БАРЫШНЯ И САРАЦЫН

В огромном зале пионеры поднимают алюминиевые

О парадиз колготочного детства,
эфир и жара элевсин,
тень на стене - вот все твое наследство
от этих зим.

Шиповниковый пух и зерна,
несмелая аллея, плеши дерна,
мох, стелящийся по стволу,
дитя, прилипшее к стеклу -

смотреть как дождь темнит колючий гравий,
за следом, еле видным, грабель,
за тем, кто надевает капюшон,
и сверху угадать, кто он:

завхоз ли дядя Паша или сторож.
О, санаторно-лагерный заморыш,
ты вознесен в стеклянной колбе
следить движение, что утекает в обе

воронки. Водные разливы
чуть тормозят скольженье перспективы.
Протри стекло и дай в тебя вглядеться,
Эвфорион фланелевого детства.

Нам паровоз летел по кругу,
вечор, ты помнишь, пела вьюга,
а нынче - посмотри в окно -
все кончилось давным-давно.

"Сжимая свитки прежних дней,
шагнем в огонь с тобой скорей".

Так, обращаясь к другой, он не заметил исчезновения N,
центр мира унесшей в отлоги Леванта.
"Ни вернуться к речи не смог, ни огня запалить отреченьем".
Тьма входила на зов, мешалась сумраком заведенья

Он позвал официанта.
Отхлебнул, что осталось в чашке,
и представил, что было бы если б бедняжки
сестры у Чехова пили все время не чай, а кофе.
Дядя Ваня, наверное, давно б уже жил в Европе.

И, пропустив вперед отраженье, вышел почти веселым
в будни нового утра, под небеса Шеола.

II

Пойдемте, матушка, с нами вокруг белой розы,
вокруг украденной главы Иоанна,
обойдемте три раза.

Пугливые свечи в ладонях,
как огоньки в бойницах.

Так и мы одиноки в этих пустынях.

Ангелы поют на небесех. И рядом.
О земле ли поют, рожениц младенцев,
жажды, похоти и сладчайшей баклавы?
О подземной ли зелени кипарисов?
Радуйся, Благодатная Дева,
голосам огнистых хористов,
мать семерых.

2.
Как покойно. Здесь есть ключи от могилы,
можно не мерзнуть в любую погоду.
Если и хочешь чего-то,
то только водицы.
И она возвратится -
не пройдет и полгода.

Радуйся, Благодатная,
не отрывая сухих листодней от стержня.
Ум не натруживая сравненьем,
сердце - обидой.

3.
Ты помнишь, друг,
с тобою шли
по-над Кедроном.
"Я здесь, чтоб видеть виды гор",-
ты так сказал со стоном.
И лег под кедром навсегда
с троящимся лицом воды.
Упрямство тоже иногда
доводит до беды.

Ты ходил по улицам Ветрограда,
а они, по законам Альберти,
выводили только к линейной смерти.

Ты же мечтал о спирали.

4.
Вот туземцы теперь зовут прокатиться.
Что ж, я поеду. Окончена служба. Светает.
Гул муллы накатывает то ли рвотой,
то ли трудным рыданьем,
перебивая сердцебиенье колокольного звона.

Барышня в шортах Levi's, белой розы белее,
покупала у сарацына,

Он учил ее, томно склонившись:
Хочешь продать за пятнадцать,
проси сорок пять для начала.
Не тереби следующей четки,
не дочитавши молитвы.
В мире все устроено верно.
Надо только идти постепенно
Первый признак больного духа -
покупать кокаин.
Особливо в календы,
сразу после получки.

III

1.
В иудейской пустыне,
в низине,
мыла Марусенька белые ножки.
Зеленая тина плыла.
Три жабы сидели.

2.
"Тина, куда ты плывешь?"
"Никуда, - отвечала, - я концентрируюсь".
"Жабы, подруги, а вы?"

3.
Жаба-певица с горошинкой в горле
гортанно запела:
"Мы сторожим по горам
охладевшее тело
времени.

Оно набухает все больше,
мы отступаем все дальше.

Время - пока не умрет - зовут упованьем,
оно так летуче -

с рисунком улыбок на огневитой пыльце.
Но ободок двуединства
смешается к мертвому брату,
прошлые люди и веши
теснятся в морщинах
на теле его и лице.

Нынче душно.
Полое было
становится больше, чем будет.

Здесь, в гулком начале земли,
мы хотим переставить часы.
Смерч песочный частицы закрутит,
и сравняются жизне-весы.

Ведь не все быть послушным.
Выйдем с поднятым фонарем
и в пространстве списанном, затонувшем
закатившийся день найдем".

4.
Но Маруся, внимая зверю пустыни,
усомнилась:
"Зачем же искать?
Вот моллюск или рак -
в мертвом доме, но живы.
Так и мы - им под стать.
Неживое - нам щит.
Без него - сиротливы".

5.
"Ах, Мария, ты вечно смиренна,
погляди на меркнущий шар.
Видишь: красная цена,
отступленья пожар?

На ходу изменяется время глаголов,
теперь они в прошлом - соляные столпы.
Погляди на слепых, безголосых и голых -
это время сосет их, упырь".

6.
И Мария печально сидела,
ладонями грея ступни.
Темнота сужала ущелье.
Захлебнувшись намокшею трелью
звери стихали вдали.
Лишь ноги Марии
белесо лучили огни.

IV

1.
Мы зашли за высокую рожь
еше до рассвета.

Вы послушайте, добрые люди, пожалуйста, терпеливо.
Мы легли.
Вы хотели признанья? Ну, что ж,
да, мы начали торопливо.

Мы стреляли по дремам дремучим
по снам
по сочащимся вспухшим слезным мешкам
(выдавали в последнее время)
а голодные птицы слетали на сны
и клевали их в мертвое темя

2.
Мы стреляли в виденья.
Но виденье одно
слишком низко к земле наклонялось.
И просило пред смертью возможной оно

о безудомные, братья,
зачем нас стрелять
мы сдаемся
каждое я может снять
в нас квартиру
и тогда из виденья
мы станем деяньем
записавшийся первым
получает впридачу
и коня и девицу и лиру

3.
Нет, спасибо, мы уже потеряли
я, что снимало когда-то шляпу
или квартиру.

Вот и с этой надо съезжать.

Я могу снять трусы.
Я ношу трусы Cacharel.
Но я не верю в рекламу.
Я раскрошил эбеновую гордость
в шестернях экономи(к)и,
Я потерял ее в номах бездомья.

В Палестине
мое время растет слишком быстро,
потому что - залетное семя,
вроде пальмы.

(Вот уж и август,
а Рашид аль Эсвад
так и сидит у кофейни,
как сидел в декабре.
Только числа газет меняются на его коленях.)

Нет, виденья и сны, и предатели слезы,
мне не надо коней.

А подайте-ка лучше мне лент пулеметных
против всяких мечтаний залетных.
Да воды ключевой
в жизни сей кочевой.
Чтобы вместо наркоза.

4.
той воды, что сиену и умбру холмов отразила,
виноградные листья хеврона
и сабру с подружкой шатилой.
и взрывчатки дробящий салют

ноги волосы руки кости суставы
так летучи как будто цветы
очень часто буднично даже
слева и справа

эту красную Землю Адама,
Марокко смешавшую с Польшей.
и на каплю подайте любви к ней.

и не надо деяний мне больше.

1997