Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность



НОВЫЙ  ГОД


Зачем путешествовать по дальним странам,
если у тебя нет языка, чтобы рассказать об этом?
Лао Цзы  


Когда я была совсем маленькой, меня поражали новогодние застолья, которые устраивали родители для многочисленной родни, съезжавшейся со всей Казани и иногда даже из деревни Патрикеево. Поглощение ужасающего количества спиртного и еды всегда заканчивалось одним ритуалом: гости хором орали песни про Хаз-Булата удалого и про то, как в степи глухой замерзал ямщик. Помню завораживающее зрелище: жена моего старшего брата заглатывала стопочку водки (а пили всегда только одну водку), при этом по лицу невестки пробегали затейливые рефлекторные судороги. Ее долго и разнообразно передергивало от отвращения. После каждого тоста я сразу переводила на нее взгляд и приготовлялась смеяться.

Рядом с ней сидел тесть, дядя Сережа, подняв кверху корявый палец, с чувством и расстановкой втолковывал моему брату: "Для русского мужика праздник - что? А то!" - брал полную рюмку, опрокидывал ее в глотку, и, сипло выдохнув, стукал кулаком по столу что есть силы. Особенно интересно становилось, когда кто-нибудь падал на пол с лавки (стульев на всех не хватало, поэтому между табуретками укладывали доски). Свалившегося заботливо оттаскивали на матрасы, заранее постланные вдоль стены. Если вдруг одно из этих лежащих бревнами тел начинало утробно подпевать хору, все оживлялись, одобрительно кивали и подмигивали друг другу.

Дети шныряли под ногами взрослых, играя под столом в догонялки. Один раз мама, устав одергивать и шикать, выставила нас в другую комнату, где мы с двоюродными сестрами Любашкой и Валькой затеяли игру в фехтование, взяв из коробки с масляными красками по тюбику и свинтив с них крышечки. Мы прыгали и бесились так, что в результате сломали родительскую кровать и измазали красками всю спальню.

Нас никто не останавливал, потому что в это время в зале на длинный стол, составленный из разновысоких плоскостей (временно снятой с петель двери, комода, тумбочки и журнального столика), бойко вскочила колченогая тетка Маруся и прошлась по центру с топотушками и зычными плясовыми выкриками. Она была самой страшной из всех гостей - рябая, с кустами волос на лице и круглыми, как у филина, глазами. Тетка Маруся не боялась скандалов, ей уже нечего было терять, поэтому бузила и вопила срамные частушки дольше всех, когда уже все спали, в полной темноте. (Кстати, она и жила нестерпимо долго для своих домочадцев - до 90 с лишним лет, тираня единственного сына и всех по очереди его жен. Вероятно, за это ей была послана жуткая смерть: улучив момент, когда все ушли из дома, она полезла мыться в ванну, но успела включить только горячую воду. Родственники потом с трудом проникли в залитую кипятком квартиру и еле-еле простынями выволокли из ванны раздувшееся, как у вареной курицы, тело с расползающейся кожей).

В разгар новогодней ночи мы с детьми непременно отправлялись в Парк Культуры и Отдыха. Там каждую зиму воздвигали елки, высотой с трехэтажный дом, обвешивали всю площадь гирляндами из разноцветных лампочек и строили городки из ледовых лабиринтов, горок для катания и лотков, торгующих подарками и горячими блинами. В полночь на большую сцену, сколоченную под елью, выходил Дед Мороз со свитой, заставлял зрителей хором орать заклинания "Сне-гу-роч-ка!" и "Елочка-зажгись!" Толпы неестественно возбужденных людей неистово плясали под баян, толкались у лотков и катались с горок различной конфигурации. Пролетев по ледовому желобу 30 метров за одну секунду, я чувствовала, как у меня глаза выскакивают на лоб, а рот разъезжается до ушей.

Один раз на горке, имеющей вид огромной ракеты, компания подростков прижала меня к стенке кабинки. Я ощущала, что не могу вырваться из их рук, и мы скатились с горы всей толпой. Внизу, посреди ледовой дорожки я долго отбивалась от их цепких клешней. Кто-то из съезжавших сверху людей на бешеной скорости нечаянно ударил меня ногами в голову и я получила легкое сотрясение мозга. С тех пор я очень боялась кататься с горок.

Когда я стала взрослой и самостоятельной, праздники на Новый год предпочитала проводить тоже в весьма многочисленных компаниях. Как-то раз наша группа из казанского университета пришла в гости к друзьям из КАИ в их общежитие, славившееся своими дискотеками. На первом этаже в фойе все сотрясалось и было похоже на дымящуюся преисподнюю. На втором этаже в коридоре сидел мужик с гармошкой и пел веселые татарские песни. Народ с притопыванием делал ретивые проходки туда-сюда, прикладываясь к бутылкам и закускам в разных комнатах общаги. Этажами выше - пели бардовские песни под гитару, дрались и блевали. Вокруг здания общежития бегали разгоряченные студенты, кидаясь снегом и валяясь в сугробах.

Помню, в некий момент я оказалась в безлюдной комнате в объятьях неизвестного парня, наряженного в атласную зеленую рубаху. Он настойчиво пытался уложить меня на какую-нибудь койку, гипнотизируя черными раскосыми глазами. При этом тон нашего разговора был светски-вежливый, дистантный, как у всех абсолютно незнакомых людей. Интенсивность его похотливого желания не оставляла ему ни минуты времени и ни одного шанса добиться у меня успеха. Когда он сумел притиснуть меня к стенке, я в панике полоснула его по лицу наманикюренными когтями. По его щеке из параллельных царапин тут же потекли струйки крови. Я с отвращением вытерла пальцы о светлые обои, оставив там точно такие же следы, как на лице парня. Он оцепенел, потом медленно промакнул зеленым рукавом окровавленную щеку. Я увидела, как его взгляд наливается тяжелой ненавистью. Тут мы оба, в страшной ярости, начали безобразно орать друг на друга, мол, что это за праздник такой...

К счастью, в это время в комнату ввалилась большая компания, - народ затеял делать коктейль из водки с апельсиновым соком. За неимением фужеров, было решено слить трехлитровую банку сока и несколько бутылок спиртного в алюминиевый тазик и раздать соломинки. Все присосались вкруговую, как осы к блюдцу с вареньем. Впервые в жизни я напилась до того, что у меня потом было три провала в памяти. Первое просветление между провалами пришло, когда я сидела где-то в углу, полностью обессиленная, недвижимая, добрая такая. За окном падал тихий снежок. А перед моим застывшим взором: на полу - остатки селедки под шубой, разбитый цветочный горшок, и тут же - погибший цикламен, чьи лилово-розовые лепестки дивно гармонировали со свеклой в майонезе, перемешанной с землей. Рядом стояла салатница из-под оливье, полная прокисших окурков. Это воняло ТАК, что я вдруг поняла, что не способна курить ни за что и никогда. Второе просветление было в тот момент, когда я ощутила, что меня несут куда-то, закатанную в ковер. И я усмехнулась себе, как царица Клеопатра. Третье - меня вели под руки вверх по лестнице, и шапка была слишком низко надвинута на брови. А утром, из-за кошмарного похмельного синдрома, мне мерещилось, будто глазные яблоки прорастают из меня как деревья, пуская корни в голове и во всем теле… В тот момент утешала только одна мысль: я не одинока. Великое множество людей по всей стране испытывало тогда то же самое, что и я. После той Новогодней эпопеи парочка моих сокурсников поженилась, три потенциальные пары распались, а одна подруга родила, так и оставшись без мужа.

Апогеем казанских новогодних празднований стал карнавал, полностью изменивший всю мою жизнь. Как-то в дискобаре Молодежного Центра был устроен костюмированный бал для знаменитых гастролеров из Питера - группы "Лицедеи". Этот клоун-мим театр был бешено популярен в России, примерно как "Монти Пайтон" на Западе. На том карнавале я, одетая в цыганскую юбку и шаль с кистями, проплясала до утра с одним из лицедеевских актеров. Кто ж знал, что через несколько месяцев мы поженимся и я перееду в Ленинград! Ужас был в том, что он оказался клоуном не только на сцене, но и в реальной жизни. Новый Год попутал...

В следующем декабре "Лицедеи" уехали в длительное турне по Франции. Приближающееся торжество мне очень хотелось встретить вместе с мужем. Я думала: "Какая пошлость - это мещанское сидение дома перед телевизором с какими-то гостями, когда ты вынуждена изображать радость оттого, что еще один год умчался в прошлое. А позже слушать от знакомых, кто где нажрался и кому набили морду. Что за нелепость - во время любимого праздника быть вдали от мужа (и его разудалой компании)?" Во мне пробудилось нечто вроде одержимости декабристки.

Я нашла единомышленницу в лице тетки Люды - матери лицедеевского солиста (она мечтала отвезти ненаглядному "сЫнке" к новогоднему столу гостинчики в виде банки варенья, маринованных огурчиков и прочих домашних разносолов). Мы договорились ехать к "Лицедеям", несмотря ни на какие преграды, через всю Европу. Нам предстояло добираться на поездах с многочисленными пересадками из Петербурга до Марселя. Условились, что если не успеем приехать вовремя, и начало 1 января застанет нас в пути, - не будем унывать. "У нас с собой было." Всю дорогу тетка Люда показывала разным попутчикам фотографии сына, и тараторила по-русски, невзирая на смущение зарубежных слушателей, безостановочно втолковывая им про полотенце, которое ей подарила невестка, и про огурцы со своего огорода. Днем 31 декабря, на каком-то парижском вокзале, когда на пересадке между станциями мы с теткой Людой стояли, раззявя рты и дико озираясь вокруг, к нам подошел симпатичный молодой человек. Высокий, с безупречной стрижкой. Он вежливо спросил по-английски, не надо ли чем помочь. Мы с трудом объяснились, после чего он нашел нужный поезд, втащил наш багаж и отказался от сувениров. На мой вопрос "Why do you help us?" ("Почему вы нам помогаете?") он ответил: "I'm Helpman" ("Я - Помогатель").

В изумленном состоянии мы домчались до Марселя на скоростном поезде, в котором нас укачало, будто в самолете, и вышли на вокзал. Теплые сумерки, +20С, легкий бриз с моря. На пальмах - лампочки, точно такие же, как у нас в Казани в Парке К.иО. На перроне стоял мой муж в инфернальной широкополой шляпе. В руках он держал живую нарядную елку в большом горшке - мне в подарок вместо цветов. Оказалось, что нас ждут к празднику на загородной вилле русского князя (из эмиграции еще первой волны). Там для актеров был приготовлен стол, накрытый с дореволюционной изысканностью.

Последовавшая ночь напоминала сюжет из тарантиновского фильма "От заката до рассвета". Двое клоунов умудрились напиться в течение пятнадцати минут, смешав в желудках все жидкости, присутствовавшие на столе. "Уставших" отволокли "сходить в ригу" (на французский манер: "съездить в город Блуа"). При этом, один из них опасно навернулся с крыльца и, видимо, повредил ребра, так как стонал потом целый час. Хозяева, хоть и русского же происхождения, были настолько потрясены, что сидели молча, не в силах вымолвить ни слова, и только улыбались. Они давно сами не были на родине и, пожелав устроить русское застолье в своем доме, мужественно терпели. Если бы они во-время услышали тестя моего брата!

Хмельной Петька (тот самый "сЫнка"), распушив свои желтые патлы во все стороны, стоял за высоким диваном, как за ширмой, и веселил народ, словно кукольный Петрушка. Он выпил очень много, но держался этаким молодцом с горящим взором, - любезничал и балагурил, рассказывая анекдоты на разные голоса, смешно подскакивал и вертелся. Вдруг на полслове замолк и неожиданно исчез, - видимо оступился и рухнул на пол. После минутной паузы шатающаяся голова Пети, с пришмякнутой набок шевелюрой, возникла над спинкой дивана. Он почему-то вдруг стал пьян до невменяемости и, видимо, абсолютно не соображал, где он и что с ним. Это было заметно по тому, как его глаза помутились и почти разъехались в разные стороны. Лицо с отвисшей челюстью выражало крайнюю степень идиотизма. Он не мог выговорить ни слова, - секундное расслабление напрочь отшибло его сознание. Произошедшая метаморфоза спровоцировала нетрезвых коллег на дружное швыряние в несчастного фантиков, пробок и объедков, а Петр стал интуитивно прятаться за диван и выплывать вверх, как в мишень для стрельбы в тире.

Растерзав, подобно смерчу, некогда великолепный стол и весь зал, те, кто были еще в силах, решили отправиться ночевать в домик, предназначавшийся для гастрольного проживания. Когда влезли в машины, оказалось, что не все помещаются. Бесчувственного Петьку загрузили в багажник, сами кое-как втиснулись битком и отправились в глухую ночь. Подъехав к дому, выяснили, что ключи от дверей - все у того же Пети. А он в это время в ужасе проснулся в багажнике, протрезвел от холода и страшно на всех обиделся. Выпрыгнув из машины, как черт из коробочки, он в ярости на всех наорал и заявил, что не отдаст ключей за то, что с ним сделали. Пока Петра уговаривали, ругали и скрутив расковыривали, - разбудили весь квартал. Из окружающих окон раздались крики французских обывателей на тему: "Рюс компани - мердалёр!" Только под страхом скорого приезда полицейских Петька позволил взять ключи, чтобы мы могли отпереть дом и, разойдясь по комнатам, заняться личным празднованием наступления нового года. Я была замучена так, что сделала вывод: словосочетание "веселый Новый год" - это такой же ханжеский миф, как понятия "безоблачное детство" и "счастливая супружеская жизнь". И вообще, когда с малолетнего возраста нас заставляют учить песенку "...встанем в хоровод, весело-весело встретим Новый год", - это ничто иное, как кодирование общества и начальные уроки самогипноза.

А в свой последний Новый год я, в составе "сопровождающих" театр, приехала в Новгород, где артисты должны были развлекать местных авторитетов на новогодней гулянке в гостинице "Марко Поло-Береста". Продюсер обещал беспрецедентный гонорар. Встречавшая администрация обласкала гастролеров подарками, роскошной едой, катанием на тройках с бубенцами. Когда в праздничную полночь на верхнем этаже ресторана клоуны вышли со своей песенкой "Блю-блю-блю канари", в зале поднялась буря восторга. Пьяные новые русские с девицами, обступив артистов, полезли с ними целоваться, обниматься и фотографироваться, не обращая внимания, что номер еще не закончен. Вокруг выстроился целый хоровод, кто-то швырнул в воздух пачку денежных купюр. Чьи-то дети бросились под ноги подбирать рубли, а администраторша с шипением - отбирать у них добычу. Артистов растащили по столикам пить на брудершафт. Белый от ужаса конферансье умолял стриженных мафиозников отпустить лицедейчиков для выступления на нижнем этаже ресторана.

Внизу публика, состоящая в основном из охранников и младших бандитов, была уже совершенно пьяна. Зрители свистели и орали, требуя начало обещанного концерта. Когда артисты, перепачканные помадой и едой, вплыли на вялых ножках в зал, какой-то бугай с золотом на шее, отвратительно ругаясь, рванулся к ним с кулаками, но напарники успели его удержать. Убыстренно прокрутив свою программу перед злобной толпой, клоуны, которым было совсем не до смеха, незаметно эвакуировались через задний выход и убежали в гостиничные апартаменты.

Мне было так страшно, что я в каком-то помрачении выбежала через фойе на пустынную лестницу и остановилась, не понимая, куда идти дальше. Сверху спускался некий мощный мужик и я спросила у него, как пройти в гостиничные номера (не осознавая двусмысленности вопроса). Выслушав, он неожиданно схватил меня пальцами за нос. - Что это такое?! - закричала я, и ударив его по руке, больно отшибла себе ладонь. Увидев его странное неподвижное, как у быка, лицо и какое-то тухлое выражение глаз, я в полной панике заорала что-то вроде "Мама!" Вдруг он меня крутанул, пережал бетонным локтем горло и, не обращая внимание на мое мушиное трепыхание и сипение, поволок вниз, в подвальный этаж. Это был колоссально сильный человек. Мои попытки ухватиться за перила, вывернуться и лягнуть ему в пах или вцепиться в глаза не достигали цели. Сознание в какой-то момент отказалось констатировать, что это происходит именно со мной.

Я как бы следила за происходящим со стороны, без всяких оценок. Только было странно, почему жизнь постоянно бросала меня в такие бессмысленные ситуации на праздниках, что я все время оказывалась в случайных местах и со случайными людьми, а не с теми, с кем хочется, и что все так нелепо и ужасно… Меня пронзило тоскливое предчувствие: наверняка потом все скажут, что я сама виновата. В тупике под лестницей он стал задирать мне юбку, а я - в полном бешенстве вырываться, из последних сил. Тут он так стиснул мое горло, что в глазах все померкло и поплыло. Я со странным облегчением почувствовала, что это действительно последний для меня Новый год. Вернее, никакого нового года наконец-то больше не будет...

И почему-то в эту секунду в сознании вспыхнул образ самого первого в жизни Нового года, который я помнила в виде сна, приснившегося мне в пять лет. Я видела огромнейшую елку, мерцающую в темноте огоньками леденцового цвета. Ее вершина уходила куда-то в недосягаемую для взгляда высь. Рядом справа - слабо освещенные театральные подмостки. Перед опущенным бархатным занавесом на просцениуме стоял Дед Мороз - непостижимо таинственный и величавый. Он держал в руках красный мешок с подарками и смотрел куда-то в сторону. А передо мной у елки лежала наша дряхлая разваливающая коробка с елочными игрушками. Там были облезлые шары с узорами сказочной красоты, райские птички с ободранными хвостами из полупрозрачных волокон, побитые местами стеклянные бусы, с маленькими разноцветными шариками и зеркальными трубочками. Я помню, как во сне нанизывала шары на нити и цепляла на ветви бусы, зная про себя, что это - бесценные сокровища. А Дедушка Мороз - настоящий волшебник.

февраль, 2000



© Ирина Терентьева, 2000-2024.
© Сетевая Словесность, 2000-2024.





Словесность