Бывает, на работе так наработаешься и устанешь, что нет никаких моральных сил комкаться в общественном транспорте. В таких случаях, чтобы, как говорит мой психиатр, не невротизировать себя, я ловлю машину. Чаще всего водители бывают неприветливые: злобно сопят всю дорогу, портят моральный климат и всей своей жестикуляцией дают понять, что лишь нужда заставляет их везти какого-то несвежего гуляку по его делам. Но все-таки это по мне лучше, чем ненависть тысяч спешащих граждан.
Попадаются, правда, крайне редко, и удивительно человеколюбивые представители водительского сословья. Для таких общение с живым разумным существом, пусть и пассажиром - радость и удовольствие - разговор с ними можно легко поддерживать, даже не поддакивая и не мыча: достаточно не засыпать крепко и не храпеть, поскольку это может сбить с мысли человека, да и кроме того, как недавно сообщили по "Эху Москвы", сон пассажира вызывает в ответ сон водителя, что чревато автокатастрофой.
К тому же, можно пополнить свои знания чем-то любопытным и полезным: водители - люди с очень широким кругозором. Я, например, однажды совершенно неожиданно для себя познакомился с одним устным преданием из новейшей истории.
В тот день подвозил меня с работы до дому очень пожилой мудрого вида человек, который с самого детства жил в том же районе на окраине Москвы, что и я: с тех пор, когда там еще и Москвы не было. Он со мной на правах земляка сразу завел беседу: сначала рассказывал о своем тяжелом быте в детстве, о садах, которые цвели в поселке, существовавшем на месте теперешних серых многоэтажек, и о многом другом.
Почти каждое предложение старик начинал со слов: "стало быть значит это самое". Не часто встретишь человека, который выстраивает свои слова-паразиты в ряд - поэтому и слушал я его внимательно, тем более, что "стало быть значит это самое" мой собеседник произносил молниеносно, ничуть не медленнее, чем какой-нибудь современный среднеразвитый интеллектуал свое "как бы", а в остальном же речь его была вполне красивой.
Чтобы не заскучать от стариковских воспоминаний, я сразу задал вопрос по теме топографии нашего района, которая меня действительно беспокоила. Дело в том, что я пару раз пытался выехать за город и найти место, где бы можно было отдохнуть неподалеку от дома в свободные часы, развеять злобу, но всегда натыкался на высокие заборы и "кирпичи". Вот и решил спросить, что там за порядки.
- Не знаю, как сейчас, а раньше, еще во время войны, да и после, там была дача Ворошилова. Огромная усадьба, на пол-леса: грибов там было - я столько в жизни не видел - не меньше, чем травы. Одному командарму-то много не собрать, а больше никого туда не пускали.
Голос у старика был низкий, речь спокойная, убаюкивающая. И представился мне осенний лес с золотыми и красными деревьями, среди которых ходит и шуршит сухими листьями красный командарм Ворошилов, а лучи нежаркого уже солнца играют на его непокрытой гладкой голове, а он разгребает листья вокруг стволов, обнажая гриб, и думает о том, как еще больше укрепить мощь Красной Армии. Возможно, он также думал о планах нападения СССР на Германию и о продвижении мировой революции. Наверное, чтобы Ворошилов не упал во время своих размышлений, для него к каждому дереву проложили ровные бетонные дорожки. Потом я вспомнил, что гладкая голова была вовсе не у Ворошилова, а наоборот - у Котовского, а у Ворошилова - красивые усы... или усы у Буденного.
Потом я вспомнил откуда-то:
Погляжу я по народу -
Нет моего милого, -
Кучерявый чуб большой,
Как у Ворошилова.
С таким-то чубом командарму, вероятно, нужна была... Скорее всего по всему лесу там стояли сторожки - для срочной медицинской помощи, вдруг у командарма кольнет чего, или гриба несъедобного налижется, или клещ на чуб запрыгнет и в умную его голову всосется, а в сторожках - медсестры... Фу ты, опять пошлостями всю голову забило.
- И мы еще пацанами, - продолжал старик, - лазили через забор к Климке за грибами. Климка - это для нас было вроде как кодовое имя, чтобы никто не понял. Ну что, к Климке идем? - вроде как пароль. - Идем, у него сегодня картошечка с грибами. Стало быть значит это самое, да и рисковали мы, как настоящие лазутчики - там же охрана могла стрелять без предупреждения, но охранники - откормленные такие, мурластые НКВДэшники - слава богу, выдержанные были мужики, не палили чуть что, и, бывало, ловили нас.
- Ну и как, кого-нибудь репрессировали?
- Репрессировали, еще как. Отведут, стало быть значит это самое, к главным воротам и звонят Ворошилову, мол, Климент Ефремович, местные ребята опять за грибами залезли - что делать? Он, если дома, сам всегда придет, не поленится - веселый, улыбающийся, жизнерадостный - берет нас по очереди, нагнет, голову зажмет между колен - и давай нагайкой стегать. Бьет и повторяет: будешь потом внукам рассказывать, как тебя сам командарм порол. Бывает так в раж войдет, что и остановиться не может: может думал, что на коне в атаку скачет - моего товарища до потери сознания запорол.
Я подумал, что мог бы красный командарм оставить память о себе в сердцах голодных детей, например, угостив их конфетами, но, поразмыслив получше, решил, что, пожалуй, не мог - он же командарм, то есть представитель силы, и вести был должен себя соответственно. Вот если бы они к какому-нибудь там Жданову на огород залезли - было бы иначе, тот, может, и лекцию бы какую прочел.
- Но мы тоже ребята были не промах, и решили, стало быть значит это самое, командарму-Климке отомстить. Долго думали, головы сломали, но уж и придумали. Тогда ведь в любой школе вместо мячей для метания были деревянные макеты гранат - сызмальства к передовой готовили, а вырезали их сами ученики здесь же в мастерских. Стащили мы потихонечку из школы несколько штук, покрасили в черный цвет, покрыли лаком, чтоб блестели, сделали связку и пошли Климке мстить. Засели, стало быть значит это самое, с утречка у пруда возле дороги к ворошиловской даче и стали ждать.
- Передвигался он, когда было тепло, в открытом "Паккарде" с одной машиной сопровождения. А ждали мы как раз в кустах у небольшого холмика на дороге - там они притормаживали, чтобы командарм не подпрыгнул, да зад свой не зашиб. Ну вот, стало быть значит это самое, прошло, наверное, с полчаса, не больше. Слышим - машины едут, значит он - других там не было. Страшно, сердце петухом запело. Притормозили они: мы гранаты швырнули, и бегом.
- По голове-то хоть не попали? - спросил я.
- Не знаю. Пока связка долетела, нас уж как водой снесло - метров 50 точно пробежали. Но заметили они ее - точно. Клименту наверняка пришлось возвращаться, чтобы штаны поменять. Пока они там на месте разобрались, что это не гранаты, а деревяшки, мы уж в школе на уроке сидели.
- И что, никого не нашли?
- Нет: досталось-то многим, но не нам. Там сразу все перекрыли. Всех, кто в зону оцепления попал, задержали. Если без документов - отправляли в изолятор до выяснения личности. Тетка моя - она как раз за коровой на выгул пошла - три дня на нарах провела, пока за родственниками не послали. Знала бы она, из-за кого пострадала, - старик в первый раз засмеялся. - Зато потом, когда это модно стало, все говорила, что вот, мол, тоже репрессированная.
- Ну вот, а после того случая, говорят, Ворошилов нервный стал маленько, дергался часто. Даже фотографам на всяких мероприятиях запрещал вспышками пользоваться. Вот один знакомый фотограф, стало быть значит это самое, рассказывал...
Дед только по-настоящему разошелся, и, наверняка, мог бы рассказать еще много чего, но мы, к сожалению, уже подрулили к моему подъезду. Я отдал водителю полтинник, сказал спасибо и, несмотря на то, что было утро, пошел спать: работал я тогда по ночам.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
