В дом, где коротко счастье с тобой
Познакомилось и делось... куда,
Приходили часто гости гурьбой.
Раз на кисточки постригли кота.
Думал котик, я теперь колонок.
И шипел, как на плите кипяток.
И пожертвовал с манишки, что смог,
Петриковский чтобы цвел лепесток.
Пошуметь всего то было забот,
И от шума ли того жизнь назад
Удирал забытый стриженный кот
В еле-еле заснеженный сад.
Тихо вьюжило, как песня на сон.
И темнело, но не так чтоб ни зги.
Костерком ли первоцветом на всё
Петриковские ложились мазки.
/Стихи, появившиеся после рассказа одной актрисы о том,
как она расселила коммуналку, влюбившись в вид из окна/
На лестнице шипели: "сука в ботах!", лифт не застрял, поскольку не работал,
Но вверх - не вниз, а пятый - не шестой.
Привет из достославных девяностых, в двадцатую все ль флаги нынче в гости?
Всего один, да видно золотой,
Повоевавший и поживший странник... Внушительный пиджак - его охранник,
А та, что в ботах модных и в мехах,
Взошла... И домочадцы просияли, сидели плотно все на сериале,
Бухгалтер Галя выдохнула "Ах!",
Оставив поскучать стаканы с горькой, как на параде, встали Оля с Борькой,
Из боковушки выглянул студент.
Сынуля различил не сразу лица и побежал к Иванычу делиться:
та самая... сто серий... баба-мент.
А главный плыл, брезгливость пряча гордо. Им скалили со стен бульдожьи морды -
Пять счетчиков, мотая на табло.
Охранник нес себя, как хрен на блюде... Хотелось даме горевать о людях,
Но вскоре не на шутку пробрало
Её: у бабы Оли примерзая к стеклу, она шептала: " Чудо, зая!"
И пьяный не заметила раздрай,
Ведь окна из старухиного ада, все грани, выходили куда надо -
В астрал, в рoстальный, набережный рай.
"Еще не чудo, чудеса в апреле", сказал привыкший говорить о деле.
Несущую похлопал: "на года."
Они уходят, им еще напротив... И на шнуре, к двери на повороте
Всех резанула лампы нагота.
Иваныч погрустнел, взял с полки сушки: оно, быть может, и не грех в однушке,
Здесь холодно. Здесь ветер злой с Невы...
У бабы Оли оставалось трошки для сериала, для пустой картошки,
А хмырь-сынуля пьян до синевы.
Из ломоносовского выпив чай Грааля, смотрела в календарь бухгалтер Галя:
Болезнь не перевалит за апрель.
Без удивленья час кончины зная, событиям лишь усмехнулась: "зая!"
Взяла лекарство. Побрела в постель.
У Сашки в боковушке тень назгула. Да грохот от соседского разгула,
Там гопота, начнут - гудят до двух.
Вот въедут заи - поломают стены, чьи дряблые исколотые вены
Проводка, слабая, да водки старый дух.
А ты подклеишь холстик на картон
И не взыскуй - ни четкости, ни правды:
белее небо, ярче синь ворон
и золото пирамидальных крон.
И выпускает скот на выпас Авгий.
Бредут в лучах бессчетные стада...
Так ты копил в хлеву свои обиды,
густую боль, мозаику суда.
Но всё смывает вешняя вода -
Второй поход Геракла на Элиду.
Стокгольмская крыша, как маленький аэродром,
Над черепичным бескрайним морем - неба румяный кус.
Мир печально думает: ну, что же, стокгольмский синдром,
Город тихонько думает: вот те крест, не ударит гром...
А эти двое едят черешни, сидят и не дуют в ус.
Не спускай же на землю поверившего тебе, мой друг;
Друг, которого нет, поможет хоть раз увидеть вот так, под собой:
Тот дом, где ты у отбивших руки отбился от рук,
Тот круг, куда возвращается ветер, завершив прежний круг,
Тот город, где жив, тот мир, что однажды дал сбой.
.. только подглядывал в щелочку Том,
врали потом, что ослеп он? нисколько!
всадница клонится к шелковой холке
стройной кобылы. и слеп каждый дом,
в жажде профита. Прекрасна, нага...
хочется крикнуть: смотрите раз живы.
прелести грустной и строгой Годивы
вашей наживы ли ради? Снега
нежных грудей, стог волос, и на взгляд
кажется лоно горячим, знакомым...
вскоре казнили прозревшего Тома,
честным слепцам стало легче стократ.
У поседевших ласковых ассолей
хватило взгляда и на журавлей.
Сорвется снег со старых антресолей,
потрёт ушиб, нажмет на стертый play.
Все греи грели издали и летом,
так скрасим снежной музыкой свой быт...
Такой каcсетник нынче к раритетам
причислен, да и то сказать - хрипит.
как тоскуют старожилы о сто первом километре
только он теперь далече до него как до луны
по шоссе идёт машина при попутном слабом ветре
и она неотличима от других машин войны
по обочинам тоскуют о сто первом километре
будто можно всё на свете просто взять туда сослать
а потом за трубкой мира а потом - за чашкой петри
в ней культура пусть бактерий под культурой исполать
будет любо нам согреться и не помышлять о смерти
нам и пах столиц распахнут мы в кольце земли пупка
там на вечном километре на сто первом вы измерьте
он стозевныйлаяйлаяй на цепи a цепь крепка
речи плетет старый рав,
дремлет талмид -
вечер ведёт за рукав
ру-каво-дит.
кто-то научит всегда
даже сквозь сон:
вечер, еда да вода,
слышишь, meinSohn,
бороду прячет в кулак,
смотрит в свой том:
да! здесь написано так!
пища и дом.
и ничего не пророчь
кроме сего.
вечер, не знающий ночь,
входит в село.
1.
какой-то давний март
его излишек сил
с бордюра прямиком
в бензиновое лоно
давненько ты не брал
тех шашечек такси
с зеленым светляком
плясавшим исступленно
покрышка ищет дно
забрызган пешеход
повязкой мокнет свет
там наверху в порезе
а марту всё равно
на час ли он на год
на смерть идущий снег
поющий аveсaesar
2.
что вам игла
ось словесного блуда
кость поднырнувшая
уточкой в сон
через ушко её
лезут верблюды
на острие её
ангелов сонм
нет не скрепИт
потому как не скрепа
и не скрипит как булавка в подпол
нос человечка
правда Джузеппе
стержень осиный
осиновый кол
мелким стежком
нас стегать понарошку
сколы и школы
шкалу и скалу
иглы в стогу
как алмазная крошка
иглы в снегу
что прильнули к стеклу
не знаю, кто у них в рязани, а здесь глазастая - сирень... с петель слетевшее вязанье. умаял май, и - просто - лень, и тень сползает с раскладушки, где ты задремлешь с "пеной дней"... лишь насекомые - прослушки гудят к полудню голодней. взошел отвар чертополоха, и белым лаком взмок рояль в кустах. вот - дачная эпоха, что отцветает по краям, как врочем всё: сады, закаты, две дамы и один сосед... сирень глядит витиевато, но тоже, кажется - вослед.
Елена Мудрова (1967-2024). Люди остаются на местах[Было ли это – дерево ветка к ветке, / Утро, в саду звенящее – птица к птице? / Тело уставшее... Ставшее слишком редким / Желание хоть куда-нибудь...]Эмилия Песочина. Под сиреневым фонарём[Какая всё же ломкая штука наша жизнь! А мы всё равно живём и даже бываем счастливы... Может, ангелы-хранители отправляют на землю облака, и они превращаются...]Алексей Смирнов. Два рассказа.[Все еще серьезнее! Второго пришествия не хотите? А оно непременно произойдет! И тогда уже не я, не кто-нибудь, а известно, кто спросит вас – лично Господь...]Любовь Берёзкина. Командировка на Землю[Игорь Муханов - поэт, прозаик, собиратель волжского, бурятского и алтайского фольклора.]Александра Сандомирская. По осеннему легкому льду[Дует ветер, колеблется пламя свечи, / и дрожит, на пределе, света слабая нить. / Чуть еще – и порвется. Так много причин, / чтобы не говорить.]Людмила и Александр Белаш. Поговорим о ней.[Дрянь дело, настоящее cold case, – молвил сержант, поправив форменную шляпу. – Труп сбежал, хуже не выдумаешь. Смерть без покойника – как свадьба без...]Аркадий Паранский. Кубинский ром[...Когда городские дома закончились, мы переехали по навесному мосту сильно обмелевшую реку и выехали на трассу, ведущую к месту моего назначения – маленькому...]Никита Николаенко. Дорога вдоль поля[Сколько таких грунтовых дорог на Руси! Хоть вдоль поля, хоть поперек. Полно! Выбирай любую и шагай по ней в свое удовольствие...]Яков Каунатор. Сегодня вновь растрачено души... (Ольга Берггольц)[О жизни, времени и поэзии Ольги Берггольц.]Дмитрий Аникин. Иона[Не пойду я к людям, чего скажу им? / Тот же всё бред – жвачка греха и кары, / да не та эпоха, давно забыли, / кто тут Всевышний...]