Здесь коротают вечер в разговорах,
Прокладывают путь по карте вин,
И завывает джаз. Еще не скоро
Объявят карантин...
Пускай, корпя, очередной ужастик
Нам посвящают лучшие умы,
Каких на нас ни налепите свастик -
Мы первые, кто гибнет от чумы.
Пусть попрекают званием плебейским,
Гламурное бабье воротит нос,
И политолог спорит с полицейским,
Откуда нас так много развелось.
А их высоколобое потомство,
Забив на устремленья пап и мам,
Уйдя в очередное фармазонство,
Прокладывает путь к иным мирам.
Мы остаемся. Здесь предельно ясно,
Что нам не рад ни тот, ни этот свет,
Что беззащитно стынущее мясо,
А столько нищих душ и вовсе нет.
И потому, до таинств неохочи,
Беспечное помойное зверье,
В ущерб эстетам, мы не любим ночи
И внутренне чуждаемся ее.
И множится отчаянная стая,
Объедки, схрон привычного тряпья
И грязный неуют предпочитая
Величию ее небытия.
Сам себе декабрист, в провинции нам фигово,
Здесь связать горсть слов сложней, чем срубить грина.
Затихает многоязыкий столичный говор,
Кое-где пробивается мат, потом - тишина.
И какие слова для этой сквозной дороги,
Впавших в спячку районов и ровесниц-рябин.
Стоп, приехали. "Стольника хватит?" "О, это много."
"Ничего, округлим".
И смахнувший нас, катится мир like a rolling stone.
Порастает быльем картошка, сложенная в гараж.
А лирический герой прозревает, что он
Не трагический, а хтонический персонаж.
Всем гребцам, совершившим путь из варягов в греки,
Снятся черные, черные, черные реки.
Там, плюя на раков, обол, ОПЕК,
Едет древний грек.
Над античным адом - стеклянный звон и горят покрышки.
Шаг за шагом черпают Ахеронт штанговые вышки,
И пейзаж, подцвеченный кумачом,
Слишком черный, че...
Отвлеченные мысли, излучины, переправы.
Четким росчерком над плечом отмечая траур,
Зачерпни в бутылку, воткни фитиль
И скажи: лети.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
