Добыча камня - дело дипломантов
карьерных конкурсов, а я, мой капитан,
артист резца и кисти - не лопаты,
и не имею аксель разных бантов.
Я предпочëл бы, право, миссию в Бутан,
в Тибет, коль скоро на восток неближний
послать меня Отчизне суждено.
Но Вы по чину, капитан, облыжны...
Рассчитаны на первый-третий лишний,
мы, словно кадры двадцать пятые в кино,
сюжету общему и делу бесполезны,
но тем опасней непонятный наш призыв.
Нет, правы вы, мой капитан железный,
что место мне - в слепой карьерной бездне
в катанье тачки брать посмертные призы.
На улице пахнет собачьим дерьмом,
и три кришнаита, простые, как ОММММ,
звонят в колокольцы.
Процентная влажность на лбу и спине,
граффити с шипеньем ползут по стене,
свиваются в кольца.
Во вред перемена насиженных мест:
облупленный, с детства знакомый подъезд,
дворы, подворотни
теряют невинность своей правоты,
становятся в ряд, и сравнением ты
возвысишь "сегодня".
Но вот же, вернулся и, как ожидал:
обычная площадь, автобус, вокзал...
Бестрепетно судит
твой разум... как вдруг тебе будет дано:
ты в будущем, жизнь началась, и давно.
Другой же - не будет.
Когда мы ехали домой
и снег скрипел под половицей,
медвежьей лютою зимой
в одной продрогшей рукавице,
в другой красавица девица,
и восемь футов за кормой.
Вечор, ты помнишь, ямщика
мы гнали, месяц был на спаде,
твоя морозная щека
ладонь мне согревала сзади,
и солнце серебрило пряди
и остывало у виска.
Зима! люблю тебя, как зять:
сосулек частокол плакучий,
снежинки, бьющие в падучей,
и тучи - солнца негде взять...
А сани мчались, мчались с кручи,
когда мы возвращались вспять.
Соцветья самоцветьев покачивают плавно,
напевные мотивы слышат ярко.
Пожалте к менуэту, Прасковья Николавна,
ты будешь пастушок, а я свинарка.
Под тишину немолчно струящихся фонтанов
припомним золотую нашу ревность:
я барин был в коляске, а ты пасла баранов,
я - остолоп-холоп, а Вы - царевна.
Когда я был дояркой, мне снились Ваши груди,
молочных рек скрывающие устья;
в войну на них польстился вдовец-механик Руди,
его ещë потом нашли в капусте.
По ком спешишь, голубка, летишь, мой перец ясный?
Ещë темно, и водка не допета.
Любовь моя - курчава, и терпка, и атласна -
сольëмтесь же на почве менуэта!
Как меня в оборот не берëт сопряженье слогов
в пузырях по 0.5 подозрительного производства,
так черничный просвет торопливо ушедших снегов
не напомнит тебе о троюродном нашем сиротстве.
Где хрустальная вечность покоится в свежем гробу,
пляшет злой огонëк - то ликует свободное время.
Вот, лизни - душевед препарировал пару табу.
Мы познали добро, мы теперь одиноки со всеми.
Что в анализе чувств выпадает остатком сухим,
что спасает слова от фальшивого стëртого звона,
мы найдëм и поймëм, но едва ли расскажем другим.
Да кому и досуг в толчее прицепного вагона?
А возраст так любви покорен,
а голос звОнок, не прокурен,
а внешне ласков и спокоен,
а как сердечко-то ликует,
а вдруг она, и я, и с нею,
а будет так, как я не знаю,
а я нисколько не краснею,
а не сопротивляйся маю,
а покорись, плыви покорно,
а там весна сведëт попарно,
а не поддаться ей позорно,
а трудно как! а как угарно!
Куда мне снег, когда и дождь не весь прошëл,
не до конца отмыл, отмазал крыши.
Покров мой снежный - вот, насквозь дождëм прожжëн,
ты истекаешь ржавой кровью рыжей.
Ночной сезон. Очей не очарует - нет -
и краткий проблеск вымокшего света.
Не к моему двору, не мне весëлый снег.
Я не нуждаюсь в сохраненье следа
от острых каблучков - от двери, от меня,
от нераздельности в неразделëнность -
ушедших - только что ли, третьего ли дня -
во сне ли про счастливую влюблëнность,
в угарном ли бреду беспамятной любви -
не вспомнить, благо дождь - и слава тучам!
Куда мне снег, зачем? Трави его, трави,
стирай же память, дождик мой плакучий.
пëстрых вин ароматных по рупь двадцать восемь струя.
Низку свежих хрустящих сонетов протянет поэт -
заплачУ обожаньем толпы и пойду восвоя-
синема меня манит... О, если б немое кино!
Я б в картину вошëл чëрно-белым моим персонажем:
там Венеры в мехах, казаки и разбойники, но
звуковым языком сокровенное разве расскажем?
Нипочëм. То ли дело пахучая ласка цветов,
отражение нежное губок в распахнутом блюдце...
Милицейские машут платками с дорожных постов,
и машины послушно целуются, дверцами бьются.
Я надземными средствами пользуюсь - птица, гони! -
обогни светофоры, несущие грозный огонь.
Будет вечер, и пища, и радость; иные огни
зажигаются, только ладони коснëтся ладонь.
Контур кораблика. Море играет холстом.
Хронос и Родос купаются в тëплой воде.
Гидра динамики машет лернейским хвостом,
радуясь, ибо Геракла не видно нигде.