Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




МИР ВЕЩЕЙ


1.

Сэм Гаггир имеет задние мысли. Одного взгляда на его округлое лицо, все еще залитое молодым румянцем, снабженное светлыми усами со скудной бородкой, на его грузноватую водянистую фигуру достаточно, чтобы понять, что в этом внешне вялом человеке, возможно, помимо его желания с муравьиной истовостью бытуют задние мысли. Например, задняя мысль о мастерской фаготов помогает ему редактировать журнал, который день ото дня становится все скучнее и при этом все успешнее с деловой точки зрения. Издательница Анна-Джессика с длинными полуседыми волосами влетает валькирией в его кабинет и, кружась на месте, излагает своей поднадоевшей йельской скороговоркой: "Нас стали покупать в Куперсвиле, и в Грэйсвуде, и даже в Вест-Нью-Гааге, и я наконец получила рекламу от "Паромов Джона Питерса", и все это потому, что мы не стали печатать твоих русских митрополитов, а дали двойной формат очерка о рыбной ловле!" Все это она говорит, непрерывно выделывая грациозные па и фуэте, причем лицо ее остается каменно-серьезным, как посмертная маска.

- Невольно хочется думать, Анна-Джессика, - скучно говорит Сэм Гаггир, что в Йеле тебя учили не литературе, а экономике.

- Успехов в работе, Сэм, - без тени иронии говорит Анна-Джессика и сосредоточенно вытанцовывает в коридор.


2.

В этот момент в голове Сэма Гаггира возникает задняя мысль о кузнецах. Почему? Кузнецы никак не связаны ни с танцующей Анной-Джессикой, ни с новой рубрикой "Семейное гнездо", которую решено было ввести после беседы со штатным сенатором Фредом Бабкисом, который обещал достать деньги из федерального Фонда Пропаганды Семейного Счастья, ради чего пришлось вынуть из номера рассказ об одиноком водолазе, искавшем Атлантиду в одном из популярных озер к северу от города и вместо этого нашедшем уникальную трубу Майлса Дэвиса, которую тот, согласно летописи, в молодые годы уронил за борт прогулочного судна, на котором выступал со своим ансамблем в те далекие дни. Решительно, все это не имеет ни малейшего отношения к кузнецам!


3.

И, тем не менее, задняя мысль о кузнецах не идет из луковичной головы Сэма Гаггира, становясь все более отчетливой и даже овеществляясь в нескольких кузнецов, вероятно, четверых, один из которых - Настоящий Кузнец, второй - пересмешник с кованой серьгой, третий - просто третий, а четвертый, с пыльными волосами, заплетенными в косу, поглядывает в окно, где в синем вечереющем воздухе медленными косяками ходят птицы, напоминая скорее рыб, которые медленными косяками пересекают экран компьютера, на котором Сэм Гаггир сейчас увидит зыбкую, как разваренная гречневая каша, статью "Как вернуть уют в семейные гостиные".


4.

"Интересно, - думает Сэм Гаггир, - что одного движения "мыши" достаточно, чтобы превратить глубокое и дышащее динамикой пространство скринсэйвера в плоскую, неподвижную картонку текста!" И это - передняя мысль.


5.

Иногда задние мысли порядком беспокоят Сэма Гаггира, иногда же они происходят как бы сами по себе, не затрагивая чувств и не мешая сиюминутной работе сознания. Некоторые люди замечают в Сэме внешние проявления задних мыслей. Так, например, китайский писатель Гунь Гу, сотрудничающий в 20-ти китайских иммигрантских газетенках сразу, вежливо, с улыбкой спрашивает: "Вам уже не хорошо?" Вопрос этот, задаваемый с тем выражением, с каким в средней руки китайских ресторанах обычно спрашивают, можно ли уже унести суп из клешней краба, чтобы освободить место для блюда с Уткой Генерала Му, звучит, как правило, в середине беседы писателя с редактором. Вернее, беседу ведет, собственно, только писатель, в подробностях излагая темы для статей из жизни китайской иммигрантской общины (всегда одни и те же), редактор же сперва внимательно кивает, говоря: "Да?", "Ах вот как!" и "Вот это, действительно, интересно!" - но затем в его голове возникает целый рой задних мыслей: об изобретателе микроскопа Левингуке, например, или о прохладной глубине артезианских скважин, - и он начинает кивать невпопад, глаза его подергиваются поволокой, и он, от греха подальше, спешит заказать китайскому автору очерк о ювелирной династии Сю Лю, который впоследствии публикует в рубрике "Из поколенья в поколенье".


6.

Иногда Сэм спрашивает себя: неужели другие люди живут без задних мыслей? Иногда - не спрашивает. Иногда же ему представляется, что и сам он, и окружающие его люди и вещи - лишь довольно слабые и скучные отголоски неких настоящих вещей, подобно тому, как пресный, разваливающийся на бледные словесные комья репортаж некоей Зазули Кашиц об опере, сыгранной кем-то, где-то и когда-то - лишь беспомощная, бледная тень самой оперы, громкой и упругой, вещной и сочной, как слегка перезревший тропический фрукт, - но опера уже сыграна и уже отсутствует во времени и месте, где обитает Сэм Гаггир, а присутствует лишь убогий репортаж мисс Кашиц, который, вопреки всем требованиям разума, нельзя выкинуть в большой картонный ящик с нарядной надписью "rubbish", а напротив, надо бесконечно перекраивать, править и готовить к печати, ибо папа белесой ноздреватой мисс Кашиц - не кто иной как рекламный представитель того самого Джона Питерса, которому принадлежат пресловутые паромы...


7.

Что же касается мастерской фаготов, то эта задняя мысль и вправду помогает Сэму Гаггиру в работе, так как, периодически возникая в его голове, она всякий раз дарит ему сочную, свежую магию настоящих вещей. Эта задняя мысль - коротенькое и предельно насыщенное деталями воспоминание детства о посещение с мамой за руку мастерской, где человек с пыльными волосами, заплетенными в косу, сложными и красивыми движениями вытачивал корпус инструмента из светящейся золотым светом деревянной заготовки, напоминающей некое идеальное бревно, и десятки других таких же заготовок-бревен батареей стояли у стены, как громадные бутыли со сгущенным солнечным светом, и запах всего этого был так густ и прекрасен, что хотелось совать его в карманы, в бурые бумажные мешки - и нести домой, где можно забиться в угол и нанюхаться всласть!..


8.

... и эта фаготная мастерская была, безусловно, полномочным представительством мира настоящих вещей.


9.

... После чего Сэм долго занимался на фаготе, играл в школьном оркестре и даже на первых курсах колледжа, да и позже, для собственного удовольствия. Особенно нравится ему до сих пор играть партию из "Гномов" Грига, что он и делает периодически, в том числе в задних мыслях, что способно придать некоторый смысл рябому лимоннику на окне в кабинете, и птице с лицом глубоководной рыбы, пристально глядящей внутрь с той стороны оконного стекла, и даже полуседой Анне-Джессике, сосредоточенно втанцовывающей в кабинет с сообщением о том, что интервью с сенатором Бабкисом надо перенести с ноября на октябрь, заняв под это часть места во второй секции, на что Сэм Гаггир скучно соглашается, с трудом сдержав себя от заявления, что в этом случае придется резать репортаж о Гарлемском балете - ибо слово "балет" при Анне-Джессике употреблять запрещается. С чем издательница и покидает редакторский кабинет, намереваясь ехать на встречу с сенатором, и птица медленно уплывает в предвечернюю синеву, и Сэм, старательно доигрывая последние такты "Гномов", бессмысленно глядит в окно, где Анна-Джессика следует к автомобилю в сопровождении двух сотрудников, поддерживающих ее за руки - они помогают ей не танцевать.


10.

Мир настоящих вещей время от времени предстает Сэму Гаггиру в виде знаков и отголосков, которые так трудно ухватить рукой ввиду их мимолетности. Мимолетна сладкая вибрация пространства, когда при пении мантры на мельчайшую долю секунды попадаешь в некий таинственный басовый четверть-тон, который, кажется, резонирует со всей вселенной. Попробуй, удержись в нем! Не тут-то было: мгновение - и сладкая вибрация уже в прошлом, и таинственного четверть-тона уже не поймать... Мимолетен миг между светлым временем суток и началом сумерек, когда фонари еще не зажжены, но воздух уже пропитывается густой предвечерней синевой - и Сэм Гаггир в попытке хоть ненадолго удержаться в этой волнующей мимолетной реальности выходит с чашкой кофе из здания редакции и опускается на шершавую гранитную скамью, чья зернистая каменная текстура вдруг становится чарующе реальна и ощутима; и Сэм до боли в ребрах и треска в спине вдыхает загустевший смолистый воздух, вытесненный деревянными глотками сосен... - и в тот же миг зажигаются фонари, и растерянный Сэм Гаггир сидит с бумажной чашкой в руке на обычной скамье, шевеля губами в попытке распробовать откатившую волну растительного запаха...


11.

Фонари склонны сообщать лицам людей одинаковые ночные выражения, независимо от того, какое время суток бытует в этот момент в их душе - день, или ночь, или редкостный предвечерний миг с загустевшим воздухом; и лишь немногие лица способны не принимать на себя всеобщую фонарную маску, оставаясь при любом освещении тождественны самим себе. Увидеть такое лицо - редкая, непредсказуемая удача - как найти в детской песочнице старинный морской компас с облезшей позолотой или обнаружить пятиконечный цветок в упругом месиве сирени.


12.

Зажегшиеся фонари, похоже, превращают и самого Сэма из утомленного редактора, вышедшего подышать воздухом в палисаднике возле редакции, в некоего ложно-романтического ночного персонажа, сидящего с лукавыми целями здесь, посреди готических елок, и даже бумажный стакан с кофе в его руке превращается в некий особый сосуд, где угадывается если и кофе, то какой-нибудь таинственно-турецкий, и прохожие, подпрыгивающими походками следующие мимо, кажется, запоют сейчас что-то неопределенно-оперное...


13.

... И Сэм Гаггир в недовольстве зажмуривает глаза, чтобы фонарный свет не мешал ему рассматривать заднюю мысль о посланниках.


14.

Задняя мысль о посланниках - это еще одно детское воспоминание, более позднее, чем фаготная мастерская, ибо действует в нем Сэм Гаггир уже самостоятельно. Первый посланник появился, когда Сэм, будучи пятиклассником, так же, как и сейчас, сидел на скамейке в пришкольном сквере. Без всякой видимой причины в голове его раздался тихий звон, будто порыв ветра внезапно пролетел сквозь голову, и Сэм начал чувствовать, как окружающая жизнь подергивается легким белесым туманом, будто на глаза его набросили невесомую липкую пленку, и весь мир постепенно становится неприятно невесомым, как макет, выполненный в натуральную величину из пенопласта, и крашеное дерево скамеечных досок, на коих он сидит, - гладко, как литая пластмасса, и воздух не имеет запахов, ибо все запахи, не достигая носа, со свистом всасываются в карбюраторы проносящихся мимо машин, - и вот тут к скамейке, на которой сидел Сэм Гаггир, подошел посланник. "Сэм Гаггир, - сказал посланник, на голове которого был плотно нахлобучен авиационный шлем, а лицо закрывали большие темные очки, - не бойся слов! Они могут быть так же реальны, как вещи. Дружи со словами, учись делать их плотными и шершавыми на ощупь. Если научишься - ты не потеряешь мира вещей."


15.

После этого посланник покинул Сэма и всосался в толпу, двигавшуюся по направлению к югу. Вскоре из приморской южной секции города, где, похоже, не было никакого аэродрома, взлетел диковинный самолет, похожий на байдарку с крыльями, и, качнувшись над плоскогорьем крыш, ушел в густую синюю высоту. Сэм Гаггир не знал тогда о самолетах, взлетающих с воды. Не заметил он и того, что его имя, написанное на школьном портфеле, лежавшем в тот момент на скамейке поодаль, было повернуто наружу, так что прочесть его не составляло труда даже незнакомцу...


16.

Заметил Сэм другое: у посланника под очками не было глаз.


17.

И вот сидящий в липкой среде фонарного света Сэм Гаггир разлепляет собственые зажмуренные глаза и видит, как липкий ручеек кофе стекает по его пальцам, разделяясь на два потока: один струйкой устремляется вниз, на зернистый камень скамьи, другой же торопливо исчезает в темном туннеле фланелевого рукава. И Сэм торопливо обнаруживает, что не взял с собой из кабинета ни платка, ни салфетки, и почему-то это обстоятельство заставляет его со всей горечью ощутить безысходность и неумную предопределенность всей своей жизни, уже израсходованной на добрую половину, которая ознаменовалась лишь океаном ненужной учебы, и вялотекущим браком, прошедшим незаметно, как мелкий дождь, и работой, которая ничего не изменила (и не изменит) в мире, и если и щекочет нервы, то разве что в ягодицах при особой посадке в кресле, и этим неотвязным чувством, что где-то рядом, за стеной, в соседнем подъезде, за горизонтом, в крутобокой толще дирижаблей, живет стремительной и прекрасной жизнью некий таинственный мир настоящих вещей, ВЕЩЕЙ, а не бледных словесных теней, мир, в который Сэму Гаггиру нет билета.


18.

И Сэм Гаггир в удушающей тоске сминает пальцами усеченный конус липкого картона, от чего огорчительный раздвоенный ручеек тепловатого кофе с молоком превращается в тепловатую реку...


19.

... И секунду спустя к лицу Сэма - не совсем под нос, но достаточно близко, чтобы невозможно было не заметить, - неизвестно чьи пальцы протягивают широкий носовой платок из мягкого льна, который при прикосновении к мокрой руке начинает с жадностью впитывать липкую влагу, будто бы отсасывая в ворсистую толщу своих складок всю тепловатую горечь последних размышлений Сэма Гаггира.


20.

- Спасибо... - бормочет Сэм, и лишь после этого поднимает глаза на среднего роста мужчину в соломенной шляпе, что сидит на той же скамейке, что и Сэм, не совсем рядом, но достаточно близко, чтобы можно было без труда протянуть платок.

- Я видел, что вы заняты своими мыслями, и не хотел вас отвлекать, - отвечает незнакомец, как бы опрадывая свое незамеченное появление. - Я позвонил в редакцию, и решил, что вы здесь, в саду...

- Вы меня искали? - спрашивает Сэм, начисто вытирая залитую руку сухой частью платка.

- Да, я мимоходом услышал одну вещь, которая, может быть, и вам покажется любопытной... Полчаса назад федеральные агенты опечатали кабинет сенатора Фреда Бабкиса. Я не знаю, где находится он сам, равно как и большая часть денег из Фонда Пропаганды Семейного Счастья, но знаю, что его пресс-секретарь Зина Эскадро, так же помешанная на феминизме, как ваша патронесса - на Баланчине, в настоящий момент сидит у себя в конторе и, рыдая, ждет звонков от журналистов...


21.

Вихрь мыслей, как передних, так и задних, взвивается в голове Сэма Гаггира с такой силой, что даже волосы на ней приходят в движение, и он вскакивает на ноги, еще минуту назад казавшиеся ватными.

- Вы агент ФБР? - порывисто спрашивает он у незнакомца.

- Нет, - пожимат плечами тот, - просто внимательно слежу за вашими публикациями...

Но ответ незнакомца уже не имет значения. Сэм уже бежит по садовой дорожке к дверям редакции, навстречу вечно задыхающемуся телефонному голосу истеричной - а значит, откровеной на детали! - идиотки Зины Эскадро, навстречу съеженным телефонным голосам ночных редакторов городских ежедневок, которые будут там, в клубящейся темноте телефонного эфира, биться за его репортаж, который станет билетом, калиткой, дирижаблем - и, по мере взбегания по лестнице, в голове Сэма Гаггира сменяются картинки из детства: налитое ртутной тяжестью небо в предгрозовой миг на поляне в Висконсине, где он отдыхал с дедушкой летом после первого класса, и сотни тысяч вспугнутых кем-то птиц, одним махом взлетевших с флоридского берега двумя годами позже, и почему-то - дымящийся муравейник, подожженный кем-то на опушке леса, и тошнотворный кисловатый запах - Сэм лишь позже понял, что это пахли горящие муравьи - но все эти задние мысли уже не в состоянии отвлечь Сэма от передних мыслей, властно двигающих его руками...


22.

... в то время как незнакомец, быстрым шагом миновав несколько кварталов приморского юга, выходит к пустынным в это время дня причалам, где среди плещущейся тишины проходит по гулким, слегка светящимся под луной сосновым доскам пирса и, миновав дремлющего охранника, вступает на борт покачивающегося на воде транспортного средства, снимает с головы соломенную шляпу, отчего пыльно седеющие волосы рассыпаются по плечам, поглаживает пальцем слезящуюся кожу под левым стеклом очков, там, где положено быть глазу, и пальцем другой руки нажимает кнопку, приводящую в движение пропеллер.




© Виктор Смольный, 1999-2024.
© Сетевая Словесность, 1999-2024.






НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Андрей Бычков. Я же здесь [Все это было как-то неправильно и ужасно. И так никогда не было раньше. А теперь было. Как вдруг проступает утро и с этим ничего нельзя поделать. Потому...] Ольга Суханова. Софьина башня [Софьина башня мелькнула и тут же скрылась из вида, и она подумала, что народная примета работает: башня исполнила её желание, загаданное искренне, и не...] Изяслав Винтерман. Стихи из книги "Счастливый конец реки" [Сутки через трое коротких суток / переходим в пар и почти не помним: / сколько чувств, невысказанных по сути, – / сколько слов – от светлых до самых...] Надежда Жандр. Театр бессонниц [На том стоим, тем дышим, тем играем, / что в просторечье музыкой зовётся, / чьи струны – седина, смычок пугливый / лобзает душу, но ломает пальцы...] Никита Пирогов. Песни солнца [Расти, расти, любовь / Расти, расти, мир / Расти, расти, вырастай большой / Пусть уходит боль твоя, мать-земля...] Ольга Андреева. Свято место [Господи, благослови нас здесь благочестиво трудиться, чтобы между нами была любовь, вера, терпение, сострадание друг к другу, единодушие и единомыслие...] Игорь Муханов. Тениада [Существует лирическая философия, отличная от обычной философии тем, что песней, а не предупреждающим выстрелом из ружья заставляет замолчать всё отжившее...] Елена Севрюгина. Когда приходит речь [Поэзия Алексея Прохорова видится мне как процесс развивающийся, становящийся, ещё не до конца сформированный в плане формы и стиля. И едва ли это можно...] Елена Генерозова. Литургия в стихах - от игрушечного к метафизике [Авторский вечер филолога, академического преподавателя и поэта Елены Ванеян в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" 18 января 2024 года в московской библиотеке...] Наталия Кравченко. Жизни простая пьеса... [У жизни новая глава. / Простим погрешности. / Ко мне слетаются слова / на крошки нежности...] Лана Юрина. С изнанки сна [Подхватит ветер на излёте дня, / готовый унести в чужие страны. / Но если ты поможешь, я останусь – / держи меня...]
Словесность