Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




УТРО ТУМАННОЕ

правдивая история


Они шли сквозь сырую, хмурую ночь по деревянной, скользкой от наледи, мостовой. Впереди молча шагал худой, немного сутулый комроты, по нынешнему - лейтенант. Ему было двадцать семь и он был самый старший из них. Двадцатилетние бойцы глухо переговаривались редкими, тусклыми, почти ничего не значащими словами.

У Красной пристани они свернули на набережную. В пятистах шагах от полуразвалившегося бревенчатого причала мелькнул сигнальный огонь переправы. На ненадежном ноябрьском льду был устроен дощатый настил, уходивший в двинскую мглу, на левый берег. Когда они дошли до середины реки и миновали черное ледяное месиво огромной полыньи, оставленной ледоколом, на берегу стал слышен стрекот двигателей. Там был военный аэродром.

Им было холодно и хотелось спать.

Полуроту НКВД подняли по тревоге. Комроты ночевал дома, его разбудил курьер, вручивший серый, измятый пакет. Жена успела сунуть в карман шинели четвертинку черного хлеба, луковицу, коробок с солью.

В казарме его поджидал такой же сонный, да еще и пьяный штабист. Бойцы уже разобрали оружие из пирамиды, старшина проверял амуницию.

Согласно разнарядке их полк регулярно выделял личный состав для уничтожения воздушных десантов. Сегодня они летели в район Мурманска.



х х х

Я хорошо помню семьдесят второй год. Темно-красные ковры с орнаментом, усыпанным турецкими огурцами, наши с канадцами в телевизоре (а еще знатоки, ведущие свое бесконечное следствие), пионерская зорька по утрам перед школой, мандарины в холодильнике, запасенные к Новому Году, бабушка, уходившая поутру в очередь за мясом, дедушка в подвале, оборудованном под мастерскую, раскладывающий в идеальном порядке свои слесарные и плотницкие инструменты и тайно от бабушки выкуривающий ежедневную беломорину.

Семейные праздники - уютные и ритуальные, с белой скатертью и хрусталем на столе, под пластинки Утесова и "голубой огонек". Деды удалялись на кухню, разливали перцовку, гнали с кухни мою любимую бабулю, которая приходила за очередным пирогом - с клюквой, с творогом или с грибами - и вмешивалась в их воспоминания и политические размышления.

Отец, выпивая, громко хохотал, бабушка - хитроумная теща - подкладывая ему оливье, подначивала - "Эх, Юрка, и друзья-то у тебя все на "Б" - Биркин, Бублик, Белошеев...". Мама болтала с любимым братом, помощником капитана дальнего плавания и его женой - милой, любезной тетей Лилей, домашней, холеной дочерью генерала. Заходили соседи и бабушка всех кормила досыта - курочкой, салатами, пирогами, обсуждая погоду, цены и последние светские новости двора - Сашка Мальцев опять развелся, врачиха Алка уехала в Москву, историк дядя Саша запил, сосед дедушка Моисей потерял кошелек.

Деды были офицерами в отставке, получали солидную пенсию, но еще и работали - один на военной кафедре, другой ходил в Управление внутренних дел, помогал разбирать архивы.

Они познакомились в шестьдесят втором, когда оказались на одной лестничной клетке - дверь в дверь на втором этаже роскошного, специально построенного "офицерского дома". Они одновременно вышли в отставку, они были тезками, оба Викторы, так что и мама у меня Викторовна, и отец, и мне в детстве это казщалось нормальным, и я удивлялся, когда узнавал, что у родителей моих одноклассников разные отчества.

Отец моего отца, Виктор Яковлевич, ушел в отставку пехотным полковником. Дедушка по матери, Виктор Александрович - майор МВД, остановившийся в служебной карьере, когда организовали МГБ, и он написал рапорт о переводе из МГБ в МВД.

В шестьдесят третьем мама поступила на первый курс пединститута и была самой красивой невестой Архангельска. Отец учился на инженера-строителя, занимался боксом, дружил с художниками и проводил вечера в модном кафе "Золотица", где выступали заезжие легендарные знаменитости - и Клячкин, и Высоцкий, и небритые джазисты, которых иногда за углом кафе сразу после концерта беззлобно для знакомства, били,.



х х х

"Дуглас" трясло, бросало из стороны в сторону, одного молоденького бойца стошнило. Они сжимали грубыми трехпалыми рукавицами свои ППШ, почти все летели на десант впервые, никто и с парашютом-то обращаться толком не умел - все припоминали курс молодого бойца на учебной парашютной вышке, а то и школьные забавы в Парке Культуры, где Осоавиахимовская вышка была любимым развлечением школьников.

Вообще-то их рота несла охранную службу на военных объектах - в порту, на железнодорожном вокзале, на складах. Когда начался лендлиз, они охраняли разгрузку, и в роте водились английские галеты, тушенка, сигареты "Кэмел". Их недолюбливали, и мало кто знал, что рапорты об отправке на фронт не принимались.

И вот - фронт не фронт - но что-то опасное, страшное и настоящее ждало их впереди. Комроты их как мог ободрял, давал короткие, жесткие инструкции. Он летал на Кольский четыре раза и ни разу не был ранен. Он говорил им, что самое тяжелое - не сама операция, где все ясно, а обратный путь, когда с кое-как составленной картой, по неизвестной местности, нужно было выбираться к какому-нибудь населенному пункту. Немцы и финны нередко ошибались, и забрасывали своих параш.ютистов за двадцать-тридцать километров в сторону от цели. Военный смысл происходящего на Кольском не был ясен никому, был известен только приказ - сохранить Мурманск любой ценой.

Комроты не говорил им, что сам факт высадки с парашютами по такой погоде, вслепую, необученными, грозит потерей двадцати пяти процентов личного состава. Он всматривался в их лица, и думал, кто же из них - каждый четвертый.



х х х

Знакомство моих родителей, свадьба и мое рождение были неминуемы. Высокий, спортивный, ироничный, веселый отец приглашал маму на танцы в Дом офицеров, на студенческие праздники в кафе "Золотица" и в лыжные походы на другой берег Северной Двины. Бабушки обсуждали приданое, деды прохаживались по набережной, заглядывая в рюмочные и обсуждая квартирный вопрос под бутерброд с селедкой.

Квартирный вопрос был решен таким образом, что семьи все-таки разъехались из "офицерского дома", но в гости ходили друг к другу почти каждую неделю, и так и жили не разлей вода, до семьдесят пятого года, когда дедушка Виктор Яковлевич вместе с бабушкой Зиной уехали жить на море, под Одессу. Украина была их родиной.

За четырнадцать лет знакомста, дружбы и родственной, чистой и ни разу не давшей осечки, любви, деды лишь несколько раз обсуждали события войны. Служба в НКВД не предполагает последую щей откровенности, а у деда-пехотинца были свои причины. Кажется, где-то под Кенигсбергом из трехдневного кровавого и бессмысленного боя он оказался одним из двадцати пяти человек, оставшихся в живых от полноценного пехотного полка, но и этот факт сейчас у меня вызывает сомнения, слишком мало и глухо об этом говорилось, а переспросить теперь не у кого.

У обоих дедов на войне погибли братья, а у деда по матери в Котласе от голода умерла мать, моя прабабушка. Поэтому любимыми темами разговора были довоенная Москва, где оба учились, черноморские курорты где неминуемо отдыха советские офицеры, хоккей-футбол и прочие нейтральные темы. Имя Сталина в семье не упоминалось ни разу.



х х х

Над целью были в шесть утра. Штабист, сидевший позади штурмана, что-то кричал на ухо то одному летчику, то другому, "Дуглас" сделал большую дугу над еле угадываемой линией берега, оставив позади почти невидимый из-за светомаскировки Мурманск. Комроты прокричал штабисту - "С погодой повезло, смотри на луну". Но в низинах, между скалистыми изгибамит берега поднимался туман, и лейтенант в душе ничего хорошего от этой высадки не ожидал.

После высадки собирались минут сорок, шепотом матерясь, собирая парашюты и складывая их в небольшом мшистом овраге, словно молоком залитом непроглядным, холодным туманом. Недосчитались троих - было условено ждать не более пятидесяти минут.

Тем же оврагом пошли по азимуту к месту преполагаемого десанта.

Шли тихо, след в след, не больше минут двдацати - когда в конце оврага, где рос небольшой кустарник вперемешку с карликовыми березами, услышали ясные звуки - шорох, треск ветвей. Залегли. Впереди громко звякнул металл. Вспыхнувшая и тут же погашенная зажигалка показалась просто наглостью.

Комроты снял свой "ТТ" с предохранителя и лежа обернулся к ребятам. Махнул рукой, поползли по-пластунски.

Увидев силуэты, вскочили.

Бой продолжался минут пять или семь. Ожесточенный ответный огонь - у них, как оказалось был пулемет, и гранаты они явно не экономили, оставил в живых человек семь, до рукопашной дело не дошло, потому что во внезапно возникшей паузе, в непредсказуемых пяти сенкундах неожиданной предрассветной тишины, комроты вдруг услышал хорошо поставленный голос, кроющий матом с мягким украинским акцентом.

"Наши" - с ужасом подумал комроты и скомандовал прекратить огонь.

Встал, громко назвался и медленно, сжимая пистолет в руках пошел туда, в туманный перелесок, куда еще минуту назад они послали сотни горячих, смертельных, нерассуждающих пуль. Он механически, громким натреснутым голосом повторял и повторял свое имя, звание, номер части.

Через десять или пятнадцать шагов он увидел, что ему навстречу идет человек - словно мираж, двойник, отражение в тумане шагало навстречу ему. Они встретились и молча посмотрели друг другу в глаза. Одновременно потянулись к планшетам, где лежали документы.

У комроты были документы и форма артиллериста - принадлежность к НКВД не рекламировалась. Но имя бывло вписано настоящее - Соболев Виктор Александрович.

Они посмотрели друг другу в документы почти невидящими глазами и так же молча разошлись.

На обратном пути комроты, выводя остатки роты к мурманскому порту, думал только об одном - не встретиться с "теми", которые уже не казались ни своими, ни чужими, а были словно марсианскими прищельцами - бессмысленной, враждебной силой, порождением вселенского хаоса и холодной первобытной жестокости.



х х х

Мой дед вспомнил об этом десанте через тридцать лет, сидя на теплой кухне за рюмкой "Старки". Он рассказал о том что было тихим, бесстрастным голосом, не рассчитывая ни на реакцию слушателей, ни на сочувствие, ни на оценку. Он рассказал о мучительном следствии, который потом вел и СМЕРШ и свои, родные чекисты, и военные прокуроры. В результате десятков перекрестных допросов выяснилось, что никакого немецкого десанта вообще не было - была страшная ошибка, "результат паники и преступной халатности", как потом было написано в приговорах нескольким штабистам, в том числе и тому, что летел с дедом в "Дугласе", а потом вернулся в Архангельск.

Мой второй дед, Виктор Яковлевич слушал этот рассказ внимательно, ни разу не перебив, не качнув головой, и я бы написал - не моргнув - такое впечателние производило его внимательное, застывшее во внимании лицо.

Он выпил, и спросил "А ты помнишь откуда был тот, второй десант?"

"Да нет, я ведь так и не смог прочитать, что там у него было написано... Наши были, наши, может местные мурманские, а может и нет".

Отец моего отца помолчал немного и с обыденностью, которой говорят о помидорах, сказал

"Это была рота пулеметных курсов Петрозаводского пехотного училища. Я и был командиром".



х х х

Я хорошо помню семьдесят второй год - дефицитный виноград, который мы кушали, когда проигрывая четыре-один, наши победили у канадцев пять-четыре, и КВН, и как мама ушла из школы работать в газету, и как дедушка в подвале, переоборудованном в мастерскую делал мне из обрезков и чурбачков то кораблики, то игрушечные грузовики.

Деды редко вспоминали о войне, и разговор, который я подслушал, замирая, сидя за дверью кухни в коридоре был их единственным, который случился при мне - через одинадцать лет после их знакомстав, и через тридцать лет после их первой безмолвной встречи.



© Олег Пшеничный, 1999-2024.
© Сетевая Словесность, 1999-2024.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Андрей Бычков. Я же здесь [Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...] Ольга Суханова. Софьина башня [Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...] Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" [Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...] Надежда Жандр. Театр бессонниц [На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...] Никита Пирогов. Песни солнца [Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...] Ольга Андреева. Свято место [Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...] Игорь Муханов. Тениада [Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...] Елена Севрюгина. Когда приходит речь [Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...] Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике [Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...] Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... [У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...] Лана Юрина. С изнанки сна [Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]
Словесность