ПОСЛАНИЕ С ДРУГОГО БЕРЕГА
Ян Каплинский: Белые бабочки ночи
Таллинн: Kite, 2014
Необычная в своём роде книга "русских" стихов известного литератора Яна (по эстонски - Яана) Каплинского, который знает русский язык с детства, но писать на нём стихи стал лишь после того, как его перестали искусственно насаждать, то есть вслед за падением советской власти. "Белые бабочки ночи" с самого начала привлекают внимание необычностью подачи - в качестве иллюстраций выступают едва различимые страницы старых ревельских газет, название дано в сразу в обычном и дореволюционном написании, в нём же выполнено первое стихотворение про собственно бабочку - изящная зарисовка в духе Игоря Северянина (тоже, можно сказать, эстонца во вторую часть своей жизни), единственное рифмованное в сборнике. Здесь заключён дуалистический парадокс - автор, по собственному признанию выросший на русской классике, вроде бы наследует традиции, но совершенно особым путём, самой формой стиха, а также практически полным отсутствием прямых отсылок к прошлому русскоязычной поэзии, одновременно от этой традиции отталкиваясь, как от берега веслом. Поэтому предложение
выбросить шарманку из русской поэзии
стать одними из тех скромных жуков-могильщиков
кормящих своих детей лакомыми останками
Ломоносова Лермонтова Пушкина Бродского
кому-то покажется провокативным, ну так что ж теперь. Часто приходится встретить авторов не самого выдающегося дарования, вдобавок травмированных школьными уроками литературы, которые пишут только с помощью рифмы-шарманки, да так, как будто двадцатого века в русской поэзии не было (а для некоторых - и Серебряного заодно), заново изобретая велосипед изначально устаревшей конструкции. Каплинский "не замечает" недавнего "русского" литературного прошлого совершенно сознательно, при этом в отличие от массы графоманов совершает своего рода квантовый скачок - его верлибры без пунктуации выглядят современно, по-европейски и при внимательном прочтении тут же закрадывается мысль: а может быть времени-то на самом деле как бы и нет, то есть оно отражается на субъекте этого письма, едва ли не в большей степени - на тех "кто отдал свою жизнь за те или не те цвета", но в итоге - "мы все уходим в прошлое или будущее", тем более когда "прошедшее и будущее уже давно перестали существовать".
Хотя, почему не замечает, просто для него наследие Элиота и Транстрёмера важно, а, например, официозных советских поэтов - нет. Что касается времени, то это одно из самых частых понятий в книге, оно "течёт и дышит летним зноем и покоем", это "течение или течение течения", но при этом Каплинский, что особенно важно, в своих стихах остро передаёт его конечность:
пока я закончу первое предложение
время истечёт
и второго уже не будет
Раз прошлое и будущее несущественно, всё становится похожим на бесконечный сон, не зря, перефразируя Чжуан-Цзы, "бѣлой бабочкѣ снится / она философъ поэтъ". И всё-таки взгляд автора чаще обращён в прошлое, цепляясь по пути за заботливо расставленные вешки: старого Аугуста, поющего русскую песню, но только когда выпьет, скелет курицы, которую забыли выпустить из чулана. Лирический герой (и автор заодно) при этом не строят иллюзий:
Могу молиться лишь Богу
воскресителю всех вымерших
только не меня
я останусь на той стороне
вместе с прошлогодним снегом
и цветущими яблонями этой весны
Бог, тот самый с большой буквы, которого в последние тридцать лет добавляют у нас в стихи по поводу и без, в этих стихах тоже присутствует, но ненавязчиво, а в одном из последующих текстов оказывается, что он умер, как, впрочем, и Ницше. И в тоже время он это "то что останется когда всему во что можно верить / настанет конец и будет нечему больше верить". Ещё одна важная составляющая творчества Каплинского - мотив отсутствия, закономерно вытекающая из предыдущих, который может быть выражен весьма ярко:
Вы постучали не в ту дверь нажали не на ту кнопку
тут уже давно нет меня нет ни Яна ни Яана
а фамилия также не та ее давно сменили
вместе с фотографией - тот кто там изображён
давно уехал неизвестно куда и его подпись
расплылась на мокрой бумаге и так же неразборчива
как те страницы что он оставил на столе
В конечном счёте можно сказать, что стихи Яна Каплинского ещё и внепространственны. Это настоящий другой берег, и набоковском понимании, и как метафора иного существования в целом. Мерцанием проходит "наша мимолётная республика", ведь оказывается
я родомъ не отсюда я не сдѣланъ ни въ Совдепіи
ни въ Эстоніи - я попавшій не туда подданный
Государя с печальными глазами убитаго далеко отсюда
Последнее стихотворение, как и первое, приведено также в старой орфографии. Автор набрасывает контуры некой идеальной страны белых лилий, "гдѣ я смогъ-бы печатать свои книги съ ятями и ѳитами / въ своемъ государствѣ читать стихи Блока и Ходасевича / вмѣстѣ съ отцомъ..." И хочется задать риторический вопрос в жанре альтернативной истории: а как бы пошло развитие нашей поэзии если бы советского периода не было? Поэт касается неосязаемого и улавливает вневременное, делая это своим особым и малопривычным для русскоязычного читателя способом, поэтому слова Сергея Завьялова в послесловии могут показаться громкими, но в то же время верными: "достаточна ли прочность русской поэзии сегодня, чтобы вынести эту книгу?" Будем надеяться - она не останется у автора единственной на русском.
© Иван Стариков, 2016-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2016-2024.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
