Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




"Приют..." на "Книжной полке" "Словесности"

ПОСТОЯЛЬЦЫ  ДИКОГО  НЕБА


Почему одни фрахтуют ЦДЛ или едут на каникулы в Париж, а другие всю жизнь топят баньку по-чёрному? Отчего одни, выпуская книгу за книгой, дённо и нощно заспиртованы в телеэкранах, а другие на закате своей жизни после долгих уговоров соглашаются провести творческий вечер в заводской библиотеке? Как говорил старый слесарь Черепаныч, плюнувший в рожу комсоргу Литинститута и с той поры кочевавший по лагерям:

Вы - поэты, мы - поэты,
Отчего ж, едрёна мать,
Вас печатают газеты,
Нам - заказана печать?
Блокам вы и мы - не пара,
Отчего ж и почему
Вам за слово - гонорары,
Нас - за жопу и в тюрьму?

- Уж не к равенству ли и братству ты призываешь?..

А вот и нет. Парадокс в том, что, предложи в своё время тому же Черепанычу или таймырскому охотнику Лузану махнуться судьбами с "фрахтующими парижанами" (те-то, понятно, с Черепанычем и Лузаном ни проживанием, ни планидой ни за что бы не махнулись!), и ведь, почесав в затылках да похмыкав, старый пермский слесарь и ещё не старый таймырский охотник-поэт отказались бы от этого соблазна. Да еще бы прибавили:

- Незавидная у них участь! На том-то свете они что делать будут?!

За объяснением обратимся к авторитетам - в ту же тюрьму. Мой литературный крестник Павел Стовбчатый, восемнадцать лет без выхода откуковавший на уголовных зонах, а ныне ставший автором двух толстых, читаемых книг "Записки беглого вора" и "Коронованный судьбой", решил положить меня на лопатки в присланном письмеце: "Мне удалось не только объяснить многие феномены (пророчества, сбываемость, неизменность и т. д.), но и свалить Доктрину Мира № 1 о свободе воли и выборе. Вдумайся, что я говорю и доказываю: 1. Человек не свободен. 2. Человек не имеет выбора. 3. Сила воли "срабатывает" только по судьбе и зависит, как и настроение, от вибраций Космоса. 4. Люди ни в чём не виноваты и не были виноваты никогда. 5. Судьба одна и она неизменна. Астрологи врут, что можно что-то изменить. Все ясновидцы не избежали своей участи. 6. У Бога ничего не вымолишь и он не накажет. 7. Всё в мире стоит строго на своём месте".

Между тем "черепки Черепаныча" не уступают "гарикам" Губермана. А бегло прорифмованные, красные от мороза (есть белый стих, а есть красный стих), наполненные брёхом собачьих упряжек и дрожью полиэтилена вместо раздавленного медведем стекла, творения Сергея Лузана (вот тут я спотыкаюсь, ища известных, прижизненных уподоблений, и не нахожу) разве что сопоставимы с поэтическим примером Велимира Хлебникова. Но это плохой, хоть и хороший, пример: председателя земного шара, которого отпела степь, не занимали ни прижизненная, ни посмертная слава, либо её отсутствие. А во все времена поэты подразделялись и будут подразделяться на тех, кто делает ставку или на прижизненном варианте судьбы с возможным героическим взятием Перекопа смерти (тут я начал путаться: после жизни - что, смерть? А после смерти - что, жизнь?), или, наоборот, - на зазеркальной, тоже прицельной, словно запланированное продление отпуска, посмертной поступи.

Но есть и третий вариант.

Безвестность - это не бесславье.
Безвестен лютик полевой,
Всем золотеющий во здравье,
А иногда за упокой.

Безвестно множество селений
Для ослепительных столиц.
Безвестны кустики сиреней
У непрославленных криниц.

Безвестен врач, в размыве стужи
Идущий за полночь по льду...
А вот бесславье - это хуже.
Оно как слава. На виду.

Большинство из авторов книги, которую вам предстоит постичь, живут в этом стихотворении Владимира Соколова. Живут безвыходно. При всей разноречивости почерков и манер. Я не знаю, благо или, напротив, беда, что на смену давно исчерпанным белым географическим пятнам России, мощно в своей тайной слитности, но удалённо от её литературных магистралей, проступают белые пятна дикорастущей поэзии. От Норильска до Ставрополя, от городка Пыталово на Псковщине до поселка Лесогорск в Прибайкалье. На фоне нынешней внутренней лоскутности нашего Отечества, сюда, в эти белые пятна, чаще всего, не ступала нога ни вдумчивого и расторопного издателя, ни благодарного читателя, ни храброго, приметливого критика, и, чего доброго, требуются опять походы Ермака, Дежнёва или Хабарова, дабы эти, обретшие стремительную дикорастущесть, российские земли, освоить заново. Произнёс же 25-летний поэт из Иркутска Виталий Науменко:

Как эллин в Азии, как иудей в пустыне,
перебирая звёзд ущерб и нищету,
я падаю на дикую телегу
и в небо дикое расту.

ДИКОРОССЫ - ухватил в этом небе новое слово-созвездие великолукский поэт Андрей Канавщиков. Приведу из его письма угловатую цитату в цитате: "Самобытно запротоколировал проблему один из героев гайдаровской повести "Школа": "Какой есть интерес расти, как цветок в оранжерее? На него плюнь, он и завянет. Тернию, тому хоть всё нипочем - ни дождь, ни жара". Приходит, хотите вы того или не хотите, время новых варваров, дикороссов, чертополохов от литературы. Предмет, положенный Москвой на провинцию, будет ей однажды возвращён с прибавлением необходимых процентов. На каждого крёстного отца всегда найдётся парнишка с огнестрельной рукописью за пазухой. "Девочки бомбы в круглых несут животах", - сомнамбулирует А. Витухновская, даже не представляя, до какой же степени она права. Любая жизнь для бомонда крашеных сосисок - бомба. Тик-тик-тик - это часовой механизм тикает в жилетном кармашке. Достаточно лишь однажды оторваться от поедания мясного фарша будней и подумать о том, что есть вокруг. "Пустите нас, - говорили некие. Завтра от иерихонского баса "Попробуйте не пустить нас!" все двери послетают с петель. Если, конечно, кто-то захочет входить внутрь".

Вот в этом-то всё и дело: кажется, мало желающих входить внутрь.

Ни клобуков, ни мантий, ни регалий...
Рассеянные по лицу земли,
Невидимы держатели скрижалей,
Затерянные по степям кремли...,
-

исповедуется новосибирец Константин Иванов. Поэты третьего варианта судьбы приговорены в преимущественном молчании нести осознанные или неосознанные вериги собственного предназначения, творить не поддающийся огласке подвиг, пребывать не в альманашестве, а в литературном монашестве, не в схеме задачи, а в схиме незадачи, которая не предписана судьбою (вспомним кромешного зэка Стовбчатого: всё - по судьбе!) иерархам поэтической церкви.

- Хорошо хоть не олигархам! - отбил удар щитом каламбура Евгений Евтушенко.

Охотничий домик всё сильнее стягивал обруч сорокаградусного мороза - не грел камин, не грела водка, длинная заокеанская шуба, наброшенная на плечи высокого гостя, норовила, раскрывая поэта, соскользнуть на пол, но её движение, словно русло северной реки, то и дело обращал вспять добровольный местный Савельич, чей порывистый труд был награжден опять-таки крылатой фразой Евгения Александровича:

- Человек человеку - бабушка!

А я спросил:

- Говорит ли вам о чём-нибудь имя "Юрий Влодов"?

Я ничуть не сомневался, что ответ будет не менее крылатым...

- В истории русской поэзии такого имени я не знаю!..

Всё-таки Блок дал фору нам на несколько столетий: "Здесь жили поэты, и каждый встречал друг друга надменной улыбкой...". В двух номерах журнала "Юность" за 2002 год вышли 100 эпиграмм Юрия Влодова на ныне здравствующих литераторов, включая Евгения Евтушенко и составителя этой книги. Когда я несколькими абзацами выше писал о том, что большинство из авторов "Дикороссов" живут в стихотворении Владимира Соколова "Безвестность - это не бесславье", я как бы оставил зазор для меньшинства. Влодов - матерый представитель этого самого меньшинства, делающего ставку на втором варианте судьбы, именуемом "Посмертная маска".

При жизни известен эпиграммами на известных, неизвестен или, будем дипломатичны, малоизвестен собственными стихами. Тут хоть какие возражения ни выдвини (к примеру, неизвестен кому - вахтёрше Зине?), какой эпиграммой ни пометь снег отечественной словесности ("Евтушенко стоит в мутной Лете по пояс - не глыбко, сам себе и старик, и старуха, но только не рыбка"), а всё равно, согласитесь, Евтушенко известен, Влодов - нет. А ведь, как и его бывший друг по юношеским игрищам и забавам Женя, стихи-то пишет не хилые:

Я вдохнул недержание прозы -
Быта липкую лизь.
И поэзии жадные розы
Осеклись.

Покупали меня, продавали,
Возбодряли спьяна.
Криво куцый стакан подавали:
"Пей до дна!"

Сердце стёрто. Дыханье приперто.
Не пройти напрямик.
И от Господа Бога до чёрта -
Рваный миг.

Можно ли, будучи наделённым Божьим даром, оставаться в России неизвестным? Вся эта книга - попытка ответить на поставленный вопрос. Но даже если вы обратитесь к знаменитым "Строфам века", и язык их составителя доведёт вас, пусть не до Киева, но хотя бы до Харькова, уверен, что ваше внимание остановят стихи позднего сына царского сенатора Владимира Щировского, абсолютно неизвестного и, слава Богу, представленного Евгением Евтушенко с сибирской широтою. И вы наверняка почувствуете, как вибрирует мировая мембрана в творениях неведомого вам человека. Высокой чистотою звука, упрятанного, точно царевич Гвидон, в плывущую по волнам социального гульбища бочку самосохраненного таланта, эти стихи, пожалуй, превосходят давно отлитые в бронзе именные образцы. Но возрастает недоумение: "Где книги этого автора?!" Почему те известны, а он - опять-таки нет? Воистину: "Невидимы держатели скрижалей". Впрочем:

Красоты духовной чудо,
вор, святой, кумир футбольный,
проститутка иль весталка,
Моцарт, Гёте, Пушкин, Будда,
иль сосед твой малохольный,
записной клиент "Псковалко"...
Прожита, не прожита ли
между бытом и былиной
жизнь во всю длину годин -
на одной горизонтали
из одной и той же глины,
и всему масштаб один! -

смотрит на землю из глубин дикого пыталовского неба поэт Геннадий Кононов. Но вернёмся в охотничий домик...

- Работая над "Строфами века", я изучил всю карту русской поэзии! - не скрывая небеспочвенной гордости, объявил Евгений Александрович, как будто вогнал топор в одну из нерасколотых плах нашего промерзающего пристанища. Крепко вогнал - ни достать, ни плаху поднять на топоре.

Тогда я сказал ему, что эту карту надо изучать заново. Сегодня я говорю:

- Карту русской поэзии изучить невозможно...

Можно лишь лицезреть плаху, в коей завяз топор. А посему я хочу повиниться перед всеми неизвестными поэтами еще не освоенных мной российских земель: мало я, видимо, сносил башмаков за три года существования в газете "Трибуна" постоянной рубрики "Приют неизвестных поэтов", ставшей основой для создания этой книги, дабы вымолвить на пределе последнего откровения, как это сделал уже упомянутый пыталовец Кононов: "Под дождём бесконечным я смою Отчизну с лаптей..."

Жестковато и отчаянно сказано. Москва, о возвращении процентов которой говорил "предметный" Андрей Канавщиков, чей предок Никола Канава, "был назван царём на восстании в Константинополе", не то что бы давно "смыта с лаптей" своенравными дикороссами - она на эти лапти уже и липнуть-то перестала. Не только там, за пределами Садового кольца, откуда приходят очарованные минчанки в обличии Анны Павловской, впрочем, уже издали видящие: "Москва похожа на верблюда, что носит сразу семь горбов" и предрекающие: "Москва слизнёт меня лениво своим верблюжьим языком", но и в самоей-то Москве, где "разбрелись по лужайкам сочного бакса хакеры, хукеры и номинанты на Букера", в среде её здравых насельников, Москва перестает липнуть к подошвам.

Я не люблю поэзии центоны -
её избыточного поголовья.
В её крови есть примесь ацетона,
что выдаёт неважное здоровье.

Я не люблю поэзии концепта -
профессорши, не понятой телятами,
в ней что-то от кошачьего концерта,
с милиционером в Доме литератора.

Когда в лицо ударит кровь минут
среди обломков рухнувшей громады,
какое дело мне, куда идут,
трубя в свой горн, Тимур с его командой
, -

пожимает могучими плечами продолжатель плодоносной ветви Павла Васильева московский поэт Сергей Строкань.

Но речь не о Москве, а об Отчизне. Если хотя бы один её печальный сын исторг этот нещадный вздох "...смою Отчизну с лаптей", стало быть, Отчизна того заслуживает?..

"Дикороссы" - это не антология, а образ той самой пыталовской или уже не пыталовской жизни. Срез этой жизни, всплуженный пласт. Не сеятель взращивал книгу, но книга взращивала сеятеля. Нужно было только приглядеться к граням проступившего кристалла, его рисунку, понять заложенный в нем код, чтобы выносимые в заголовок строки каждого автора в сумме своей выстроились в некую смысловую последовательность, оборачивающуюся кардиограммой дикоросса, подобранного на стыке леса и поля, веси и града и помещённого под капельницу: "ОТОГРЕТУЮ ФЛЕЙТУ БЕРЁГ", "А КРЫЛАТЫМ ТВАРЯМ - ТОЛЬКО СЕТИ", "ВОЖЖИ ПРИДУМАЛИ ПОЗЖЕ", "ОН СРУБ РУБИЛ, А ПОЛУЧИЛСЯ ВЫРУБ", "НА ЭТОМ ПИРУ НЕ УЧАСТНИКИ", "МНЕ ДАЖЕ ЛЕНЬ ПЕРЕКРЕСТИТЬСЯ", "УПАЛ МУЖИК В ОСЕННЕЕ НЕНАСТЬЕ"...

Есть свои ключи прочтения и у названий, сплетённых внутри второго и третьего разделов. Например: "И НА ПУСТЫХ СКАМЕЙКАХ НЕТУ МЕСТА", "ВОЗЬМИ ЖЕ МОЕЙ ГОЛОВЫ АМУЛЕТ", "НЕ МОГУ КУПИТЬ ФУФАЙКИ", "А КИСТИ РУК ПОЖЕРТВОВАНЫ СВЕТУ", "Я СЧАСТЛИВ ТЕМ, ЧТО СЛЁЗЫ У МЕНЯ", "ГДЕ СВОЙ ПЛАЩ НАКАНУНЕ Я ПОВЕСИЛ НА ГВОЗДЬ", "СРЕДИ ТОЛПЫ БОГ В САМОЙ ТУСКЛОЙ МАСКЕ". Словно пытается материализоваться (то кистями рук, то слезами, то амулетом головы) и не может обрести воплощение некий дух...

Когда сей труд был близок к завершению, я пригляделся не к словам, а к числам. Три части книги, они являли Троицу: Отца и Сына, и Святаго Духа. "Скрижали" ("Невидимы держатели скрижалей"), где представлены поэты, покрытые шрамами и облученные сединой, - это, очевидно, Отец. "Кони" ("Необученные кони навязались в экипаж"), сфокусировавшие поэтический молодняк, - по всей вероятности, Сын. "Мел" ("Мел возникает и слоится"), запечатлевший судьбы ушедших, - Дух.

В "Скрижалях" я насчитал 21-го автора. В "Меле" - 7. В "Конях" - 12. Двенадцать апостолов. Семь дней творенья. Семерка, умноженная на три (Троицу), превращалась в 21. То есть - в Отца. В Библии читаем: "В 7-ой месяц, в 21-ый день месяца, было Слово Господне через Аггея пророка". Согласно "Библейской нумерологии", число 21 означает таинство духовного продвижения. К тому же 21 зеркально выстраивается в 12, а 12 - в 21. В общей сложности числа 21, 12 и 7 рождают цифру 40.

Сорок поэтов...

От забитого насмерть городскими отморозками крестьянского поэта Николая Бурашникова из Кунгурского района Пермской губернии до изысканно-музыкального ставропольца с почти что графским именем - Сергей Сутулов-Катеринич.

Сорок дикороссов.
Сорок сороков...
Бом! Бом! Бом!

Юрий Беликов



Дикороссы. Приют неизвестных поэтов
Сборник стихов

Редактор - Ирина Медведева
Составитель и автор общего предисловия -
член Русского ПЕН-центра,
член Союза российских писателей,
член Союза журналистов России,
лауреат ряда литературных премий
Юрий Беликов
Дизайн, компьютерная вёрстка, цветоделение -
Татьяна Ландо, Александр Чвырёв
Формат - 60х88 1/16
Страниц - 352
Тираж - 2.000
Москва
Издательский дом "Грааль"
2002 год
ISBN 5-94688-049-7

© Ю.А.Беликов, составление, 2002
© ЗАО "Редакция газеты "Трибуна-РТ", 2002
© ИД "Грааль", 2002

Заказ на книгу:
reklama@adi.ru
125993, Москва, ГСП-2, улица Правды, 24
редакция газеты "Трибуна-РТ" - Николай Тюрин
рекламный отдел - Татьяна Панина
телефоны отдела рекламы:
(8-095)-257-53-51, 257-56-01








Словесность