Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




КОСТИ


1.

Мама сказала, что я - "ленивая жопа, хватит сидеть за компьютером день и ночь, и вообще иди погуляй". Нет, она что, серьёзно? Там же мокро, холодно и скоро будет темно. И потом - что там делать? Просто ходить по улицам? Я честно не понимаю.

"Походи по магазинам, посмотри себе что-нибудь". На вполне закономерное "дай тогда денег" ответ какой? Правильно - "ты присмотри, потом вместе пойдём и купим, если понравится". Кому понравится, ей?

Блин, мне девятнадцать лет через два месяца, а я до сих пор как... Никакого доверия. Конечно, сама себе я ни за что "вот это хорошенькое платьице" не купила бы, но "тебе же нравится, правда?" - и только попробуй сказать нет. Неделю будет дуться, потом ещё неделю Ольку в пример ставить, только вот Олька, которой всего-то на четыре года больше, с шестнадцати лет сама решает, что ей носить, когда и куда.

А мне стоит только захотеть нормальную одежду себе купить, вот эту чёрную толстовку, например, так что сразу начнётся? "Куда ты будешь в ней ходить, да она дорогая, да посмотри как плохо пошита, да тебе не идёт" - и куча прочих аргументов, необходимых для того, чтобы раз и навсегда дать понять мне, что я - лох и ничего в этой жизни не понимаю. И вряд ли пойму.

Ладно бы ещё тепло было - сиди себе на скамейке у фонтана, слушай музыку, читай на худой конец. А сейчас все скамейки мокрые, ветер холодный, а в торговом центре душно и, как обычно, все места на диванах внутри у выхода заняты - не втиснешься.

Пошаталась по первому этажу, поднялась на эскалаторе на второй, на третий уже было лень, поехала вниз, надеясь, что будет уже место на одном из диванов. Они такие белые, пухлые, приятной как бы кожей обтянуты, хотя это, конечно, не кожа - так, заменитель.

Но сидеть на них клёво, можно смотреть на тех, кто входит и выходит, а в кафешке обычно народу тьма и орут как конченые какие-то. Или с детьми припираются и не смотрят за ними. Мелкие ублюдки меня и колой обливали, и жирную картошку-фри мне в капюшон сыпали, и просто тупо мешали своими криками и беготнёй.

Не знаю, ко мне почему-то все самые стрёмные представители социума притягиваются, как стружка металлическая к магниту. Бешеные дети, бомжи, безумные старухи, подозрительно замызганные подростки...

Я порой смотрю на себя в зеркало, хотя совсем не люблю этого делать, и думаю: "Чёрт, Насть, неужели ты такая же убогая? Почему нормальные люди к тебе не пристают, а?" Нет, ну серьёзно - хоть бы раз кто человеческий подошёл. Да, я молчала бы, это понятно, и вообще скорее всего постаралась бы побыстрее сбежать, но всё равно! Мне хотя бы приятно было бы.

Но нет. Ни разу. Нормальные люди меня в упор не видят. Особенно, мать их, долбанные продавщицы. Как будто я прозрачная и беззвучная. Вполне возможно, что для них оно так и есть, но ё-моё!

Да, я мелкая, ещё мельче Ольки, да, на вид мне не восемнадцать, а хорошо если четырнадцать. Да, у меня скучное и невыразительное лицо, и да, я не похожа на человека, у которого хотя бы раз в жизни были свои деньги, но всё-таки! Всё-таки.

Диваны, конечно, были забиты насмерть, а домой идти ещё рано, мать сказала, что "минимум - три часа, из которых хотя бы час на свежем воздухе". Вот что делать?

Вышла на улицу, там вообще стало моросить - с холодным ветром самое то, как раз идеальная погодка для прогулки. Вернуться в торговый центр и пойти в кафешку? Там тупая музыка и такие же посетители. Караулить у диванов, пока кто-нибудь не поднимет задницу, и потом впихиваться в узкий проём меж других задниц? Унизительно как-то. И мало ли сколько придётся сначала стоять на ногах, когда хочется сидеть на спине.

Это я так всегда сижу. Как ни пытаюсь ровно сесть - всё равно сползаю и как бы полулежу. Мать орёт вечно - "не сиди на спине, горб заработаешь!" А у меня по-другому не получается, я себя особо не контролирую, отвлекаюсь и в итоге сползаю.

Из-за угла ТЦ выкатился трамвай и погрохотал к остановке. Я стояла ещё секунды три, разглядывая его зад, а после рванула к нему. Правильно, буду кататься. Не ахти какой комфорт, не белые пухлые диваны, но он почти пустой, там нет никакой левой музыки и - это самое главное - сухо. Поеду до конечной, потом обратно. Потом ещё раз. И снова обратно. У меня всё равно проездной.

Я уселась сзади на самом последнем сидении, одиночном, чтобы никто по пути не подсаживался, устроилась поуютнее и приготовилась смотреть в окно. Руки - в карман толстовки, чтобы совсем хорошо. Внутри кармана телефон с наушниками, но мне лень было их распутывать - да и слушать особо нечего, всё надоело.

Трамвай дёрнулся и покатился дальше по маршруту, я немного согрелась и, конечно, тут же сползла по сиденью вместо задницы на спину, сознательно это даже и не отметив. Ну удобно так моему организму, что я могу сделать? Как хочу, так и сижу. А я хочу вот так, на спине.

Через несколько остановок в трамвае почти никого не осталось, а меня потянуло в сон. Я начала клевать носом, потом сдалась и на несколько минут отключилась. Когда я проснулась, вздрогнув, словно меня кто-то потряс за плечо, хотя никого рядом не было, то обнаружила, что трамвай пустой. Разве что какой-то парень стоит у самой первой двери, но он сейчас выйдет, и до конечной поеду я одна - ещё две или три остановки, не помню.

Погода испортилась совершенно, выходить совсем уже скоро жуть как не хотелось, а я, кстати, никак не могла вспомнить - пойдёт трамвай в депо или же будет стоять несколько минут и потом, развернувшись на кольце, покатится обратно? Надо же, столько лет в школу ездила по этому маршруту, пока в другую не перевелась, и как раз до конечной, а вот забыла.

Парень, который стоял ко мне спиной, на секунду обернулся в мою сторону и посмотрел на меня. Внимательно так посмотрел, пришлось тут же отвести взгляд и уставиться в окно. За ним, кстати, уже порядком стемнело и лил хороший такой дождь. Минут через пять он станет натуральным ливнем, и если трамвай всё-таки идёт в депо, то мне придётся торчать на ветхой, продуваемой всеми ветрами остановке не менее получаса, это точно. Просто по закону подлости. Как это обычно со мной и случается.

Я подумала, что парень уже не смотрит на меня, и отвернулась от окна. Но он смотрел. Вполне обычный такой парень, ничем особенным не выделяющийся. Ну, блондин, да. А так - самый простой. Хотя лицо какое-то знакомое.

У меня память на лица никудышная, каюсь. Могу долго пялиться на человека и не понимать, откуда я его знаю, и так и не вспомнить. Главное, чтобы он первый меня не вспомнил, но такого никогда не случается. Меня невозможно запомнить - проверено. А иногда и увидеть.

В новой школе учителя частенько ставили "энку" в журнал, хоть я и была в классе и даже отзывалась на собственную фамилию. А в прежней... Ох, прежнюю лучше не вспоминать. Хоть там и был у меня единственный в моей жизни, можно сказать, друг - улыбчивый такой паренёк по имени Алёша. Такой же молчун, как и я, а ещё он странно ходил - всё время как бы на цыпочках, нелепо подпрыгивая.

Его тоже травили, ещё жестче, чем меня, а однажды он не пришёл в школу, и я было подумала, что он всё-таки перевёлся, но после случайным образом узнала, что Алёша пропал, что его ищут, что родители сходят с ума, что слишком часто в нашем городе стали пропадать дети и что, скорее всего, Алёшу, как и других пропавших, так и не найдут.

Насколько я знаю, да - его не нашли. И я не помню, каким видела его последний раз. Кажется, таким же сияющим, с этой его словно бы приклеенной улыбкой, несколько, может быть, назойливой, но мне она нравилась. Кстати, парень, который стоял у первой двери и смотрел на меня, был чем-то на Алёшу похож, только старше, конечно.

Он вполне мог быть взрослым Алёшей, если бы тот был жив, что вряд ли. Я бы знала, найдись он, живой или мёртвый, от той же Ольки, например, которая училась в одной школе со мной, пока я не сбежала оттуда.

Ужасно неловко, когда на тебя вот так вот пялятся. Я натянула капюшон толстовки почти на глаза, старательно делая вид, что меня тут нет и быть не может. Всегда прокатывало. Но не в этот раз. Он всё равно на меня смотрел. Чуть-чуть улыбаясь. Не сказала бы, что печально, но не так, как улыбался бы Алёша, будь он сейчас жив.

Нет, парень, ты не он. Ты просто похож. Но только не вздумай, пожалуйста, идти ко мне через весь трамвай и начинать со мной знакомиться. Мне придётся ломиться наружу через окно. А я не хочу, мне лень. Я буду просто тупо молчать, пока не отстанут.

Если ты не Алёша. Ему бы я ответила. Но ты не он. Ты просто чертовски похож. Нет, не то слово. Ты просто копия. Один в один. Потому что ты улыбаешься точно так же, только как взрослый, более осмысленно, что ли.

Трамвай остановился, и парень вышел.

Не знаю, зачем, но я, секунду поколебавшись, рванула из трамвая за ним. Та Настя, которой я привыкла себя понимать и чувствовать, в этот момент куда-то испарилась, и осталось лишь действие - идти, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, за парнем.

Я люблю наблюдать за людьми, изредка я даже преследуюнекоторых, просто идя за ними туда, куда мне совсем не надо, минут десять, двадцать, полчаса, но без конкретной цели, чисто для "растянуть удовольствие", если человек мне понравился и я хочу поглазеть на него чуть подольше. Теперь же мной двигало что-то другое, может, не до конца оформленное сознанием узнавание.

Большое и ленивое во мне твердило настойчиво, что надо прислушиваться к разуму и не совершать избыточных телодвижений, поскольку Алёша не может быть жив ни при каких обстоятельствах. Ты-то бы знала, Насть. Тебе должно быть лень, Насть. Не иди за ним, Насть, мало ли кто он такой.

Тех детей - и Алёшу вместе с ними - убил тогда так до сих пор и не пойманный маньяк, как утверждали взрослые, и не важно, что тела не найдены. Другие причины просто маловероятны. Инопланетян не бывает. Никакой мистики - тоже. Есть плохие люди, которые причиняют боль менее плохим людям. Иногда такую боль, которая несовместима с жизнью.

Откуда ты знаешь, что этот парень, на улыбку которого ты так неожиданно бодро для такой ленивой жопы клюнула, сам не маньяк, а? Тем более идёт он куда-то через заросший чёрным бурьяном пустырь, а не как нормальные люди - по тротуару к себе домой.

Уже через минуту мои кеды были насквозь мокрыми и коричневыми от той жижи, по которой приходилось ступать. Это даже не чёртова тропинка, это не пойми что! Какая-то утопающая в грязи не понятно кому необходимая здесь просека - этакий пробор на мокрой голове утонувшего гиганта.

Зачем я иду за Алёшей, если это не он?

Я поскользнулась на камне и ухнула задницей в грязь. Хорошо бы не в собачьи какахи, но толком не разглядишь. Я подскочила, хватаясь за чёрную траву, и практически побежала дальше, опасаясь потерять его, Алёшу, из виду.

Настя, ты дура, говорило большое и ленивое, но что-то другое во мне, не очень пока ещё ясное, отменило его большую и ленивую власть, такую вроде бы привычную, но такую странную сейчас, словно ты смотришь на себя со стороны, видишь тупой кусок сала и понимаешь, что это ты и есть, и тебе становится не по себе.

Настя, ты дура, это не может быть он!.. Но я только поддакивала себе самой, продираясь сквозь пустырь и постепенно понимая, куда мы идём с Алёшей. Ну, то есть, куда он идёт, а я так, поодаль, за компанию. Очень такую ненавязчивую компанию. Надеюсь, вообще незаметную.

Настя, ты дура, но не так чтобы слишком, потому что идёт этот повзрослевший Алёша к нашей с ним школе, из которой я сбежала, а он тоже, но по-своему. Не понимаю только, зачем надо было выходить на две остановки раньше. Если это, конечно, Алёша.

Тот, понятное дело, знал короткий путь, от конечной через дворы, а так идти, как мы сейчас, намного дольше и опаснее.

Я миновала скользкий, тёмный от ржавчины остов, когда-то давно бывший чьим-то автомобилем, содрогаясь при мысли о том, что внутри может кто-то сидеть и ждать именно меня. Скажем, с камнем в руке, чтобы дать по моему хрупкому затылку, накрытому насквозь мокрой тканью капюшона. Потом утащить в траву, а там начать делать со мной что-то такое, что я и представить не могла.

Нет, я знаю, что такое изнасилование. Я современный человек и смотрю порно. Я о другом. Не знаю, о чём конкретно, но не о сексуальном насилии точно. Оно не так меня пугает, как...

За спиной лязгнуло. Вполне возможно, что это самый обычный кот там прячется и теперь ненароком шумит, пытаясь спрятаться понадёжнее. Но меня аж подбросило. Я видела спину Алёши, который шёл быстрее меня и потому был едва различим за шелестящими шторами дождя, но я видела. И его светлую голову, никак не намокающую, что пугало и тянуло одновременно.

Наша с ним прежняя школа оказалась заброшенной. Вот уж чего я никак не могла ожидать. Я давно не была здесь, но чтобы так всё изменилось...

Стёкла в окнах когда-то были выбиты, оконные проёмы заколотили досками, но кто-то изрядно постарался оставить как можно меньше целых досок из тех, которые по каким-то причинам не удалось оторвать. Двери главного входа - настежь. Странно, что они вообще сохранились. И промозглая темнота там, внутри.

Вот уж куда точно идти не хотелось, но Алёша именно туда и шёл. А я шла за ним.

Настя, ты дура. Тут-то тебе конец и придёт.

Уже на крыльце большое и ленивое чуть не вернулось в свои права. Я стояла и мялась под дождём. Со стороны, наверное, это выглядело так, будто бы я хочу в туалет. Алёша ведь вошёл туда, миновав широкий дверной проём. А ты? Всё, кончился запал? Приключений на ленивую жопу больше не хочется? Через дворы - на конечную трамваев - и домой? Сохнуть и вспоминать лязг за спиной, представляя чёрное лицо человека с камнем в руке?

Здесь даже света нет, и если бы не далёкие фонари... Которые, кстати, не горели всё время, а подменяли друг дружку по очереди. Сначала синий, потом оп... - и жёлтый. Потом белый.

Я задумалась, почему они разноцветные, как раз в тот момент, когда снова включился самый дальний из них, синий, как бы погасив товарищей. Стало почти совсем темно. Дождь просто хлестал. Я держала руками телефон в кармане, чтобы не намок. Самое время развернуться и уйти.

Я смотрела на чёрный проём.

Настя, ты дура. Иди домой.

И я уже почти развернулась и ушла, но тут из чёрной темноты выдвинулось лицо Алёши. Спокойное, сосредоточенное. Абсолютно сухое. Будто бы у него там, внутри, за дверью, припасено полотенечко, которым он только что старательно вытерся.

Алёша посмотрел на меня внимательно, протянул в мою сторону руку и поманил. Ласково так.


2.

Нормальные люди так не делают. Нормальные люди, если им страшно, не идут добровольно туда, где им будет ещё страшнее. У всех нормальных людей есть такая полезная штука, как инстинкт самосохранения.

Конечно, в этой школе может ничего такого и не оказаться, кроме парочки подвяленных живьём бомжей. Ну да, темно, но дома ночью тоже темно, если не включать свет. Казалось бы, тут темнота - и там темнота, какая, в принципе, разница, но у нормального человека что-то всё равно ёкает внутри организма так, что нормальный человек разворачивает свой организм в сторону дома и как можно быстрее его туда уносит. Даже пусть внутри тутошней темноты нет ничего вообще, кроме темноты.

Потому что вероятность, что всё-таки что-то есть, в таких местах намного выше, чем дома, где темнота тебе - друг, товарищ и брат, если, конечно, какая-нибудь сестра не поставила в коридоре свой велик. До сих пор шрам на колене и грохот в ушах, с которым мы с великом, страстно обнимаясь, полетели на пол. Это был, наверное, единственный раз, когда я ругнулась матом дома. Хорошо, что спросонья никто смысла моей тирады не разобрал.

В тутошней же темноте может оказаться что-нибудь похлеще велосипеда тупой сестры (ненавижу, сучку, и парня её, кстати, тоже). Например, доска с торчащими словно бы специально для твоей ноги гвоздями, протыкающими резиновую подошву моей символической обуви запросто, без всяких усилий, будто бы так и было задумано.

Про бомжей я уже говорила - не то чтобы я их так сильно боюсь, но наткнуться на бомжа в подобном месте хочется в самую последнюю очередь.

Да мало ли что или кто может тут быть? Тот же маньяк с камнем в цепких пальцах, которым он будет плющить мою голову, пока от неё ничего не останется, кроме размазанных по полу и стенам воспоминаний.

Внутри моего организма тоже ёкнуло, когда Алёша сделал вот так ручкой. Но я только на вид нормальный человек. Потому что я взяла и пошла за ним, в эту темноту.

Мне очень не понравился запах. Нет, никакой вони, как можно было бы ожидать, зная, кто обычно обитает в подобных местах. Пахло мелом, пылью, засохшими тряпками. Стандартный школьный запах, только в разы усиленный. Неожиданно тревожный.

Снаружи бушевал ливень, но внутри было почти тихо, шум дождя будто бы отодвинулся за шторку и шуршал за ней почти уютно, по-домашнему, если дома выбить все окна и забить их досками, а после некоторые попробовать отодрать.

Я слышала шаги Алёши, как обычно чуть шаркающие, потому что шёл он так же, как ходил в детстве, - на цыпочках, не касаясь пятками пола. Я шла за шагами, так и не привыкнув к темноте и фактически ничего не видя, опасаясь в любой момент зацепиться за перевёрнутую парту, брошенную в коридоре, и сломать себе шею.

Света фонарей, который долетал сюда сквозь дождь едва-едва, хватало только на то, чтобы обозначить в кромешной тьме оконные проёмы. Я не понимала, куда мы идём.

Я пыталась убедить себя, что всегда есть возможность пойти назад, а сейчас всё ещё не так плохо, чтобы бежать. Подумаешь, одноклассник вернулся оттуда, где он был всё это время.

По сути, что я о нём знаю, кроме имени - и большой любви к дурацким советским значкам, которые он, кажется, коллекционировал? Да, хорошо рисовал... или рисует. Да, у него своеобразный юмор... был. Да, он всегда очень мало говорил, словно у него - строгий лимит слов, и он их экономил, чтобы не стать немым раньше времени.

Но разве этих скудных знаний о нём достаточно, чтобы понять, что же с ним всё-таки произошло и куда он тогда подевался - и почему вернулся именно сейчас и сюда?.. Если он вернулся, конечно.

Мы шли долго. Мне почти уже показалось, что я его потеряла, но вот опять его шаги, только теперь чуть выше. И ещё выше. А это значит... Да, тут ступеньки. Я ударилась о самую первую ногой - не очень больно, но для "испугаться и взвизгнуть" самое то.

Мы поднимаемся на второй этаж по лестнице. Наш класс на втором этаже. Был. Странно, всё-таки, Алёша себя ведёт. Может, у него с головой не то? Если это, конечно, он. Я начала сомневаться.

А вдруг - псих, который затаится у лестницы, пока я буду подниматься, а после толкнёт меня вниз, чтобы я переломала себе конечности? А он спустится ко мне своими шаркающими шажками, возьмёт за сломанную ногу и потащит куда-нибудь вниз, где у него логово. А там полным-полно всякого разного жуткого, чего я даже представить себе не могу, и он начнёт со мной что-нибудь такое делать, долгое и мучительное больше для психики, чем для и так напрочь поломанного тела.

Никто меня не толкнул, шаги удалялись влево, а я, оказавшись на втором этаже, чуточку постояла, прислушиваясь к звукам вокруг и ощущениям в себе, и пошла за ним. Да, похоже, мы шли как раз в то место, которое я одно время ненавидела всем своим маленьким и неказистым существом. В наш класс, гори он синим пламенем и желательно дотла. Впрочем, ему, кажется, и так досталось.

Я прям улыбнулась от мысли о том, что школа-то наша всё, нет её, один только панцирь остался - и тот, по всей видимости, довольно-таки скоро раздавят... то есть, снесут.

Нет, правда, зачем он меня сюда притащил? Может, спросить всё-таки? Я разинула было рот, чтобы позвать его, но как-то не получилось издать ни единого приличного звука. Показалось неуместным разговаривать, и от одной только мысли, что надо будет пытаться наладить коммуникацию после стольких лет, стало не по себе.

Он хочет мне что-нибудь показать? Но тут не видно ни черта. Может, у него фонарик? Тогда почему он до сих пор им не воспользовался?

Скрипнула невидимая в темноте дверь. Я поняла, что Алёша уже вошёл в класс, и пошла в сторону этого скрипа. Конечно же, я ударилась о дверь головой. Так, что перед глазами закружились маленькие фейерверки. О да, это так похоже на Настю! Я, наверное, когда-нибудь так и погибну, ударившись, например, коленом об угол стола, потому что наберу, наконец, критическую массу нелепых ударов обо всё, что хотя бы немножечко торчит!

Странное дело, но фейерверки не погасли, а стали больше, ярче, слились постепенно в одно большое пятно, и я как будто бы увидела день - и даже парты стоят на своих местах, и мои бывшие одноклассники смотрят на меня с некоторым удивлением, а с ними и математичка у доски - писала формулы и вдруг перестала, уставившись туда, где я стою сейчас, в этой темноте, и смотрю каким-то загадочным образом на Алёшу возле окна, на взрослого Алёшу. Словно темнота - это экран, и на экране своеобразное интерактивное кино, окунающее тебя в унылое прошлое, отчего живот болит и кисло во рту. Похоже на плохой сон.

Я зажмурилась что было сил. На мгновение картинка стала ярче, потом погасла медленно, будто бы оседая солнечной пылью на чёрных стенах и растворяясь в них. Я стояла, не решаясь войти, и думала о том, какая же я последняя дура.

Алёша был в классе, я слышала, как он шаркает, но не видела - здесь на оконных проёмах сохранились все до единой доски, и свет фонарей, пусть и далёкий, сюда не проникал вообще. Идти назад по стеночке? А потом бежать сквозь ливень на конечную трамваев? Так и не узнав, зачем я сюда всё-таки припёрлась? Нет, точно не вариант. Как бы ни было мне страшно, но человек я местами жутко упрямый.

И потому, нащупав полотно двери рукой и придержав его, чтобы не удариться снова, я переступила символический порог класса и вошла. И тут же всё вокруг залило светом, на меня буквально рухнул пронзительно ясный майский день - и побежали через меня мои тогдашние мучители, врезаясь беззвучно и безболезненно в мой несерьёзный по человеческим меркам футляр для личности, утопая в нём, как в жидкости, и вылетая с обратной стороны - я специально обернулась и посмотрела, как они это делают.

Похоже было на то, что кончился последний урок - потому все так и бегут. Все, кроме нескольких подростков, что сидели попами и лежали животами на партах кружком, а кто был в центре этого кружка - я на таком расстоянии увидеть не могла. Они странно горбились, эти мои бывшие сокамерники. У тех, что были повёрнуты ко мне профилями, эти самые профили просто-таки лучились весельем и злобой.

Я не помнила этого дня. Он был каким-то совсем чужим. Я чувствовала, что меня здесь "сегодня" не было с самого утра, - и вспомнила, как однажды в мае, как раз накануне исчезновения Алёши, сильно температурила несколько дней по непонятной причине. И - какое счастье! - валялась дома, с трудом шевеля горячими мраморными шариками глаз. Всё, что угодно, лишь бы не в школу. Матери хотелось поймать меня на симуляции, но ни один из термометров не врал - ни новенький электронный, ни допотопный ртутный.

Я пошла, совершенно забыв про темноту и того, кто меня сюда привёл, посмотреть, кто же там, в центре, кого они так агрессивно пихают, кого дёргают за светлые волосы и кому в лицо, не совсем ещё различимое, с таким омерзительным удовольствием плюют. Впрочем, я догадывалась - и не ошиблась.

Это был Алёша. Только тот Алёша, помладше, не такой высокий и в смешном пиджаке в клеточку с советским значком на лацкане.

Всё исчезло почти мгновенно, распавшись на стремительно тающие лоскутки, стоило мне только наткнуться на что-то, - похоже, на стул, о спинку которого я ударилась животом. Я не успела узнать, удалось ли ему тогда вырваться и убежать - или же его оставили здесь, как частенько бывало, перемазанного мелом, в сопливых плевках, раскрасневшегося, но не злого - разве что на некоторое время лишённого такой привычной улыбки.

Алёша выходил из класса не сразу, ждал, чтобы наверняка никого не осталось, кроме меня, поджидающей его в коридоре - трусливо поджидающей, будем уж честны до конца. Он никогда не обижался на меня за то, что я пользовалась им. Если приставали к нему, то не трогали мою унылую тушку, и я успевала смыться на безопасное расстояние. Он был куда заметней, потому ему доставалось чаще. Я же платила за "помощь" тем, что дожидалась его и помогала чистить одежду.

Мне захотелось увидеть, что было дальше. Почему-то я была уверена, что ничего хорошего, что в этот раз всё будет намного хуже, чем обычно было. Иначе зачем вообще я всё это вижу? И, главное, как? Никогда не подозревала в себе экстрасенсорных способностей - и не особо верила в них, если начистоту.

Может, это Алёша каким-то образом "показывает" мне то, чего я не могла тогда видеть, завёрнутая в одеяло и всерьёз подозревающая, что эта чёртова тикающая голова вот-вот рванёт. Но чёрт... Объясните мне кто-нибудь - как?

Я стояла посреди класса, не видя уже ничего, и пыталась услышать Алёшу. И чуть не надула в штаны, когда он взял меня за руку.

На секунду мне показалось, что я вижу его лицо напротив собственного, и тут же его прикосновение мягко растворилось в воздухе. Будто бы он не трогал меня. Будто бы мне показалось. Будто бы это не его пальцы такие морозно холодные. А мои.


3.

Что сказала мать, когда я вернулась домой в половине одиннадцатого? Правильно - "где ты шаталась, почему такая грязная, ты что, употребляла наркотики?" - хотя, по идее, должна была радоваться, что дочь, "ленивая жопа", гуляла не три часа, а почти в два раза больше. Свежим воздухом надышалась по самое не могу.

Я спряталась от матери в ванной, где торчала под душем почти час, пытаясь отогреться снаружи и внутри. Ощущение такое, что во мне поселился сквозняк.

Я плохо помню, как вышла из школы. Стояла в классе, прислушиваясь, ожидая, что услышу шарканье, за которым мне следует следовать, но не было больше ни единого звука, кроме моего дыхания. Даже дождь за окнами перестал. А я перестала чувствовать присутствие Алёши в здании.

С некоторым омерзением ведя пальцами по стене, я пошла по коридору к лестнице, медленно-медленно, приставным шагом, спустилась по ней и, загребая подошвами по полу, чтобы не дай бог не наступить на что-нибудь с гвоздями, кое-как нащупала в темноте выход. И уже на улице, где стало вдруг удивительно тихо и спокойно, рванула по лужам к остановке.

Не знаю зачем, но я один раз обернулась, чтобы посмотреть на пустырь и чуть выдающийся из мокрой чёрной травы такой же мокрый и чёрный остов бывшего автомобиля.

После душа я тут же вползла под одеяло, потянула к себе ноут и попыталась отвлечься от кучи нехороших мыслей, которых скопилось уже порядком, а новые никак не переставали сыпаться. Вот уж чего мне точно не хотелось, так это как-то анализировать то, что со мной произошло, и пытаться понять, что это было.

Нет, я не стала смотреть на ютубе ролики с привидениями или читать статьи и треды на ту же тематику. Зачем лишний раз пудрить и так ничего не соображающие мозги? В интернете слишком много мусора, и я не особо верю тому, что там пишут.

Я просто листала пикабу, пробуя смеяться над умильными котиками и неуклюжими пандами, но получалось не то чтобы хорошо. Да, я улыбалась, но улыбка казалась мне словно бы нарисованной фломастером на тугой и тонкой плоти воздушного шарика, наполненного до отказа тревогой.

На глаза попался ролик про издевательства подростков над сверстниками, я почти уже миновала его, однако вернулась и стала смотреть.

Кучка дебилов избивала светловолосого парня, ничем остальным, впрочем, на Алёшу не похожего. Парень был пухлым, низеньким, с такими милыми коленками, какие бывают у толстячков, - как бы почти в обратную сторону. Из-за этих коленок мне стало совсем его жалко, я почти уже поставила на паузу, намереваясь двигаться по сайту дальше, но передумала.

Один из дебилов схватил паренька за капюшон и резко потянул. Паренёк в который уже раз упал, снова в лужу, и тут дебил с размаху, нелепо задрав ногу, ударил лежащего этой самой ногой в лицо. Тут за кадром послышался громкий женский визг, и дебилы бросились в рассыпную.

Естественно, на этом видео оборвалось, так как снимал один из этих конченых уродов. Ещё и ржал, сука, как последняя гиена. Мне просто до боли и дрожи в пальцах захотелось раз за разом опускать на его наверняка слюнявую ржущую морду Олькин велик. Чего не хотелось, так это разбираться в мотивах и причинах, во мне горело одно только острое желание - переключить восприятие на чёрно-белый режим и убивать, убивать, убивать.

Ага, подумала я, чуть успокоившись. В зеркало на себя посмотри, убивашка. Тебя саму коктейльной трубочкой перешибить можно.

Почуяв, что наконец устала, я поставила ноут на стол и спряталась в одеяло как можно глубже, опасаясь, конечно же, бессонницы, но вырубилась сразу.

А проснулась от холода. У меня всегда приоткрыта балконная дверь, я не люблю тухлый воздух, мне нравится кислород, но либо дверь на балкон распахнулась настежь, либо на улице стремительно похолодало, поскольку холод был какой-то уж чересчур собачий. Я, кажется, ноги высунула из-под одеяла, потому так промёрзли пальцы.

Я попробовала укутаться получше, но с одеялом что-то было не так. Какое-то оно тонкое. И почему-то без пододеяльника. Это вообще плед! В не очень проснувшихся мозгах вспыхнула было мысль о том, что это Олька, тварь, её работа, но тут же испуганно погасла, когда я вдруг услышала далёкое сонное кряканье, а после - как шумит ветер чёрной травой, в которой я, оказывается, лежала, завернувшись в старую тряпку, в прошлой жизни именовавшуюся пледом.

Какой интересный сон, подумала я, прекрасно понимая, что всё на самом деле, и, тем не менее, пробуя забыться. Через минуту я устала себя обманывать и проснулась окончательно.

Я лежала в траве, подо мной было мокро, высоко надо мной торчала одутловатая луна, издевательски синяя, как утопленник. На мне была моя чёрная старая футболка для спанья, позорные драные трусы для того же дела и незнакомый прежде плед в красно-жёлтую полоску, вонючий и страшно грязный. Хотелось его отбросить брезгливо, но мне было так холодно, что я пуще прежнего завернулась в него, трясясь и клацая зубами - больше от кромешного ужаса, который навалился на меня и давил изо всех сил на живот.

Я едва успела стянуть трусы, присесть и опорожнить мочевой пузырь прямо там, где стояла. Это был, мать его, тот самый пустырь у школы. А я, о боги, оказывается, сраная лунатичка. Да ещё и какая. Припёрлась сюда - это ж сколько идти надо было, при этом спя на ходу! - нарыла где-то бомжацкий плед по дороге и улеглась дрыхнуть дальше прямо посреди мокрой травы, прямо на мокрой грязи, волосами в эту грязь.

Интересно, что я ещё успела натворить по пути сюда? Показывала отсутствие сисек редким ночным прохожим? Или ещё чего хуже? Надеюсь, хотя бы с бомжом не заигрывала. У которого подбрила плед.

Я привстала, натянув по ходу трусы, и завыла, не успев толком распрямиться, - скукожилась и скулила, глядя на свои чёрные от грязи ступни. Что происходит вообще? Что я творю?

Послышался какой-то звук, мягкий и вроде бы рядышком. Такое лёгкое "плап". Я тут же заткнулась. Надо выбираться отсюда. Очередное "плап" придало мне ускорение - я поспешила, оскальзываясь и обдирая ноги о жёсткие чёрные стебли, к торчавшему над травой остову. Там была тропинка.

Я понятия не имела, который час и сколько ещё до утра. Но лучше идти домой ночью, пока никого ещё нет. Мало ли что кому придёт в голову сделать со мной. В таком-то виде.

На тропинке никого не было. Темнел мёртвый автомобиль. Далеко за спиной раздавалось время от времени это самое "плап". Я постояла немного. Если и идти, то не к школе точно. Хватит с меня.

Я повернулась было, чтобы уже пойти, думая о том, как буду не меньше часа с половиной ступать по мокрой, холодной земле и такому же асфальту, как вдруг раздался уже знакомый мне характерный лязг.

Это кот! - заорала я сама себе мысленно, чувствуя, как разливается по спине неразбавленный ничем ужас. Там живёт кот! Или какая-нибудь птица! Или крыса - не важно! Просто животное, нет причин паниковать. Оно само паникует, потому что я куда страшнее для него, чем мне может казаться.

Я хотела сорваться и бежать - и уже даже подняла ногу, придерживая плед на плечах на манер супергеройского плаща, когда лязг повторился. Та нога, на которой я стояла, заскользила стремительно по грязи, и я рухнула на спину, высоко задрав ноги и как-то слишком больно ударившись для такого падения.

За лязгом последовало новое "плап", уже куда ближе. Они что, сука, переговариваются, что ли? Я барахталась в панике, пытаясь подняться, слушая, как сменяют друг друга "лязг" и "плап", причём "плап" явно приближалось, а лязганье становилось всё громче и увереннее.

Налетел ветер, по траве пронеслась невидимая гигантская ладонь, в неистовой ласке пригибающая чёрные стебли к самой земле, а вместо лязга раздался вдруг такой грохот, что я закричала. Будто бы кто-то влетел с разбегу лбом в продавленный бок проржавевшей машины. Мне показалось, что я видела, как сотрясся остов. Может, так оно и было.

Я стояла на коленях, упираясь ладонями в грязь тропинки, когда прямо над моей головой прозвучало ещё одно "плап". Посмотреть, что это? Ещё чего не хватало! Я натянула плед на голову, будто бы в случае чего это могло меня как-то спасти, ценой невероятных усилий поднялась на ноги и пошла, стараясь не торопиться, чтобы в очередной раз не растянуться.

Я прошла уже приличное расстояние, чувствуя, как сводит челюсти и немеют пальцы, и почти покинула это страшное место, но снова услышала лязг, на этот раз какой-то по-собачьи жалобный. Меня словно просили не уходить.

На востоке стало заметно светлее, луна потускнела и потеряла ко мне всякий интерес. Мягко подкатывалось утро, а вместе с ним укатывался вслед за ночью и мой животный ужас. Да, происходит что-то дикое, что никак не вписывается в рамки моей уютной повседневности. Да, я впервые в жизни лунатила по-чёрному, не подозревая до сегодняшней ночи, что так вообще можно. Да, вчера я видела такое, о чём и рассказать-то некому. Но чёрт возьми! Зачем же я так боюсь и треплю себе страхами драгоценные нервы?

Это просто пустырь с обыкновенной осенней травой, которая пожухла и пропиталась дождём. Торчит эта трава из элементарной грязи, сделанной из песка пополам с говном. А там, дальше, просто старый автомобиль без стёкол и колёс, ставший домом для каких-то животных. И "плапает" какая-нибудь мелкая засранка с крылышками, которой не спится в тёплом гнёздышке. У птички бессонница, у меня лунатизм, а животные в остове тупо меня боятся, о чём и сообщали птичке посредством лязга, а она им отвечала - успокойтесь, мол, никого страшного тут нет, только шарахается какая-то никогда не дружившая с физкультурой малявка, её любой кот одной левой запросто завалит.

Ну да, ну да. Сама себя накрутила.

Зачем я вернулась к брошенной на пустыре машине, я плохо понимала. Мне стало жаль её? Так ведь это же идиотизм. Разве может кусок ветхого железа умолять вернуться и не бросать? Наверное, сработало внезапно проклюнувшееся чутьё. Не ясновидение, нет, я не верю в этих шарлатанов. Просто окрепшая не понятно на каких харчах интуиция.

Я подошла к остову. Он молчал. "Плапов" тоже больше не было. Небо светлело, я видела куда лучше, чем когда проснулась посреди травы. Так медленно, как только могла, я заглянула внутрь бывшего авто, стараясь не всовывать туда голову. Никого и ничего. Я думала, тут будут разодранные сидения, но их кто-то снял, вероятно, давным-давно. Один только накрытый грязной тряпкой пол. Я потянулась к тряпке.

Где-то внизу бумкнуло почти ласково.

Я ухватила тряпку за кончик и потянула. Под тряпкой был ржавый тонкий лист, весь в дырках. Им-то и лязгали, поняла я, вползая по пояс внутрь и наклоняясь над листом. Прислушалась. Тихо. Долго не решалась, но всё же стукнула по листу костяшками пальцев три быстрых раза. Ответ последовал незамедлительно. Лёгкий приветливый "бух". Получается, что когда снизу в лист стучали сильнее, он бился о металлический пол автомобиля, издавая характерный лязгающий звук.

Кто-то живёт под этим листом. Кто-то маленький и дружелюбный. Надо быть, конечно, клиническим идиотом, чтобы проверять прямо сейчас, кто же всё-таки проживает на дне океана. То есть, там, под ржавым железом. Судя по всему, я как раз такой клинический идиот. Потому как тут же принялась сдвигать плоский кусок металла, достаточно тяжёлый и с опасно рваными краями, о которые можно хорошенько так разодрать пальцы.

Мне удалось сдвинуть его на треть. Под листом никто не жил. В полу автомобиля была дыра, в дыре - яма, а в яме лежало почти истлевшее тряпьё. Над кучей тряпья куполом возвышалось что-то округлое, размером с мяч, покрытое с одной стороны как будто бы кукольными волосами, редкими и бледными.

Взгляд, беспорядочно шаривший в потёмках по вороху гнилых тряпок, вдруг зацепился за что-то тускло поблёскивавшее. Я влезла-таки внутрь машины, празднуя победу "слабоумия и отваги" над чахлыми зачатками здравого смысла, и потянулась рукой за блестяшкой. Она легко отделилась от тряпок. Я поднесла её поближе к глазам. Старый советский значок с забавным олимпийским медвежонком.

Когда до меня дошло, что же лежит в этой яме, я резко встала и ударилась головой в потолок. Зажимая протекающую чёрной кровью пробоину в коже головы одной рукой, а другой сдавливая острый значок, я вывалилась сквозь окно в траву. И, кажется, взорвалась.

Так я не плакала ещё никогда.


4.

Что-то надо было со всем этим делать.

Сначала остро хотелось накрыть яму листом, лист - тряпкой и пойти уже домой. Сделать вид, что ничего не было, что я ничего не знаю, что у меня всего лишь проблемы с головой, но это ерунда полная, ха-ха, не стоит обращать внимания.

Потом сквозь инстинкт самосохранения жирными каплями проступили сперва не очень уверенные, несмелые порывы непременно кому-нибудь обо всём сообщить. Пойти в милицию, связаться с родителями Алёши, рассказать хотя бы своим.

Я стояла рядом с останками авто, под которыми хоронились от чужих глаз останки Алёши, размазывала грязные слёзы по щекам и думала, как мне быть.

Как я вообще объясню, скажем, свой внешний вид, если прямо сейчас пойду в милицию? Сочиню страшную историю про раздевшего меня бомжа? От которого я из последних сил убегала и пряталась, потому и забрела сюда, на этот пустырь, влезла в труп машины, а уже будучи в нём - случайно! - обнаружила тело своего бывшего одноклассника? Ну ведь ахинея же.

Правильнее всего на данный момент оставить всё как есть, вернуться домой, там привести себя в порядок и придумать внятный способ, как ещё раз "найти" Алёшу, - желательно при свидетеле. И пусть он сам звонит в милицию. Если захочет, конечно.

Потом меня захлестнули мрачные мысли на тему "а кому станет хорошо от этой находки?" - да, вроде как лучше что угодно, чем неизвестность, но разве не отберу я у родных Алёши их последнюю надежду? Они-то верят в то, что он жив. Пусть это и не правда, в чём я только что убедилась.

Но если я оставлю его так, меня будет истязать совесть. Приятно убедиться в её наличии, никто не спорит. Я-то почти поверила в то, что сделана из дерева. Потому что какое у Насти домашнее прозвище лет с пяти? Правильно, "чурбан". Спасибо сестричке Оленьке. Даже мать иногда, раздухарившись, позволяетсебе так меня называть.

Мой продрогший организм решил за меня. Я снова втиснулась внутрь павшего авто и склонилась над ямой. После стянула с себя плед и расстелила его на сдвинутом в сторону листе. Мне было крайне странно прикасаться к мертвецу, пусть я и знала, что это Алёша.

О том, кто его убил, почему спрятал именно здесь, по какой причине тело никто не обнаружил, ориентируясь по запаху разложения, я решила подумать потом. Вечером. Или завтра. Когда будет свободная минутка, тогда и поиграю в детектива. Нынче буду думать о другом.

Например, как не упасть в обморок, перекладывая кучку костей, завёрнутую в тряпьё, на другое тряпьё. Тяжёлые ли кости, и что будет, если они вдруг начнут сыпаться из тряпок, а мне придётся собирать их руками по одной, чего делать совсем не хотелось. Как себя вести, ежели покойный Алёша начнёт плясать у меня в руках или вообще разговаривать. В лист он как-то стучал же. Чем? Черепом?

Череп лежал спокойно, какой-то неприлично безмятежный в данной ситуации.

Нет, лучше об этом не думать тоже. Лучше просто сделать.

На удивление, мне легко далась процедура извлечения костей Алёши из ямы и водружения их на расстеленный плед. После смерти Алёша стал намного меньше, чем был. Я ведь буквально вчера видела его куда более высоким. Когда я принялась аккуратно заворачивать края пледа, закрывая ими тряпьё и кости, до меня дошло, наконец, что пропал и умер Алёша ребёнком. А видела я его тем взрослым, каким он не стал и никогда не станет.

Сейчас я отнесу его к школе, оставлю в ней где-нибудь недалеко от входа, а завтра приду сюда с кем-нибудь погулять и постараюсь сделать так, чтобы этот кто-то сам нашёл Алёшу.

Первой из машины выбралась я, потом - Алёша, с моей посильной помощью. Я развернулась, держа в руках завёрнутого в плед мёртвого одноклассника, и увидела, что в метрах пяти от меня стоит человек. Высокий лысый человек в длинном плаще эксгибициониста.

Плащ был старый и невнятного цвета, а правую половину лица человека захватило в плен вздувшееся красно-коричневое пятно. Руки этот неприятный на вид обыватель держал глубоко в карманах, и было заметно, что он уже давно за мной наблюдает, сумев подкрасться совершенно бесшумно. Он не был удивлён, испуган, не пребывал в недоумении. Он смотрел внимательно, прекрасно понимая, что такое я делаю.

А меня застопорило. Я не могла сдвинуться, словно бы спину мою проткнули сверху вниз штырём арматуры и пригвоздили к земле, как самое неказистое насекомое в коллекции невидимого гигантского энтомолога. Это он сейчас гладил порывами ветра траву, он плевал мне в лицо холодными каплями начинающегося дождя, он забирался ко мне под футболку ледяными пальцами и трогал за всё, до чего мог дотянуться.

Честное слово, если бы этот лысый скиталец распахнул плащ и показал мне свой налитый чёрной кровью болт, я бы вздохнула с облегчением и поспешила по своим делам. Но лысый не стал этого делать.

Я никак не могла понять, сколько ему лет - всё из-за пятна на лице. Как ни странно, но пятно ему шло, будто бы некий сюрреалистический аксессуар, без него он перестал бы казаться таким величественно грозным. С пятном он был опасным, без пятна - не более чем сереньким уличным онанистом в правильном для этого дела плаще. Пятно явно было самостоятельным существом, и в тандеме с лысым, без всяких сомнений, именно оно являлось движущей силой, лидером, начальником.

Человек не распахнул плащ, а вынул из кармана широкий кулак с зажатым в нём камнем, которым ударил меня по голове, в два быстрых шага преодолев расстояние между нами. Сильный удар, но не настолько, чтобы вырубить.

Я упала, чуть не выронив Алёшу, но осталась в сознании. И даже видела, как человек с пятном берёт меня за ногу и по чёрной траве куда-то тащит. Пальцы мои разжались - и Алёша остался лежать рядом со своим странным ржавым надгробием.

Я понимала, что совсем скоро меня будут убивать. Перед этим помучают. Может быть, избивая кулаками. Может, разрезая кожу на мне на полоски тёмным лезвием давно не используемого по назначению кухонного ножа. Может, подвесив меня за ноги на какой-нибудь крюк в потолке и поджигая на мне остатки одежды и волосы. Всё что угодно, кроме сексуального насилия.

Моя интуиция успокаивала меня, мол, на этот счёт можешь не сомневаться, никакого изнывающего болта под плащом нет, зуб даю. Не пахло от этого человека сексом. Только застоявшейся гнилой водой и мокрой собачьей шерстью.

Чувствуя себя временно сломанной куклой, я и не думала сопротивляться. Настя - дура, да, но не до такой степени. Нельзя его злить. Нельзя тратить силы. Не факт, что удастся, брыкаясь как заарканенная антилопа, вырвать ногу из его, честно говоря, фантастически сильных пальцев - ощущение такое, будто бы ступню по щиколотку залили бетоном, который мгновенно застыл.

Хотя, может быть, я и не права, и надо кричать, надрывая горло, в надежде, что услышат и поспешат на помощь, как Чип и Дейл, какие-нибудь утренние прохожие.

Но человек с пятном не тянул меня к цивилизации. Как раз наоборот. Через пустырь - к ранее не замеченному мной небольшому пруду искусственного происхождения. С поразительно чёрной водой. Кажется, я начала догадываться, что со мной сделают через несколько минут. И что, похоже, сделали с Алёшей.

В тот день меня не было, и он, наверное, долго выжидал в классе, когда же, наконец, рассосутся по домам уроды-одноклассники, а после пошёл один через пустырь, а не на конечную, чтобы не наткнуться на остановке на тех, кто мучил его и захотел бы продолжить. Эх, а я так радовалась тогда, что заболела. Дура.

Человека с пятном ни капли не смущала моя покорность, словно бы так и надо. Он тащил меня за ногу по траве, широко ступая длинными ногами. Футболка моя задралась на спине, и жухлая трава больно раздирала мне кожу стеблями и колючками. Я пыталась руками как-то стянуть футболку вниз и придерживать, но она всё равно задиралась.

Пару раз я проехалась головой по камням. Волосы путались в траве и оставались в ней целыми прядями. Не хотел меня мир отпускать, держал так крепко, как мог, но человек с пятном был сильнее. Он выволок меня на узкий берег пруда и отпустил мою ногу.

Я попыталась вскочить и рвануть от него на пределе всех своих сил, но, получив быструю и мощную оплеуху, мешком с мясом и костями рухнула на песок, нелепо шлёпнув по воде правой рукой.

Лысый наклонился надо мной, взял за шею сзади правой рукой и поднял. Я чувствовала себя котёнком, которого собираются утопить просто за то, что он никому не нужен. Я вцепилась в его пальцы своими, пустила в ход ногти, но никакого внимания он на это не обратил, мне же не удалось отлепить от своей шеи ни одного пальца - человек с пятном держал меня крепко.

Возьмёт и сломает хрупкую перемычку между головой и телом, между мной и отсутствием чего бы то ни было, переломит пальцами как веточку - и ещё одной девственницей на свете станет меньше.

Лысый макнул меня в воду головой и почти тут же вынул - я не успела нахлебаться. Лысый макнул меня второй раз, теперь на более продолжительное время, специально нажимая на шею так, чтобы я рефлекторно открывала рот, пытаясь не утратить доступ к воздуху, но вместо воздуха была непрозрачная вода. Пару раз я глотнула.

Ровный животный ужас готов был уступить место неистовой панике. Тело хотело жить и потому намеревалось биться, как вытащенная за жабры из пруда рыба. Если в этой жуткой воде может кто-то жить, конечно.

Я сдержала порыв зайтись в якобы спасительном припадке, ещё не совсем отключившимся мозгом соображая, что ничего мне это не даст. Будет только хуже. Но после третьего макания, которое, без сомнений, окажется куда продолжительнее предыдущих, я за себя ручаться уже не смогу.

Поэтому я оставила в покое пальцы лысого на моей шее и едва слушающимися руками стянула с себя трусы. Они повисли на коленях грязной тряпкой, я заболтала ногами, пытаясь их сбросить окончательно. Человек с пятном это заметил.

Он поднял меня за шею повыше, разглядывая с недоверием. А я качнулась к нему всем телом и обхватила его ногами. За что получила такую пощёчину, что чуть не отключилась. Лысый отшвырнул меня, словно я, не до конца утопленный котёнок, умудрилась обгадить ему руку.

Я понимала, что это будет короткая передышка. Через две-три минуты меня просто не станет. Без длительных мучений. Потому что я неправильная жертва.

Только бы не зареветь.

Тело ходило ходуном. На мне осталась одна футболка, жизнь моя торопливыми шагами подходила к концу. Холодно и страшно. Интересно, побегут ли титры перед глазами?

Жаль, что я так и не смогу узнать, в каком забавном месте будет храниться скоропортящаяся упаковка моего "я". Под какой-нибудь очередной ржавой развалиной? Или же есть иные тайники, в каждом из которых - аккуратный набор костей. Выделят мне свой тайник - или же подселят к кому-нибудь? А может быть, я останусь плавать в этой воде, пока не раздуюсь?

Человек с пятном стоял и смотрел, как я пытаюсь сесть. Как трясётся моя нижняя челюсть - и как с неё падают чёрные капли воды пополам с кровью из ран в голове. Как я раз за разом без особого успеха натягиваю футболку на колени. Как пробую встать и не могу, потому что они подгибаются.

Вот бы он развернулся и просто ушёл, перестав разглядывать меня, почти голую, изукрашенную синяками, вывалянную в грязи, - короче говоря, предельно жалкую и едва ли разумную.

Трудно поверить в то, что у этого трясущегося ничтожества когда-то было имя. Настя. Дура ты, Настя. И уши у тебя холодные. И все в крови.

Человек потрогал пятно на лице пальцами, словно на миг замечтавшись, и шагнул в мою сторону.

Я думала, оглохну от своего крика.


5.

Не знаю, может быть, он был глухим. На него мой крик не произвёл никакого впечатления вообще. Нулевая реакция. Возможно, для него я в тот момент была всего лишь широко раскрывшим рот замызганным зверьком - порядком уже наскучившим.

Человек с пятном сгрёб меня в охапку, поднял над головой - и швырнул в пруд, словно я - большой кожаный мяч, а не живой человек. Я вошла в воду головой, не успев толком выставить руки перед собой.

На какое-то время стало темно, глухо и не понятно, где верх, а где низ, но после мне удалось сориентироваться. Я принялась бить руками и ногами от себя вниз, стараясь вытолкнуть тело на поверхность, направляя его к светлому пятну над головой. Там, вверху, разрасталось утро.

Пруд оказался неожиданно глубоким для своих размеров, а я была уверена, что даже обычный камень плавает лучше меня, и понимала, что если не выберусь как-нибудь на берег в ближайшие несколько минут, то так здесь и останусь. Но разве лысый даст мне выйти из воды? Сомневаюсь.

Уверена, он будет раз за разом зашвыривать меня в пруд, пока я не пойду ко дну.

Вода была тяжёлой, маслянистой и долго стекала по лицу, когда я вынырнула наконец к свету. С дикими звуками я пыталась втянуть в себя как можно больше воздуха - со стороны могло показаться, что я бесконечно чему-то удивлена и никак не могу перестать удивляться.

Густая вода затягивала меня в себя, как я - воздух в лёгкие.

Человек с пятном на лице стоял на берегу и смотрел, как я барахтаюсь. Сначала я предполагала, что он войдёт в воду, направится ко мне, схватит и утопит, но теперь стало понятно, что никаких лишних движений не требуется - я прекрасно справлюсь с собственным утоплением сама.

А если быстро не утону, то со мной разберётся переохлаждение - вода была ледяной, и к такой её температуре никак не получалось привыкнуть. Я хныкала, как маленькая, била руками по воде, чтобы продержаться наверху как можно дольше, но когда правую ногу мою кто-то трепетно облизал жгуче холодным языком чуть ниже колена, я не выдержала и заорала, прекрасно понимая, сколько сил отбирает такой крик.

Футболка моя плавала вокруг меня, вздутая водой, как чёрная медуза. Что-то мутно блестящее, будто бы одинокий слепой глаз с бельмом, на ткани футболки возле правого моего локтя, то пропадало под водой, то снова оказывалось на поверхности, обтекая.

Я перестала орать.

Это был значок Алёши. Олимпийский мишка всё так же улыбался в никуда. Его не пугала возможность утонуть.

Наверное, он зацепился за ткань, выпав из моей руки в тот момент, когда лысый ударил меня камнем по голове. Я не могла точно вспомнить. Он и правда пробил ткань длинной жёлтой иглой только с одной стороны, игла не держалась за ушко, и в любой момент значок мог соскользнуть с футболки в воду.

Забыв на пару секунд о том, что вот-вот собираюсь пойти ко дну, я потянулась к нему левой рукой и сорвала с футболки, крепко зажав в руке и не обращая внимания на впившуюся в ладонь иглу.

Не надо паниковать. Так только быстрее утонешь. Там, под водой, рыбы - одна из них, проплывая рядом, задела твою ногу. Вот и всё. Ничего другого там быть не может.

Лысый по-прежнему внимательно меня разглядывал. А чёрный пруд тянул мою чахлую тушку в себя с чётким намерением во что бы то ни стало её проглотить. Покормить своих рыбок, так сказать.

Я ушла под воду с головой. Под водой была ночь и даже как будто бы звёзды. Только странно, что подо мной, а не сверху, как полагается. И эти самые звёзды не оставались на своих местах, а двигались со всех сторон ко мне.

Вес моего тела играл сейчас против меня, я опускалась всё ниже, с трудом отталкиваясь ногами от воды, что помогало слабо, - я поднималась вверх разве что на парочку жалких сантиметров, а после уверенно шла вниз. Хотелось только одного - дышать.

Мысли неслись в голове несколькими параллельными потоками с почти световой скоростью, и в то же самое время голова моя была странно пуста, как шарик для пинг-понга, словно это не я сейчас просила у всех прощения, в особенности - у Алёши.

Звёзды, приближаясь, становились всё больше и ярче, и всё меньше света оставалось во мне - темнота толчками накатывала изнутри и заполняла меня собой. Ещё чуть-чуть - и я открою рот, расставаясь с последним своим выдохом.

Жаль, что водой нельзя дышать.

Я протянула руку с зажатым в ней значком к зеленоватым звёздам, без удивления делая пометку где-то совсем на краешке сознания о том, что это вовсе и не звёзды. Это грубо вылепленные из темноты люди, у которых светятся головы. А руки не светятся, руки подхватывают меня и держат, и я их почти не вижу, зато вижу, каким страшным, тёмным рубиновым светом горит значок на моей ладони - всё ярче и ярче.

Будто бы занавес рухнул перед глазами, убрав сразу всё, а после, без всякого перехода, я, стоя на коленях на замечательно твёрдой поверхности, выблевала из саднящего нутра не меньше, как мне показалось, ведра воды.

Очень страшно было открывать глаза, потому что лысый мог стоять рядом и наблюдать, как я извиваюсь, а потом взять и снова забросить меня в пруд.

Значка в руке я не чувствовала, только прожигающую до самого локтя пульсирующую боль. Значит, значок утонул. Своеобразная плата подводным людям за спасение. Если это, конечно, они меня спасли. И если это, конечно, люди, а не плод моего угасавшего воображения.

Я медленно открыла глаза, ожидая увидеть под самым носом ботинки моего мучителя, но ничего, кроме мокрого от блевотины песка, не увидела. Ну и ещё какая-то грязная тряпочка валялась комком левее.

Долго я не могла понять, что это такое, пока не сообразила, что это мои трусы. Не вставая с колен, я упала на бок, схватила тряпку, кое-как расправила и с трудом натянула. Конечности едва слушались.

Я осмотрелась, не торопясь, прислушиваясь к боли в шее, плечах, ключицах. На берегу пруда я была одна. Может быть, человек с пятном решил, что утонула. Или просто устал ждать.

Когда я, хромая на обе ноги, добралась-таки к ржавому остову, то не обнаружила ни останков Алёши, ни пледа, ни даже тряпки, накрывавшей железный лист. Сам остов был каким-то совсем печальным и словно бы просел под невидимым весом.

Я заглянула в так и оставленную мной на треть открытой яму, где недавно лежал Алёша, но в яме ничего не осталось, кроме клочка дёрна с тремя сухими травяными пёрышками. Дождик, до этого лишь слегка моросивший, постепенно набирал силу.

Я хотела уже пойти к остановке, поскольку та отсюда была ближе, чем конечная, но обернулась посмотреть ещё раз на заброшенную школу. В которую с разных сторон спешили дети. Окна которой источали синеватый дневной свет длинных ламп-трубок. Никаких досок - только абсолютно целые стёкла.

Силы удивляться кончились.

Я просто пошла в сторону школы, думая по кругу одну короткую мысль: "В школе должен быть телефон".

Наверняка был. Только я об этом ничего не знаю, потому что рухнула, едва войдя внутрь.

Дети обходили меня, будто бы я была просто досадной помехой, вроде пыльного мешка с цементом.

Дежурившая на вахте женщина не бросилась ко мне, нет. Она поднялась со стула нехотя, с раздражением выдохнув, и пошла, переваливаясь, прочь из моего поля зрения. Надо мной склонился светловолосый парень со смешными белыми ресницами и бровями и посмотрел очень серьёзно в моё лицо. После выпрямился, вынул из кармана телефон и стал снимать мой выход из сознания на камеру, глумливо ухмыляясь.

Узнаю родную школу.

В больницу ко мне приходил пожилой следователь, гладил седую макушку, неприятно шурша волосами, что-то конспектировал в блокнот. Просил повторить.

Я в очередной раз монотонно мямлила, повторяя подсказки Алёши, который сидел рядышком, на краешке кровати у моих ног, и ласково мне улыбался, подбадривающе кивая.

С малолетства страдаю лунатизмом, обнаружила себя под утро на пустыре возле школы, пристали пьяные подростки, избили, пытались изнасиловать, сумела вырваться и убежать.

"Не забудь сказать, что они все были в масках", - шептал Алёша, похлопывая мягко меня по ноге. "Страшные такие маски", - показывала я руками, а руки невольно тянулись к лицу, чтобы обозначить красно-коричневое пятно, но на себе показывать нельзя, и я прятала побитые пальцы под одеялом. "Как мёртвые головы".

Следователь смотрел на меня, думая о своём, и кивал, как бы одобряя мою ложь - мол, годится. Как раз то что нужно.

Когда он ушёл, напомнив, что скоро в палату заглянет на огонёк психолог, Алёша тихим осенним листком опал на постель рядом со мной. Мы рассматривали покрытый пятнами потолок, читали пятна и смеялись. Если верить им, то мне ещё жить да жить.

Но я ведь точно знаю, что мертва. Алёша мне всё объяснил, а уж он-то никогда не врёт.

1-5 февраля 2016  




© Константин Стешик, 2016-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2016-2024.
Орфография и пунктуация авторские.




Словесность