то есть постепенно, а - инстинктивным скачком, характерным для достаточно примитивных организмов, например, для насекомых. В общем-то, такой (инстинктивный) способ формирования выводов из предлагаемого набора жизненных фактов характерен не только для бомжей и насекомых, но, как ни странно, пожалуй что для подавляющего большинства народонаселения. Удивительно, но факт: во многих случаях результаты совпадают с теми, к которым продвинутую интеллектуально часть общества приводят обычно длительные размышления... О чём это свидетельствует? - размышлял в таких случаях Геннадий Петрович. О первобытном синкретизме, вытравленном из нас развитием цивилизации, то есть - о возврате к прошлому, об обретении утерянного; либо - об эволюционном развитии в человеке новой сигнальной системы? Вопрос, как говорится, интересный...

Иногда, впрочем, с Шуриком, Славиком и Валентином завязывалась у Геннадия Петровича недолгая дружеская беседа, причём Шурик, как наиболее говорливый, вскоре начинал размахивать руками и, независимо от темы разговора, в возбуждении сильно повышал голос. Валентин, как бывший чего-то там начальник, сохранил осознание классового превосходства и обычно возражал своему коллеге, - негромко, вяловато, но сильно нажимая на личное местоимение в репликах типа: "А я тебе говорю..." Славик же, как правило, равнодушно молчал, покуривая, но когда дискуссия затягивалась, ронял ключевую фразу: "Та хули базарить, надо дело делать". Разговор после этого шёл на убыль, несмотря на то, что Шурика непросто было остановить, так сказать, вырубив зажигание; потеряв нить рассуждений, он всё ещё дёргался и не в такт, хотя напористо, произносил слово "Ды!", напоминая своим поведением выключенный, но продолжающий детонировать от плохого топлива автомобильный двигатель.

Сейчас до возможной встречи с интересными собеседниками оставалось не менее часа, так что времени для того, чтобы эта встреча не состоялась, Геннадию Петровичу хватило бы. Геннадий Петрович шёл на нарушение конвенции и не хотел бы вступать в дискуссию на моральные темы.

Но встреча, увы, состоялась.

Конкретно именно к этому географическому пункту, в котором располагались основные охотничьи угодья Шурика, Славика и Валентина, Геннадий Петрович не подходил уже давно - не по дороге, да и, главное, место было, как говорится, схвачено. Хорошее место, фартовое. В районе огромного, ещё дореволюционной постройки присутственного здания тетрагональной формы с большим внутренним двором. Бездарно оштукатуренный фасад этого здания глядел на центральный бульвар города, задний же фасад, сохранивший нетронутой поверхность жёлтого ракушечного камня, из которого сложено было всё это здание, выходил на тихую улицу Горького, пролегающую параллельно упомянутому бульвару. Бульвар издавна почему-то именовали проспектом, а с некоторых пор и до настоящего времени крыли именем Карла, носившего в поры гегелевские вполне заурядную фамилию Маркс. Ну, Алексей Максимович - Бог с ним, думал Геннадий Петрович, приступая к своей контрабандистской, можно сказать, деятельности. Хоть он, Горький, и автор лозунга "Если враг не сдаётся, его уничтожают", хоть и написал роман "Мать", хоть и в позорной книге о строительстве Беломорканала участвовал, всё же он - большой, а, может даже, и великий писатель. Пускай. Не жалко. Одно удивляет, конечно: какое отношение Горький имел к этому городу? Никакого. Впрочем, этим вопросом раньше никто и не задавался. Русский город. Русский писатель... Но Карл! Но Маркс! Карл у Клары украл кораллы... И улица Цеткин, разумеется, в городе тоже была. И Розы Люксембург. Куда ж без них российскому городу? И имени наших, родимых деятелей, тоже было много улиц, начиная со всесоюзного старосты. Одному Жданову не поздоровилось после крушения советской власти: вычеркнули его, так сказать, из памяти народа, заменив название улицы имени сокрушителя Зощенко и Ахматовой на дореволюционную Станичную; остальным сукиным детям повезло.

Не отвлекаясь от мыслей, приобретших к настоящему моменту некоторую политическую окраску, Геннадий Петрович трудился споро и умело, поскольку здесь тоже уже давно была наработана автоматическая программа действий, не требующая особого участия сознания. Основную батарею баков, выстроившуюся под кирпичной стеной железосварной мастерской, он проинспектировал минут за двадцать пять - тридцать и остался вполне доволен результатом. Да, хорошее тут было место. Фартовое. И вполне мог бы контрабандист удалиться, не встретившись, а потому и не вступив в конфликт с представителями коренного населения, по праву обитания считающими инспектирование данных мусорных баков собственной привилегией. Однако роковым образом в Геннадии Петровиче сработало ещё одно качество, сохранившееся у него с тех ещё времен: добросовестность. Дело в том, что помимо основной батареи мусорных баков, ожидающих ежедневного прибытия мусоровоза под уже упомянутой стенкой, поодаль, метрах в тридцати от основной батареи, у навечно запертых колоссальных железных ворот, ведущих во двор тетрагона с заднего фасада, сиротливо расположились ещё два. И Геннадий Петрович, очевидно, забывшись, что он нынче не на своей, а на чужой территории, попёрся проверить содержимое и этих баков.

Да, лучше бы он этого не делал. Собственно, один из баков, наполненный до самого до верху, сразу отвращал от себя взгляд гнусностью содержимого: полужидкого, гниющего и потому издающему основательный смрад. Другой же был относительно пуст, сух, и в нём, полуприсыпанные строительным мусором, лежали журналы и книги. Зачем их читать сегодня, книги и журналы? Тем более - старые?! Кому они нужны? Но Геннадий Петрович увлёкся. И забылся. И потому пропустил момент появления Шурика, Славика и Валентина. К текущим проблемам жизни его возвратил скрип, с которым из-за угла тетрагона появились и приблизились упомянутые бомжи.

"Здорово, мужики! Живые?" - запоздало приветствовал здешних котов Геннадий Петрович и, в соответствии с законами, так сказать, дикой природы, придал туловищу позу, чем-то схожую, каким-то намёком, с пресловутой позой подчинения, столь распространённой в животном мире. Ваша, мол, территория, граждане коты, и я это признаю. Принимаю заранее все ваши условия и предлагаю разойтись миром. Мяу. Славик и Шурик, катившие вдвоём пустую старую детскую коляску, скрипящую и вихляющую колёсами, уже приблизились к Геннадию Петровичу на расстояние хорошего, смачного плевка; Валентин же, как бывший чего-то там начальник, неторопливо шёл налегке несколько поодаль, и на лице его было обычное брюзгливое выражение: без меня, мол, всё равно вы ничего не решите.

"Мы-то живые и ещё жить будем", - нетрадиционно откликнулся Славик, ставя подобным ответом на приветствие завуалированный вопрос о неопределённом будущем самого Геннадия Петровича. После чего смачно плюнул под ноги собеседнику и, отвернувшись от него, закурил, не поспешая с дальнейшим разговором и предстоящим, что после подобного приветствия сразу же стало тяжёлой неизбежностью, выяснением отношений. "Ды! - поддержал компаньона Шурик, ещё не разогревшись, но уже начиная размахивать руками. - Это стопудово!" Отпущенная на свободу вихлючая коляска с жалостным скрипом самостоятельно подъехала к бакам и приткнулась к мятой железной стенке вместилища отходов человеческой деятельности. Подошёл Валентин и поздоровался с Геннадием Петровичем с обычной неискренней участливостью. "Здорово, интеллигент! - сказал он вначале просто, без прилипшего уже добавления. - Как дела? - Но затем сразу, без перехода и не дожидаясь ответа, перешёл в атаку: - Ну, чего в наших баках нашёл? Говори, показывай..." Поскольку в этот момент маска фальшивой доброжелательности с бывшего начальника чего-то там слетела, не продержавшись и лишней секунды, Шурик сразу же получил направление движения. "Ды! - завёлся он с полуоборота. - Давай, значит, показывай! Это, значит, наши баки, а не твои, понял? - это стопудово! Ды! И мы это знаем, и ты сам это знаешь, ды! Показывай, значит, что нашёл! Рупь за сто! Ты это, значит, чужое имущество нашёл здесь, понял? Ды! Тут у нас всё приватизировано, стопудово! Кто хочешь тебе скажет. Правильно я говорю? Ды!" - "А может, Геннадий Петрович, ты здесь уже не в первый раз нас обходишь, а? - поинтересовался Валентин. - Как ты думаешь, Александр?" - обратился он к своему подельнику. - "А то! - азартно отозвался Шурик, подбирая пас. - Он, рупь за сто, давно уже наше место надыбал, это стопудово. Гляди на него: форму сохраняет, ды! Значит, от нас отличиться хочет, надежду на прошлое сохраняет, гы-гы-гы!" - "Стало быть, - гнул свою линию старшой по команде, - за наш счёт отличиться хочет?"

"Мужики! Да, я тут у вас..." - попробовал было ответить Геннадий Петрович, но первый акт ещё не был доигран (правила жанра соблюдались), и Валентин как бы не услышал поданной раньше времени реплики. "Неужели, - с дешёвым драматизмом он опять обратился к своему сотоварищу, - неужели этот бывший интеллигентный человек обворовывал своих, можно сказать, друзей по новому образу жизни?" - "Бля буду! - со святой убеждённостью подтвердил Шурик, не забывая размахивать руками. - Он тут давно пасётся, ды. Голову даю на отсечение. Это стопудово!" - "Но ведь это позор!" - с невыразимым отвращением, сильно при этом переигрывая, подытожил Валентин.

Настал момент ответной реплики, и Геннадий Петрович вновь вступил со своих слов. "Мужики! Я тут у вас действительно незаконно. А что нашёл сейчас здесь вот, покажу... Это книги. Вот - "Жизнь Иисуса". Написал её философ Гегель... Вот "Поднятая целина" тридцать четвёртого года издания... Вполне удовлетворительной сохранности. Интерес в ней тот, что довоенный текст, как говорят, весьма отличался от изданий последних лет... Это вот - книжка для детей. Тоже довоенная. "Что я видел" Житкова. Очень большая редкость сегодня. И ещё для детей, но годится и для взрослых: Перельман Яков Исидорович. "Занимательная арифметика" и "Занимательная астрономия"... Вот журналы: "Новый мир" и "Октябрь"...

"Да это Комар вынес, - вмешался Шурик, всегда легко терявший генеральное направление. - Это точно! Он, значит, - ну, я про Комара этого, ды, надумал вместо чердака у себя второй этаж оборудовать. Ага. Мансарду. И старые книги с чердака снёс, ды. Они у него там от прежних жильцов оставались. Ды. Хочет квартирантов пустить, это стопудово".

Валентин долгим, с оттяжкой, взглядом остановил коллегу, чтоб действие не уходило в сторону. Шурик даже руками перестал размахивать, слегка испугавшись. Потом старшой вновь обернулся к нежданному гостю. "Значит, ты тут у нас астрономией занимаешься, - с кривой ухмылкой констатировал он, протянул руку за книгами и несколько секунд вроде как внимательно рассматривал их, беря одну за другой и перекладывая затем из одной руки в другую. - Гегеля, значит, читаешь... - Вдруг, как бы потеряв к книгам всякий интерес, Валентин широким жестом обвел панораму: два мусорных бака на переднем плане, остальные вдали. - Хренольманом увлекаешься! А нашу арифметику почему-то не уважаешь. Так я говорю?" - обратился он тут к своим соратникам. Шурик замахал руками и задыкал, Славик продолжал невозмутимо курить, отреагировав, впрочем, на риторический вопрос старшого новым смачным плевком под ноги Геннадию Петровичу. Приближалась кульминация. Валентин, взвесив на руке пачку книг, вдруг резким движением отправил всю её в бак со смрадной жиделью, где книги стали быстро тонуть, окончательно уходя из жизни.

"Зачем ты это сделал?" - спросил Геннадий Петрович, каменея и сразу забыв о собственной генеральной линии беседы: во что бы то ни стало, любой ценой разойтись миром. "А зачем ты свой мешочек нашими бутылками набил, а?!" - страшно захрипел голосом, сорванным неизмеримым количеством выпитого за жизнь алкоголя, бывший чего-то там начальник. Да отдал бы Геннадий Петрович этот мешочек бомжам! Отдал бы. Хоть и хороший у него был мешочек - специальный, с квадратным дном, куда друг на друга помещалось до шестидесяти евро- или водочных бутылок; мешочек имел ось, два колеса и был, в отличие от коляски, гораздо удобнее: когда пустой - свернул его да и пошёл. Но - отдал бы, потому как правда была на бомжовой стороне. Но с выбросом находок, столь ценных только для Геннадия Петровича, дискуссия уже приняла иную форму, как-то обострилась, и Шурик, как самый шустрый, не ожидая даже специальной команды, замахал руками прицельно и неожиданно для себя - попал, после чего с хрустом, внятно получил по морде ответно. С криком "Ой-ё-ё-й!" он схватился за лицо, сморщенное пятьюдесятью годами жизни и давно уже ставшее похожим на старую, вялую картофелину, отбежал к литым решётчатым воротам, где лёг и затих на время, ожидая конца битвы. В битву же вступил Валентин, но успеха не добился, а тоже немедленно и конкретно получил по обрюзгшей своей начальнической физиономии, чего, по-видимому, сильно не ожидал. Обычный и всем известный в определённых кругах имидж Геннадия Петровича предполагал, что он до последнего будет держаться принципа "худой мир лучше доброй ссоры" и может в переговорах идти на весьма значительные уступки.

Но дело, в общем, продвигалось. Хоть и не совсем в обычном русле, однако нормально; такой поворот выяснения взаимоотношений в сценарий новой, постсоветской жизни вполне даже вписывался. Происходила, так сказать, мафиозная разборка. В миниатюре. Так сказать, в жанре пародии.

Но тут произошло нечто неожиданное. Дико взвизгнули тормоза, мелькнула какая-то серая тень, послышался удар, шофёрское смачное ругательство, и на асфальте осталась лежать большая красивая кошка со стекленеющими глазами.

"Ай-я-я-яй... - сказал после этого Славик, вплоть до этой самой минуты продолжавший хладнокровно покуривать, выбросил окурок и поднял с дороги убитую кошку. Он подержал ее за хвост на весу, рассматривая. - Ни кровиночки на животной, вся целёхонькая... А шкурка - чистая, мягкая..." - "Ды?! - подал голос лежавший поодаль Шурик, поднялся и подошёл поближе. - Точно! Ага! Знаешь, чья она, эта кошка? Она вон с того двора, это стопудово, - Карповны кошка! Ды! Добегалась!" Лицо Валентина исказила судорога, он сказал коллегам: "Ну, вать машу в лоб! Кошек не видели?" - "Ды! - энергично отозвался Шурик, тотчас принимая крен в сторону начальства. - Кошек, что ли, мы не видели? В мусорку её, ды! Это Карповны кошка, домашняя. Ох, любила она её, ну прямо жить без неё не могла. Ды. Ну, теперь сможет, ды. Это точно, рупь за сто..." - "Вот и кончилась жизнь, - сказал Славик, покачал трупик на руке, точно так же, как давеча Валентин взвешивал пачку книг, и так же резко отправил вдруг мёртвую кошку в бак - в тот, из которого Геннадий Петрович не столь давно извлёк книги, уже полностью утонувшие к этому времени в гадкой жиже соседнего мусоровместилища. - Ну ладно, хули базарить..."

После этого Вселенная внезапно перевернулась, мусорный бак соскочил откуда-то сверху и с маху наделся гигантской каской на голову Геннадию Петровичу. Всё померкло, как будто спектакль кончился и в знак этого освещение сцены выключили...

3. Deus ex "Информпопсервис"

Причудлива нить судьбы индивидуума, сплетаемая пресловутыми парками. Или мойрами? Одна из них, по имени Клото, несет основную производственную нагрузку - по ссучиванию. У двух её напарниц обязанности полегче: одна вроде как плановичка, а другая в момент, когда план предусматривает, только лишь щёлкает ножницами и нитку режет. Finita, значит, la comedia. Был человек, да весь ссучился. Или так: был человек - были проблемы. Нет человека - нет проблем...

Как во всяком мифе, здесь есть какие-то упрощения, искажения, привязка к бытовым реалиям того времени, когда, собственно, та или иная версия мифа задерживается в памяти человечества.

Вот, например, Пенелопа. Ее позднейшие изображения запечатлели верную жену Одиссея за древней конструкции ткацким станком. Днём, стало быть, она ткала, а ночью, стало быть, сотканное распускала. Оставим мотивы этого поведения, несколько странного без подробного контекста. (Хотя интересно и то, что именно она ткала: покрывало на гроб ещё вполне даже живого своего тестя. Впрочем, приготовить заранее всё необходимое для решающих событий в человеческом бытие издревле почиталось за хороший тон. Оставим это).

Сосредоточимся на реалиях времени: был ли уже изобретён ткацкий станок в Одиссеевы времена? Быть может, более верны те изображения, где Пенелопа - с прялкой? Это раз. И более того: возможно ли распустить продукцию, созданную на ткацком станке? Как известно, ткань состоит не из одной нити, вначале свитой, затем ссученной, а потом скрученной в изделие типа свитер-джемпер, а - из утка, продёрнутого челноком или там подобным устройством между многими натянутыми нитями основы. Кстати, Владимир Иванович Даль зафиксировал в своём словаре слово самолёт. В его толковании - это устройство в ткацком станке, летающее между нитями основы и волочащее за собой нить. Итак: возможно ли распустить сотканную ткань? Нет, невозможно. Не ткала Пенелопа, если уж потом распускала. Если распускала - значит, она скорее вязала: трикотажные изделия.

А вот пресловутые парки, они же мойры, должны были именно ткать. Клото, допустим, все-таки вила да ссучивала, другие же помогали нити человеческой судьбы самолётом летать между струнами жизненных обстоятельств, ладно или там не очень ладно сплетая ткань бытия. И вдруг - завязывается ненужный узелочек! Да ладно б один, а то ведь, бывает, тотчас цепляет и наматывает на себя этот крохотный и не нужный данному индивидууму узелок все последующие витки, стежки и прогоны, превращая нормально текущую жизнь в безобразный комок тесно сплетённых, хотя и совершенно разнородных порою событий и обстоятельств.

Частенько неопытный рыбак-спиннингист, забрасывая свой смертоносный для щуки снаряд и пользуясь не так называемой безынерционной, а обычной катушкой, которую надо умело придерживать пальцем во время вращения, чтоб не сгоняла с себя лишней лески, внезапно получает на оной катушке безобразный и абсолютно нераспутываемый комок, именуемый париком. И щука плавает в реке, счастливо избегнув блескучего соблазна блесны, крючка и смерти, а незадачливый рыбак рвёт волосы как на парике, так и на других местах. Например, на голове. Спиннинг в ярости сломан, рыбалка сорвалась. Но сравнение это, конечно, слабое. Ведь в данном случае удильщик ломает спиннинг, а не спиннинг ломают об удильщика.

Если б только рыбалка сорвалась у Геннадия Петровича! Узелочек сегодняшним утром, конечно, завязался существенный. Добротный, можно сказать, узелок на порядком уже ссученной нити его жизни. Так не дёргать бы его, а тихонечко и осторожно попытаться как-то распутать, расплести. Может быть, даже самостоятельно, уподобясь Гордию, - тайком от парков... от парк... от мойр, то есть, - резануть его да и выкинуть из своей жизни, если уж Танька права, и попробовать снова связать концы с концами. По-иному.

В конце концов, в первый ли раз? Весенним днем сады и парки... Весенним днем сады и мойры наш радуют взор. Уж коли пойти на обобщения, так все поколения советских людей, а не одно лишь то, которое должно было б уже жить при коммунизме, только и делало, что расплетало да резало. Иной раз - связывая, а иной раз и нет. Отчего же так складывалось у наших простых людей? Как в силу природной глупости, так и в результате международной, как говорится, обстановки, но более всего - из-за неустанной заботы о народе со стороны партии и правительства.

Взять хотя бы денежные реформы.

Геннадий Петрович не мог, конечно, иметь личных воспоминаний о 1947 годе и в жизни не видел красных довоенных тридцаток. Но из случайно прочитанной им в студенческие годы книги сталинского министра финансов Зверева, вышедшей в период оттепели, а затем таинственно исчезнувшей из всех библиотек, он вынес твёрдое убеждение, что народ, и без того изнеможённый военными лишениями, от тогдашнего укрепления рубля ничего хорошего не получил. Хотя генсек и утверждал, как всегда, что жить стало лучше, жить стало веселей. Вопрос: кому? В 1956 году доказали, что генсек лукавил: далеко не всем становилось жить лучше и веселее.

1961 год уже был прочно отражён в файлах собственной памяти Геннадия Петровича, хотя и запечатлелся, в основном, событиями яркими, весёлыми, праздничными: полётами первых космонавтов, например, или вот как раз съездом партии родной, пообещавшей тем людям коммунизм при их ещё собственной жизни увидеть. Но, прежде всего, год этот был связан с блестящими новыми металлическими рублями и полтинниками, на которые поначалу можно было купить в филателистическом магазине вдвое и вчетверо больше целлофановых пакетиков с марками, чем на старые, здоровенные двадцать пять рублей. С гашёными советскими марками довоенного периода! Да на один такой пакетик сегодня, наверное, можно было бы прожить месяц. Или два. Увы, не сбылась детская мечта, сохранившаяся в Геннадии Петровиче до зрелых лет, аж до периода окончательного сформирования новой исторической общности - советского народа. Мечта состояла в надежде обнаружить некую особую марку. То ли, как в детстве, найти её в блестящем целлофановом пакетике - ах, как сладостно было, принесши домой пачку этих пакетиков, полученных в обмен на упомянутую двадцатипятирублёвку, высыпать на стол разноцветные зубчатые прямоугольники и разглядывать, разглядывать их часами! То ли уже в серьёзном возрасте, разбирая случайно полученный (чаще выпрошенный) в качестве незначительного подарка чей-то альбомчик или кляссерочек с детскими увлечениями...

Нет, не сбылась мечта - обнаружить ту самую, едва ли не самую редкую советскую марку с надпечаткой, посвящённой несостоявшемуся перелёту Леваневского из Москвы в Сан-Франциско... Гробанулся Леваневский где-то в Арктике, и его, конечно, жалко. Смелый человек был. Герой. Гробанулись и мечты простого советского человека Геннадия Петровича - не только, конечно, о марках, а о жизни своей вообще...

Эх, время, время, времечко: жизнь пролетела зря. Но их, эти мечты - не жалко. На фоне всего прочего - нет, не жалко. Хер с ними.

1964-й выползал из памяти не только как год смещения Никиты Сергеевича, но и, как ни странно, очередными финансово-нумизматическими коллизиями: из обращения были изъяты те самые рубли и полтинники всего лишь трёхлетней давности и заменены новыми, образца 1964 года, с точно такими же аверсом и реверсом, но теперь ещё и с надписями на ребре, правильнее именуемом словом "гурт". Именно так: аверс, реверс и гурт. А прежние монеты были с торечика гладкими, и потому изобретательному советскому человеку ничего не стоило - ну, попыхтев, конечно - изготовить штамп и затем у себя на заводе, от нечего делать, выбивать ежедневно доплату из полосы нержавейки... Короче, упал в том году уровень доходов советского населения. И чтобы, наверное, компенсировать ущерб казне от фальшивомонетничества, в том же году заодно и резко снизили тарифные ставки. Впрочем, это была постоянная традиция...

Геннадий Петрович вновь зациклился было на 1961 годе, вдруг вспомнив идиотски глубокомысленные рассуждения в газетах. Как, например, перейти к новому масштабу цен, звоня по телефону-автомату: ведь раньше надо было гражданину сунуть в щель 15 копеек старыми деньгами, а теперь как же, новыми: копейку кидать? - государство обидишь; две копейки? - советский человек обедняет! Со спичками - там проблема решаемая: воткнуть их в коробок побольше, да и дело с концом! А если стакан газировки без сиропа? Переплачивать? Или надуваться у прилавка на целую копейку?

Вот же - пр-р-р-родажная профессия, с внезапной ненавистью подумал Геннадий Петрович о журналистике: вторая древнейшая! Хорошо, что не имею я к ней никакого отношения, а чуть было не попёрся на соответствующий факультет... Слава богу, дискуссия о полкопейках всё ещё стояла перед глазами. А про уже упомянутый выше расстрел в Новочеркасске те же газеты сообщили всего лишь четверть века спустя!

Зарядившись дополнительной ненавистью к эпохе благодаря вовремя, как обычно в последние годы, подвернувшейся журналистике, Геннадий Петрович мысленно миновал так называемый период застоя, перескочив к гнусным обманщикам Геращенко и Павлову. А рыжий, рыжий, конопатый? В начале инфляции пообещал всему советскому народу, что пресловутый ваучер нисколько не потеряет в цене, так как стоимость основных фондов будет исчисляться в старых масштабах цен, и каждый совок уже теперь может считать себя капиталистом! И что? Тоже ведь обманул. Как и все они.

Всё дело в том, что у них нет проблем, свойственных нормальным советским людям. У МММ - нет проблем. Вернее, у них есть собственные, труднопонимаемые нормальными людьми проблемы. Но они их решают. Как ограбить не одного человека, не квартиру, не банк - всю страну, всех её людей разом? Проблема? Проблема! Но - решили. Как изобразить потом якобы реальное желание помочь обманутым? Обездоленным? Самым обездоленным? А компенсировать вклады! Всем! Без исключения! Но только - не совсем в реальном масштабе инфляции, а так... немножко. И ещё чтобы вкладчику уже было бы больше восьмидесяти двух лет. Караул! Но никому не смешно. Все ждут, когда старички тихонько помрут. А непомершие потянулись к сберкассам и выяснили, что ежели у кого лежала тыща, так он получит миллион, а ежели десять тысяч - опять-таки миллион. Что-то сходное Сталин со Зверевым провернули в сорок седьмом, но, похоже, тогда все же поступили честнее...

Однако в положении Геннадия Петровича миллион означал бы довольно приличную сумму. Другой разговор, доживёт ли он до восьмидесяти двух лет, что, мягко говоря, крайне маловероятно, и какова была бы реальная стоимость миллиона спустя три десятка лет, да и продлят ли действие милостивого указа на уцелевший к тому времени контингент его поколения.

В положении Геннадия Петровича... Положение его было, конечно, затруднительным. С утра он лишился привычного места работы, затем на досадный первый узелочек налетело нелепое сообщение стасорокакилограммовой уборщицы Таньки, затем внезапный импульс бросил его на нарушение конвенции, затем - затем состоялась находка, задержавшая Геннадия Петровича на лишние пятьдесят минут в чужих охотничьих угодьях ... Но ведь "Новый мир" и "Октябрь" - в одном мусорном баке! Неужели именно так распорядилось время? Ракетодромами гремя, дождями атомными рея, плевало время на меня - плюю на время. Рождественский, что ли? Доплевались, понимаете ли. И вот из-за ничего, в сущности, не значащей находки, парик стремительно напутывает на себя виток за витком. Происходят дальнейшие нелепые события: встреча с бомжами, дурацкий разговор, который Геннадию Петровичу не удалось сразу повести в нужном направлении (чёрт бы с ним, и с мешком, и с товаром...), нелепая драка... В итоге - очень затруднительное положение.

Положение Геннадия Петровича в тот момент было относительно вертикальное: вверх ногами (и вниз, естественно, головой) он пребывал во внутренностях мусорного бака.

Дзен-буддизм, незабвенная наша Блаватская (в переводе с немецкого), конфуцианство, учение сына печального писателя Леонида Андреева о розе мира, Кастанеда, Рерих - конечно же, Рерих... Ну, кто там ещё? Лазарев с диагностикой кармы в трёх (или даже в четырёх) томах. И многие другие. Только Ури Геллер, понятно, здесь ни при чём, а все остальные учения и их создатели - правы. В той или иной степени, разумеется.

Астральное тело Геннадия Петровича находилось над оставленной им бренной физической оболочкой - как и положено, так сказать, по уставу - примерно в трёх метрах сверху и несколько сбоку, чтобы, по-видимому, наблюдать происходящее в ракурсе. Правда, некоторое время, и довольно долгое, ничего особенного не происходило. Ну, физическая оболочка лежала себе в мусорке, в позе изломанной, но не лишённой определённого драматизма и даже элегантности, хотя ноги в уже описанных выше ботинках торчали за края бака наружу, сильно портя вид: босым физическое тело, уже лишённое астрального, смотрится лучше. Естественнее как-то. Голова физического тела, по которой грянуло донце полупустого мусорного бака, вроде как не сильно пострадала, так как мусорная каска оказалась в одном из углов с умягчающей подкладкой. Вот в другом углу ссыпан был ломаный кирпич, а также валялись обломки досок - хоть и трухлявых, но с торчащими в них огромными кривыми гвоздями. Попасть головой в тот угол бака физической оболочке было бы неприятней. Астральному тоже: из солидарности. Всё-таки, как-никак, много лет жили вместе. А так астральное тело с некоторым умилением могло бы отметить, что голове физической оболочки Геннадия Петровича довольно удобно на мягкой физической оболочке мёртвой кошки. Астральная кошка, мурлыкая, тоже посматривала вниз, внутрь бака, где нашло упокоение её пушистое и, право слово, очень симпатичное звериное тельце. Смягчила удар для головы физической оболочки Геннадия Петровича и невынутая им (из принципа) россыпь реакционного журнала "Молодая гвардия", презираемого когда-то передовой советской интеллигенцией.

Итак, поначалу вообще ничего не происходило. Никого не было, кроме двух-трёх собак, занимавшихся своими собачьими делами. Бомжи, по-видимому, поспешно удалились с места возмездия, возданного ими нарушителю конвенции, сама же улица была довольно тихой, без прохожих. Изредка проезжающие автомобили никак, в сущности, не нарушали покоя; разве что чуть заметной дрожью в основании мусорных баков, если прокатывали легкачки, и более основательным сотрясением фундаментов, ежели по улочке гремел гружёный "КамАЗ" с прицепом.

Удивительно, но автомобиль марки "ГАЗ" с мусорными механизмами, долженствующий опрокинуть в себя все отходы человеческой деятельности, сконцентрированные в этих металлических ёмкостях, сильно где-то подзадержался. Этот факт тоже необходимо причислить к тому списку случайностей, которыми судьба наградила сегодня Геннадия Петровича. Автомобиль марки "ГАЗ", традиционным маршрутом объезжая квартал, неожиданно сломался. Шофёр его бросил и удалился куда-то по более приятным для себя делам, нежели организация ремонта либо эвакуации мусоровоза. Если бы автомобиль марки "ГАЗ" приехал бы вовремя, нет никаких сомнений в том, что наряду с остальными, в чрево передвижной мусорки был бы выгружен и тот бак, содержимым которого, в частности, являлось в настоящее время тело Геннадия Петровича. И тогда бы уж точно личность данного бывшего советского человека была бы разукомплектована полностью, но пока - пока! - душа не рассталась ещё с физической оболочкой. То есть, жизнь, можно сказать, ещё тлела в организме. Что не мешало астральному телу посматривать на это угасание сверху вниз. Астрал поджидал душу, чтобы вместе с ней отправиться в путешествие по иным измерениям.

Но до того, как это могло-таки свершиться, начали происходить некоторые события. Во-первых, появился человек женского пола с полным ведром пищевых отходов. Человек этот, несмотря на свой пол, был с очень большого бодуна и, возможно, поэтому не сразу разглядел две человеческих ноги, торчащих из бака, в который собирался вывернуть свое приношение. Так сказать, жертву вечернюю. Которую вечером как-то недонесли, да утречком вспомнили. Разглядев же ноги, указанная женщина с бодуна отшатнулась от бака - не столько, впрочем, испугавшись, как можно было бы предположить, а от удивления. "Ну ни хрена себе! - сообщила она в пространство, потому что разговаривать ей, кроме как с собой, больше было не с кем. - Дожились. Человеков уже не на кладбище носят, а в мусорку кидают. Д-дела!" Далее женщина, имя которой осталось неизвестным и в этой истории никакой, кроме случайной, роли не играет, наклонилась над баком, чтобы, по-видимому, определить бывший социальный статус выкинутого тела. А может, хотела и взглянуть: не знакомый кто? Знакомым тело Геннадия Петровича ей не показалось, но тут свидетельница разглядела и узнала кошку, уютно примостившуюся под щекой у главного героя. "Надо же! - опять сказала она в пространство. - И Ника здесь же. Добегалась. Ох, Карповна расстроится... Ничего, поминки устроим, посидим, поохаем".

После этих бодрых слов баба опрокинула своё ведро с гниющими вонючими отбросами в бак с телами животного и человека, который, судя по штанам и прочим особенностям организма, при жизни был мужчина. Сделав это дело, алкашка отошла было от мусоросборника, но вдруг вернулась, стащила с левой ноги физической оболочки Геннадия Петровича прилично сохранившийся туфель, хмыкнула, сняла второй, с правой ноги, и, обнаружив несоответствие друг другу обувной пары, презрительно швырнула её в тот же ящик. После чего окончательно удалилась вглубь многочисленных квартир и квартирок одноэтажных домишек частного сектора.

Астральное тело Геннадия Петровича констатировало улучшение образа. Босое мёртвое тело смотрится лучше обутого. Обутым должен быть не вольный труп, а домашний покойник - упомаженный, наформалиненный и уложенный в гроб.

Прошло несколько тихих минут. Потом из ворот одной из вороньих слободок выскочила растрёпанная полуодетая старуха. Целеустремлённой старушечьей припрыжкой подбежала она к месту временного упокоения Геннадия Петровича и, схватив его тело за ноги, несколько раз дёрнула, пытаясь, видимо, вытащить оное на свет божий. Силы оказались неравными, и пассивно сопротивлявшееся тело осталось в баке. "Уби-и-и-ли!" - завопила старуха и, с разнообразными интонациями повторяя крик, стала озираться по сторонам, ища кого бы привлечь к делу извлечения трупа. "Уби-и-и-ли!" - повысила она громкость, так как никто не спешил на помощь. Вообще говоря, старушка выбрала не лучший способ скликать народ. Услышав подобный крик, нормальный постперестроечный совок далеко обходит место, где кого-то убили; во-первых, потому, что, быть может, процесс убиений ещё не завершён и нечего предлагать себя в очередную жертву, во-вторых, если процесс все-таки завершён, но ещё не задокументирован, своим появлением около мертвого тела легко записаться в возможные исполнители убийства или хотя бы в свидетели - что тоже ни к чему. Так что старушке предстояло зря сорвать голос, однако в этот момент в стене открылась дверь под роскошной доскою с надписью, которую астральное тело прочитало с равнодушным любопытством:

Администрация растакой-то области
Попечительский совет
по делам беженцев, перемещённых лиц,
потерпевших в вооружённых конфликтах на территории бывшего СССР, малообеспеченных семей и пенсионеров
ООО "Информпопсервис"
Головное отделение

Что-то в стилистике этой вывески привлекло бы к себе придирчивое внимание Геннадия Петровича, будь он в добром здравии, но астральному телу было абсолютно всё равно, происходят ли конфликты на территории страны или на территории, занимаемой пенсионерами и малообеспеченными семьями. И действительно, если конец один, то какая разница?

Итак, дверь открылась, и наружу высунулся мужчина в рубашке с короткими рукавами, но в галстуке, как ходили раньше партийно-хозяйственные работники, так называемый "актив", а нынче продолжают ходить чиновники и - новые русские, если им в красных пиджаках становится жарко. Поморщась, высунувшийся отслушал очередной старушечий вопль и, вклинившись в паузу, обыкновенным голосом, хотя и с интонациями некоторой доброжелательности, осведомился: "Чего ты орёшь, дура старая?"

"Человека ж убили! - с привизгиваньем проорала дура и, перейдя на обычный, хотя и взволнованный тон, спросила: "Не видишь, что ли, бревно стоеросовое? Под твоими ж дверями людей в мусорку кидают, как падаль какую!" Бревно поморщилось, подумало, вгляделось в торчащие из бака голые ноги (брюки, естественно, съехали, а носков Геннадий Петрович давно не надевал) и заявило, что сейчас же позвонит в милицию. "Да погоди с милицией! Вынуть её надо сначала - вдруг живая?"

Тут бревно, широко раскрыв глаза, сошло с приступок и двинулось к мусорке. Взяв тело за босые ноги, оно мощным рывком вытащило физическую оболочку Геннадия Петровича из мусорного бака, мгновенно отсканировало картинку и с разочарованием брякнуло тело об асфальт. "Да это же мужик!" - рявкнуло бревно. Однако старая дура, которой была адресована реплика, и секунды не глядела на вытащенного мужика. Она кинулась к освобождённому ящику и, перегнувшись, сунулась в него с энергией, несомненно свидетельствующей о желании немедленно занять освободившееся место. Мелькнули белые старческие ноги с набрякшими синими узлами варикозных вен, и старуха исчезла внутри. Бревно явно испугалось. Ну, труп - он и есть труп, а тут на глазах не то суицидальная попытка, не то активный психоз. Бросившись к баку, бревно нашарило внутри очередные ноги, напряглось и столь же мощным рывком извлекло старуху на свет божий.

Старуха была не одна. Старуха держала в руках мёртвую кошку. Поставленная на ноги, дура старая несколько секунд глядела на свою любимицу, потом завыла и, качаясь, медленно перешла улицу и скрылась в слободке. Пока не стало, наконец, слышно погребального воя осиротевшей кошковладелицы, бревно зачарованно слушало. Затем выходец из дверей "Информпопсервиса" перевел свое внимания на жертву, вытащенную им ранее.

Труп Геннадия Петровича в это время слегка приподнялся, застыл над асфальтом, как бы раздумывая, что делать дальше, и затем сел, ощупывая голову руками. Душа его, стало быть, пока что отказывалась от развода с физической оболочкой, и астральное тело, поколебавшись, с некоторой неохотой вошло в покинутое им вместилище. Личность Геннадия Петровича воссоединилась, после чего оказалась способной издать стон.

"Живой!" - констатировал спаситель без особой радости в голосе. "Живой, - слабым голосом согласился Геннадий Петрович. И добавил, проведя рукой по мокрой щеке: - Но кажется, весь в крови". - "В говне ты, а не в крови", - возразил спаситель. И действительно, Геннадий Петрович вроде бы не был поранен. Он встал, обнаружив себя босым, помятым и - щедро облитым помоями. Спаситель, глядя на него, явно и мучительно колебался. Но прежде чем Геннадий Петрович пришёл в себя окончательно, deus ex "Информпопсервис" всё-таки принял решение в пользу спасённого. "Ладно, - сказал он. - Пойдем умоешься".

И Геннадий Петрович двинулся вслед за благодетелем.

4. Тёмный ночер за окною

"Бомж?" - скучным голосом поинтересовался спаситель после того, как Геннадий Петрович привёл себя в относительный порядок. "Отчего же бомж, - с достоинством возразил Геннадий Петрович. - Прописан. Живу, правда, по другому адресу, но это, сами понимаете, случается". Спаситель хмыкнул, откровенно выражая недоверие, зевнул и, оглядев спасённого с ног до головы, молча сделал кистью правой руки некое колебательное движение в сторону выхода. "Благодарю за помощь, - понял Геннадий Петрович недвусмысленный намёк и откланялся было, но что-то в нём сидело занозой с самого утра, с того самого момента, как неблагополучие коснулось его нынешнего налаженного бытия. И он, не зная ещё, как эту занозу вытащить, но не в силах уже не тронуть зудящего места, остановился на пороге и сказал: - Не судите, друг мой, о человеке по внешнему его виду и положению. Несчастье может случиться с каждым. Дабы не ошибиться - не судите. И... да не судимы будете". - "Чево?! - вдруг вызверился спаситель. - А ну, бля, топай сюда! Нет, стой! Ты кто такой, едрёна корень?"

Последовало короткое, но энергичное разбирательство. Поскольку идентифицируемый не сопротивлялся, обошлось без рукоприкладства, хотя спаситель, похоже, готов был к нему прибегнуть, чем-то явно задетый в поведении Геннадия Петровича. Найденные за подкладкой измятый паспорт гражданина несуществующей страны СССР и, в приложение к этому основному документу, обёрнутая в полиэтиленовый пакет трудовая книжка, похоже, повергли хозяина помещения в тяжёлое и тупое удивление.

"Работал кем?" - отрывисто спросил он Геннадия Петровича, рассматривая печати на документах. "Ручным наборщиком, - пожал плечами Геннадий Петрович. - До того, пока должность не сократили". - "А до того?" - "Корректором. Там же написано". - "Тут много чего написано... Ручной... это что? В цирке, что ли?" Геннадий Петрович позволил себе усмехнуться. Спаситель, похоже, был достаточно ограниченным человеком, чтоб не сказать - бревно бревном. (Возможно, астральное тело заметило, что спасителя физической оболочки Геннадия Петровича старая дура Карповна уже называла бревном, да ещё и стоеросовым). "Не в цирке, - кротко ответил он бревну. - Ручной наборщик, позволю себе заметить, - это не прирученный наборщик, ранее бывший диким. Хотя, если посмотреть с этой точки зрения, я вновь одичал... Впрочем, в сторону шутки; ручной наборщик - это работник типографии, набирающий заголовки, текст, таблицы и прочую белиберду способом ручного набора, из свинцовых литер. Поскольку произошла поголовная компьютеризация, профессия умерла. Иными словами - исчезла экологическая ниша. И потому ручные наборщики должны исчезнуть, вслед за стеллеровой коровой, бизонами и прочими видами, теперь уже навсегда выписанными даже из "Красной книги".

Спаситель наморщил лоб, осмысливая. Текст выступления новоодичавшего был сложен для его восприятия. "...Тная типо... графия, - прочитал он наконец на печати. - Так ты, значит, в типографии работал! - сообразил он. - И кто там ещё у вас умер?" - "Корректора, - тотчас ответствовал Геннадий Петрович, - поскольку, по мнению некоторых идиотов, тот же компьютер якобы может заменить живого корректора какой-нибудь недоделанной... а хоть бы даже и доделанной программой проверки орфографии". - "Ага, - сказало бревно, осклабясь, - у тебя, значит, компьютер место отобрал!" - "Компьютер, - спокойно сказал Геннадий Петрович, - это просто инструмент, инструмент новый, необычный по сравнению со старыми способами работы, но очень хороший и, опять же в сравнении с прошлыми способами работы, позволяющий резко повысить производительность труда. Если б именно по этой причине..." - "Ага! Компьютер освоить - слабо?" - радостно перебило бревно. "Ну почему... - пожал плечами Геннадий Петрович. - Конечно, программистом мне уже не стать, но этого и не надо. Грамотно пользоваться компьютером можно и ничего не понимая в его устройстве..."

Бревно подумало, провернуло в голове шарики и ролики и, как ни странно, согласилось. "Ну! - сказало оно утвердительно. - Я вот езжу на "вольве", чего сломается - не полезу ж я под неё ремонтировать. Да она, "вольва", и не ломается, если сама. Так, стукнешь когда кого..." - "И часто приходится?" - полюбопытствовал Геннадий Петрович. "Да бывает... - с неохотой призналось бревно. - Недавно вот, - вдруг воодушевилось оно, - менту поганому на "семёрке" весь бок промял бампером! Двери, крылья... А "вольве" хоть бы хны!" - "А что мент?" - "Да развонялся... Но я его успокоил. Трёх зелёных, блин, ему хватило". - "Редкий случай", - заметил Геннадий Петрович осторожно. Он не очень был в курсе насчёт стоимости запчастей и ремонтных работ, но относительно нравов сотрудников ГАИ знал, что они берут, и берут много. И спасибо им за это, ведь именно жадность гаишников не позволила чеченским боевикам пройти аж до Москвы. - "Триста баксов?! - оскорбилось бревно. - Больше б и не дал, пусть подавится!" - "Своя? - из вежливости спросил Геннадий Петрович. - "Вольва"-то, я имею в виду. - "Та шефова... - пояснило бревно. - Своя пока "восьмёрка". Но полуторная и со всеми наворотами, стереосистема там, то да сё, так что пока пойдёт..."

Разговор на этом иссяк, бревно возвратило Геннадию Петровичу документы, пояснив при этом, на излёте нормальной доверительной беседы, что оно, бревно, заподозрило было в спасённом им из мусорки человеке - замаскировавшегося мытаря, то бишь хитрожопого налогового инспектора, которые, так же как и гаишники, падки до взяток и так же, как и менты поганые, наловчились устраивать ловушки на честных бизнесменов. "А теперь я вижу: какой с тебя мент? какой мытарь? Ты ведь существо безобидное; так, интеллигент уев..."

Геннадия Петровича передёрнуло, он молча забрал документы и направился к выходу.

В этот момент мелодично пропел вызов сотового телефона, бревно извлекло откуда-то трубку и, не глядя больше на Геннадия Петровича, снова сделало уже описанный выше жест кистью, что свидетельствовало об окончании сеанса доверительности. Геннадий Петрович вышел из помещения окончательно.

Но не совсем.

Геннадий Петрович вышел из обители спасения и огляделся. Он действительно давно здесь не был, потому что в последний раз, когда навещал это местечко на тихой улице имени основателя соцреализма, в помещении "Информпопсервиса" находился продовольственный магазин. Очевидно, это было не лучшее место для торговли продовольствием, потому что, несмотря на триумфальное открытие, сопровождавшееся очередями из-за рекламной дешевизны сгущённого молока и сосисок, в дальнейшем покупательский приток иссяк. То ли в результате этого, то ли, наоборот, как первопричина отлива покупательской клиентуры, цены в этом магазине, хоть он и был муниципальным, быстро сравнялись с коммерческими, сосиски резко ухудшились в качестве, хлеб как зачерствел раз, так больше его уже на прилавке не меняли, продавщицы, занятые обсуждением бесконечных сериалов - как телевизионных, так и взятых из жизни своих родственников и знакомых санта барбар, попросту игнорировали залётного покупателя и тот, потоптавшись, уходил ни с чем более, кроме как с клятвой самому себе в этот магазин больше не заходить - и так далее... Перейдя исключительно на пиво и рыбу, магазин ещё какое-то время держался, потом закрылся на ремонт, а возродился уже с новой вывеской и статусом. Сменилась не только вывеска, но и дверь. Дверь теперь была просто шикарная. А вывеска - сверкала.

Вот они - признаки процветания. Они везде на виду. Магазины оснащаются новыми витринами - и новыми товарами. Исчезает невзрачный отечественный аспирин - появляется сверкающий эффералган-упса, и больше выбора нет. Вы раньше когда-то, в советские времена, хотели иметь возможность купить ребенку баблгам? И не армянского производства? Теперь - пожалуйста. На каждом углу. Завалы баблгамов. Вы хотели кофе, когда он был дефицитом? У вас, диссидентов хреновых, интеллигентские кухонные разговоры не шли без кофе, не так ли? Получите: в каждом магазине и на каждом углу завалы наихудших сортов растворимого кофе. За водкой к таксистам бегали, да? Водки - больше, чем баблгамов. Водка - везде! Везде! И бананы, бананы, бананы. "Зачем лишать себя удовольствия отведать иногда нежных плодов, в которых нам отказала северная природа? Это не есть удовлетворение постыдного обжорства, но успокоение позволительного любопытства". Ф.В. Булгарин, "Иван Выжигин". Каков стиль, а? Вот как люди писали! Успокойтесь, Фаддей Венедиктович, не вертитесь в гробу. Мы не обжираемся. Так, успокаиваем иногда позволительное любопытство... По мере финансовых возможностей. А если вам всё же не лежится спокойно, так это, наверное, со времён крушения берлинской стены. Мало кому известно, Фаддей Венедиктович, что идея железного занавеса (в буквальном смысле!) - чтоб, значит, отделиться от гнилого Запада, - ваша придумка, любезное отечеству начинание. Патриот, однако, был наш компатриот Фаддей Венедиктович, даром что, между прочим (как бы?!) - в армии Наполеона служил.

Настоящий бум - в строительстве. В каждом районе города, да что там: в районе - в каждом квартале возводится особняк, похожий на дворец. Каковы основные признаки дворца? Это невозможность точно установить, какое в нём имеется количество комнат, а также - на какие деньги он выстроен. На этом фоне мрачные развалины новостройки (каков оксюморончик?!), возле которых вплоть до сегодняшнего утра располагалось основное место работы Геннадия Петровича, выглядят неким анахронизмом, какой-то картинкой времен перестройки, а может даже, и доперестроечных времен. Автор это сознает, но от фактов не отступается, поскольку они, такие места, еще есть. Тарковского, когда впервые на экраны вышел хорошо выдержанный (так сказать, КВВК - кино выдержанное, высшего качества) и маленько усечённый вариант "Андрея Рублёва", историки немедленно осыпали упрёками в антиисторизме: дескать, в изображаемый период русской истории основной тенденцией времени была консолидация раздробленных удельных княжеств, а что нам показывает товарищ режиссёр? Усобицу он нам показывает между князьями, выкалывание глаз русским мастерам-камнерезам, предательское объединение одних русских против других с врагами нации. Возможно, в настоящий момент тоже идёт процесс некоей консолидации, только мы его, по чрезмерной близости к процессу, не видим и никак увидеть не можем. И не сможем. Сперва надо помереть, а потом, спустя несколько десятилетий, тем, кто станет жить потом, станет известно, куда же шло дело в наше, именно в наше, время. Но пострадавшие в конфликтах на территории малообеспеченных семей правды никогда не узнают.

Отвернувшись от сверкающей доски над дверью, Геннадий Петрович окинул взором охотничью территорию, где некоторое время назад разыгралась смертельная схватка... За время, пока он отмывался от результатов сражения, грузовик марки "ГАЗ", очевидно, починили, так как баки были опорожнены и вновь готовы к принятию человеческих отходов. В широком смысле слова. Мешочек Геннадия Петровича, мародёрски набитый бутылками, исчез, и было бы удивительно, если б он вдруг остался. Ботинки исчезли тоже и, вздохнув, Геннадий Петрович отправился восвояси босиком. Чёрт его дернул перейти улицу (тротуар, что ли, с другой стороны понравился?), и Геннадий Петрович немедленно споткнулся (естественно, на правую ногу) о ступеньку, выгрызенную в асфальтовом покрытии. Асфальт на мостовой был аккуратно поковырян специальной ковыряльной машиной - разумеется, импортной. Ковыряльная машина была страшной производительности, и ковыряльщики далеко обгоняли укладчиков асфальта - у тех работа шла по старинке, и они сильно отставали в постсоциалистическом соревновании. Поскольку нога Геннадия Петровича уже не была защищена пусть и плохоньким, но ботинком, получилось больно. Да так, что пришлось даже тотчас присесть и, схватившись за ногу, немного повыть.

И вновь о роли случая, управляющего нашей судьбой. Ну, не споткнулся бы Геннадий Петрович, и что? Да не о чем было бы писать, если б он не споткнулся. А так - Геннадий Петрович задержался ровно настолько, чтобы вышедшее вновь из недр "Информпопсервиса" бревно успело его окликнуть и задержать. "Слушай, ты... прирученный наборщик. Работа нужна? Сейчас шеф подъедет, поговорит с тобой... Может, и возьмёт на какую-нибудь ставку. Типа сторожа. Но только если у тебя порядок с пропиской". - "Порядок, порядок у меня с пропиской! - провыл Геннадий Петрович и встал, морщась от боли. - С обувью вот непорядок, а с пропиской ноу проблем..." - "Только правду говори, - озабоченно сказало бревно. - Где живёшь фактически, ну там с кем - понятно, не наше дело, но адрес чтоб точный... А то шеф не любит, когда брешут". - "Напрасно, - сказал Геннадий Петрович. - Напрасно он этого не любит..."

Последнее утверждение имело глубокий смысл. Геннадий Петрович вовсе не собирался говорить всю правду о своем житье-бытье, тем более - человеку, который якобы мог осчастливить его работой. Ну что б он ему сказал, если не брехать? Назвал бы адрес. Это пожалуйста: проспект, понятное дело, Юности, дом намбер 4. Ах, какое советское название: проспект Юности! Соцромантизм, да и только. Хорошо ещё, что не соцреализм в виде названий улиц типа "50 лет ВЛКСМ", "40 лет Октября". Оставим в стороне вопрос о происхождении подобных названий, об идеях, так сказать, увековечения юбилейных дат в названиях улиц - идиотизм этих идей необъясним. Расскажите нам, дорогие называтели улиц, как их произносить, если по-русски? "Я живу на пятьдесят лет вээлкаэсэм". Или проще: живу на пятьдесят лет. На большее, стало быть, не рассчитываю. Почему так мало? Конечно, можно требовать произнесения следующего типа: улица пятидесятилетия комсомола. И от кого вы его добьётесь? От жителей этой улицы? Когда диктор московского телевидения не умеет склонять числительные? Журналист того же телевидения произносит слово ингредиенты как индрегиенты? А ведь как ласкают слух, оказывается, названия простые, естественные: улица Казачья, Станичная, Лесная, Заречная, Наличная, Ясеновская... Или: улица Пушкинская, Гоголевский бульвар... Нет же, по мнению назывателей, даже улица Пушкинская должна именоваться так: "Улица имени Пушкина. Названа в честь великого русского поэта А.С. Пушкина".

Нет, нет. С этим покончено. Ярлык сумасшедшего Геннадию Петровичу уже чуть было не приклеили, когда он попытался что-то сделать с жуткими этими названиями. А за своеволие в области прописных букв и вовсе попёрли из корректоров. Посмел, видите ли, Отдел ЦК КПСС написать с маленькой буквы: "отдел"! Не диссидент ли у вас в газете работает? Бдительность, ох, бдительность...

Да. Адрес назвать - это пожалуйста. А вот то, что на проспекте Юности он обитает в подвале, вход в который завален кучами дерьма... этого, надо полагать, касаться не стоит.

Собственно, Геннадий Петрович входом в подвал и не пользовался. Там у него, раз уж сложилась такая традиция, было - что уж тут скрывать! - именно отхожее место. Разумеется, создавал его не Геннадий Петрович, и вообще - не один человек, ибо такое дело никакому герою-одиночке просто было бы не под силу, разве только если б это был Гаргантюа. Ещё когда подвал действовал как задумано было в проекте, то есть содержал в своих недрах, помимо электрического щита и трубного хозяйства, массу клетушек для хранения компотов и солений, картошки, старых детских колясок, поломанных велосипедов и прочего хрунья, которое у каждого жильца обычно имеется в избытке, оба входа (а подвал имел две половины, каждую на свой подъезд) стали регулярно и методично использоваться в качестве туалетов. Легко при этом возмущаться и костерить бескультурье некоторых граждан. А куда податься, если приспичит, а до собственного дома далеко? А некуда податься. Городская власть не любит туалеты строить, городская власть понаделала вон подземных переходов, которыми никто не пользуется - частью из-за явной ненадобности, частью из-за вечной залитости их водой. Не лучше ли было бы уделить внимание естественным людским потребностям?

Жильцам, впрочем, трудно было подняться над ситуацией, они возмущались, требовали неизвестно от кого принятия мер, но засранный вход в подвал - это, как оказалось, было ещё полбеды. Подвал стало заливать, столь же регулярно и методично, как это делали справлявшие у входов большую и малую нужду, но в несравненно больших масштабах. Трубное хозяйство текло, то горячую, то холодную воду прорывало, и после гибели картошки и прочих запасов некоторые жильцы заметно охладели к своим подвальным кладовкам.

И это еще было не самое страшное! В подвале завелись... Впрочем, вначале в подвале завелись блохи. В ужасающем количестве. На каждую подвальную кошку их, по-видимому, приходилось столько же, но не поштучно, а в живом весе. Битва санэпидстанции с блохами завершилась победой человеческого разума, но вместе с вредной насекомой погибло ещё какое-то количество продовольствия, не закрытого герметично, как соленья и компоты. И это ещё немного уменьшило хождения жильцов в подвальные помещения по хозяйственным вопросам. Заодно с блохами вывели и кошек, но это оказалось ошибкой, потому что расплодились мыши. Тогда статус кошек был восстановлен, и мышей стало не хватать. Экологическое равновесие - тонкий вопрос, однако. Кошек стали активно подкармливать дети - правда, не все. Одни подкармливали, другие проводили фашистские эксперименты; в общем, так или иначе, упомянутое равновесие в триаде мыши-кошки-дети установилось. Однако подвальчики стали, как говорится, бомбить. Все более-менее ценное пропадало, причём было совершенно неясно, пришлые ли здесь воры орудуют, либо, как говорится, свои. Но вот когда в подвалах завелись бомжи, вот тут-то жильцы взвыли по-настоящему. Детям было категорически запрещено даже приближаться ко входу в подвал и к его мрачным зарешеченным окнам: в городе рассказывали немало подвальных страшилок. На бомжей устраивали облавы и сами жильцы, и милиция, а сколько их перебывало в подвале дома номер четыре по проспекту Юности, вряд ли кто-то считал, кроме участкового. Но двое бомжей сильно отличились, отчего и остались в памяти народной: сгорели. В прямом смысле слова. Один избрал для этой цели электрощит, где устроил себе лежбище и где, в один прекрасный момент, электричество прошло через его немытое тело. Другой обосновался совершенно в другом месте, в глубине подвала, кайфуя на старом, но вполне ещё хорошем диване. Этого, по-видимому, погубило курение и чрезвычайная проспиртованность организма. Во всяком случае, как рассказывали очевидцы, диван пострадал меньше, нежели бомж, труп которого как бы весь выгорел изнутри. Второй случай поставил точку, и состоялся окончательный исход жильцов из любимых каптёрок. Пожарники залили подвал таким количеством пены и воды, что долгое время там можно было бы только плавать на резиновой лодке, которая, впрочем, как потом выяснилось, в хозяйстве имелась.

Как именно прижился в подвале Геннадий Петрович, вопрос не первостепенной важности. Опустим эту историю. Опустим также не являющееся необходимым описание прибытия начальника организации "Информпопсервис". Важно то, что в скором времени с этим человеком, находящимся в возрасте где-то около тридцати, у Геннадия Петровича развивалась задушевная беседа один на один.

5. У царя Мидаса ослиные уши

"В вас чувствуется природный ум", - заметил Геннадий Петрович и пошевелил босыми пальцами ног. "Спасибо, - с некоторой иронией отозвался хозяин кабинета и вынул из холодильника бутылку водки "Абсолют", tonic water и фабрично упакованную импортную нарезку аппетитной колбаски. - Будете, Геннадий Петрович?" - "Натурально. На халяву и уксус сладкий", - отозвался спасённый с бомжеватой развязностью, однако почувствовал, что образ не складывается. Директор тоже это заметил и сказал: "Не придуривайтесь, Геннадий Петрович, не надо. Я же вижу, что вы за человек. Небось, высшее образование имеете, да не одно?" - "Н-ну, в общем, да", - признался Геннадий Петрович, действительно имевший за спиной два гуманитарных диплома да ещё и несколько лет студенческих скитаний по младшим курсам некоторых учебных заведений естественнонаучного профиля. "Не отягощает ли груз академических знаний?" - подковырнул директор. "Да нет. Отягощает иное - невозможность их использования... в сегодняшней обстановке". - "Ненужность, полная их ненужность отягощает вас, - возразил директор, разливая. - И дело не в сегодняшнем дне... а во всём укладе нашей российской действительности. А может, и не только нашей". - "Вынужден признать вашу правоту", - с неохотой согласился Геннадий Петрович, беря рюмку. "Ваше здоровье", - приподнял свою хозяин, и они выпили.

Директор кинул в рот ломтик зарубежной колбасы, жеванул её и остановился, озираясь. Встав, он пошарил в шкафу, заглянул в холодильник, выдвинул и задвинул ящики стола, после чего констатировал: "Похоже, хлеба нет. - Затем скрипнул зубами и добавил: - Уволю секретаршу. Сегодня же". - "Гм... - отреагировал Геннадий Петрович. - Так вот сразу? Из-за отсутствия хлеба?" - "Да если б в первый раз, - возразил директор и подвигался туда-сюда по кабинету, при этом поочерёдно пожимая себе руки, ладонь ладонью, как актёр на сцене, одновременно играющий двух знакомящихся друг с другом персонажей. - То кофе забыла купить, то лимон, то нету сахара. Эта её забывчивость, расхлябанность... Нет-нет, - он поглядел на часы, - уволю сегодня же. Как только явится. Не-на-ви-жу в людях необязательность", - сообщил он. - "А секретарша всё это обязана?" - осведомился Геннадий Петрович, сообразивший - по изменившемуся, зажествевшему тону хозяина кабинета, - что молодой руководитель "Информпопсервиса" шутить не любит. - "А как же! - подтвердил директор. - Она много чего обязана". - "Так, может быть, вы её уволить хотите за другое, за то, что она манкирует исполнением иных обязанностей, в чём-то более существенных?" - "А! - сказал директор, слегка успокаиваясь и вновь садясь. - Вот вы о чём. - Он налил по второй. - Да нет, в этом вопросе её поведение никаких нареканий не вызывает. Валишь её на диван... или на этот вот столик... он на колёсиках... и что характерно, трусики снимать не приходится. Вы спросите, почему? А потому что она, следует отдать ей должное, тонко чувствует момент и снимает их сама. Заранее. А может быть, - пожал директор плечами, - она и вообще их не носит".

Поскольку Геннадий Петрович промолчал, директор, вновь обретя настроение, жизнерадостно засмеялся и вскричал: "А, Геннадий Петрович! Я вижу - вы типичный осколок советского прошлого. Не нравится вам, что подобные функции входят в обязанности секретарши? Вот они, вот - внутренние тормоза вашего поколения!" - "Может быть, - сухо согласился Геннадий Петрович. - Могу признать, что в этом вопросе мы тормозили. Возможно - напрасно. Хотя... кто тормозил, а кто и нет. А вот интересно было бы узнать: у вашего поколения какие-либо вообще тормоза имеются?" - "Думаю, что никаких!" - весело ответил собеседник и тотчас налил по третьей.

Как-то очень уж легко ответил молодой директор на вопрос, содержащий в себе, если разобраться, смысл весьма существенный и тяжёлый. Впрочем, Геннадий Петрович и не ожидал другого ответа. Так что дальнейший вопрос он задал уже как бы формально, без всякого внутреннего содрогания перед состоявшимся падением нравственных ценностей, вынашивавшихся человечеством в течение тысячелетий. "И что, - спросил он, - ни библейские заповеди: не убий там, не укради... ни, допустим, имевшееся ранее обыденное понятие порядочности, не имеют для вас никакого существенного значения? Я имею в виду: в случае принятия основных решений?" - "Ни даже моральный кодекс строителя коммунизма! - бодро подтвердил директор. - Вы поймите, Геннадий Петрович, сейчас не просто время другое - эпоха сменилась. Тут главное - вписаться в неё, в эту новую жизнь, а если при этом оглядываться назад, тотчас вылетишь на обочину. И под откос. С перекувырками. Нельзя оглядываться. Повороты больно крутые, Геннадий Петрович. Потому и надо вперёд глядеть. Только вперёд".

Пожевали колбаски без хлеба. Запили её тоником. Директор налил вновь. "И убить?" - всё-таки спросил Геннадий Петрович. Директор пожал плечами и без особых признаков волнения сказал: "А что? Меня вот в Ленинграде хотели убить, да не вышло; случайно вывернулся. Ночевал у подруги, а не дома, и вместо меня, - он хохотнул сардонически, - друга моего убили, вместе с женой. С моей женой, естественно. Они, значит, вместе лежали, когда под кроватью бабахнуло". - "Эге! - сказал Геннадий Петрович. - Удачно! Так друг ваш, значит, вас и обманывал?" - "Да ну! - возразил директор. - Вы насчёт того, что он с моей женой спал? Что ж я, не знал этого, что ли. Мы ведь раньше вместе её трахали, а я уж потом женился. Девушка была хорошая, мне нравилась. Хотелось, знаете, чтоб была семья, ребёнок... Так я уже здесь снова женился, вот уж год, как молодой папа". - "Поздравляю", - механически выговорил Геннадий Петрович, осмысливая событийные и моральные аспекты услышанного. Услышанное не было чем-то уж абсолютно для него неожиданным, но всё-таки как-то ещё плохо укладывалось в качестве обыденных явлений. Особенно бомба под кроватью. Да и "Абсолют" начал уже слегка доставать, хотя до дна ещё было далеко. "А чем вы там... в Ленинграде... занимались, - поинтересовался осколок советского прошлого, - кроме группового секса и подкладывания бомб? Если это, конечно, не секрет". - "Да какой же секрет? Деньги делал. Как делал - это уже другой вопрос, здесь редко кто вам откровенно ответит. А так, Геннадий Петрович, все занимаются сейчас одним и тем же: делают деньги". - "Ну уж, так вот и все". - "Все, - жёстко сказал директор. - Кто может. А кто не может - тому остаётся копаться в мусоре. Извините уж... не хотел обидеть". - "А нисколько я и не обиделся, - пожал плечами Геннадий Петрович. - Мне гораздо обиднее было бы друга потерять... из-за денег". - "Такова се ля ви, - отозвался собеседник. - Нынче, Геннадий Петрович, вообще выгоднее иметь партнёров, а не друзей. А друзья - по фую!"

"Грубо как, - опечалился Геннадий Петрович. - И вам его не жаль?" - "Мне было бы жаль оказаться на его месте!" - отрезал директор и вновь наполнил хрустальные стаканчики. Выпили, и Геннадий Петрович пробормотал: "Такова се ля ви... Таков, значит, прейскурант цен". - "Я что-то не так сказал? - поинтересовался чуткий директор. - Звиняйте, батьку. Университетов мы, в отличие от вас, Геннадий Петрович, не кончали". Спасённый пожал плечами, жуя, но директор не отставал, видимо, задетый: "Ну объясните, объясните же... корректор". - "Как корректор, - сказал Геннадий Петрович, проглотив очередной ломтик, - я отметил бы, что к французскому выражению c'est la vie, что переводится как "такова жизнь" либо - "ничего не поделаешь", прибавлять русское местоимение "такова" тавтологично... и можно было его плюсовать, в своё время, только для создания юмористического эффекта. Как бы для того, чтобы подчеркнуть смешение французского с нижегородским. Но многими носителями русского языка этот юмористический эффект давно уже не ощущается".

"Ну и хер с ним, с эффектом", - сказал директор, выслушав. Он был явно разочарован. Тогда уже задетый Геннадий Петрович уцепился за другой пример.

Он поинтересовался, знает ли его начальствующий собеседник значение слова хер, которое столь легко им употребляется, и объяснил, что оно есть сокращение другого, а именно - слова "херувим", означающего "ангела высшего звания", а в сокращённом виде - дореволюционное, вернее - дореформенное название буквы "ха" русского алфавита. В том же смысле, в коем слово сие употребляется нынче, когда-то очень давно некий шутник употребил его как остроумный эвфемизм, то есть приличный заменитель другого, всем хорошо известного неприличного русского слова, начинающегося на "ха", то есть на "хер" по-старому, и также состоящего из трёх букв. И в этом был юмор, сегодня абсолютно никем не ощущаемый.

"Кто бы мог подумать! - сказал директор и сделал вывод: - А вы, Геннадий Петрович, большой зануда... крупный специалист по мелким вопросам. Впрочем, - добавил он великодушно, - всякий специалист необходим и всякий специалист хорош - на своём месте, а в том, что вы лишились такого места, вашей вины нет".

Крупный специалист по мелким вопросам пожал плечами, ничего на это не ответив, а директор с напором продолжил: "Вот в чём коренной недостаток вашего поколения: вы не умеете найти себе место в изменившихся условиях". Геннадий Петрович отозвался на это частушкой: "Килька плавает в томате, ей в томате хорошо. Только я, ебёна матерь, места в жизни не нашёл!" Директор оценил житейскую невозмутимость собеседника, хохотнул и вернулся к прерванной теме. "Вот, кстати, и пример из моей жизни. Когда моего друга грохнули, я тоже пострадал. И крупно. В финансовом смысле, я имею в виду. Мы ведь стартанули с ним вместе. Он сам был питерский, я-то - здешний, в Ленинград учиться поехал... А тут как раз всё завертелось. Ну, какая уж учёба? Жизнь стала меняться на глазах, времени терять нельзя. Зарегистрировали, как тогда принято было, фирму под вывеской совместного предприятия..." - "Joint venture", - механически отозвался Геннадий Петрович. - "Ну, вроде бы. И начали воздух гонять. Бабки имели бешеные. Я не считал их принципиально. Возьму пачку, суну в карман - и езжу по городу... Я машины любил хорошие. Больше даже, чем девочек. У меня там "Тойота-карина" была - с правым рулём, правда, потому и продал, хоть и быстро привыкаешь, а всё-таки ездить неудобно; потом "бэшка" триста восемнадцатая, форд "Гранада"; потом взял себе "вольво" семьсот сороковую - она угластая вся, мне такую захотелось вначале..." - "На ней вас сейчас и возят?" - "Нет, сейчас у меня девятьсот шестидесятая; только приобрёл - тут всё и обломилось... Вот одна машина и осталась у меня от того времени; пришлось руки в ноги брать, а то б меня всё-таки достали". - "Мафия, что ли?" - "Естественно. Жить-то все хотят". - "Ну, отстегнули бы. Деньги-то, сами говорите, были немереные". - "Всем не наотстёгиваешься. Надо правильно сориентироваться, кому отстегнуть, а кого и послать". - "Выходит, ориентировка подвела?" - "Выходит, так. Однако пожили мы хорошо, я вот до Америки, правда, не добрался, а всю Европу объездил - и в Лондоне, и в Париже был, настоящих французских проституток пробовал..." - "Наши хуже?" - "Наши и лучше бывают, но дело же не в том". - "Шампанское пил, икрой закусывал..." - "Да! - спокойно сказал директор с чувством естественного превосходства. - Пил и закусывал".

Он кинул в рот оставшийся ломтик колбасы и добавил: "Как видите, я и сейчас пью и закусываю". - "Если пить, то, конечно, надо закусывать", - несколько отчуждённо откликнулся Геннадий Петрович. Чуткий директор сразу отреагировал: "А, Геннадий Петрович! Вам не понравилось, когда я о проститутках французских обмолвился? Нет, не понять вам этого, не понять!" - "Ну отчего же? - возразил корректор. - Это национальная русская мечта: испробовать французскую проститутку. Впрочем... - Он задумался на секунду и добавил: - Нет, это явление, пожалуй, шире. Вот не кто-нибудь, говорят, а молодой Пушкин, когда ему указали на старуху, бывшую в молодости любовницей Байрона, возгорелся желанием и оную старуху употребил, чтобы потом воскликнуть: "Я был там, где и великий Байрон!" - "Пушкин - наше всё!" - громко, с аффектом откликнулся молодой директор, разведя руки и тряся ими. Пальцы его при этом сложились в "козу" - древний жест заклятия, который ныне почему-то вошёл в атрибутику, свойственную новым русским.

"А давайте мы с вами ещё выпьем и закусим, - дружелюбно предложил директор. - Не возражаете?" Геннадий Петрович пожал плечами, но молодой руководитель и не ждал ответа. Он уже диктовал в трубку сотового телефона: "Жорик, сгоняй в "Лимонию"... Ну, так, чтобы нормально. Да нет, ты что. Этого не надо. По-деловому. Ну давай".

Он повернулся к Геннадию Петровичу и, как любезный собеседник, задал вдруг такой вопрос: "А почему, уважаемый Геннадий Петрович, вы не поинтересуетесь, как именно сейчас и здесь я собираюсь делать деньги?" - "А зачем мне это знать? - сумрачно откликнулся крупный специалист по мелочам. - Я ведь вашими способами вряд ли смогу воспользоваться". - "А мне было бы интересно поглядеть на вашу реакцию, - заявил директор с неким напряжением в голосе и вдруг, легко рассмеявшись, добавил: - Может быть, оцените юмор". - "Боюсь, - сказал Геннадий Петрович, - я вряд ли что-то пойму. Мне нынче близки иные реалии, нежели новоявленные способы сколачивания крупного капитала".

Директор вновь наполнил рюмки из пустеющей бутылки и поддел собеседника: "Для вас, гляжу я, реальнее разрабатывать содержимое мусорного бака, нежели думать над иными источниками заработка. Кстати, Геннадий Петрович, а почему это ваши коллеги поступили с вами так не по-джентльменски?" - "А я вторгся на их территорию", - пожал плечами спасённый. - "Ага. Вам на своей бутылок не хватило. А где она, между прочим, ваша территория?" - поинтересовался директор. Геннадий Петрович объяснил и выразил попутно удивление по поводу того, что городские власти убрали баки со столь оживлённой точки.

"А вы меня спросите, и я вам объясню, почему убрали, - сообщил директор. - Ходить надо на городские совещания, были бы в курсе... Баки там завтра или, в крайнем случае, послезавтра появятся. Но уже другие. Импортные. Чтоб вида не портить. Ведь центр рядом". - "Вы шутите? - не поверил Геннадий Петрович. - Импортные мусорные баки?" - "Ну, - подтвердил собеседник. - Купленные за валюту. С крышкой и на колёсиках".

(To be continued. Если понадобится)

* От редактора. ... И вновь - в который уже раз?! - два чувства душу бередят: восхищение и сожаление. Сколь много Евгений успел - как стремительно он нас покинул. Его авторская ремарка в скобках - далеко не последняя запись в файле с текстом ПОВЕСТИ. Писатель разрабатывал сюжет всё дальше и дальше. Пять законченных частей внёс в оглавление, пять оставшихся - тоже обозначил и наметил канву дальнейшего развития событий. Эти записи - перед тобой, Читатель!

Сергей Сутулов-Катеринич

Оглавление:



1. Ужасная катастрофа
2. Прямое попадание
3. Deus ex "Информпопсервис"
4. Тёмный ночер за окною
5. У царя Мидаса ослиные уши

Житьё-бытьё бомжа в подвале
Воспитательница малолеток
Интересная, творческая работа
Навроде Мавроди
Выход в Интернет





Под видом помощи пенсионерам, престарелым, беженцам и прочим выбили ассигнования. Работу, которую можно сделать одному человеку, один человек и делает. Но, кроме того, штат человек двадцать. И каждый - за компьютером!





Работа: у каждого какая-нибудь игра. План, премиальные, штрафные за невыполнение: это тебе не социализм, брат, а капитализм строим... Впрочем, роль материальных стимулов велика: за перевыполнение - премия!

Расписываются в двух ведомостях. И если в одной, в зависимости от успехов, цифры вокруг колеблются 400: то ниже, то выше, то в другой тоже пляшут: но вокруг 600 - чуть ниже, чуть выше.

ГП, который весьма понравился шефу "Информпопсервиса" и был назначен оным на должность заместителя директора, не сразу разобрался, что в первой ведомости рубли значатся, а во второй - "баксы"...





Они ещё не раз общались на абсолютном уровне, однако на ГП время от времени хандра нападала: честная "ливерная" вкуснее воздушного "сервелата"...





Подписка о неразглашении: "Социальная обстановка напряжена... Сами понимаете".





Завалились на глупости и жадности. Директор решил, что он навроде Мавроди. И стал обирать пенсионеров и прочих. Народ наивный еще остался, но большинство раскусило рецепт быстро и начало контору громить.





Под шумок, после всего... каким-то образом герой утаскивает назад, "домой", свой "пентиум" с видеокартой. В подвале какие-то провода толстенные: это новая кабельная студия их вела, да бросила, а они - подключенные! Все программы, а также "порнуха".





Пятнадцатиминутка: "Ну-ка, "дед", включай "порнуху". Надо ж квалификацию повышать..."





Как говорил вольтеровский герой, всё к лучшему в этом лучшем из миров...





Жизнь вновь наладилась, как-то стабилизировалась. Появилось привычное ещё советскому человеку шаткое чувство уверенности в завтрашнем дне... и так далее - всё, как в начале, только плюс: уровень жизни повысился.





... Может быть, прорвалась настоящая комиссия? "Во, у бомжа телевизор!" - "Да нет, это же - компьютер!" - "Растет уровень жизни отдельно взятых бомжей..." - "Освобождать подвал будете?" - "Буду. Взамен на отдельную двухкомнатную квартиру!" - отвечает ГП твёрдо". - "Почему двух?!" - "А со мной сожительница. И приемная дочь". - "Ладно, - говорят, - оставайся тут... Какие есть претензии, пожелания?" - "Да вот хотелось бы иметь возможность входа в Интернет..." - "Тьфу!" - плюёт комиссия и уходит.

© Евгений Панаско, 2005-2024.
© Сетевая Словесность, 2005-2024.

Книга отзывов

НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"

Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] Читайте также: Ольга Андреева. Свято место | Андрей Бычков. Я же здесь | Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" | Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике | Надежда Жандр. Театр бессонниц | Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... | Игорь Муханов. Тениада | Никита Пирогов. Песни солнца | Елена Севрюгина. Когда приходит речь. (О книге Алексея Прохорова "Не одинокий рай") | Ольга Суханова. Софьина башня | Лана Юрина. С изнанки сна | Сергей Главацкий. Апофеазко | Татьяна Горохова. "Мне фамилия моя всегда мешала..." | Стихи, растущие из жизни | Михаил Ковсан. Время