Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




Вольный стрелок,
или как я стал предателем


Предисловие

Дорогой читатель, ты взял в руки эту книгу... Короче так, урод, устраивайся поудобнее в кресле, на диване, на нарах или на очке, чего у тебя там рядом есть, и слушай сюда. Сейчас модно стало в книжках правду-матку рубить. Про наркоманов, бандитов и проституток уже рубанули, а про солдат - ни хера. Где же ебаная социальная справедливость? Кто про меня расскажет? Где эти великие писатели, львы толстые нашего времени? Сопливые боевики и розовые детективы строчат-дрочат они. А хочешь о войне из первых уст? Не хочешь - пошел нахуй, а есть желание - развесь уши, не бзди, не отвалятся они. Особенно вам, ссыкунчики, от армии закосившие, рекомендую. Послушайте страшную сказочку о том, что вы в жизни не увидели. Да нет, не осуждаю я вас, кто я такой, чтобы судить? Я и сам гнида последняя, по большому счету. Но послушайте, послушайте, суки, каких удовольствий вы лишились. В глаза смотреть!

Как я косил

Я и сам не мудак, тоже косил от армии. Только вам, сынки, удалось, а мне нет. За это вас, блядей, и ненавижу. На прошлой неделе шел вечером по улице: жрать охота, в животе вакуум, аж живот к позвоночнику прилип, и в башке от контузии гудит, будто черти ломом по пустой цистерне хуячат. Бабок - ноль, зарплату не платят и в долг никто не дает. Правильно, я бы на их месте тоже не давал, дураку ведь ясно, что не отдам. Но ОНИ - это они, а Я - это я, и неизвестно еще, кому больше кушать хочется. Кто ОНИ? Да все, кто не Я! О, опять я к ебаной справедливости взываю! А ИМ - похую. Кого ебет чужое горе? Меня их горе не ебет. Мое их - тоже. Вот тебе и справедливость.

Бля-а-адь! Да я в философию ударился, Спиноза сраный. Вернусь к истории: иду я по улице, а навстречу пацан с девкой, под мышками тубусы тащат. Явно студентики. Счастливые такие, идут вприпрыжку, бутерброды с карбонатом жуют. Посмотрел я на пацанчика: щечки розовые, глазки масляные, ручки холеные... Вот, падла! Отмазался в институте от войск и в хуй себе не дует, жрет от пуза и девочек мацает. А по ебальничку?

"Стоять! Руки за спину! Руки, блядь! Как фамилия?" Только он рот открыл - я ему по яйцам хуяк! Он аж пополам сложился. По загривку - хрясь! Валяешься, гадина? "Встать!" Он на карачки - ему ботинком по зубам пиздык! Баба его затряслась, чуть бутерброд не выронила. "Эй-эй-эй! Аккуратнее!" Смеяться, в натуре, будете: забрал у нее бутерброд и ушел, на ходу кусая.

Но это так, свежее воспоминание. А копнуть поглубже - уссаться можно, на что я пошел, чтобы только от армии закосить. Сам диву даюсь, как это сделал. Я себе хуй обрезал! Вот, блядь, до чего меня ломало Родину защищать! Но не до такой, конечно, степени, чтобы по яйца член оттяпать. Так, хуиной шкуркой пожертвовал только. Как это было? Началось с того, что когда я после школы стал думать, куда податься, мать стала про Америку жужжать. Я так и охуел: щас, ждут меня там с распростертыми объятиями, шестидверным лимузином и чемоданом баксов! Но мамаша тоже не дура, у нее все продумано было. За чашкой чая она поведала мне, что я еврей... Вот он, блядь, звездный час сионизма! Радуйтесь, пейсатые, одним из вас стало больше! Нет, если серьезно, у меня от таких новостей крыша, бля, поехала. Я еврей?! С моей курносостью? С синевой глаз? С прямыми, как солома, волосами? С моей расейской дурью?! Если я еврей, то где мои ебаные таланты? Почему я не пиликаю на скрипке, не снимаюсь в худ-фильмах и не строчу гениальных книжек? (Ой, блядь, книжку я все-таки пишу, ха-ха...)

Нет, это песня: оказалось, что мою прабабушку по материнской линии звали от рождения Лией и жила она в каком-то зачуханном местечке хуже Бобруйска. С детства она хотела стать врачихой, а когда началась первая мировая, пацанкой сбежала из дома, чтобы записаться в сестры милосердия. Понятно, что ей сказали "жидовок не берем-с", и тогда она ничтоже сумняшеся перешла в православие. Так появилась на свет сестра Лидия ... (фамилию опускаю), впоследствии награжденная за героизм Георгиевским крестом с бантом не помню, какой степени. На фронте командиры наградили ее не только крестом, но и животом, и накануне революции доблестная прабабуля отправилась в тыл, чтобы родить там ребеночка еврейско-офицерских кровей. Моя бабушка вылезла из сестро-милосердной пизды в тот самый день, когда в Таврическом дворце разогнали учредиловку. Ничем более знаменательным ее жизнь отмечена не была. Ее муж, мой дед, был в жопу исконным русичем, и папаша мой - истинный русский ариец, что доказал, умерев от водки в тридцать лет, когда я пошел в первый класс. Таким образом, еврейских кровей во мне - с гулькин хуй, но по законам богоизбранного народа я и сам считаюсь избранником Божиим. На это имеется документ: выписка из церковной книги, что мол такую-то иудейку обратили в истинную веру. Я хуею от такого подтверждения еврейства!

Короче, ситуация такая прорисовывалась: Израиль сразу отпадал из-за его ебаного милитаризма. Бежать от русской армии в еврейскую? Хуй на рыло! Америка евреев за беженцев уже не считала. Мол, морды вам больше на рынке не бьют - и сидите в своей вонючей Рашке, не выебывайтесь. Но моя заботливая еврейская мамаша нарыла неплохой вариант. Надо было поступить в только что открывшуюся местную ешиву, а оттуда через год якобы обещали всех направить на стажировку в ешиву американскую. Главное, вырваться из родного дерьма, а там уже хватайся руками и ногами за развитой капиталистический рай, держись, чтоб не отодрали и обратно в говно не выслали!

Эх, прощайте, хуиная шкурка, сало и бляди, шалом алейхем, ермолка, маца и тайная суходрочка! Поначалу все шло гладко: обрезание прошло как по маслу, хуй не загноился и не отсох, только лучше подниматься стал, облегченный. Тору даже интересно читать было, узнавать о своих предках разные подробности. С ивритом - сложнее, но терпимо, хорошая память выручала. Не поверишь, в натуре, первый курс я закончил с отличием, все учителя меня хвалили как подающего надежды. Мне уже американскую визу делали, чтобы в сентябре в Нью-Йорк отправить на дальнейшую учебу, и тут я так вляпался, что всем моим надеждам глухой пиздец настал. Переусердствовал я на почве сионизма, мудила. Пока визу ждал, стал со своим школьным дружком водку квасить от нехуя делать. А дружок успел на химии полгода отмотать за ограбление торговой палатки и вернулся с крутой наколкой на плече: девка-красавица по пояс, с пышными голыми сиськами и в пилотке со свастикой. Сколько я его ни пытал, что это значит, он молчал, как ебаная рыба об лед. Однажды мне по пьяне такую же захотелось, он мне тут же по дружбе и выколол, только вместо свастики маген-давид запиздячил. На следующий день я пошел в бассейн со своими ешивскими друзьями, они увидели наколку и прихуели, конечно. Восторженные сопли пузырями пускали, чуть ли не кончали от любви к искусству, а потом... заложили меня, иуды, рош-ешиве.

Выпиздили меня из жидовской школы в три счета, ебало раскрыть в свое оправдание не успел. Наколку я вывел электричеством за большие бабки, но обратно меня не приняли. Месячишко-другой я еще попил огненной воды в свое удовольствие, а осенью меня загребли в ебаные ряды защитников Отечества.

Сначала мы сделаем из вас говно...

Это такая любимая присказка у сержанта в учебной роте была: "Сначала я сделаю из тебя говно, а после из этого говна вылеплю человека". С говном смешать - это он умел, сука. Начиналась служба как-то смешно, правда. На сборный пункт все прибыли, естественно, не отошедши от проводов, в жопу веселые, будто не в армию идут, а на блядки. Пока армейские "покупатели" разбирали "товар" по дивизиям, жаждущие опохмелиться сбегали в город через дыру в заборе и реанимировались пивком. Короче, взвод мудацких новобранцев, в который я попал, по команде "равняйсь" падал, как фишки домино. Пинками нас затолкали в автобус, довезли до вокзала и с пиздюлями загрузили в плацкартный вагон. Только тронулись и начало трясти, один мудель стал блевать с третьей полки на головы соратников, а те и сами будто только сигнала ждали - и пошла ебучая реакция... Пять минут стены вагона сотрясались от мощного рыка в тридцать луженых глоток. Старлей с сержантом - и те рычали за компанию, тоже люди, ебать их в рот.

В учебке нас, заблеванных, выстроили на хоздворе, возле склада. Ну и картинка была, бля! У кого в ежике волос веточка укропа застряла, у кого - семечки малины на ушах, а на ботинках - столько жратвы, что целый Уголок Дурова накормить можно. Сержант раздал холщовые мешки и приказал всем раздеться до гола, упаковать "цивильное шмотье" в мешок и накорябать на нем домашний адрес карандашом. На всех дали один карандашный огрызок.

- Так он не пишет! - удивленно вякнул кто-то.

- Баран, он же химический! - вразумил его сержант. - Языком его лижи, как клитор!

Через пять минут взвод мудаков-новобранцев на самом деле превратился в стадо дрожащих от холода, жмущихся жопа к жопе баранов с синими языками. Сержант собрал мешки: "Вот папы-мамы порадуются от сынков блевотину в посылке получить!" Следующим номером войсковой программы нам выдали на руки форму, построили в колонну по трое и опять-таки голыми приказали бежать в баню.

"На помывку семь минут! Кто не успеет, встанет в строй с мыльными мудями!" - подгонял козлина-сержант. В бане, как водится, каждый искоса разглядывал хуи товарищей и сравнивал их со своим. Сразу определился лидер: Витя Чернышов (Черныш). Член его едва не доставал до колена, а в диаметре походил на третью руку. Вид у Черныша был вполне гордый, хотя вслух замечаний по поводу его феноменального хуя не было. Видать, он уже привык к тому, что при виде его прибора остальные самцы почтительно замолкают. Зато хуй другого феномена, Сереги Земелина (Земели) вызвал удивленные возгласы: сам член был средних размеров, но на его конце выступала большая шишка.

- Чего это у тебя с хером? - прямо спросил Черныш.

- Да так, хуйня, - нехотя отозвался Земеля.

- Я и сам вижу, что хуйня! Говори конкретнее, - Черныш дал понять, что просто так не отстанет.

Земеля сдался и рассказал, что у него в шкурку хуя вставлен пластмассовый шарик, чтобы доставлять бабам больше удовольствия. Черныш сразу захотел такой же себе, и Земеля обещал ему сделать.

- А ты что, еврей? - спросил меня Черныш.

- Почему? Похож, что ли? - прикинулся я дураком.

- Ты - нет, а хуй твой похож, - заржал он.

- Это я в детстве кипятком из чайника кожу обварил, пришлось ее срезать, - выдал я заранее заготовленную байку.

Мне поверили. Рожа-то у меня чисто русская, валенок и валенок. Поверить-поверили, но кликуху дали "Мойша", козлы необрезанные!

После помывки нам разрешили одеть только трусы и сапоги и погнали нас в казарму. "Блядь! Нашли стриптизеров! Одеваться будем?" - недоуменно роптали солдаты. В казарме сержант нас просветил: мы не могли напялить на себя форму, пока не научимся пришивать подворотничок к кителю. Это оказалось целой наукой, столько там прибамбасов: длина и ширина материала для ебучей заготовки, блядское расстояние от краев воротника, порядок складывания мудацкого подворотничка, длина уродского стежка и сучьи промежутки между стежками. Ох-хуеть! Тридцать мудаков, и все с иголками, как целочки-белошвейки, пыхтят и чмокают, облизывая исколотые пальцы.

"Взвод, становись, ебать тя в сраку!" - заорал сержант. Когда мы построились в форме, то пожалели, что мечтали одеться. По холодным глазам сержанта было видно, что отношение его к нам переменилось. Раньше мы были для него хоть и подчиненные, но все еще гражданские, со своими индивидуальными, бля, особенностями. Теперь в козлиной зеленой форме мы стали для него однообразным армейским говном, не имеющим основания для собственного мнения или мыслей. Это я, в натуре, задним числом так понимаю, а тогда никто ничего не понял, просто жопой почуяли, и все.

И началась армейская дрочка: "Как стоишь? Где ремень? Вижу, что тут, почему на яйцах болтается? Почему пизда на голове? А? Пилотка, блядь, говорю почему разъехалась? Что? Бурый, что ли? Упал! Отжался! Встать! Упал! Отжался! Встать! Упал! Отжался! Встать! Как стоишь? На, сука! Руки по швам! На, падла! Руки! Смирно! На, блядь! Встать! Взвод, отбой! Отставить! Равняйсь! Смирно! Взвод, отбой! Отставить! Блядь, козлы, хули топаете, как стадо баранов?! Равняйсь! Смирно! Вольно! Отбой! Пока горит спичка, всем лежать в кроватях! Один не успеет - начнем сначала... Отставить! Все в строй! Шевелись, пидор! Сапогом по жопе! Равняйсь! Смирно! Вольно... Отбой! Пока горит спичка! Все легли! Спим, уроды! Видим сны! Подъем!!! Пока горит спичка, все оделись! Отставить! Отбой! Спим, сынки! Лежим тихо, не дрочим! Подъем!!! Пока горит спичка, блядь!"...

Солдатские радости

Только на следующий день мы узнали, что попали в учебную роту мотострелковой дивизии. Нам предстояло пройти ебучий курс молодого бойца. Строевая, огневая, физическая... и другие мудацкие подготовки. Ни одной свободной минуты. Фактически, блядь, ни одной! Только по ночам можно было расслабиться. Сержант с нами не ночевал: боялся, сука, что накроем спящего одеялом и отмудохаем. Правильно боялся, пидор!

По ночам мы хуячили чифир. Как заварить чифир, знает каждый ребенок, только-только расставшийся с соской. Но как вскипятить воду в армейских условиях? Слушай сюда, братан. Прежде всего нужно найти самую что ни на есть хуевую емкость, которая сможет заменить чайник. Для этого годятся стеклянные шары осветительных плафонов. Мудаку понятно: отворачиваешь с потолка плафон, наливаешь воду и зажимаешь его на полу между книг, чтоб не ебнулся, так? Теперь - кипятильник. Берешь два бритвенных лезвия, два толстых гвоздя или два маленьких гаечных ключа... Только запомни, дурила, ДВА, не один, а то хуево будет!!! С концов лезвий, гвоздей или ключей прокладываешь спички, чтобы две железки не касались друг друга, закрепляешь все это дело ниточкой и прикручиваешь к противоположным концам железок по проводу - один к одной, другой - к другой, понял? Остается сущая хуйня: опустить железки в воду и воткнуть провода в разетку. Вода закипает за несколько секунд! Если она, блядюга, не кипит, можно бросить в нее чуточку соли... Только ЧУТОЧКУ, а то так ебнет, что маму забудешь! При мне один мудак варил грибы в плафоне, так его подъебнули: "Посолить не забыл?" Он и посолил, урод... Все грибы на стенке остались, а у него из рожи полчаса осколки вынимали.

Ох, чифир! Не все его пили, в натуре, только наша компания: Черныш, Земеля, я и еще один чувак, Славик. Остальные или ссали, что командиры застучат, или тут же засыпали, добравшись до койки. Славик тоже ссал, это по нему видно было, но у него один припизднутый бзик был: преодолевать свои недостатки. Упрямый кореш такой, за то его и уважали. Дрожит весь, как сучка, от страха, а все равно напролом прет, как танк, не остановишь. И вот наварим мы густой такой хуйни, чтобы ложка стояла, и как въебем-въебем! Откинешься на койку, расслабишься, в мозгу будто рычажок переключится - и ты в отключке. Нет для тебя ни козлиного сержанта, ни сраной казармы, ни мудацкой армии, ни долбаной России, ни космической помойки под названием Земля. Тебе хорошо, тебе просто заебись! Очнешься весь в холодном поту, сердце кувалдой бьет по грудянке, трясешься, как падла, а через пять минут оклимаешься - бодр, свеж и все похую. Кайф!

С варевом у нас проблем не было, потому что Земеля подрядился вставлять шарики за чай или за бабки. Черныш, Славик и я ему ассистировали. Земеля спиздил у механиков большую отвертку, сантиметров тридцать, с широкой деревянной ручкой, и остро заточил ее. Клиент должен был сам выточить из плексигласа и отполировать фланелькой чуть вытянутый шарик размером с ноготь на мизинце. Дальше было дело техники: переворачивался набок табурет, клиент вставал на колени и клал на его ножку хуй. Один из ассистентов обрабатывал одеколоном отвертку, другой дезинфецировал хуй, а третий оттягивал клиенту крайнюю плоть. Земеле оставалось только наставить отвертку на шкурку хуя и ебнуть кулаком по ручке. Получалось сквозное отверстие, в которое и вставлялся шарик. Хуй заматывался бинтом или просто тряпкой и через неделю дырки зарастали, оставались только маленькие шрамики. На хую получался твердый бугорок. Однажды я видел, как один из наших бывших клиентов забавы ради бил шариковым хуем по железной трубе кроватной рамы. Получалось внушительное постукивание, в натуре!

Мне, понятное дело, шарик вставлять было некуда, а Черныш загнал в свою елду аж четыре штуки, и хуй его стал похож на спелую кукурузину. Теперь он днем и ночью мечтал о том, как ему применить свой усовершенствованный прибор. Как сейчас вижу: Черныш после побудки сидит на очке, конец его невъебенного хуя теряется в дырке, а по его пунцовому от сладкого напряжения лицу блуждает мечтательная улыбка. "Ох, и вдую же я ей! - говорит он. - Аж сопли брызнут!"

Я и сам маялся без пизды, и вот у нас с Чернышом созрел план, как выбраться в город. Дело в том, что с курса молодого бойца солдат отпускали в увольнение только тогда, когда к ним приезжали родители. Как в пионерском лагере, елы-палы! Так вот, в одно прекрасное воскресное утро я позвонил из КБО (это комбинат бытового обслуживания у нас был, с буфетом, почтой, телефонами и прочей херней) дневальному нашей роты и, представившись дежурным по КПП, сообщил, что к курсанту Чернышову приехала мать. Дневальный сделал запись в книге и доложил командиру роты, а командир вызвал Черныша и дал ему увольнение до вечерней поверки. Удалось! Дальше - по той же схеме. Черныш, выйдя в город, позвонил из ближайшего автомата тому же дневальному и сообщил о приезде моих родителей. Опять удалось! Это было такое, блядь, счастье, после трех недель армейской дрочки и мозгоебки почувствовать себя опять свободным человеком, хоть и в мудацкой униформе!

Мы встретились с Чернышом на окраине города, очага древнерусской цивилизации, кстати, и двинули в парк цеплять коз.

- Ох, как у меня чешется хуй! - причитал Черныш по дороге. - Ох, я и вдую! Ох, за всю хуйню!

- А ты чего хромаешь? - заметил я.

- Ты думаешь, легко идти мне, да? - раздраженно отозвался он.

- Так ты его в сапог заправь.

- Я тебе сейчас знаешь куда заправлю! - взвился распаленный Черныш.

В парке как назло паслись одни малолетки.

- Блядь, кого брать, кого брать, кого брать? - грыз ногти Черныш.

- Да, проблемка, - согласился я.

- О, давай этих, - он показал на двух рослых акселераток, скармливавших лебедям булку у пруда. - Они пожопастей и посисястей остальных будут.

- Ты чо, охуел? - возразил я. - Им не больше пятнадцати на вид. Посадят за них!

- Ни хуя! Если им пятнадцать, то мне четырнадцать!

- Да ты разуй глаза, на их мордах написано, что они еще в куклы играют...

- В хуюклы! - передразнил Черныш. - Пойдем спросим, сколько им лет.

- Они тебе скажут...

- Это уже не наши проблемы! Что мы, паспорт у них проверять должны? Сказала "восемнадцать" - еби смело. Кодекс, Мойша, надо знать!

- А ты не пиздишь? Насчет кодекса? - усомнился я.

- Пошли-пошли! - рванул он в сторону самочек, как застоявшийся конь.

Девушки, завидев нас, явно что-то почувствовали и смущенно переступили с ноги на ногу.

- Девчата, вам сколько лет? - с ходу спросил их Черныш.

- А что? - переглянулись они с глупыми усмешками, стараясь на нас не смотреть.

- Ну, нам знать надо...

- Чего знать? - расплылись они в улыбках.

- Ну... можно или нет?

- Что можно? - с вызовом посмотрела на меня та, что повыше, ростом почти с меня, конопатая, с прищуренными глазами и пухлыми губами.

- Ебать вас можно? - ляпнул Черныш, придя мне на помощь.

Девушки смущенно прыснули в ладони и схватились за животы от смеха. Я почувствовал, что у меня тоже зачесался хуй.

- А вы хотите? - спросила вторая, черненькая, с живыми карими глазами.

- Ага! - радостно сообщил Черныш.

- Очень? - рассмеялась конопатая.

- Да, очень, - с готовностью подтвердил я. - А вы?

- Что, так сразу?

- Так у нас это... времени в обрез. Ухаживать некогда, извините, - вздохнул Черныш.

- Хоть мороженое купите? - спросила кареглазая.

- А на карусели прокатите? - спросила конопатая.

- Вы чего, красавицы? Откуда у солдат деньги? - урезонил я их.

- Да ладно, мы не из-за денег, - серьезно заявила кареглазая. - Просто развлечься хотелось. Но знакомиться хотя бы будем для начала? Или после?

Мы познакомились. Конопатую звали Катя, а кареглазую Виола.

- Пошли, что ли, дон-жуаны?

Они повернулись и двинулись под ручку в сторону леса, не оглядываясь. Мы рванули за ними в сладостном предвкушении. По дороге я вопросительно кивнул Чернышу: кого ты хочешь? Он вперил взгляд в широкую катину жопу. Все стало ясно. Мне оставалась более хрупкая Виола. Молча вошли в лес, прошли метров двести, вышли на небольшую полянку с поваленным деревом. Вокруг - пустые бутылки, окурки, использованные презервативы. Место, пользующееся популярностью среди молодежи. Это точно. Девушки присели на дерево и вопросительно посмотрели на нас:

- Ну, так что?

- Так это... раздевайтесь, - предложил Черныш.

- Сначала покажите, что у вас есть, - заявила Катя.

- Нам нужны большие, - поддержала ее подруга. - С маленькими мы не умеем.

Мне их заявление не понравилось. Эти задиристые сучки явно играли с нами. Но мудак-Черныш не просек подвоха и радостно стянул с себя штаны, вывалив из закромов набухшую кукурузину: вот я, мол, какой, хуй по колено и все похуй! Девки так заржали, что с ближайших елок посыпались шишки. С ними случилась истерика, они визжали, катаясь по земле. Бедный Черныш так охуел и смутился, что член у него обмяк и пошел морщинами. Дальше было неинтересно: разозлясь, мы скрутили этих дурочек, спустили с них трусы и надавали солдатскими ремнями по жопам. Ебать их у нас уже не было никакого настроения. После мы отобрали у них кошелек с мелкими купюрами и прогнали пинками под зад. Утерев сопли, они пообещали натравить на нас местных и убежали, а мы отправились в винный магазин, взяли пару жбанов портвейна и раздавили их в ближайшем подъезде, матеря сучьих нимфеток, не проявивших никакого ебаного сочувствия к несчастным пиздострадальным солдатам. В часть мы вернулись уже веселые и получили от комроты по пять нарядов вне очереди (посадить на губу он нас не мог, потому что мы еще не приняли присягу). Да, кинули нас девочки, но... долго еще было, что вспомнить и порассказать приятелям. Не скрою, братва, по нашему рассказу мы их таки трахнули, и не один раз...

На войне хуже чем на войне

Это тоже присказка такая, я ее сам придумал. Бля буду! Как бы ты хуево ни думал о войне, на самом деле она еще хуевее. Только когда ты на войне, этого не замечаешь. Некогда о ней думать, когда в тебя свинец и сталь летят. Задумаешься - и пиздец, так задумчивым навечно и останешься. Я вот так задумался однажды, нахуя живым мертвяков защищать, и до сих пор в башке гудит.

Ладно, продолжу по порядку свой злоебучий рассказ, а то мудак-читатель не врубится. Через пару дней после присяги нашу баранью учебную роту развели по всей дивизии. Черныш прозрачно намекнул сержанту, что выдаст ему на прощание пиздюлей, если тот оставит его без корешей, и наша шарико-вставляльно-чефирная компания оказалась в одном батальоне. Не успели мы там прописаться, получив пизды от дедов, наш пидорастический батальон кинули тушить горячую точку. Заливать мочой и кровью, бля.

Вот как такая хуйня, интересно, звучит для непосвященного уха: "жесткая круговая оборона"? Я когда услышал от лейтехи, чуть не охуел: "Жесткая круговая оборона кладбища". Как? Зачем? Что? Никого не ебет! Сказано, блядь: "жесткая круговая оборона", - и пиздец. Оружия у нас, правда, до ебеной матери было. "Немеряно", как теперь новые русские мудаки говорят. В учебке я два раза "калаш" в руках держал: на стрельбах и на присяге. Да и то, бля, на стрельбах за каждым бойцом прапор стоял, говорил, за что дергать, куда целиться и на что нажимать. Потом еще, пидоры, заставили вдоль бруствера раком ползать, гильзы искать. Пулемет, гранаты и прочую хуйню нам только показали на чертеже в разрезе и издали живьем. Теперь представь, брат, как я рад был до усеру, когда на меня навесили АКМС, пулемет и лифчик с магазами и гранатами. Меня, блядь, шатало, как ебаную школьницу после аборта, еле от бээмпэшки до окопа докандыбал. Нет, ты послушай, а на бруствере еще граник поставили! Земеля, мудак, пялит на меня счастливые зенки:

- Как из этой поебени хуячить?

- Нашел кого пытать! Иди у дедов узнай.

- Да, они расскажут гранатой по ебалу...

Короче, игрушки нам заебенистые достались. Ох, мы ими вволю потешились! Как два пальца обоссать освоили, на что жать, чтобы из них всякая хуйня вылетала. Целкость, блядь такая, к нулю приближалась, но какой шквал! В натуре это выглядело так: я прикрываю Черныша из пулемета, а он выскакивает пальнуть из РПГ, по-бырому хуйнет и обратно в яму падает, потом он меня прикрывает, а я бегу к БМП и из пушки этой долбаной коробки пиздячу по духам по чем зря. Все время в коробке под огнем сидеть ни один мудак жопой не рискнет, вот пидоры-деды и гоняли молодых "огоньку подбросить". Духи поначалу только одиночными отстреливались: не хотели понапрасну тревожить прах предков. Мочили, правда, целко. Первым же выстрелом командира уложили, старлея нашего, его только что с ротного до комбата продвинули, но недолго он, мудак, радовался. Не успел бинокль к башке приставить, чтобы из окопа на духов глянуть, - ему в окуляр девять граммов влетело. Никто поначалу даже не понял нихуя, чего он откинулся... Не поверишь, блядь, единственный офицер на 60 распиздяев был - и того сразу не стало. Прапор, старшина и сержант-наемник потянули на спичках, кому команду принимать. Старшине не повезло, ему, уроду, выпало.

Через полчаса духам, видать, остоебенило нас по одному отстреливать и они, на предков плюнув, стали нас гранатами ебошить. Вот мы, блядь, земли наелись! Но я, в натуре, только одного хотел: кротом стать и поглубже зарыться, чтобы ебаного свиста не слышать. Взрывы - хуй с ними, если взрыв слышишь, значит, пронесло, а свист - он, хер его знает, может и по твою душу, может, сука-смерть тебя подзывает.

Когда все стихло, мы огляделись и припухли: граники почти все разъебенило, у коробки блядское орудие заклинило, а у рации антенну снесло. Ни ствола, ни связи! Кисло, очень кисло. Тут ебаные духи и поперли с трех сторон: от реки, из села и по канаве вдоль дороги. Мы с пересеру так по ним въебали, что через пять минут все дно окопа патронными пачками завалили, едва ленты и рожки дрожащими рученками набивать успевали. Два пустых цинка за бруствер выбросили, но первую злоебучую атаку отбили. Сидим на дне окопа, чумазые зубы скалим, песком плюемся, радуемся.

Ни с хуя БМП подлетает, из него по пояс голый мудила с круглыми глазами вываливается:

- Вас с трех сторон окружают!

Связной, блядь... Типа, новость принес! Старшина-мудила к нему:

- Какие от комполка указания?

- Какие нахуй указания?! Его и начштаба из кашээмки гранатой выкинуло. Действуйте по обстановке!

Во, бля, волшебная фраза: "Действуйте по обстановке!" Я как услышал, так и обосрался. В натуре, живот свело. Черныш с Земелей тоже притухли. А Славик посуровел, мудак, страх преодолевает. Я Чернышу говорю:

- Черныш, нам пиздец!

Он молчит.

- Черныш, блядь, съебывать надо! Мы что, мудаки кладбище оборонять?! Подумай, ебеныть!

Он подумал, погрустнел и говорит:

- Куда ты съебешься от круговой обороны? Деды в спину захуячат!

Тут Славик вдруг очухался от своего мудацкого героизма:

- Мужики, надо командира на атаку подбить. Тогда съебаться проще будет...

- Молодец, профессор! - похвалил Земеля.

Черныш сплюнул и к старшине по-наглому подвалил:

- Командир, зови в атаку!

Старшина-урод от охуения чуть беломорину не проглотил:

- Опиздинел, зеленый?!

Но деды просекли фишку и неожиданно нас поддержали:

- Правильно сыны говорят! Прорываться надо! Перехуячат нас тут как зайцев в капкане!

Старшина не конченым мудаком оказался. Позвал прапора:

- Так чего, бросать высоту, что ли?

Прапору и жить хотелось, и под трибунал идти не светило. Он так, блядь, скромно ответил:

- Ты командир, ты и действуй по обстановке.

Деды зароптали:

- Не еби вола! Решай быстрее, пока духи не перезарядили!

- Ладно, блядь! - решился старшина. - Раненых грузите на броню, водила рулит на дорогу, остальные идут за коробкой. А вы, сыны, прикрываете, - повернулся он к нашей четверке. Вот так хуй!

- Чего вдруг мы? - не сдержался Земеля.

- Идея ваша, вы и обеспечите, чтобы все заебись было! Ничего, молодые, резвые, догоните...

Ага, блядь, догоните! Хуй в рот! Сам-то веришь в свою хуйню?

- Ну, чего встали? К оружию! - бросил он нам на прощание и повернулся к остальным. - Минутная готовность! Молодые начнут хуячить - всем вперед.

Злобно стиснув зубы, я вцепился в пулемет. Рядом сопел Черныш, у него от ебучей обиды навернулись на глаза слезы.

- Ну и хули, допрыгались? - подошел к нам бледный Земеля.

- Ладно, блядь, еще не пиздец, - отозвался Черныш. - Пять минут прикрываем этих пидоров, а потом рвем когти в другую сторону, к реке. Передай Славику. Неизвестно, кому больше повезет...

Вот он, блядь, ебучий момент истины:

- Огонь, зеленые! - заорал сержант.

Мы, зеленое мудачье, задергались в такт пулеметам. Деды закинули раненых на броню и посеменили, пригибаясь, за урчащей коробкой. Но духи - тоже не мудаки: въебали птурсом так, что наши гроздьями посыпались с брони. Коробка задымилась и встала, оставшиеся бойцы рванули к дороге, но им навстречу заработал из канавы пулемет...

Черныш схватил меня за плечо, я отпустил и разогнул боевой палец. Славик с Земелей все еще лупили по злоебучему пулемету духов, но наугад и бестолку. Мы отодрали их за волосы от прицелов: "Все, уходим!" Под горку мы рванули к реке. Я споткнулся о какую-то хуйню и кубарем полетел вниз. Перед глазами мелькало, в ушах свистело, не то ветер, не то пули... "Гранаты!" - донесся крик Черныша. Блядь, бывают на войне чудеса... Произошло что-то странное: время остановилось, как в замедленной съемке, просто дохуя появилось вдруг времени, чтобы заметить в полете торчащее из кустов за бугром у берега реки дуло с вырывающимся из него пламенем, отцепить в кувырке от лифчика гранату, приземлившись на жопу, выдернуть кольцо, затормозить подошвами, дернуться вперед, прицелиться, в падении бросить гранату и уткнуться рожей в землю... Прогремел ебаный взрыв, и время опять понеслось вперед - я оторвал морду от прохладной земли и увидел повисшие на срезанных ветках куста кишки. Удалось, блядь! Шварценеггер, ебать меня в сраку!

Я оглянулся: Земеля лежал позади с вытянутыми вперед руками, его белобрысый череп сочился красным, как треснувший арбуз. "Вперед, блядь!" - схватил меня за ремень подбежавший Черныш. Сзади нас обогнал Славик. Он бросился в воду, высоко взбрыкивая ногами. Мы с Чернышом плюхнулись вслед за ним, и нас подхватило сильное быстрое течение.

Тимур и его коммандос

Далеко мы не уплыли: суки-духи, очухавшись, стали глушить нас из граников. Как рыб, бля! Первым достали Славика: он выпрыгнул передо мной из волн, будто дельфин. Плюхнулся обратно - белая пена на перекате в момент стала розовой. Меня несло к тому же пристрелянному месту, и я с дуру нырнул... Взрыва я не слышал, почувствовал только, что в голове что-то лопнуло, и пиздец.

Очухался я уже связанным. Долго охуевал, не в состоянии понять, отчего у меня звенит-гудит в голове, почему на мне мешок с дыркой для головы, где я и с кем. Чувак, который был со мной, тоже связанный, сказал, что он "это я, Черныш" (будете ржать, бляди, но я долго врубался в смысл этой фразы, никак не мог проссать, кто из нас "я", а кто "Черныш"). Он рассказал мне про учебку, про чефир, про шарики, про недоебанных мокрощелок, про жесткую круговую оборону, про прорыв к реке и про то, как нас глушанули, а потом выловили из воды. Бля буду, я слушал это как мудацкую увлекательную повесть из серии "Библиотека приключений"! И только когда Черныш закончил свой блядский рассказ словами "и вот мы здесь...", я с интересом посмотрел на свои связанные ноги и осознал, что все это произошло не с каким-то незнакомым придурком, а именно со мной.

Черныш выдал ебучий прогноз на будущее: в ближайшие дни будут идти разборки между духами, которые нас глушанули, и духами, которые нас выловили из реки на другом берегу. Возможно, эти падлы нас поделят. Одного тем, другого этим.

- А нахуя им нас делить? - слегка удивился я. - Не проще сразу замочить?

- Мудак, - вразумил меня смышленый Черныш. - Они за нас выкуп потребуют.

Дней пять нас держали связанными в темном сарае, кормили раз в день какой-то вонючей парашей. Жрачку всегда приносила худая смурная девка, и Черныш каждый раз безуспешно пытался заглянуть ей снизу под подол черного платья до пят, а потом часами жаловался на то, как у него свербит в залупе. Нашел на что жаловаться, мудила! Очень скоро ноги-руки у нас затекли как деревянные, и от голода выть хотелось. Казалось, минула блядская вечность, когда пришли два бородатых духа, развязали нам ноги и стали выпихивать во двор. Ходить мы не могли - нам навешали за это пиздюлей прикладами по почкам и выволокли наружу.

Во дворе в шезлонге сидел бородатый козел в "лифчике" поверх голого торса, с зеленой повязкой на башке и с сигаретой, возле него торчало шесть духов.

- Ну что, ребята? - спросил он.

Голос у него был неожиданно мягкий, с хрипотцой и почти ласковый, как у крокодила Гены из ебаного мультика. Мы молчали, стоя перед ним на коленях и стараясь не смотреть ему в глаза. Глаза у него были подвижные, но грустные.

- Плохо ваше дело. Больше мешка пшеницы за вас не дают, а мы на такие демпинговые цены пойти не можем. Плохо дело, ребята. Что с вами делать теперь?

Мне стало совсем скучно. Все, пиздец. Приехали. Дальше некуда... Некуда? Приехали? Пиздец? В голове у меня помимо моей блядской воли включился какой-то ебаный аварийный автомат:

- Вы меня не можете убить! - заявил я неожиданно для себя, поднимая голову и глядя в упор на козла-командира.

Окружавшие его долбаные духи едва заметно заволновались.

- Почему? - спросил командир вполне равнодушно.

- Я... я... я мусульманин! - заявил я. - Я татарин. Я обрезан.

Черныш, мудила, рядом со мной затрясся и уставился в землю, с трудом сдерживая истерический хохот.

- Я вам покажу! - закричал я.

- Давай, - флегматично согласился командир. - Но учти: обманешь - только хуже будет. Будешь медленно умирать.

Боевики освободили мне руки, полоснув кинжалом по веревке, и я, как девка, задрал до пупа блядский мешок.

- А ты случайно не еврей? - спросил командир.

- Да вы что, посмотрите на мою рожу! - возмутился я. - Где вы видели таких евреев? Да я вообще жидов ненавижу! А русских свиней презираю, блядское племя!

- Врешь, парень, мусульмане матом не ругаются, - назидательно произнес командир.

Черныш, гад, прыснул от смеха.

- Да это я от них, сволочей, набрался. С ними иначе нельзя говорить. Это у них язык такой собачий! - заверил я командира.

- Водку пьешь? - строго спросил он.

- Был грех, пробовал, - сознался я. - Потом бросил. Отрава! Пусть ее недоделанные русские хлещут, быстрее сдохнут!

- Как зовут тебя?

- Неверные звали Михаилом. А вообще-то Муса, - нашелся я.

Командир что-то крикнул боевикам на своем языке, и те ему ответили отрывистыми возгласами. Непонятно, одобрительными или нет. Один из них зашел в дом и вышел оттуда через минуту с пистолетом. Он протянул оружие командиру, командир поставил на взвод.

- Вперед, - сказал он одно слово, протягивая мне на широкой ладони стальную вещицу.

Черныш по-прежнему давился смехом, но голова его теперь вжалась в плечи. Не раздумывая, я навел ствол на его стриженую макушку, сквозь ежик которой просвечивался бледный скальп, отвернулся и нажал на спуск. Раздался легкий щелчок. Боевики одобрительно заржали.

- Молодец, парень. Из тебя выйдет настоящий воин, - похвалил командир. - Пистолет оставь себе, это будет мой подарок.

Черныш поднял голову и посмотрел на меня каким-то странным взглядом, одновременно испуганным, насмешливым и одобрительным. Его посадили в джип, вывезли в горы и расстреляли. Без моего участия.

Вечером того же дня мне выдали тельняшку, защитной раскраски комбез и турецкие ботинки на шнуровке. Так я стал воином ислама в отряде Тимура. Тимур почитался среди своих чуть ли не национальным героем: еще до начала войны он захватил в Минводах автобус с заложниками и потребовал от властей миллион долларов и самолет в Турцию. В итоге его взяли ребята из "Альфы", но до суда дело не дошло: его обменяли на двух эфэсбэшников, погоревших на поставках оружия промосковским повстанцам.

Через месяц меня нельзя было отличить от настоящего боевика: борода, темные очки, зеленая повязка на лбу. Дурь курить научился. Мусульмане - интересные ребята: водку им пить нельзя, а косяк раскурить тоже не поощряется, но все же можно. Но главное, война перестала быть для меня страшным сном: отряд Тимура всегда действовал наверняка, с минимальным для себя риском, практически без потерь. На деле это выглядело так: мы делаем засаду в скалах у дороги и ждем колонну. Когда появляется колонна, сразу поджигаем первую и последнюю машины, а потом уже методично расстреливаем из укрытия все остальные. Через четверть часа в любом случае смываемся, пока не появились вызванные федералами вертушки. Испытывал ли я угрызения совести, что стреляю по своим? Нет, не испытывал, потому что уже не знал, кого считать "своими". В чем отличие своих от чужих? У тех и у других две руки, две ноги, туловище и голова. У тех и у других - крыша набекрень. В чем разница? В том, что у одних крыша поехала на Запад, а у других на Восток? В общем так: кто мне дает патроны, тот и свой.

Возвращение блудного сына

Однажды меня подзывает к себе Тимур:

- Муса, у меня есть для тебя новость. Из штаба сообщили, что тебя разыскивает мать. Готов к встрече?

- Нет, - ответил я. - Что хочешь со мной делай, но нет. Отец мой давно умер, а мать не мусульманка, она меня не поймет, почему я с вами воюю.

- Объяснишь ей все, расскажешь. Мать всегда простит, - уговаривал меня Тимур.

- Нет, - твердо ответил я. - Что хочешь со мной делай. Хочешь, на куски режь.

- Зачем ты так? - обиделся Тимур. - Ты хороший парень. Я тебе зла не желаю. Не хочешь - я твое решение уважаю. Я думал, ты с матерью хочешь встретиться.

Вот гад, и чего он меня пытать взялся!

- Да хочу я, хочу! - не выдержал я. - Но ты пойми меня... Мать думает, что я в плену, страдает, но гордится мной, как героем. Она простая русская женщина, у нее нет широты взглядов. Думаешь, легко ей будет узнать, что я с теми, кого в русских газетах называют бандитами?

- Я тебя понимаю, - согласился Тимур, подумав. - Мать - это святое. Мать есть мать, мусульманка или нет. Я для тебя на все согласен. Хочешь перед матерью героем быть - мы тебя как пленного представим.

- Спасибо, Тимур! Ты для меня как старший брат.

Я и правда полюбил этого странного человека, сурового и сентиментального, безжалостного и благородного, хитроумного и справедливого одновременно.

В назначенный день я сменил свой комбез на раздобытую в селе цивильную одежду, и меня заперли в сарае. Прошло несколько часов, а матери все не было. Я докуривал вторую пачку сигарет и вспоминал свое детство. Оказалось, что мне почти нечего вспомнить о матери, кроме ее имени, дня рождения и любимых блюд. Она всегда была где-то на заднем плане. Еще до школы мы гуляли с ней по парку... Аллея, липы, пруд, карусели, фонтан, мороженое... Где же там мать? Я очень хорошо помню вкус фруктового мороженого, но совсем не помню, как мать мне его покупала. Новогодние утреники... толпа в автобусе, толпа в метро, толпа на входе в дом культуры, мужик с белой бородой и красным носом, румяная снегурочка, лампочки на елке, подарки в пластмассовых коробках в форме кремлевской башни, шоколадные конфеты в фольге, мандаринные корки на снегу... Я шел домой с утренника - она была рядом, но я ее не помню. Нет, вспомнил! У нее была большая теплая рука... Мне жутко хотелось раскурить косяк, чтобы сосредоточиться на этом воспоминании, подогреть его в себе и раствориться в нем, но я боялся, что мать заметит мое состояние и подумает, что я болен.

Нет, она не придет! Она не придет! Не придет! Наступил вечер, а матери все не было. Может, и к лучшему... Да, я плохой сын, но мне без нее спокойнее. Нет, она не придет... Я скрутил косяк, набил его дурью, в несколько больших затяжек выкурил и улетел...

Очнулся я от прикосновений теплой ладони к моим волосам. Моя голова лежала у матери на коленях, и она гладила ее большой рукой. Это был не сон! Неожиданно я горько заплакал. Какое-то время, несколько первых минут, я еще удивлялся про себя, отчего я плачу, но потом мои рыдания полностью захватили меня, и я уже не чувствовал ничего, кроме острой обиды за себя и за свою мать. Так я проплакал всю ночь.

Когда утром следующего дня мать уехала, пообещав мне на прощание "любой ценой вытащить меня из плена", я понял, что ничто теперь меня не сможет удержать в банде Тимура. Да, я теперь ненавидел его ебаную банду и удивлялся, как я, мудак, мог терпеть ее раньше. Я ненавидел окружавшие меня мудацкие горы, блядские деревья и сучье, сучье, сучье небо! Но больше всего я ненавидел этого кровавого пидора, ебучего террориста и подлого убийцу, да, больше всего я ненавидел ебаного козла Тимура! Он, сука, сразу заметил перемену в моем взгляде, он, блядь, почуял своим волчьим нюхом, что я скоро откручу ему башку.

- Муса, - сказал он мне, - ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты здесь не пленник, а гость. Ты можешь уйти в любой момент, когда захочешь.

- Нет, я не уйду.

"Нет, я не уйду", - сказал я, а про себя подумал: "Ссышь, сука! Боишься за свою жопу! Чуешь, срань, что скоро я отрежу твою гнилую башку! Нет, ты от меня так просто не отделаешься, пидор! Да, я отрежу тебе твою козлиную башку, но не сразу: сначала я откромсаю тебе хуй с яйцами и засуну в твою ебаную глотку, чтобы ты кусал свои мудя, когда я буду пилить тебе горло!"

Блядь, как у меня чесались руки, чтобы отрезать башку этому козлиному пидору, убившему моего лучшего друга и надругавшемуся над моей верой... или, блядь, неверием, какая в жопу разница, главное, он, сука, унизил меня! Теперь я молил блядского бога только об одном: дать мне силы, чтобы не вцепиться этому вонючему пидору в глотку раньше времени, а то моя мать не дождется домой сына.

Я стал выжидать удобный момент. И он вскоре настал. Одним прекрасным, бля, вечером пидор-Тимур взял меня и еще одного духа на дело. Мы должны были ночью заложить динамит под мудацкий газопровод. Выехали втроем на джипе. Это был, блядь, крайне подходящий случай. Нам надо было миновать безлюдный горный перевал, чтобы потом спуститься в ебаную долину. На перевале я заявил, что хочу поссать и попросил остановить машину. Но мне было, конечно, не до ссанья: я только для вида вынул и засунул обратно хуй, одновременно приготовив пистолет, тот самый, ебучий подарок Тимура. Я повернулся и стал шмалять. Первая пуля вошла уроду-духу точно в лобешник, а вторую я загнал Тимуру в его сучий живот. Он вскрикнул, как баба, и тут же захрипел. Мне показалось, что он хочет что-то сказать. Я выволок его из машины и прислонил башкой к колесу.

- Что ты сказал, урод? - я въебал ему ботинком по злоебучей бороде. - Говори, пока я не отрезал тебе твою ебаную башку.

- Зачем? - прохрипел он.

- Тебе надо знать зачем, мудила? - рассмеялся я, неспеша раскуривая косяк. - Я ненавижу таких, как ты, потому что вы пытаетесь загнать меня в свое баранье стадо. Сначала совковая школа, потом ешива, потом учебка, потом батальон, потом банда... Надоело, блядь! Теперь я вольный стрелок, я сам за себя. Знаешь, мудак, если бы все были вольными стрелками, не было бы войн, потому что не было бы армий. Но это так, мудацкая теория, а на самом деле все, бля, гораздо проще: мне нужна твоя сраная башка, и я ее отрежу.

- Зачем? - снова прохрипел он.

- Ты, наверное, думаешь, что я хочу повесить ее на стенку вместо оленьих рогов? Ошибаешься, мудель! Я получу за нее блядскую золотую звезду героя, а потом продам за хорошие бабки. Да, мне нужны бабки, я не хочу прийти домой с войны с голой жопой, а твоя башка дорого стоит. Если мне не дадут за нее блядскую звезду или хотя бы сраный орден, я продам ее на рынке в Минводах. Там тебя, пидора, еще хорошо помнят!

Он что-то прохрипел в ответ, но я ни хуя не понял.

- Ладно, некогда мне с тобой пиздеть, пора за дело браться, - я докурил косяк.

Я снял с пояса Тимура длинный заебатый кинжал, с серебряной ручкой, инкрустированной бирюзой или еще хуй знает чем. Лезвие прошло по горлу, как по маслу. Хлынула кровь... Я быстро сообразил, что если буду и дальше пилить блядским кинжалом, то весь измажусь в его говняной крови. Нет, ну его нахуй, лучше по-простому, по-русски. Я достал из-под сидения острый топор, который заблаговременно, бля, туда засунул. Ху-у-як - и готово. Все очень просто.

Послесловие

Ну и рожи, блядь, были у комдива и начштаба, когда я перед ними бандитскую башку из рюкзака на стол выкатил! Эти ебаные боевые командиры тут же сблевали на свои карты! Им, уродам, нужно, чтобы все чистенько было, чтобы со спутника засечь радаром злоебучего бандита с мудацким радиотелефоном и хуйнуть в него веселенькой такой ракетой с хорошо покрашенной боеголовкой. А тут кровь, вонь, гниль, хер знает что!

Обещали меня наградить, не сказали чем, но, конечно, наебали, суки. Голову отобрали, а меня самого отправили на лечение от контузии. После шизухи я, понятно, совсем надежду на звезду потерял. Какой, к ебеням, герой из крейзанутого? Вот и сказочке пиздец.




© Михаил Трейтор, 1998-2024.
© Сетевая Словесность, 1998-2024.





НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Андрей Бычков. Я же здесь [Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...] Ольга Суханова. Софьина башня [Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...] Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" [Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...] Надежда Жандр. Театр бессонниц [На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...] Никита Пирогов. Песни солнца [Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...] Ольга Андреева. Свято место [Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...] Игорь Муханов. Тениада [Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...] Елена Севрюгина. Когда приходит речь [Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...] Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике [Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...] Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... [У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...] Лана Юрина. С изнанки сна [Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]
Словесность