Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ЮРА


Утро легкое, как воздушный шарик. Окраина Москвы пахнет летом. Мой друг шагает с двумя стаканами виски. В запотевшем стекле плещутся кубики льда. Деревья встречают идущего почетным караулом. В тапках, надетых на босу ногу, и в красном халате он похож на сатира. Глаза его похмельны. Я жду друга у метро. Я приехал к нему в гости. Мы будем пить весь день.

Он приближается победно, как танк. Стаканы нацелены на меня. От кубиков льда отскакивают солнечные зайчики. Они дразнят прохожих янтарными цветками. Пешеходы опускают глаза, понедельник гонит их в метро.

Трудоспособные жители района уехали на работу. Сутолоки больше нет. Я смотрю на опустевшую площадь тяжело, и мой взгляд тяжелее гири. А может быть и так, что взгляд мой легче фантика, но у меня нет зеркала, чтобы разочароваться. Я знаю, что выгляжу двуногой припухлостью.

Друг подходит. Я принимаю стакан. Мы выпиваем залпом.

- Здравствуй, Ваня, - говорит он.

- Здравствуй, Юра.

Я облизываю пустой стакан.

Юра оправдывается:

- Извини, бутылку дома оставил. Руки были заняты.

- Мог бы и в зубах притащить, - говорю я. - А как ты закрыл квартиру? С занятыми руками?

- Да очень просто.

Мое воображение мнется на лестничной клетке двенадцатого этажа. Скрипит дверь, Юра выносит стаканы. Его животу тесно в узком холле, заваленном барахлом: санками, лыжами, коробками из-под плазменных экранов. Дверь в квартиру остается открытой, он идет к лифту и ставит стаканы на ржавую электроплиту. Соседи поленились отнести ее на помойку, и вот уже второй год она пылится у лифта. В роли пепельницы.

Юра возвращается к двери, в замке хрустит ключ. Осталось войти лифт и спуститься. Оттопыренный палец справится с кнопкой вызова, а железная дверь подъезда откроется с ноги. Дорога к метро займет три минуты. Юра пойдет через двор, где стоят высокие, как строительные краны, тополя. Корни тополей выныривают из земли и ставят прохожим подножки.

Юра идет плавно, как акробат на проволоке: ноша его бесценна. Можете представить, какое это зрелище. Дойти до помойки в халате и выбросить мусор - дело обычное. Но для выхода в открытый космос такой скафандр не годится - из-за полиции, разумеется. Весьма подозрителен гражданин в халате и домашних тапочках. Но Юре везет: он пришел, не пролив ни капли, не повстречав полицаев.

- Значит так, - командует он. - Идем в магазин за мясом. А потом ко мне.

Ветер пригнал тучу. Туча лопается, капли дождя скользят по асфальту ртутными шариками. Эти шарики похожи на рыбьи глазки. Мы бежим к магазину, как олимпийцы.

В магазине нас окружают охранники. Объявляется свод нелепых правил. Нельзя размахивать руками. Нельзя покачиваться. Босиком тоже нельзя (Юра потерял тапочки и теперь он метит пол следами йети). Нельзя со своими стаканами. Охранники уверены, что мы откроем шампанское прямо в торговом зале.

Я запираю стаканы в железный ящик. На дверце нарисована семерка. Юра говорит, что это хороший знак. Его повело. Ему хочется есть. Юра мечтает о тушеной в сметане телятине. Ему слышится дуэт чеснока и розмарина. Он ложится в тележку и требует, чтобы я отвез его в мясной отдел.

К нам лезет охранник с прыщавым носом.

- Парень, вылезай из тележки.

Я согласен с прыщавым. Я не хочу толкать тележку, груженую другом - в друге весу килограммов сто, если не больше. Юра клянется вести себя прилично. Он присягнул на кредитке. Кассирша подтвердила, что Юра - клиент постоянный. Охранники расступаются.

Мы идем мимо штабелей с пивом. Объективы видеокамер следят за нашей траекторией. Мы опираемся на тележку, как на четырехколесный костыль. У витрины с овощами-фруктами я торможу.

- Что будем пить? - спросил я, почесав блестящее брюшко авокадо.

- У меня дома три бутылки виски.

- Прекрасно. Прекрасно.

- Кстати, порей надо взять. В салатик.

Над овощами-фруктами возвышается усатая продавщица. Продавщица хмурится: десять часов утра, а мы - уже. Уже громкие и синусоидные. Судя по золотым зубам и сросшимся бровям, дама приехала из тех мест, где практикуют праведный ислам.

- Дайте, пожалуйста, порей, - говорю я.

Отворачивается. Вы представляете?! Оно фыркнуло. Сделало вид, что нас тут нет.

Мои щеки стремительно краснеют в тон Юриного халата.

- Дайте. Пожалуйста. Порей.

Распахнув рот, я объявляю джихад обонянию. Трехдневный перегар хватает усатую за горло. Она прячет лицо в фартук и что-то мычит.

- Выньте одежду изо рта! Я вас не понимаю!

- Порея нет. Не завезли, - голос ее дрожит. - Возьмите репчатый. Тоже лук.

- Не хочу репчатого! И что значит "тоже лук"? А вы кто? Тоже продавщица?

Юра подхватывает спектакль, и после злого покупателя на сцене появляется добрый.

- Здравствуйте. Простите моего друга за вульгарный запах. За нервный тон простите. Ваня болен с рождения (закатываю глаза). Генетический дефект периферической нервной системы. С ним вообще спорить не рекомендуется. Опасно для жизни. К тому же, животных надо беречь (икаю). Давайте проявим милосердие. Наверняка на вашем складе порей таки есть. Просто надо сходить, поискать. Окажите любезность.

Усатая срывается в карьер, как ошпаренная кнутом лошадь. Мы ржем ей вслед тихонько и незлобно, как пони.

- Да к чегту этот погей, - грассирует Юра, - я что, евгей? Пойдем за основным блюдом.

Мясной отдел ломится от продавщицы. Продавщица выбросилась на прилавок кашалотихой. Между локтями перекатываются шары. Это ее груди. Груди ошеломляют до головокружения. Если смотреть на них дольше минуты, то можно получить сотрясение мозга. Я чувствую себя лилипутом.

Толстуха спрашивает, чего желают мальчики. У нее есть мясо на любой вкус. Телятинки? Конечно! А какую часть теленка? Юра присматривается к языкам - серым, с посмертным налетом. Языки похожи на восклицательные знаки.

- Взвесьте, пожалуйста, полтора кило язычков, - говорит Юра.

- Зачем так много? - спрашиваю я.

- Они пустят сок и станут гораздо меньше.

Юра - кулинарный конкистадор. Он покоряет еду. Умеет жарить, парить, варить, нашпиговывать, резать. У него есть коллекция ножей из самурайской стали - для суси. Он разбирается в сортах манго, знает толк в моллюсках. Путешествует по миру, смакуя гарниры, подливки, и глобус для него - шарообразное меню. Надкусив креветку, он определит, из какого она океана, - и не ошибется. Его желудок растворит любой, даже самый жгучий соус.

А вы знаете, что во Вьетнаме браконьеры приготовили ему змею? Я смотрел видео. Одноглазый старик вытащил из мешка крапчатого гада и содрал с него кожу, вывернув чулком. В кадре метался ржавый нож, в чан с кипящим маслом летели куски. Крупный план: на Юриной ладони пульсирует сердце, похожее на виноградину. План еще крупнее: гильотина зубов, хищный подъем кадыка. Затем вьетнамцы подают коктейль - змеиная кровь пополам с водкой.

От этих воспоминаний мои внутренности воспламеняются. Я хочу выпить.

- Юра, пора закругляться. Время теряем.

- Понял. Уходим.

- Только купи себе тапочки. Простудишься ходить босиком.

Мы находим уголок дачника. Между шампурами и мангалами навалена куча калош. Пока Юра роется в ней, выискивая наибольший размер, я корчу рожи полу, начищенному до зеркального блеска. Обувшись, Юра расправляет плечи.

- Удобные? - спрашиваю.

- В самый раз.

- Пивка на дорожку?

- Само собой. Возьми пару банок. Хотя нет. Возьми четыре.

У кассы Юра долго роется в халате, выискивая кредитку. Он раскорячился, как борец сумо. Карточка нашлась в трусах. Кассирша, взявшая нас на поруки, морщится: к кредитке прилип лобковый волос.

С охранниками мы простились тепло и нежно, будто с родными. Когда стеклянные двери магазина открылись, я заметил в отражении, как тот, прыщавый, перекрестился.

Дождь ушел. Улица выгнула мокрую спину. Влажное пространство смотрит с поволокой, - улица заигрывает. Мы идем по зеленоглазой дороге: лужи покрыты малахитовой пленкой.

Город становится объемным. Ветер треплет прическу листвы. Наверху плывет розовое облако, - движения замедленные, заторможенные, как у медузы. Облако похоже на плюшевый подарок. От восторга я закуриваю. Сигарета - вишенка на сливках моего настроения.

Юра щелкает затвором пивной банки. Я принимаю банку. Пиво теплое, с морским привкусом. Сейчас в моем желудке штиль, но если я не поем, начнется шторм.

- Зря чипсов не взяли, - говорю, - меня может стошнить.

- И стаканы зря забыли. Теперь пьем из банок, как нелюди.

- Давай вернемся за стаканами.

- Да ладно. Мы уже пришли.

У зеленой помойки копошатся бомжи. Увидев пиво, они начинают подвывать. Я бросаю в середину стаи две непочатые банки. Юра ставит сто рублей на высокого и мускулистого, я же предпочитаю низенького, но явно более проворного. Случается ничья: во время потасовки банки вылетают на дорогу и лопаются под колесами внезапного авто.

Бомжи посмотрели на нас так, словно мы изнасиловали и убили всю их родню. Юра заржал злобно, как нацист, спаливший русскую деревеньку. Нет, точнее так: в алом халате, обдуваемом ветром, Юра вошел в образ бесноватого Нерона.

Я бросил бомжам сторублевку, - чтобы зла не держали, да и вообще. На самом-то деле я людей люблю. Я даже мечтаю стать детским писателем.

Мы заходим в подъезд. Здесь темно и пахнет крысами. На лифте поднимаемся на двенадцатый этаж. Во время подъема начинается нечто совсем постмодерновое, потому что Юра произносит секретную фразу: "А теперь - моя очередь!"

"Ты же все испортишь!" - подумал я.

"Ничего я не испорчу", - подумал Юра.

В квартире он усаживает меня в кресло. В моей ладони появляется запотевший стакан. Я неподвижен, как сломанная кукла наследника Тутти. Мои глаза стекленеют.

Юра закуривает вульгарную сигару и садится на подоконник. По комнате плывут пошлые кольца дыма.

- Ваня, твои натужные метафоры - говно. Жалкое эпигонство. Бери пример с меня. Я люблю сюжеты с кровавым мясцом. Кстати, сегодня ты славно поработал. На районе нас все запомнили. Еще бы: два похмельных уебка, идущие вместе со стаканами. Красный халат был шикарен. Просто бомба, а не деталь. Взрывается в память. В магазине мы стали суперзвездами. Усатая, охранники, кассирша - все хором подтвердят, что такого-то числа пришли с утреца двое, повыебывались-повыебывались да и купили себе телячьих язычков на закусь. В общем, ты молодец. Состряпал отличное алиби.

- А что состряпал ты, Юра?

Он облизнулся.

- Кто? - спросил я.

- Да шлюха какая-та. Снял на Ленинградке. Она вроде одна работала, без мамки, так что меня никто не запалил. Отвез в лесок, положил на травку, давай типа поебемся на природе и все такое. Смеялась она противно. Там я ее и разделал. Взял только грудинку и филе. Остатки закопал. У меня в багажнике всегда лопата валяется. Хотя нет. Я не все закопал. Уши оставил. Я их сырыми съел, правда, чуть серьгой не подавился. Знаешь, Ваня, что самое интересное?

- Что?

- Все очень легко прошло. Естественно. Будто я всю жизнь только этим и занимался... Как ты думаешь, мне лечиться пора или вешаться? Или я просто людей не очень люблю?

- Нет, Юра, ты людей любишь. Очень.

Он хохотнул и выбросил сигару в окно.

- Ну что? Попробуешь кусочек? Я прикольнулся в стиле Лаэртского и приготовил сиськи в тесте.

Я кивнул и сказал:

- Конечно, попробую. Только теперь - моя очередь!

Юра падает. Я снимаю с него красный халат. Из волосатой спины торчит клавиатура. Клавиши похожи на квадратные прыщи.

Выдавливая гной из мясной клавиатуры, я вычеркиваю Юру из текста. Пошел он нахуй со своим сюжетом. Шлюха проснется в лесу. О случившемся помнить не будет. Пойдет к шоссе. Дальнобойщик с ноющей простатой подберет ее и за десяток-другой минетов отвезет домой - на Украину. Там она выйдет замуж за удачливого бизнесмена и родит ему двойню: мальчика и девочку. Мальчик станет шахтером, а девочка - главой правительства. И все будут счастливы.

А мне пора домой. Вот только допью виски. Чтобы стать писателем, тем более детским, надо много бухать. Это обязательное условие.

Золотозубый таксист увозит меня на мой район. На перекрестке кто-то пытается прикурить: огонек зажигалки моргает монотонно. Я подхожу, чтобы стрельнуть сигаретку, но встречаю светофор. Он исполняет оранжевое соло.

На автобусной остановке кто-то пьет и смеется над ночным прохожим. Ливень теплый, как водка, и попахивает псиной.

Приятно заметить стройную девушку. Вокруг ее талии сопение и возня. Возможно, к ней пристают любители людей, но после одноглазого светофора я уже не уверен, - без очков картинка мутная, золотые очки потеряны еще на прошлой неделе. Я подхожу к девушке вплотную и вижу, что на остановке никого нет. Мне померещилось.

Тормоза пищат, из окна полицейской машины высовывается лицо. Губы шевелятся, но из-за белого шума я не слышу слов. Кладу бумажник в протянутую руку, синяя мигалка уезжает. Они не знают, что бумажник пуст.

В доме я путаю подъезды и скребусь в чужую дверь. Женщина узнает меня, поэтому крика не поднимает. Я возвращаюсь на улицу. Меня штормит. Дом возвышается над округой, как маяк, и я боюсь с ним столкнуться. Дом стоит в центре водоворота.

Сосед вскрикивает, когда находит меня у помойки. Я сижу под железным навесом и караулю. Сосед выбрасывает книги по ночам, потому что днем стесняется.

Сегодня он выбросил тощий томик Олеши. Я посоветовал ему выбрасывать детективы. Он притворился обиженным и послал меня.

А меня уже качает, как Ваньку-встаньку. Я прошу о помощи. Сосед вроде бы добреет и соглашается проводить до квартиры.

В лифте пахнет фиалками. Меня тошнит от кислой метафоры, застрявшей в горле. Вид у меня жалкий. Сосед делает сочувственное лицо и говорит, что может достать прозак. Дескать, у него жена - психиатр, она выпишет любой рецепт.

Я присмотрелся к рукам соседа. Могучие. На правом запястье наколка ВДВ.

Не то чтобы мне все надоело, я просто решил добавить концовке немного мясца, - хотя бы в память о Юре, так любившем людей.

- Скажите, у вашей супруги вкусные сиськи?




© Иван Папичев, 2011-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2011-2024.




Словесность