П О И С К

(невоенная хроника солдатской службы)

Части: 1 2 3

Все фамилии и имена в повести изменены.
Любое совпадение случайно и непреднамеренно.
Публикуется в сокращенном для Интернета варианте.

От автора.

Все ниженаписанное действительно произошло со мной во время прохождения мною армейской службы. Служил я еще в Советской Армии, поэтому Российские Вооруженные Силы прошу на меня обиды не держать. Повесть эту я написал в 1987-1990 годах. И она, конечно, по размеру превышает раза в три вот этот, сокращенный для Интернета вариант. Опубликовать ее в 1990 году не было возможности, в 1992 не было средств, а в 1996 - желания. Поначалу эта повесть жила в форме дневников и записок, и как-то в 1990 году жена выразила желание почитать эти записки у себя на работе и утащила их. Через неделю она заявила, что записки эти на работе все уже прочитали и требуют логического завершения. Я особого рвения не выразил, но жена моя меня упрекнула и сказала, что одна женщина на работе, мать молодого солдата, со слезами на глазах просит иметь возможность прочитать эту книгу до конца. Скрипнув зубами я за месяц добил черновик.

После этого повесть читали и в военкомате, и в союзе писателей... Теперь ее сможете прочитать и вы. Если возникнут предложения о сторудничестве в области оформления или издания повести (полного варианта) - пишите мне на адрес [Написать письмо] (для Велеса).

Кстати, у меня есть еще повесть о моих институтских годах. Хотите прочитать?

Велес К.

* * *

...В один из самых обычных осенних вечеров, на самой обычной кухне, в самом обычном девятиэтажном доме, сидели двое братьев. Старший брат негромко и доходчиво учил младшего уму-разуму.

- Первое дело, Саша, кучкуйтесь. Когда один - тут на тебя все и навалятся. А если вдвоем, или втроем - уже легче. Главное там, в армии, это знаешь - надо уметь выбрать золотую середину. Очень гордых из себя строить не надо - таким гордым, знаешь, любят характер ломать. Но и поддаваться, сломаться - упаси бог. Таких зачмыривают, и потом, на таких вот зачмыренных, отыгрываются. Садятся на них, попросту, и едут... И главное, Саша, нужно просто и четко сказать себе: эти полтора года нужно просто пе - режить... И все...

Шурик слушал старшего брата с серьезным и мрачным лицом. Через неделю он призывался на сборный пункт, откуда прямая дорога вела на сто раз описанную и обсказанную воинскую службу. Старший брат уже благополучно отмотал свои полтора года после института где-то в Средней Азии, и теперь, спустя шесть лет, эта участь ожидала младшего. Но в каких войсках, и в каких краях - это было неведомо, и оттого нисколько не радостней.

* * *

...Самолет приземлился в аэропорту Хабаровска ночью, и до местного рассвета оставались считанные часы. Толпа обалдевших призывников прилетевших из пасмурного, промозглого и сырого осеннего Ленинграда, мужественно борясь с одолевающим сном, отметила про себя тот факт, что снега здесь пока что не было и, несмотря на утренние часы, тут все жe не так холодно, хотя и ветрено. Через полчаса к летному полю подали машины, все дружно позалезали в кузова и машины протряслись в неизвестном направлении, привезя новобранцев на знаменитую хабаровскую "пересылку" - эту перевалочную базу с которой разъезжаются по всему хабаровскому краю все те, кто съехался сюда со всех углов тогда еще могучего и нерушимого Советского Союза.

В барак входили новые "покупатели". "Покупателями" тут называли тех офицеров, которые приезжали набирать команды из новобранцев с пересылки. Операция с выкрикиванием фамилий продолжалась, и, вскоре, земляки не насчитались среди себя доброй половины своих товарищей.

Так в такой вот сутолоке прошло еще около часа, и вдруг Шурик услышал уже знакомое:

- Откуда будешь, земляк?

Он поднял голову и обнаружил, что рядом с ним стоит и смотрит на него с нескрываемым любопытством старший прапорщик с красной пропитой, и, тем не менее, приветливой физиономией.

- Из Вологды.

Прапорщик склонил голову набок, словно прицениваясь к Шурику, и выдал следующее:

- Встань-ка, сынок.

Шурик встал, и посмотрел на прапорщика с высоты своих ста восьмидесяти пяти сантиметров. Он, кстати, был широкоплеч и подтянут, хотя выглядел несколько массивно: спокойная и сытая семейная жизнь наложила на него свой добротный отпечаток.

Прапорщик окинул Шурика внимательным взглядом. "Сейчас он посмотрит как у меня дела с зубами, а потом - как с копытами" мрачно пошутил про себя Шурик.

Но прапорщику оказалось достаточно того, что он уже успел увидеть.

- Ты кто по специальности, сынок? - спросил он.

- Инженер-строитель.

- А где же твой билет военный?

Шурик вытянул из кармана свой новенький военный билет и протянул краснорожему прапорщику.

Прапорщик поковырялся в билете, пошебуршал страничками туда-сюда, и после этого тихо сказал Шурику буквально следующее:

- Ты вот что, сынок, шагай сейчас из барака, иди к воротам, выходи отсюда и садись там, в машинку, в УАЗик, номер шестьдесят семь ноль два О-ЭЛ. И там меня и жди.

Всю дорогу, пока Шурик не попал на пересылку, ему и его товарищам твердили о том, что если они по случаю собственного ротозейства отстанут от команды, или еще какая оказия с ними случится, то виноваты в этом будут лишь они сами, и не миновать им тогда дисбата или, того проще, тюрьмы. И сейчас Шурик не знал, какое из двух зол выбрать, то ли поступать так, как говорит прапорщик, и таким образом принимать на себя ответственность за самовольный уход с пересылки, то ли послать ко всем чертям этого нестандартного прапорщика с его неординарным подходом к солдатам. Но с другой стороны, военный билет находился у прапорщика, так что Шурик полностью находился в его, прапорщика, руках. И Шурик решил: "Пойду. Хуже, чем здесь, не будет".

И он пошел. Кивнул землякам на прощание, сказав: "Давайте, ребята, держитесь". Не торопясь, перешел через двор и уже подошел к воротам, как вдруг обе створки железных ворот распахнулись от сильного удара и утреннюю тишину без жалости разорвал перебор трехрядной гармони и разудалые лихие вопли. А через раскрытые ворота уже валом валили веселые ребята в фуфайках, на которых мелом было написано: "АЛТАЙ".

- Ого - го! - завопили они, увидав Шурика, - привет первому хабаровчанину!

С гиканьем и частушками веселые алтайские ребята проследовали на территорию пересылки, а Шурик, переждав пока они пройдут, вышел за ворота, без труда нашел УАЗик, про который говорил прапорщик, и, открыв дверцу, залез вовнутрь.

За рулем дремал здоровенный детина в военной форме. Когда Шурик влез в салон, детина, смотревший на него сквозь прищуренные ресницы, вяло спросил:

- Тебя что, Папа Камский послал?

"О чем это он, - растерялся Шурик, - какой папа? Чей? Мой папа, или его?" Стараясь не выдавать своего смятения, он ответил:

- Меня прапорщик сюда послал, такой высокий, с красным лицом.

Детина понимающе кивнул.

- Папа. Камский.

"Сдался ему этот папа, о ком он говорит?" - Шурик выжидательно замолчал.

Детина минуту или полторы спокойно разглядывал Шурика, после чего задал уже характерный для сегодняшнего дня вопрос:

- А ты сам, откуда будешь?

Шурик ответил. Детина удовлетворенно кивнул. Шурик ждал, что теперь он сам скажет, откуда он родом, но детина спокойно и меланхолично молчал. И Шурик не выдержал:

- А ты откуда?

- Из Ставрополя, - детина потянулся, и Шурик увидел, что этот УАЗик безнадежно мал для такого здоровяка, каким тот был. - Через полгода - домой.

- А как тут служится, какая у вас часть?

- Не спеши, все увидишь, еще успеет надоесть сто раз. О, кажется, Папа Камский идет с кем-то.

К машине действительно подходил старший прапорщик в кампании с мичманом. Они залезли в салон, и прапорщик, кивнув в сторону Шурика, весело сказал мичману:

- Вот, еще бойца себе взял.

- Хорош.

Прапорщик повернулся к детине за рулем:

- Остап, ну-ка достань нам там.

Остап пошарил за водительским сиденьем и извлек оттуда початую бутылку коньяку и эмалированную кружку. Сказать, что Шурик не удивился - нельзя. Но воспринял он это настолько меланхолично и невозмутимо, что можно было предположить, что большую часть своей жизни он провел в УАЗиках, в которых прапорщики распивают коньяк с мичманами.

Прапорщик налил коньяк в кружку и протянул ее мичману, тот крякнул от предвкушаемого удовольствия, выпил все единым махом, крякнул теперь уже с удовлетворенной и одобрительной интонацией и вернул кружку прапорщику. Из внутреннего кармана своей тужурки он ловко извлек флакон одеколона "Красный мак" налил его в ладонь и привычным умелым движением ополоснул свое обветренное лицо. Прапорщик тем временем налил себе и выпил без всякого выражения, неартистично. От протянутого ему одеколона он наотрез отказался.

- Баловство это, - сказал он мичману, - меня никто нюхать не будет.

- Ну ладно, Александрыч, пока, - мичман потряс ладонь прапорщика и выскочил из Уазика. - Я побежал.

- Давай, бывай, - прапорщик махнул ему рукой и повернулся к Шурику, - Ну, а ты как, сынок, себя чувствуешь?

Шурик кивнул:

- Все в порядке.

- Вот и хорошо, - кивнул в ответ прапорщик, - ты, сынок, не расстраивайся, служба у нас в части хорошая, вон посмотри, какую себе рожу Остап отъел на казенных харчах. И у тебя все будет в норме.

Шурик решил, что сейчас вполне подходящий момент, чтобы задать вопрос о том в каком же роду войск придется ему служить в этой войсковой части, и он незамедлительно воплотил это свое решение в жизнь.

- В каких войсках? - переспросил прапорщик, - Ты сынок будешь служить не войсках, а на Кроне - Комендантской роте особого назначения.

УАЗик тем временем уже давно мчался по залитым утренним солнцем осенним улицам Хабаровска.

* * *

Каптерка этой самой роты особого назначения находилась в подвале одной из казарм батальона охраны штаба округа едва ли не в центре Хабаровска. Шурика там обмундировали с ног до головы в оказавшееся коротковатым обмундирование и каптер, упитанный здоровяк подстать самому Шурику, неторопливо объяснил ему, как пришить погоны и петлицы. Пока Шурик пришивал их, в каптерку снова вошел уже знакомый прапорщик и ввел за собой еще одного новобранца, паренька атлетического телосложения с необычайно толстой шеей и абсолютно не вязавшимися со всей остальной его ломовой внешностью кроткими голубыми заспанными глазами.

Прапорщик присел на стул, сдернул с головы фуражку, и, глядя на Шурика, настороженно сидевшего на лавке, одобрительно заметил:

- Вот уже обшиваешься, еще немного - и совсем на солдата будешь похож, - он мотнул головой в сторону вновь прибывшего паренька, - а я вот товарища тебе привез. Из Латвии прибыл хлопчик. Давай-ка поскорее их обоих обмундировывай - и в батальон, - эти слова уже предназначались каптерщику, - до обеда чтобы уже они были оба там.

- Будут, - равнодушно кивнул каптерщик, - если только вот на бойца, на этого, новенького, форму найдем, а то и этому, то вот еле-еле наскребли по росту кое-как.

- А ты найди, - при этих словах прапорщик уставился на каптерщика длинным немигающим взглядом. - Постарайся, и найди. Но чтобы к обеду оба эти бойца стояли в строю. А не то, - добавил он спокойно, - я тебя за яйца повешу.

Каптерщик пожал плечами, всем своим равнодушным видом выражая привычность к подобному обращению.

Прапорщик встал, и вышел.

- Ну, придется вам ускоряться, - констатировал факт каптерщик, - Сами слышали, что Папа Камский сказал. Он потрепаться, конечно, любит, но потом крови попьет вволю, если что не по нему сделаешь. А мне это ни в какое место не надо, так что давайте энергичней. Ты давай заканчивай поскорее, ну а ты - пошли со мной.

Он увел с собой новенького, а Шурик подшил подворотничок и, надев шапку, по полной форме подошел к зеркалу. Он увидел свое отражение и слабо утешился. Нет, армейская форма ему никогда не нравилась и он был всегда на сто процентов уверен в том, что в душе он человек глубоко не военный. Просто по совету старшего брата, человека в армии уже бывавшего, Шурик перед отправкой надел на себя фуфайку и виды видавшие штанцы, которые, не выдержав, тягот и лишений воинских перевозок порвались еще в аэропорту Ленинграда. После этого Шурик ощущал любое дуновение ветерка, так как с той поры ходил буквально с голым задом. Прохладный осенний ветерок хозяйничал в стареньких трусах, и оттого осень воспринималась очень близко. В довершение всего яички мерзли, что также не способствовало поднятию настроения. Перед отъездом брат предупредил:

- Надень на себя одежку подряхлее. Во первых: - не жалко будет выбросить. Все россказни о том, что одежду можно будет отправить домой - это вранье; а во вторых - будешь одет хорошо - тебя могут раздеть, и поедешь ты без штанов, да еще и по роже нахватаешь.

Шурик в точности выполнил наказ брата, и понадевал на себя таких лохмотьев, что уже через несколько часов пребывания в них, у него закрепилось устойчивое желание как можно скорее скинуть эти позорные одежды. В этом жалком одеянии он чувствовал себя настолько дискомфортно, что случившаяся замена этого тряпья на военную форму его просто радовала. В паху не сквозило, форма сидела удобно, предметов одежды было совсем немного, так что впервые за все время, проведенное вне дома, Шурик почувствовал что-то вроде удовлетворения и как-то расслабился. Сразу захотелось спать, ведь с этим перелетом из Ленинграда в Хабаровск ночь пропала куда-то вовсе. Улетали - был еще день, прилетели - по идее вечером, а здесь уже утро. Семь часов разницы давали знать, и Шурик присел на скамью, опустил голову на грудь и уснул.

Щелкнула отпираемая дверь, и Шурик распрямился, прогоняя остатки сна. Вернулись каптерщик с новеньким солдатом, тот уже был одет в форму, но без погон и петлиц, сапоги не налезали на его полные икры и поэтому были приспущены гармонью вниз, как у деревенского щеголя.

- Давай, давай, э-нер-гич-ней! - подгонял их каптерщик, пока новенький с крутой фамилией Штраух, пришивал к "п/ш" погоны и петлицы. По ходу дела каптерщик давал короткие, но, как оказалось, нужные советы как пришивать воротничок, какие хитрости есть при пришивании погон и петлиц, как нужно мыть шею, как затягивать ремень и многое другое. Запоминалось все это легко и Шурик успел удивиться тому, что не знал этого раньше.

Уже через час каптерщик привел их в расположение новобранцев, где им предстояло впервые познакомиться с обычаями армейской жизни. Там было полно таких же, как они пацанов, но все носили красные погоны, а у Шурика и его напарника погоны были черными. Среди краснопогонников было еще пятеро в черных погонах отличавшихся еще и весьма высоким ростом и внушительной комплекцией. Позднее выяснилось, что старшина роты специально подбирал таких здоровых ребят. Благодаря этой Папиной прихоти Шурик оказался по росту третьим с конца в своем взводе молодого пополнения с черными погонами.

Знакомятся в армии легко. Оказалось, что среди чернопогонных здоровяков есть почти земляки - Серега Ионов из Питера, Валера Мишин из Иванова. Серега вдобавок ко всему еще был и после института, так что было с кем поговорить и поделиться студенческими рассказами. Да и Валера был уже после техникума, так что и с ним было интересно разговаривать, плюс ко всему Шурик, обладающий даром художественного рисования, нарисовал и того и другого для вложений портретов в письма и отправки домой, чем заслужил с их стороны хорошее и уважительное отношение. Слава о Шурике как о "художнике" быстро пересекла границы их тесного круга и к вечеру к Шурику уже записалась очередь на то, чтобы быть нарисованными.

На вечерней поверке солдаты на все голоса орали свое вечное и неизменное "Я!", что прапорщику, командовавшему карантином, не понравилось.

- Ну, ка, проверим как у вас с укладыванием в норматив при выполнении команды "ОТБОЙ", - тоном, не обещавшим ничего хорошего, сказал он.

Он постоял минуту, артистично выдерживая паузу. В помещении воцарилась тишина. Шурик услышал звук собственного дыхания и затаил его. Тишина стала просто невыносимой.

- СОРОК ПЯТЬ СЕКУНД - ОТБОЙ!

Казарма разом взорвалась топотом сапог и матом вполголоса с придыханием. Шурик вместе со всеми рванулся с места, негнущимися пальцами расстегивая пуговицы на "п/ш". Он судорожно сорвал с себя брюки, кое-как пробившись через толпу к своей койке, и, как в воду, нырнул в койку, слыша, как кровь стукает в барабанных перепонках. Шум мало-помалу стих. Все тихо лежали в своих койках, ожидая, что же произойдет дальше. Продолжение было самым прозаическим:

- Отставить. Заправить постели, строится на центральном проходе!

Переругиваясь и втихомолку матерясь, молодые солдаты полезли из-под одеял. Перевоспитывать прапорщика и уж тем более взывать к его милосердию никто не собирался, понимая всю бесплодность таких попыток, поэтому материли тех, кто задержался с выполнением команды.

Прапорщик терпеливо выждал, пока воинство выстроится перед ним, и, вновь дождавшись звенящей тишины, подвел итоги:

- Хреново, товарищи солдаты. Мало того, что вы не можете отбиться, как следует, так вы еще и не можете подняться, как следует. Хорошо, будем, значит, учиться. Я сегодня дежурю по части, так что время у меня есть, а вы, я надеюсь, сможете мне уделить сейчас часок-другой.

Все присутствующие восприняли это заявление стоически, молча. А прапорщик, без всякого видимого перехода, скомандовал:

- СОРОК ПЯТЬ СЕКУНД - ОТБОЙ!

Шурик даже еще не успел сообразить, что произошло, а ноги сами понесли его к своей койке. Оставалось только на ходу успевать выдирать пуговицы на гимнастерке, да сдирать вдруг показавшиеся узкими солдатские брюки. Стряхнув с ног сапоги, Шурик привычно нырнул в постель, отметив, что еще многие и многие суетливо раздеваются, торопясь уложиться в отведенные для этого сорок пять секунд.

Прапорщик дождался, пока стихнут последние шевеления и начал:

- Ну вот, уже лучше. А теперь поглядим как у вас с подъемом. СОРОК ПЯТЬ СЕКУНД - ПОДЪЕМ!

Все судорожно вылетели из коек и, на ходу надевая на себя все свои солдатские одежды, мчались на центральный проход. Прапорщика эта попытка не удовлетворила.

- Уже на исходе сороковой секунды вы все должны стоять в строю, кроме того, по команде "подъем" одеяло откидывается военнослужащим на спинку койки, а я посмотрю, это сделали не все. Сорок пять секунд - отбой!

Все повторилось сначала, но сейчас и Шурик, и Валерий уже спешили не так сильно, так как уже уверенно успевали вписаться в этот, неизвестно кем придуманный, норматив. Но не все успевали так же ловко как они, и именно на тех неудачников и обратился гнев прапорщика:

- Что, товарищ боец, нет сил влезть на второй ярус вовремя, брюшко тяжеловато? Или яички за углы цепляются? Здесь вам не институт благородных мадам, а красная армия!

Прапорщик опять взял паузу не предвещавшую ничего хорошего. Все напряглись. Шурик уже мысленно просчитывал, как не попасть под ноги спрыгивавшему сверху Валерию.

- СПОКОЙНОЙ НОЧИ.

Прапорщик резко повернулся и, не оглядываясь, вышел из казармы. По помещению пронесся вздох облегчения. У Шурика вдруг появилось чувство благодарности к этому прапорщику, который не стал над ними БОЛЬШЕ изгаляться. Он расслабленно вытянулся на койке и уснул. Закончился его первый день на дальнем Востоке. В Европе еще вовсю был день, а на дальнем Востоке он уже потихоньку превращался в день вчерашний.

* * *

Перед самыми ноябрьскими праздниками старшина Папа Камский, наконец, набрал необходимое количество солдат в новое пополнение и вечером собрал всех Кроновских новобранцев. Новобранцы чинно расселись в маленьком классе, где уже присутствовал сам Папа Камский и, кроме него, там еще присутствовал старший сержант, также в черных погонах.

- Вот, сынки, вам теперь старший товарищ - сержант Сизоненко. Он будет для вас командиром на весь период прохождения курса молодого бойца, а потом, возможно, кому-то придется и служить с ним непосредственно. Он вас коротенько познакомит с основами, так сказать. Будет для вас наставником. Ну, давай, Сизоненко, по быстрому, пообщайся с бойцами, и через полчаса, считай, надо грузить вещички на машины, и поедем в "лесопарк".

Папа Камский поднялся и вышел. Старший сержант Сизоненко подождал, пока закроется дверь за Папой, после чего облегченно выдохнул и начал:

- Ну, вы, наверное, уж слышали о том, как у нас служится. Служба у нас нормальная, но по первости придется полетать. С этим на кроне жестко, чуть что не так - хресь - и полетел, - с этими словами Сизоненко взмахнул кулаком на уровне груди, - Да, меня называть Игорь. Кому очень интересно - Игорь Васильевич. По званию у нас в части не обращаются - не принято. Ну, конечно, когда рядом кто ни будь из валетов, тогда, конечно, по званию - товарищ сержант. Кстати, если уж на то пошло, то меня надо бы называть товарищ гвардии сержант, так как полгода я служил в гвардейской части, а гвардейское звание остается на всю жизнь. Но это так, к слову. В целом - называйте меня Игорь. Ну, всем все понятно?

Деликатные новобранцы дружно закивали. Им не хотелось показаться непонятливыми, и, кроме того, они уже успели заучить, что нарушение традиций - для любой войсковой части - едва ли не самое страшное преступление.

- Вот, собственно, и все. Но по первости, конечно, мрачновато.

Назвать речь сержанта особо ободряющей было, конечно, нельзя. Но держался он просто, не запугивал, и это радовало.

В полдень того же дня все кроновские новобранцы очутились на сопках, оставив Хабаровск далеко позади себя. Но это была еще не их часть. Эта часть странно называлась "лесопарк". Здесь им предстояло пройти курс молодого бойца, и потом принять присягу, после чего, собственно, их уже и направят прямо на место назначения - пояснил им Папа Камский.

Здесь заключалась та воинская предосторожность: пока еще ты не принял присягу - ты человек гражданский и за свои проступки отвечаешь соответственно своему статусу. Поэтому, до принятия присяги офицеры старались отсадить новобранцев от старослужащих, оградить их от неизменного казарменного рукоприкладства и других унижений. Это уж потом, прими присягу - и все, парень. Офицеры старались дедовщину не замечать, даже наоборот, опирались на старослужащих, а в простой солдатской массе заслужить звание "стукача" означало полнейший крах в службе. Здесь представлялось лучше терпеть и завоевывать авторитет другими способами.

Разместили ребят аж в штабе тамошней части: подальше от казармы. Там же разместились и местные новобранцы, "лесопарковские".

До обеда расставили койки, разложили по тумбочкам нехитрые солдатские причиндалы, и сержант повел их на обед.

Все построились напротив выхода из штаба и ... И тут они получили первый урок Кроновской школы выправки.

Сизоненко скомандовал:

- Карантин, равняйсь, СМИРНО!!! Шагооом... Э-Э-Э, солдаты, вы что, решили считать меня за дурака что ли? Я ж вам командую, или вы не слышите? Я же вам сказал русским языком "Шагоооооооом?" Это значит, вы должны приготовиться к тому, что в следующую минуту я подам вам команду начать движение. Значит, вы должны наклониться вперед на носках обоих ног, оторвав пятки от асфальта, или еще чего, на чем вы там стоите. Тогда понятно, что вы готовы начать движение, и по специальной команде вы его и начинаете, дружно ударив первые четыре шага со всей силы. Каблуков жалеть не надо. Мы не в стройбате - за форму не вычтут. Мы строевая часть - значит, должны уметь ходить строем. Кстати, когда мы заканчиваем движение, я тогда подаю команду - "на месте - стой". Так вот, после слов "На месте" вы должны так топать своими сапожками, чтобы было на "кроне" слышно, что вы уже пришли, и вот-вот закончите движение своим строем. А после слова "стой" нужно топнуть еще два раза "РРЯЗ-ДВА". Больше топать не надо ни в коем случае, даже если вы меня очень уважаете. Я даже не спрашиваю у вас, поняли вы меня или нет, потому что положительный ответ должен быть однозначен. Так что: РАВНЯЙСЬ, СМИРНО!! ШАГООООООООООООООО...

Шурик наклонился на носках вперед и тут же понял, что переусердствовал: он чуть не клюнул носом вперед, но вовремя уловил равновесие. Зато его сосед справа, Шура Штраух, этого сделать не сумел и спотыкнулся.

Сизоненко поднял бровь.

- Штрухман! Или, как тебя?

- Штраух.

- А, ну да. Так вот, Штрухман, я же сказал - быть готовым начать движение, а не начинать его. Слушайте, солдаты, если вы все будете такими же тупыми как... Как там тебя?

- Штраух.

- Да. Так вот, если вы все будете такими же тупыми, как Штрухман, мы никогда не пообедаем. Да. Никогда.

Сизоненко сделался грустным.

- Ну ладно. Равняйсь, Смирно, Шагоооооооооооом ....

Все новобранцы застыли в напряжении, готовые начать движение по специально поданной команде в каком угодно направлении.

Сержант Сизоненко развернулся вместе с ними лицом к столовой, поднял ногу в сторону, как пес, собирающийся писать на придорожный столбик, и громко и отчетливо пернул.

Обалдевшие новобранцы воззрились на сержанта, так, как, наверное, смотрят на входящего умалишенного царя умиленные подданные. Но самое удивительное: Сержант посмотрел на них таким же взглядом, и взорвался:

- Вы что, солдаты, действительно решили умереть, не солоно хлебавши?! Вы что, не слышали команду, которую я вам так прекрасно подал?! Так, повторяю еще раз, но предупреждаю, меня на много команд не хватит. РАВНЯЙСЬ, СМИРНО, ШАГООООМ....

Сизоненко еще раз добросовестно поднял в сторону ногу и пукнул. Хотя, надо сказать честно, эта команда уступала первой по четкости и громкости, понята она была теперь правильно, и взвод новобранцев дружно громыхнул сапогами по асфальту.

Шагать до столовой было метров 50, не больше, и это расстояние, как оказалось, полагалось преодолевать с песней.

Сизоненко на ходу спросил:

- Кто умеет петь?

- Шаляпин, - Шурик узнал голос Ионова.

Сизоненко кивнул:

- Шаляпин, запевай!

Шурика затрясло от смеха, клокотавшего у него внутри. Сизоненко заозирался, всматриваясь в лица шагающих и силясь понять, что происходит. Шурик подавил улыбку, догадываясь, что этой шутки сержант не поймет.

Инцидент не успел получить продолжения, поскольку до столовой было рукой подать. Сержант Сизоненко, подняв палец вверх, загадочным тоном промолвил:

- Карантин, на МЕСТЕ....

Памятуя наказ сержанта сапог не жалеть, новобранцы загрохотали сапогами погромче, но взыскательного сержанта это не удовлетворило:

- Не слышу!

В ответ Шурик и сослуживцы вдарили по асфальту с новой силой так, что Сизоненко расплылся в улыбке.

- СТОЙ!

- ТРАХ-ТРАХ! - прогрохотали в ответ сапогами новобранцы и замерли.

- Напра-У! Слева в колонну по одному зайти в столовую, - прокричал Сизоненко исчезая в дверях.

Новобранцы вбежали в столовую, и расселись за отведенные им столы. Особо голодные начали хватать хлеб, но тут во главе стола вырос Сизоненко.

- Солдаты, солдаты, что вы делаете? - с выражением такого ужаса пробормотал он, что руки хватающие хлеб замерли и потянулись назад.

- Все положить назад! - Сизоненко говорил вполголоса. - Встать всем!

Все поднялись со скамеек.

- Во первых, никто, вы слышите? Никто не давал команды сесть. Во вторых, прежде чем сесть, полагается снять головные уборы... Э-Э-Э, Штраух, ты куда потащил шапку с головы, я же не давал команды снимать головные уборы! Я сказал "ПОЛАГАЕТСЯ СНЯТЬ", а снимите вы их тогда, когда Я, ваш командир, подам ВАМ, своим подопечным, соответствующую команду. Ясно? А ну, ГОЛОВНЫЕ УБОРЫ - СНЯТЬ.

Все потянули шапки с голов. Сизоненко терпеливо дождался, когда последняя шапка была снята, и весело продолжил:

- Головные уборы - надеть. И запомните: Большинство команд делятся на две части: подготовительную и исполнительную. Во время подготовительной части команды военнослужащие соображают, что им предстоит делать, и готовятся к выполнению команды, именно поэтому подготовительная часть команды подается нежным и протяжным голосом, чтоб вы не пугались, дурачье, и успели сообразить, чего от вас требуют. А во время подачи исполнительной части команды команда должна быть попросту выполнена. То есть, когда подается команда - "головные убоорыыыыыыы .... СНЯТЬ", - то это означает, что когда я начинаю говорить букву "Сы" в слове "СНЯТЬ" - все головные уборы должны быть на том месте, на котором вы их носите. А когда я говорю букву "МЯГКИЙ ЗНАК" в том же слове, все головные уборы должны быть сняты. Всем понятно? Штрухман, тебе понятно? Штрухман, не смотри так на хлеб, а лучше слушай и выполняй команды. А НУ - "Головные уборы - СНЯТЬ!!"

Шурик сорвал шапку с головы так быстро, что сам не успел понять этого.

Сизоненко посмотрел на них унылым взглядом и скомандовал:

- Са -- дись!

Все грохнулись на лавки.

- Руки со стола! - опережая наиболее ретивых крикнул Сизоненко, - что за бардак, солдаты? Приедем на Крону, я там голодных накормлю, запомните. Раздатчики пищи встать, вставай, вставай, Штрухман, ты же в середине. А ты, Мишин, чего сидишь, давай, давай, за работу. Всем накладывают по мискам, но никто не ест, понятно? Команды приступить к приему пищи не подавали. Все всем наложили? Тогда - приступить к приему пищи.

Новобранцы дружно застучали ложками по мискам.

- Жизнь прекрасна и удивительна, - сказал Валера Мишин, ставя на стол кружку из-под выпитого компота. Шурик про себя подивился Валериным возможностям, сам он тоже ел быстро, но сравниться в этом с Валерой ему было явно не под силу.

- Тюремная выучка, - кивнул на пустую Валерину тарелку Ионов, - не иначе, как на "зоне" научился так быстро принимать пищу.

- Я всегда быстро принимаю пищу, - похлопал Ионова по спине Валера, - без всяких "зон". А ты, Серж, напротив, принимаешь пищу с непозволительной медлительностью. Смотри-ка, товарищ гвардии сержант Сизоненко Игорь Васильевич уже попил компотику, и, того и гляди, подаст команду о прекращении приема пищи, а ты только еще разохотился...

- Закончить прием пищи, встать, выходи строиться.

Те, кто не успел доесть в своих тарелках, начали лихорадочно стучать ложками, что вызвало в сержанте бурю негодования.

- Прекратить прием пищи, полоумки! Сказано: ВСТАТЬ, ВЫХОДИ СТРОИТЬСЯ!

Грозное высказывание Сизоненко возымело свое действие, солдаты повыскакивали из-за стола и заспешили на улицу в строй.

На улице, перед строем, сержант Сизоненко обвел притихших солдат взглядом, не сулящем ничего хорошего, и проговорил негромко:

- Всех голодных, и тех, кто не может наесться в отведенное для этого время, я накормлю на "кроне" так, что эти люди надолго запомнят мою доброту. Напра-во, Шагооом...

Все наклонились.

- Марш!

Все грохнули сапогами, но, как оказалось, недостаточно.

- Отставить, - удовлетворенно констатировал Сизоненко. - Судя по вашим сытым рожам, вы наелись, и служба вам теперь кажется чем-то приятным. Я обязан, категорически обязан, вырвать Вас из сетей этого заблуждения. Впрочем, у вас есть еще один шанс выкарабкаться из того положения, в коем вы сейчас окажетесь. Равняйсь! СМИРНО! ШАГООМ МАРШ!

Взвод пропечатал шаги по асфальту, которые гулким эхом отзывались в стеклах окружающих зданий. Взвод нарезал печатный шаг, а сержант Сизоненко восторженно подпрыгивал рядом, весело поглядывая на новобранцев, на которых он нагнал столько страху.

- Эй-гей-гей! Что значит: стой раз-два на месте!

Взвод сбился с шага, и в полнейшем сумбуре, тормознулся у дверей штаба. Солдаты с явным непониманием смотрели на сержанта, который то требовал от них подчинения уставным командам, то вдруг выдавал такую вот абракадабру.

- Ей-хей! Слева по одному! - Сизоненко первым нырнул в двери штаба, скрываясь от пронзительного хабаровского ветра, беспощадно продувавшего голые лысины сопок. Оставшиеся на ветру новобранцы стояли сиротливо, оставшись без своего неординарного командира, который не преминул вновь вынырнуть из дверного проема.

- Вы что, так и будете стоять?! Я же ясно сказал: слева по одному! Давай быстрее, заходи в помещение! Можете, кстати, перекурить. Через пятнадцать минут начало занятий в классе.

Через пятнадцать минут все сидели за партами, держа в руках ручки, и открыв перед собою новые тетради. На возвышении, за столом сидел Сизоненко, мрачно взиравший на вверенное ему воинство.

- Итак, - начал он, - начинаем наше первое занятие. Вкратце поясню, что мы будем изучать, и за каким хреном это нам надо. В первое воскресенье декабря вы примете присягу. Чтобы ее принять, ее нужно прочитать. А так как в этих ваших способностях я позволю себе усомниться, то вы должны, что? Правильно, выучить ее наизусть. Открыли тетрадочки и начали записывать.

Записали текст присяги. Затем прочитали ее про себя. Затем каждый вставал и читал ее вслух из тетради. Затем читали вслух хором. Затем каждый читал по одному предложению по очереди, и тот, кто оказывался последним, читал снова вслух присягу от начала до конца.

- А теперь, читаем текст присяги про себя и заучиваем его! - объявил Сизоненко тоном, каким обычно говорят: "А теперь - танцы!"

Класс погрузился в бормотание. Шурик, сидевший вместе с Ионовым и Мишиным за первой партой почувствовал, что он начинает попросту дремать. Он сделал над собой усилие и поднял голову, чтобы взглянуть украдкой на Сизоненко. Сон его мгновенно прошел: сержант цепким взглядом шарил по рядам, высматривая тех, кто уснул. Шурик оглянулся и увидел, что уже уснули и Проценко, и Касилов, и Штраух, да и вон еще и еще понурившиеся и кивающие головы.

Сизоненко, спокойно, не нарушая монотонного посапывания, начал команду:

- Кто спит...,- и дальше во весь голос: - ВСТАТЬ!!!

Громыхнули откидываемые крышки ученических столов и посреди класса то тут, то там резко выпрыгнули и встали по стойке смирно задремавшие неудачники. Те, кто еще не успел уснуть, и остался сидеть на своем месте, приободрились и с интересом приготовились наблюдать за дальнейшим развитием событий.

- Тэкс,- произнес Сизоненко, - вот они, эти люди, которых мы давно и безуспешно искали. Проценко, Касилов, и, как там тебя? А, и, конечно же, Штрухман. Так, все продолжают учить текст присяги, а мы с вами отлучимся на минуту - другую.

Сизоненко завел штрафников в сортир и распорядился:

- Так, приступаем к искуплению своей вины. Тряпки и чистящая паста в ведре, писсуары на стене, унитазы в кабинках. По своему возвращению, которое состоится через час, я должен увидеть что? Верно, идеальный порядок. Ни спички на полу, ни пятнышка на стенах. Уяснили? В общем, я вас оставляю. Эй, Штрухман, ты уже поспал достаточно на занятии, давай на унитазы. Штрухман, что ты такой кислый, ты понял задание?

- Понял.

- Штрухман, на такой вопрос лучше ответить просто и коротко: "ТАК ТОЧНО". Это так по уставу, и если бы ты Штрухман, служил бы здесь, в "лесопарке", ты отвечал бы подобным образом в течение двух лет. Но ты будешь служить на "кроне". Там все ближе к жизни. Поэтому, я оставляю тебя здесь, потом я возвращаюсь, сажусь на любой из этих пяти унитазов, и, что я вижу?

Сизоненко пытливо посмотрел на Штрауха. Штраух хранил молчание.

- Правильно, я вижу отражение собственных яиц, - сам себе ответил Сизоненко. - Еще вопросы у личного состава есть? Нет? Я пошел.

Вернувшись в класс, Сизоненко не стал подниматься на сцену, а провел следующую расстановку сил:

- Ионов, на сцену за стол. Будешь читать присягу. Вполголоса. Частухин, будешь за дневального сегодня. Сядь возле дверей, и не забудь подать команду "Встать, Смирно", если какая ни будь рожа из офицеров надумает сюда сунуться. Всем остальным - не спать и слушать Ионова. Если я увижу, что кто нибудь спит - пеняйте сами к себе.

С этими словами Игорь Васильевич опустился на стул в середине класса, сел поудобнее, надвинул шапку на лоб и задремал. Класс погрузился в сопение, разбавляемое чтением присяги в исполнении Ионова. Впрочем, последнему вскоре наскучило читать пономарским тоном, и он, личность артистическая, принялся читать присягу на разные манеры, то как Гамлет, Принц Датский, то как последний пропойца, то с каким-то неимоверным иностранным акцентом. Шурик сидел и хихикал на пару с Мишиным, всячески подбадривая Серёгу.

Хотя это час протекал весело, тем не менее, их сосед по парте, гигант двухметрового роста - Шура Петренко, врач-терапевт по образованию, выпускник, наверное, единственного в стране медицинского вуза, не имевшего военной кафедры, задремал.

Шура Петренко в их кампании был самым высоким и большим. Настолько большим, что он до сих пор был не обмундирован. Он ходил в своей гражданской одежде и старых ботинках невообразимого размера. От строевой подготовки он временно был освобожден, и свое свободное время, будучи натурой сентиментальной, посвящал написанию писем на родину.

И вот сейчас, Шура заснул. Заснул, по детски подперев ладонью щеку. Рот его раскрылся, и оттуда потянулась вниз тоненькая ниточка слюны. Валера, увидав это, тут же подсунул под спускающуюся слюнку тетрадь с конспектами ничего не подозревающего Петренко. Слюнки образовали на конспектах правильную блестящую и прозрачную лужицу, но Валера на этом не угомонился. Он быстренько воспользовался чернильной ручкой несчастного Петренко, и подпустил к слюнкам хорошую каплю фиолетовых чернил. После чего положил тихонько ручку на место и уселся, как ни в чем не бывало.

Шурик и Серега, давясь от смеха, наблюдали за быстрыми и уверенными действиями Валеры, а после их завершения терпеливо начали ожидать пробуждения Петренко.

Петренко пробудился через несколько минут. Он хлопнул глазами, закрыл рот, пожевал губами и заметил, что изо рта его тянется вниз слюна. Он перехватил ее рукой, и замер, не двигаясь, глядя на фиолетовую лужу слюней на его конспекте. Минуту он ничего не говорил, потом перевел взгляд на своих соседей. Шурик и Валера усердно штудировали конспекты, что и вызвало подозрения у Петренко.

Петренко легонько пихнул Валеру пальцем:

- Лёрик, кто это сделал?

Валера, невинно моргая, повернулся к Петренко:

- Что?

- Я говорю, кто это сделал?

- Что сделал?

- Вот это.

Валера уставился на фиолетовую лужицу.

- Вот это? Шура, по-моему, это слюни!

- Я знаю что слюни.

- Шура, тебе, по-моему, кто-то плюнул в тетрадь! Какая-то сволочь плюнула, представляешь, прямо к тебе в тетрадь!

Петренко начал терять терпение.

- Лёрик, я сам хорошо знаю, чьи это слюни есть. Кто сюда влил чернил?!

- Что ты хочешь сказать, когда говоришь, что знаешь, чьи это слюни? Ты хочешь сказать, что это я плюнул к тебе в тетрадь?!

- Да нет же, это мои слюни...

- ТВОИ??!!!

Валера артистично вытаращил глаза:

- Шура, вот эта фиолетовая фигня вытекла у тебя изо рта? Шура, я не врач, но я не ошибусь. Шура, ты болен. У нормального бойца нет таких слюней. Не веришь? Вот давай, мы с Шуриком сейчас плюнем каждый для сравнения тебе в тетрадь. Ты сразу все сам поймешь. Вот давай свою тетpадочку...

Петренко торопливо отдернул свою тетрадь и брезгливо посмотрел на Валеру.

- Ты к себе плюй, Лёрик. Ко мне не надо.

- Ну конечно, ты сам себе наплюешь. Вон как у тебя хорошо получилось.

Петренко обиженно отвернулся.

Тут вдруг Частухин завопил истошным голосом:

- Встать! Смирно!

Мирно дремавший Сизоненко резко вскочил и выпятил грудь, стоя по стойке "смирно". Остальные вскочили не так сноровисто, хотя и дружно.

Но вместо ожидаемого офицера в дверях замаячила перепуганная рожа Штрауха, не ожидавшего такой встречи. Увидев, что это всего лишь Штраух, Сизоненко выдохнул и скомандовал:

- Вольно, садись, - и сам пошел разбираться с Частухиным и Штраухом.

- Так, Частушкин, сначала ты. Чего ты орешь, когда в расположение прется всего лишь Штрухман? Я, конечно, плохо знаю ваши взаимоотношения. Может быть, ты его уважаешь очень сильно, и настаиваешь, чтобы все, как один, вставали в тот торжественный момент, когда какой ни будь Штрухман вламывается сюда неизвестно зачем. А если все Штрухманы Хабаровского края попрутся сюда, чтобы получить свою долю почестей? Что молчишь, Частушкин? Ты что, сильно уважаешь Штрухмана?

- Да нет...

- О! Штрухман! Ты гляди, даже Частушкин тебя не уважает. А может быть, он прав, Штрухман, чего тебя уважать? На занятиях сам спишь, а другим спать не даешь... Какого черта ты вообще приперся сюда, Штрухман? Я же вам дал важнейшее персональное задание!

- Вот я и пришел...

- Что?! Я же сказал вам что делать!

- Вот я и пришел сказать, что мы уже все сделали...

- Штрухман, не лги. Я тебе не мама, и не буду тебе объяснять, что врать нехорошо.

- Да мы действительно все сделали...

- Штрухман. Сейчас. Я я тебе покажу и докажу, Штрухман, как ты жестоко ошибаешься. На это мне потребуется ровно десять минут. Пошли. Всем остальным - перерыв десять минут.

Сизоненко со Штраухом ушли. Ионов кивнул и поморщился:

- Да, сейчас он жестоко покажет Шуре, как тот жестоко ошибался. До ужина, однако, придется ребяткам драить унитазики... Пошли, что ли покурим.

Курящие двинулись на перекур в туалет, где застали унылую команду чистильщиков.

- А где сержант? - вполголоса спросил Ионов.

- Они какают-с, - с полупоклоном ответил Штраух, - просили-с не беспокоить.

Как бы ни аккуратно курили ребята, все равно пепел попадал на пол, и далеко не все окурки и спички попали прямо в урну. Через десять минут из кабинки появилось счастливое лицо сержанта.

- Штраух! А ты говорил - все чисто! Ты глянь на пол - весь пол затоптан, окурки, спички возле урны. А в урну, небось, вообще страшно смотреть. Я уж не говорю про унитазы - да взять хотя бы вот этот - позади меня. Ты посмотри - он же загажен до краев!

* * *

Через неделю после присяги, в субботу, молодые солдаты загрузили в грузовик свои пожитки, и переехали непосредственно к месту прохождения службы. Настроение у всех было неважное. Все осознавали, что сейчас им с лихвой придется хватануть всех тягот и лишений воинской службы, плюс к этому их, несомненно, ожидала такая крутая вещь как "дедовщина", которой их часть славилась на весь Хабаровский батальон охраны штаба округа.

Новички втайне надеялись оказать хоть какое-то организованное сопротивление давлению со стороны старослужащих. Многим как-то не верилось в то, что как же можно их, таких здоровых и больших взять в оборот.

- Да мы и не поддадимся! - горячился Штраух, - что у нас, силы, что ли не хватит постоять за себя?

Силы у новичков действительно было не занимать. Шурик, например, стоял третьим с конца по росту во всем взводе молодого пополнения. Но уверенность в своих силах потихоньку таяла день ото дня и напрочь разбилась в тот момент, когда автобус подкатил к казарме.

Казармы, собственно как таковой, попросту не было. То, что выполняло ее функции, находилось в откосе холма. Это было что-то вроде большой землянки с двумя входами. Рядом с этой "казармой" дымилась труба такой же маленькой подземной котельной.

Возле казармы стояли скамеечки для курения, и на этих скамеечках сидели двое совершенно голых и совершенно лысых солдата. Они вальяжно курили и с интересом поглядывали на подошедший автобус. Мягкие снежинки неторопливо опускались к ним на плечи и лысые головы, где с шипением таяли. Могучие мускулы уверенно перекатывались под раскрасневшейся после бани кожей обнаженных аборигенов. Эта картина производила впечатляющее, чтобы не сказать - удручающее, впечатление.

Новобранцы выбрались из автобуса и построились перед казармой. Голые атлеты спокойным взором наблюдали за молодым пополнением.

- Сизый, никак ты щеглов привез? - скучающим голосом окликнул один из них Игоря Сизоненко.

Игорь обернулся, пожал плечами, и бодро кивнул:

- Ага.

- Ну и как они? - спросил другой абориген. - Врубаются?

- Да нормально пока, - снова пожал плечами Игорь. Было видно, что он себя чувствует здесь вовсе не так вольготно и уверенно, как во время прохождения "Курса молодого бойца". Игорь был "фазаном", и в свои права вступил всего лишь два месяца назад. А здесь, на скамеечке, судя по всему, сидели "деды" - народ крайне уважаемый.

Деды поднялись и, демонстрируя все прелести крепких молодых мужских тел, проследовали в казарму.

Сизоненко подождал, пока за дедами захлопнется дверь казармы и явно перевел дух:

- Мрачные фигуры, - пояснил он. - Завгар и Печка. В миру - Завгородний и Печейкин. Мрачные деды. Под руку таким лучше не лезьте - прибьют на раз. Лучше от таких держаться подальше.

- Это что, самые здоровые здесь? - спросил кто-то из строя притихшим голосом, в котором чувствовалась слабая надежда.

- Нет. Есть и поздоровей. Причем, значительно поздоровей. Ну - в общем, так. Здесь уже часть, тут уже другая жизнь. Тут я вам уже не тот Игорь, которого вы знали. Законы тут уважают, и уважать их надо с обеих сторон. Вы тут - щеглы. Я - фазан. Отношения должны быть соответствующими. Все вопросы - теперь к молодым. Ко мне не вздумайте подходить. Я вас научил, чему мог - пользуйтесь знаниями. Я с вами расстанусь, если не заставят с вами ночевать на первых порах. Я, кстати, полагаю - заставят. А теперь, шагом марш в баню.

В бане помылись очень быстро и очень тщательно. Банщик строго следил за чистотой выходящих щеглов. После бани все получили нижнее белье без пуговиц, или с половинками таковых, другими словами то, какое осталось. Все кое-как натянули его на себя и не успели опомниться, как Сизоненко погнал их всех наверх, в сопки. Именно в сопках располагалась Шестая арка, в которой предстояло Шурику и его товарищам провести последние недели, перед тем как влиться в общую среду.

Столовая была построена по принципу землянки. В нее приходилось спускаться. Она была тесной и мрачной. Окна отсутствовали. Отсутствовала также и вентиляция, поэтому на потолке скапливался конденсат и капал сверху на головы и плечи. В углу стояла специальная Т-образная палка с тряпкой, которой рабочий из наряда по столовой протирал потолок, как-то пытаясь исправить положение. Рабочих наряда по столовой называли "сантехниками" по традиции имевшей незапамятные корни. Кстати, тут же новобранцы познакомились еще с одной традицией. Оказывается, при входе в столовую нужно было четко и громко произнести "Приятного аппетита". А присутствующие в столовой "молодые" и "щеглы" должны были хором дружно отвечать за всех: "Спасибо". После того как поешь, полагалось помочь "сантехнику" прибрать посуду и протереть столы. Но делать это рекомендовалось не всем, чтобы не толкаться, а человекам трем - четырем. Еще двоих стабильно прихватывали с тем, чтобы они принесли воды из расположенной на улице скважины. Ну а после ужина святым занятием для "молодых" и "щеглов" была чистка картошки. Причем, звание при этом не учитывалось. Здесь, как и во всем остальном, учитывался лишь срок службы.

Впечатление от подземных казармы и столовой, а также условия их проживания в подземной арке действовали на Шурика просто угнетающе. И вечером, укладываясь в койку, он почувствовал, как где-то глубоко внутри у него еще больше обострилось щемящее ощущение безнадежности, которое вместе с нарастающим чувством усталости не покидали его с момента, когда он вышел за порог дома, чтобы вернуться туда лишь через полтора года.

* * *

Шурика и Юрку с первого же дня определили для работы в котельной. Как никак подбирали их специально для этого, и прапорщик Живулько, высокий худой молодой человек с сиплым голосом и тараканьими усами настоял, чтобы они трудились в котельной, не дожидаясь распределения по взводам. Это сразу же вызвало сложности для Шурика и Юрки: работать им приходилось, согласовывая свои действия с кочегарами, а на все построения и перемещения они были обязаны успевать вместе с остальными новобранцами. Проделывать это удавалось все сложней и сложней.

После очередного нагоняя за вопоздание Шурик подошел к старшему по котельной:

- Товарищ сержант! Проблема. Мы тут попадаем меж двух огней: И от вас пораньше не уйдешь, и опаздывать нельзя. Потому, как опоздаем мы - а наказывают ребят. Это не годится.

Сержант подумал и кивнул:

- Ладно. Проблему решим. Я поговорю с нашим прапорщиком, чтоб он договорился о свободном режиме для вас.

К обеду он подошел к Шурику:

- Все в порядке. Теперь только с утра приходите со строем. А в обед и вечером или кушаете с дежурной сменой, или когда мы вас сами отправим. Сейчас, кстати, ваши уже ушли на обед. Так что вы тоже, давайте, собирайтесь, отмывайтесь, и, шагайте следом. Поедите и снова возвращайтесь. А мы уж смену подождем.

Шурик и Юрка быстро помылись, переоделись, и направились на обед. Когда они пришли в столовую, то там уже никого не было. Все уже поели, и за столом в столовой сидели лишь дежурный по столовой и "сантехник". "Сантехник" сегодня был из старослужащих, поэтому все работы по кухне выполнялись сегодня руками "молодых". Шурик и Юрка нерешительно вошли в столовую и промямлили без большого энтузиазма:

- Приятного аппетита!

Брови сержанта дежурившего по столовой поползли вверх:

- Это кто еще? Вы что, по второму кругу?

- Нет, - попытался разъяснить Шурик, - мы из котельной. Мы там работали вместе со сменой, и вот не успели покушать вместе со всеми.

- Что-то я смотрю, ты больно разговорчив! Запомни раз и навсегда: говорить можно только тогда, когда я у тебя спрашиваю ответа. Понял меня?

Шурик молча кивнул, решив про себя поменьше давать волю языку.

- Вот так-то лучше, - заключил сержант. - А теперь хотелось бы мне знать, отчего ж это вы так не спешили к обеду? Кушать вам, что ли, не хотелось?

Шурик и Юрка хранили молчание.

- Что молчите? Я вас спрашиваю!

- Хотелось.

- Ах, все-таки, хотелось? Ну что же, я вас накормлю. Садитесь сюда. Повар, наложи-ка им там по мелкому бачку кашки.

Повар уже подавал через дверь два внушительных бачка с кашей. В каждом из них было не менее литров трех - четырех перловки.

Сержант лично поставил по бачку перед Шуриком и Юркой.

- Кушайте на здоровье. Смотрите, какая вам честь, сам сержант за вами ухаживает, на стол вам подает. Тут уж надо все скушать без остатка и с удовольствием.

Шурик незаметно ослабил поясной ремень, чтобы каше было не тесно в желудке. О том, чтобы отказаться от еды и речи быть не могло. Это было бы прямым выступлением против армейских традиций и могло бы иметь самые нелицеприятные последствия. Едва Шурик и Юрка приступили к каше, как дверь столовой отворилась, и через порог перешагнули Штраух и Валера Мишин, тащившие сорокалитровый алюминиевый бак с водой.

- Приятного аппетита!

- Спасибо! - рубанули в ответ громким криком Шурик с Юрой. Сержант поморщился от их вопля и перекинулся на входящих:

- Эй, эй, Штраух! А ты, почему не пожелал им приятного аппетита?

- Я пожелал, - оправдывался Штраух.

- Не лги, я слышал, как только Мишин им пожелал.

- Я вместе с ним пожелал.

- А вот тут ты и не прав. Пожелание приятного аппетита произносится в момент пересечения военнослужащим условной границы столовой, совпадающей с ее порогом. Я вам понятно объясняю?

- Понятно.

- Ну, вот и ладушки. Давайте-ка, выйдите и зайдите, как полагается.

Валера и Штраух поставили бак с водой на пол, а сами послушно вышли из столовой. Через полминуты они появились вновь. Валера на этот раз входил первым:

- Приятного аппетита!

- Спасибо! - рявкнули в ответ кочегары.

- Приятного аппетита! - это уже Штраух.

- Спасибо! - снова дружно гаркнули Шурик с Юркой.

- Ч-черт, ну и глотки у вас, - уважительно глянул в сторону Шурика сержант. - А вот у вас - маленькая неточность в исполнении, - он повернулся снова к Мишину и Штрауху. - Вы ведь, насколько я припоминаю, в прошлый раз были с бачком в руках? Да или нет? С бачком?

- С бачком.

- Ну, а почему сейчас без бачка? Нестыковочка получается! Давайте-ка, возьмите бачок, и еще разок все повторите. Да, да! Нужно чтобы все было по правде.

Штраух и Валера уцепились за бачок и с унылым видом выперлись из столовой. Обождав несколько секунд, они вернулись:

- Приятного аппетита! - мученически выкрикнул Штраух, входящий первым.

- Спасибо! - взревели Шурик с Юркой. Краем глаза Шурик заметил, что сержант кривится каждый раз, когда они кричат.

- Приятного аппетита! - порог столовой пересекал Валера.

- Спасибо!

- Стоп! - выкрикнул сержант.

Валера и Штраух застыли с бачком в руках. Сержант весело посмотрел на них и спросил:

- Слушайте, а почему вы не улыбаетесь? Почему вы так неискренне желаете им приятного аппетита? Вы думаете, у нормальных людей может проснуться чувство аппетита от взгляда на ваши кислые рожи? Это неправильно. Это просто в корне неправильно. Это с самого начала неправильно. С самого начала и до самого конца. Вы должны улыбаться, когда желаете другим людям приятного аппетита. А что вместо этого я вижу на ваших лицах? Это все что угодно, но не улыбка. Улыбка должна быть вот такой, - сержант осклабился, показав великолепный набор зубов. - Вот такая она должна быть. От уха до уха. Искренняя и добродушная. Я вам понятно объясняю?

- Понятно, - кивнул Валера.

- А тебе, Штраух?

- И мне понятно.

- Вот и хорошо. Так что давайте, разворачивайтесь, и заходите сюда с улыбками. Давай, идите, благословясь.

Штраух и Валера потащились с бачком в коридор. Выждав необходимую паузу, они снова открыли дверь.

- Приятного аппетита! - на лице Валеры лучезарно сияла неотразимая улыбка.

- Спасибо!

- Заткнитесь! - взорвался сержант. Он повернулся к кочегарам и набросился на них. - Так и будете орать все время, пока эти олухи не научатся, что ли? Вы что, в самом деле?! Разорались тут... Так, - обратился он снова к входящим, - давайте по новой. А вы - молчите, до тех пор, пока я вам не скажу.

Шурик и Юрка уткнулись в бачки с кашей. Шурик с удивлением отметил, что каша в его бачке кончается, а он даже не заметил, как это произошло.

- Приятного аппетита! - в дверях столовой вырос сияющий Валера Мишин с раскрытым ртом, призванным символизировать крайнюю степень радости.

- Приятного аппетита! - эхом вторил ему Штраух, страдальчески растягивая губы в улыбку, что моментально вызвало в сержанте бурю негодования:

- Штраух, стой. Это что же ты, скот? Это как же ты улыбаешься, подлец? Нет, так не пойдет. Вот Валера, тот правильно улыбается. А ну, Валера, улыбнись Штрауху.

Валера повернулся к Штрауху лицом и ослепил его счастливым оскалом. От увиденного, и без того поднятые брови Штрауха, попросту сложились домиком.

- Запомнил, Штраух? - спросил сержант. - Вот, как надо улыбаться. Надо, чтобы улыбалось все лицо. Рот, глаза, губы! Нужно чтобы и нос и уши тоже улыбались! А то у тебя - вроде бы ты улыбку состроил, а на лбу - горестные морщины. И не старайся ты, дурень, рот себе улыбкой разорвать! Я, когда говорил "от уха до уха", то имел в виду, что улыбка должна быть от правого уха до левого уха. А не от правого уха, вокруг головы, и снова до правого уха. Душу вкладывай в улыбку, Штраух, а не губешки свои рви. Ну, давайте, вываливайте из столовой со своим бачком, и попробуем еще раз.

Незадачливые Валера и Штраух беспрекословно вышли из столовой, таща за собою злополучный бачок. Через положенную паузу дверь распахнулась.

- Приятного ап-петита!

- Приятного Ап-Петита!

Валера и Штраух стояли в дверях и от усердия раскрыв рты и прищурив глаза, блистали улыбками американского образца. Оба имели вид законченных идиотов. Валера, в довершение всего, вложил в улыбку столько усердия, что Шурик мог поклясться, что видит, как в Валериных глазах вспыхивают и гаснут счастливые искорки.

Сержант молчал, чего-то выжидая. Валера и Штраух не двигались с места, продолжая все так же лучезарно улыбаться. Шурик молча доедал кашу. Юрка не отставал от него. Молчание затянулось. Наконец, сержант, как ни в чем не бывало, вымолвил:

- Ну, чего стоите? Ах да, вам же никто не говорит "Спасибо"! Вы что, зажрались и позабыли про все на свете? - обратился он к Шурику и Юрке. - Вон, смотрите, ребята пришли, "приятного аппетита" вам говорят. А вы жрете втихую, и им в ответ ни бум-бум! Нут-ка, хорош жрать, давай-ка...

- Спасибо! - взревели Шурик и Юрка.

- Так, это - Васе. А теперь, то же самое - Штрауху.

- Спасибо!

- Вот! - тихо и спокойно кивнул сержант, удовлетворенно откидываясь на стуле. - Проходите, пожалуйста.

Взмыленные Валера и Штраух протащили бачок на кухню, где им досталось в свою очередь от повара, не желавшего понять причин их задержки.

Шурик и Юрка доели кашу и потянулись из-за стола.

- Наелись? - встрепенулся сержант. - А то - давай еще?

Шурик и Юрка замерли на месте с бачками в руках.

- Так что, - не унимался сержант, - как насчет добавочки?

- Да мы, в принципе не против, - сказал Шурик, с ужасом осознавая, что он говорит, - но вдруг еще кто придет, а ему каши не достанется?

Сержант хохотнул и хитро посмотрел на Шурика:

- А ты не простой! Ну ладно, валите отсюда.

Шурик и Юрка, едва сдерживаясь чтобы не побежать, двинулись к выходу из столовой.

- Спасибо, - бросил назад Шурик.

- Спасибо, - повторил вслед за ним Юрка.

Сержант кивнул:

- Пожалуйста, пожалуйста, на здоровьишко. Всегда вам рады. Заходите еще.

Дверь в столовую тихо и осторожно закрылась.

* * *

Работа в котельной была не столько тяжелой и сложной, сколько грязной. Если оператор котлов действительно сидел лишь за приборной доской и наблюдал за показанием приборов, да еще за нормальной работой форсунок, подающих мазут в котлы, то всю самую грязную и неблагодарную работу свалили на Шурика и Юрку. Они выполняли самую, что ни на есть черновую работу: вытаскивали грязь из-за котлов, залезали во всякие дремучие углы, куда уже не заглядывал никто в течение многих месяцев. Вполне объяснимо, что грязи там было невпроворот. Шурик и Юрка с утра переодевались в самые грязные "подменки" и черные как черти целый день приводили котельную в порядок. Зато после окончания работы они шли в душ и тут начинались самые приятные минуты. Шурик в душе с наслаждением мылся и брился. Горячая вода текла ему на голову, стекала по плечам, спине. Если закрыть глаза, то можно было представить, что ты вовсе не в семи с половиной тысячах километров от дома, а просто где-то в душевой после посещения спортзала института. Но эти сладкие минуты проходили, и приходилось вновь возвращаться к реальности. Шурик и Юрка вообще-то не ощущали в котельной давления дедовщины, которая пышным цветом процветала во всех остальных подразделениях части. Дело в том, что нынешние старослужащие - все как один - фазаны, в свое время хватанули этой самой дедовщины более чем через край. Впечатление оставшееся от нее было настолько сильным и таким отвратительным, что пришедшим Шурику и Юрке сразу было объявлено в официальном тоне о том, что дедовщины они здесь не застанут. Но наивно было бы предполагать, что можно было бы рассчитывать на дружеские, а уж тем более, панибратские отношения.

Невидимый барьер, возведенный строгими законами неуставных взаимоотношений, преодолеть было чрезвычайно сложно. Хотя квалификация Шурика как специалиста потихоньку начинала проделывать в этом барьере хоть и маленькие, но все более заметные бреши. Оборудование котельной было сложное, и в принципе рассчитывалось на работу в автоматическом режиме. Но, автоматика, конечно, выполнена не была, и все клапаны управлялись вручную. Шурик сразу же быстро понял принципиальную схему разводки труб и расположение оборудования в котельной, мало чем отличающееся от типового. Этим он сразу же заслужил уважительное к себе отношение, как со стороны прапорщика, так и со стороны остальных кочегаров. Потихоньку его стали все чаще направлять на ту работу, которая требовала квалифицированного подхода к решению проблемы. Но все же львиная доля самых грязных и самых неблагодарных работ продолжала лежать на плечах Юрки и Шурика.

Наконец, уже в середине февраля было принято решение распределить Шурика и Юрку для работы по сменам. Напарник Шурика по смене - Швецов, был унылым долговязым молчаливым человеком, казалось всегда ожидавшим от судьбы какой-нибудь пакости. Кличка "Могила" как нельзя лучше подходила к его характеру.

Шурик нормально и быстро вписался в коллектив. Теперь его жизнь стала исчисляться по сменам. Смены делились на дежурные и рабочие. Дежурить приходилось и по ночам. Ночи на дежурстве превращались для Шурика во время написания писем. Писем он писал много: жене, родителям, брату, друзьям по институту, которые сами теперь служили в различных местах, начиная с Мурманска и кончая Прибалтикой и Подмосковьем. Шурику такое заочное общение со своими близкими очень облегчало армейскую жизнь. Но думать о том, что Шурик по ночам на дежурстве лишь писал письма, было бы наивно. На дежурстве приходилось прибираться и все время следить за приборами, поддерживая нужное давление пара в отопительной системе.

Юрка теперь тоже ходил по сменам, с Шуриком они стали встречаться реже, а что касается остальных товарищей по призыву, то их Шурик теперь видел только во время построений, а в строю, как известно, много не поговоришь. Сложившаяся ситуация не предполагала большого разнообразия, и Шурик стал привыкать к такой жизни, размеренной на дежурные и рабочие смены. Но вдруг произошло событие, которое резко изменило весь ход армейской жизни Шурика.

Электродвигатель огромного вытяжного вентилятора, стоявшего над воротами в углу дальней стены котельной, вышел из строя. Электрики поковырялись в нем, но починить не смогли и отложили это дело до завтра. Это, вроде бы рядовое, событие, произошло в тот день, когда Шурик должен был выйти со своей сменой на дежурство в ночь. До обеда они дежурили, после обеда отдыхали, и после ужина направились в котельную.

Но если днем в кочегарке отворялись и закрывались двери, способствуя проветриванию и обновлению воздуха в котельном зале, то во время ночной смены открывать двери было некому и незачем. Могила уже в полночь ушел спать в комнату дежурного персонала, оставив Шурика в одиночестве. Вентилятор не работал, и воздух в котельном зале стал таким спертым, что Шурик начал ощущать на языке соленый металлический привкус. Он все это время находился возле котлов, распределяя свое время между письмами, уборкой и контролем над приборами, и не сумел заметить изменений в воздухе, которым дышал. Кроме всего прочего, угарный газ в совокупности со многими другими продуктами горения попросту одурманили его, и к утру он уже соображал с большими усилиями. После ночи на дежурстве они сменились, позавтракали и улеглись отдыхать, как полагалось. В полдень Шурик встал из койки, ощущая все признаки отравления. На языке он чувствовал железный привкус, а в животе противную тянущую боль. Кроме того, его подташнивало. Обо всем этом Шурик старался не думать, так как любые признаки недомогания у "щеглов" и "молодых" трактовались как отлынивание от работы и несения службы. Ничего хорошего это не сулило, и поэтому Шурик даже не думал обратиться куда-то за медицинской помощью.

Но перед построением на обед доктор сам подошел к нему:

- Что с тобой, Шурик?

- Что? - не понял вопроса Шурик.

- Глаза у тебя воспаленные, а лицо желтое. Даже не желтое, а, пожалуй, зеленое. Ты себя как чувствуешь?

Шурик сглотнул, думая про себя о том, что противный привкус во рту не проходит, и что его по-прежнему мутит.

- Вообще-то, Сань, я себя не важнецки чувствую.

- Так заходи после обеда, может - помогу чем.

Шурик отрицательно помотал головой:

- Да нет, Сань, спасибо. Я сам поправлюсь как-нибудь. Сам знаешь, каково тут болеть по "молодости". Запишут в "сачки", в "мешки", в "шланги". Одним словом - себе дороже. Спасибо, Сань, еще раз, на добром слове.

Доктор понимающе грустно кивнул:

- Я тебя понимаю. Ну, смотри сам.

За обедом Шурик заталкивал в себя пищу если не по привычке, то по традиции, так как отказ от пищи означал нанесение оскорбление повару, что также было чревато далеко идущими последствиями. Но вот после обеда...

После обеда Шурик почувствовал, что больше не может. Он даже не стал убирать посуду, а выбежал из столовой, а потом и из казармы на свежий морозный воздух, едва прозвучала команда об окончании приема пищи. Шурик отбежал подальше от казармы, упал на колени и его жестоко вырвало. Казалось, что желудок попросту выворачивается. По лицу Шурика текли слезы, замерзая на щеках. Рвотный спазм был настолько силен, что Шурик прикусил щеку и губу, отчего кровь запеклась у него на губах и образовала черную кайму.

После того, как из желудка вылетело содержимое, Шурик побрел в казарму. В коридоре у дверей его остановил Завгар.

- Ты что это рыгаешь? Что с тобой, никак ты в санчасть собрался? А? Отвечай мне живо.

- Да нет, никуда я не собирался.

- А чего тогда рыгаешь на задворках? Нажрался что ли чего?

- Я думаю, я отравился.

- Где ты отравился? Чем?

- В котельной вытяжка ночью не работала. Угарный газ скопился, пока двери были закрыты. Вот, думаю, потому и отравился.

- У доктора был?

- Нет.

- К нему направляешься?

- Вообще-то, я не собирался.

- Ага. Умереть, значит, хочешь.

- Нет. Я думаю, само пройдет.

Завгар пытливо уставился на Шурика. Он внимательно всматривался в его лицо. Глаза у Шурика были воспалены, а на желто-зеленом бледном лице чернели размазанные пятна крови, подтекшие из уголков рта. Завгар вдруг решительно сказал:

- Ну-ка, на хрен! Иди-ка ты к доктору, пусть он тебя посмотрит. На "шланга" ты не похож, значит тебе и впрямь худо. Давай, давай, пойдем-ка на пару зайдем. А то еще помрешь, не ровен час, прямо в строю. Потом отвечай за тебя по всей полноте ответственности.

У доктора Завгар обратился к Петренко:

- Ну-ка, докторище, глянь, что с ним.

Сказано это было тоном хозяина, приведшего свою скотину на осмотр к ветеринару.

Доктор молча осмотрел Шурика. Завгар сидел, слушая, как доктор задает обязательные в таких случаях вопросы.

- Ну, и что ты скажешь? - обратился Завгар к доктору, когда тот закончил свой осмотр и расспросы.

- Я думаю, он отравился. Надо лечить. Надо, чтобы он ложился в санчасть. Это серьезное отравление.

Завгар зло посмотрел на Шурика:

- Я так и думал! Что, закосил таки от работы?

Шурик молчал. Завгар вскочил и вышел, с треском захлопнув дверь. Шурик и доктор остались вдвоем.

- Ну что скажешь? Хреново тебе? - спросил доктор.

Шурик кивнул. Помолчав немного он спросил:

- Сань, а это серьезно?

Доктор пожал плечами:

- Ну не смертельно, конечно, но полечить надо.

- А долго?

- Не знаю. Как будешь поправляться. Да, надо сказать об этом, чтобы никто больше там не отравился. Скажу вашему Живульке, что я тебя к себе положил, и чтоб он принимал меры, а то еще кого отравит.

Шурик махнул рукой:

- Вытяжку должны починить, если уже не починили. Но напомнить надо.

Доктор улыбнулся:

- Да, раз ты у меня лежишь, значит - напишешь мне таблички для лекарств и картотеки?

- Какой разговор, конечно, напишу.

- А меня нарисуешь? Я хочу домой картинку послать.

- Нарисую.

- Очень хорошо! - доктор удовлетворенно потер ладони. - Ну, пойду скажу, что ты заболел, и что лечить тебя надо не меньше недели.

- Почему не меньше недели? - поднял брови Шурик.

- Чтобы не спеша успел все написать и нарисовать, - пояснил доктор и вышел.

Если бы Шурику действительно не было бы так плохо, то пребывание в теплом и уютном изоляторе можно было бы назвать настоящим отдыхом. Но каждый раз после еды Шурика выворачивало так жестоко, что он выходил из туалета совершенно разбитый. Доктор дважды промывал желудок Шурику, но облегчения это не приносило, а железный привкус на языке, так и не проходил. За два дня Шурик успел отоспаться, а на третий сам предложил доктору:

- Давай, Саня, я напишу тебе таблички, какие надо.

Опыт оформительской работы у Шурика был довольно богатый. В институте он был постоянным членом редколлегий, плюс к этому он обладал незаурядными художественными способностями. И сейчас его фантазия и твердая рука должны были в очередной раз сослужить ему службу.

Он уселся за стол доктора у него в кабинете и начал работу. Доктор тем временем раскладывал в шкафу медикаменты и прочую свою медицинскую утварь. Внезапно тихонько отворилась дверь, и в кабинет доктора шагнул старшина части - Папа Камский. Папа Камский уставился на Шурика длинным немигающим змеиным взглядом. Шурик сконцентрировался и выдержал этот взгляд. Старшина перевел взгляд на стол, увидел таблички и шагнул вперед. Взяв в руку пару табличек, старшина долго молча изучал их, потом положил назад на стол и спросил у доктора:

- С чем он у тебя лежит?

- С отравлением, товарищ старший прапорщик.

- А, это тот, из котельной, - припомнил старшина, глядя на Шурика. - Так ты значит, еще и писать умеешь?

- Умею. .

- Это хорошо. Долго ли он будет у тебя тут валяться, доктор?

Доктор развел руками:

- Пока не поправится. Ему уже получше, а когда совсем поправится, я не знаю.

- Угу. Ну, а неделю он у тебя еще пролежит?

- Я не знаю...

- А я знаю. Пролежит, - Папа Камский шагнул к столу, за которым сидел Шурик. - Завтра к тебе принесут бумагу, тушь, и список наименований с эскизом. Напишешь мне таблички для дверей всех помещений казармы, понял?

- Понял, - огорошено ответил Шурик.

- Вот и хорошо, - кивнул старшина, и, заложив руки за спину, не спеша, вышел из кабинета доктора.

Назавтра Шурик приступил к исполнению заказа старшины. Ему ужасно не хотелось ударить в грязь лицом перед Папой. Таблички получались как из типографии - четкие и аккуратные. Старшина после обеда зашел в медпункт и, увидав первые две сделанные таблички, расплылся в улыбке. Вертя таблички в руках, Папа с уважением поглядывал на Шурика:

- Отличная работа. Молодец. Знаешь, я чувствую - ты здорово умеешь это делать. Доктор, лечи его тщательней.

Старшина ушел, и через пятнадцать минут вернулся вместе с замполитом.

Замполит в части был заметной фигурой и в прямом и в переносном смысле. Замполит был огромный, здоровенный и высоченный детина. По росту он превосходил и Шурика и многих других. В довершение ко всей своей неординарной внешности замполит был еще и огненно рыжий. Рыжие кудрявые волосы, казалось, росли у него по всему его конопатому телу. Они пробивались на щеках, на шее, на горле, вылезали из ушей. Росли они также и на руках замполита, и были особенно заметны на его огромных кулаках и пальцах. У замполита были жесткие прокуренные усы, такого лихого фасона, что сразу становилось понятно, что перед вами военный. Голос у замполита был хриплый, громкий и пронзительный. Когда он говорил, то казалось, что он рычит. А когда он повышал голос, то тембр его можно было бы сравнивать с тембром рева тигра или с отдаленными громовыми раскатами. Чаще всего говорил он выпучивая глаза, надрывно выталкивая слова из своей глотки. Все солдаты части дружно его боялись.

Старшина с гордой улыбкой подал замполиту уже написанные таблички. Замполит схватил их и, шевеля усами, уткнулся в них носом. Таблички были безупречны.

- Вот! - старшину распирало от удовольствия.

- Вижу, вижу, - процедил замполит, поглядывая то на таблички, то на Шурика. - Надо и мне ему подкинуть работы.

- Не спеши, - осадил его Папа Камский. - Я и так загрузил его работой на все время пребывания в лазарете.

- Значит, продлим время пребывания, - замполит был невозмутим. - Ведь так, доктор? Этого больного нельзя выписывать, пока я сам об этом не скажу. Понял меня?

- Есть, товарищ капитан, - озадаченно откликнулся доктор.

- Молодец, - похвалил его капитан, и снова обратился к Шурику, - Ну, ладно. Значит, напишешь заказ старшины, и будешь выполнять мое задание. Понятно?

Шурик безразлично пожал плечами:

- Как скажете, товарищ капитан.

- Вот так и скажем.

- А прапорщик Живулько?

Замполит сделал круглые глаза и ощетинил свои рыжие усы:

- Запихни своего Живульку знаешь куда? Я тебе даю задание - ты его исполняешь. Остальное тебя не касается. Понял?

- Понял, - быстро ответил Шурик. Внутреннее чувство самосохранения подсказало ему прекратить разговор. Шурик замолчал.

Замполит еще секунд десять стоял, ощетинившись, потом он дернул плечами и повернул шеей так, как будто воротничок его военной рубашки стал ему безнадежно тесен. Он повернулся на каблуках и вышел из медпункта. Старшина, ухмыляясь, последовал за ним. Доктор проводил их взглядом, и, когда захлопнулась дверь, усмехнувшись, обратился к Шурику:

- Теперь они раскусили - какой ты мастер. Смотри, завалят работой с головой.

- А, - махнул рукой Шурик, - разве это работа - буквы писать. Это отдых. Если сравнивать мазут на носилках и писанину, то тут, знаешь, у мазута очень невыгодная позиция. Но меня волнует, как Живулько к этому отнесется?

- Как? Плохо отнесется. Он у меня уже много раз спрашивал, когда ты выйдешь отсюда.

- И что же ты ему сказал?

- А так и сказал, что не скоро.

- Ты так считаешь? Но мне уже вовсе не так плохо. Я себя вроде уже лучше чувствую.

- Шура. Я же ему ответил, что ты выйдешь отсюда не скоро. Ведь он же так спросил? Ведь он же не спрашивал у меня, когда ты поправишься, а спросил: когда, мол, выйдет? То, что ты уже практически поправился, я уже ясно вижу. И так же ясно вижу, что выйдешь ты отсюда не скоро.

- Да-а, - протянул Шурик, откидываясь на стуле, - однако, ситуация.

- Плюнь, - доктор махнул рукой. - Того места, где ты работал, жалеть нечего. То, что там ребята нормальные подобрались - хорошо. Только все равно всю работу и за себя, и за них, пришлось бы делать тебе. А тут - сиди себе и пиши. Сам по себе. Не пыльно, не грязно. Тепло и сухо. Сиди и радуйся дню. Карпе диум. Это так по латыни.

- А и впрямь, чего я расстраиваюсь, - согласился Шурик. - Все равно раньше мая будущего года не уволят, что мазут таскай, что таблички пиши.

* * *

Прошла неделя и другая. Шурик выполнил уже три задания старшины и два крупных заказа замполита. И старшина, и замполит были довольны до ужаса и составили настоящий заговор с целью отобрать Шурика от Живулько. Шурик уже поправился, но продолжал находиться в изоляторе санчасти, так как Папа Камский и замполит запретили его выписывать.

Но все тайное становится явным. И в один из обычных дней в изолятор вошел прапорщик Живулько.

- Саня, скажи мне, - обратился он к доктору, показывая пальцем на Шурика, - вот он - здоров?

Доктор замялся. Врать он не мог органически.

- Ну, почти здоров...

Живулько кивнул. Этого ему было вполне достаточно.

- Шура, одевайся, и, шагом марш в кочегарку.

- Есть.

Шурик натянул сапоги, и, держа в руках ремень и шапку, двинулся к дверям. Вдруг дверь распахнулась, едва не ударив Шурика по носу. Шурик отскочил и правильно сделал: в двери изолятора впрыгнул замполит, рыча как тигр. Увидав Шурика, замполит вырвал у него из рук шапку и ремень и зашвырнул их в угол изолятора.

- Куда это ты направляешься?!

Шурик растерянно перевел взгляд с замполита на Живулько. Живулько выпятил свою щуплую грудь:

- Он направляется в котельную.

- За каким таким дьяволом?!

- Он там работает. Он специалист, и он там работает по специальности.

- Хрена он там работает по специальности! Знаю я, какая там у вас специальность! Он, да еще один специалист с высшим образованием у тебя там носилки с мазутом таскают! Да по ночам еще дежурят до выпуча глаз! Ты его там отравил? Он чуть не помер! Он все унитазы перецеловал после твоей кочегарки. А ты его снова хочешь к себе, в это пекло? До смерти его довести хочешь?

- До сих пор у меня еще никто не умер, - твердо процедил сквозь зубы Живулько. Видно было, что его поколачивает нервная дрожь.

- Так ты хочешь, чтоб он был первым? - загремел замполит. - У него, может быть, аллергия на твою кочегарку! А то, что он специалист - так он, оказывается еще во многом другом специалист! Я, может быть, такого как он специалиста уже лет пять среди солдат не встречал! Да и старшина части тоже! И нам, может быть, командир части обещал его отдать, понятно?

- Не понятно. Он у меня специалист...

- Тебе не понятно?! Идем к командиру.

Живулько раздул ноздри и махнул кулаком:

- Идем!

Они ушли. Шурик и доктор остались вдвоем. Доктор покачал головой:

- Смотри-ка ты, целая война из-за тебя.

- Боюсь, как бы я не стал в этой войне единственной жертвой, - мрачно заметил Шурик, извлекая из-под кровати шапку и ремень. - Ч-черт, надо нарядиться, как следует, а то ведь сейчас точно потребуют к командиру на разборки.

Шурик ошибся, но не намного. Спустя десять минут в санчасть ввалился запыхавшийся дневальный:

- Саня, доктор! Бегом к командиру наверх!

Доктор на полусогнутых ногах убежал наверх. Надо пояснить, что на полусогнутых он убежал вовсе не потому, что очень уважал командира, а просто, потому что он был очень высокого роста. Он был нескладен и по-другому бегать просто не умел.

Через четверть часа он вернулся и сообщил Шурику:

- Ты подумай, там целое собрание. Главный инженер части и Живулько отстаивают тебя, чтоб вернуть в кочегарку, а замполит и Папа Камский против. Спросили у меня: может ли у тебя быть повторное отравление. Я сказал: может.

- А что, и вправду может?

- А кто его знает? Но мне Папа Камский показал кулак исподтишка, и я сказал: "Может". Я думаю, я правильно сделал.

- Ну-ну.

Еще через полчаса в коридоре послышалась брань и выкрики. Это по лестнице со второго этажа спускались Живулько, главный инженер части и замполит.

Замполит с видом триумфатора зашел в медпункт и кивнул Шурику:

- Выходи. С сегодняшнего дня поступаешь в мое распоряжение. Подчиняешься только командиру, старшине и мне. Все понял?

- Все.

- Вот и ладно. Иди.

- Куда?

- В мой кабинет. На, держи второй ключ. Поднимайся, и жди меня там.

Шурик поднялся на второй этаж и открыл дверь кабинета замполита. Кабинет этот находился напротив кабинета командира, будучи его зеркальным отражением. В кабинете стоял двухтумбовый письменный стол. В углу располагался двухстворчатый шкаф, возле него приютился невысокий сейф. Вдоль всей стены стояли стулья. Шурик присел за стол, даже не предполагая, что это теперь будет его рабочее место, с этого момента и до самого конца службы.

* * *

С этого момента Шурик начал заниматься художественными и оформительскими работами по настоящему. Но, справедливости ради, надо заметить, что слава о нем, как о человеке, обладающими художественными способностями распространилась по части уже давным-давно.

Хорошо это или плохо, сказать было трудно. С одной стороны, отношение к Шурику стало другим, нежели ко всем остальным его товарищам. А с другой стороны - на него обрушился такой поток заказов, что Шурик был вынужден ежесуточно отрывать от собственного сна часа три - четыре, лишь для того, чтобы не испортить отношений с нетерпеливыми заказчиками.

Началось все это с первого дня в армии, когда Шурик, по простоте душевной, рисовал простенькие, но выразительные портреты сослуживцев, для отправки в письмах домой. Во время прохождения "курса молодого бойца" сержант Сизоненко просматривая записную книжку Ионова, который туда вписывал свои стихи, обратил внимание на то, что некоторые стихи проиллюстрированы.

- Это сам рисуешь? - заинтересованно обратился Игорь к Ионову, - Клёвые картинки. Нарисуй ка мне в блокнотик таких же, но только на армейскую тему.

Ионов помотал головой:

- Я не умею рисовать. Эти картинки мне Шура нарисовал.

- Какой?

- Да вот этот, - кивнул на Шурика Ионов, даже не предполагая, как этот его кивок меняет дальнейшую судьбу Шурика.

В перекур Сизоненко купил в солдатском магазине небольшой блокнотик и подсел к Шурику:

- Слышь, Шурик, - в голосе сержанта послышались доверительные нотки, - У меня к тебе дело.

- Какое?

- Да вот такое. Надо бы мне нарисовать картинок в блокнотик. На армейскую тему. Ну, такие, как будто бы карикатуры, как в "Крокодиле". Сначала, там, знаешь, о том, как хреновато служится по "щегляни", как там полы трут со страшной силой... О! Нет, сначала, как в армию провожают из дома! Ну, там, проводы, застолье, бутылки, подруга ревёт. Ну, ты понимаешь меня? Потом - мытьё полов по "щегляни" и все такое... Потом - "фазанчики", перевод в старослужащие, выпивка там, и, дальше, там, счастливое "дедство", и все такое... Ну, ты понимаешь меня? В общем, давай, бросай все, и начинай заниматься моим блокнотом. Надо успеть закончить его рисовать тут, в карантине. Иначе, я это нутром чую, приедешь ты в часть, и там тебя "дедушки" прихватят на оформление своих альбомчиков, таких же блокнотиков, портреты и все такое, и придется мне ждать, пока они не уволятся...

Блокнотик Сизоненко стал визитной карточкой Шурика по приезду на "Крону". Блокнотик рассматривали тут и там. Игорь был вне себя от гордости.

В первый же вечер, когда по традиции солдаты первых двух сроков службы - "щеглы" и "молодые" - уселись чистить картошку и были припаханы на других работах, в кухню вошел Сизоненко с дневальным. Он порыскал глазами по толпе и показал дневальному на Шурика:

- Ага! Вот он.

Дневальный кивнул Сизоненко и махнул рукой Шурику:

- Вставай, пошли. Завгар зовет.

Завгар! Имя этого некоронованного короля части с трепетом произносил сам Сизоненко, не говоря уже о молодых солдатах. Шурик поднялся и пошел следом за дневальным. Честно говоря, он боялся Завгара, и в уме просчитывал, что же такого плохого он мог натворить за это короткое пребывание в армии, если его уже призывают к Завгару, конечной инстанции неуставной иерархической лестницы части.

Завгар сидел в караулке. Шурик вошел в комнату и встал перед Завгаром. Краем глаза он заметил, что на столе перед Завгаром лежит блокнотик Сизоненко.

Завгар утомленно взглянул на Шурика. Шурик отметил, что во взгляде Завгара, на что бы он ни смотрел, сквозила ненависть. Даже если он улыбался, показывая свои железные зубы, даже тогда взгляд его оставался ненавидящим. И сейчас Завгар прищурившись с усталой ненавистью, смотрел на Шурика.

- Так это ты художник? - спросил он.

Шурик замялся:

- Ну, я, вообще-то, не художник...

Взгляд Завгара остекленел:

- А кто ты?

- По профессии инженер - строитель.

- Мне плевать кто ты по профессии. Это - ты рисовал? - Завгар пальцем показал на блокнот Сизоненко.

- Я.

Взгляд Завгара вновь потеплел:

- Вот. А говоришь - не художник. Теперь, парень, ты на веки вечные - художник. Эту славу в армии тебе уже не отмыть. Короче, будешь рисовать мне такой же. Но картинки - другие. Какие - я сам скажу. И цветные. Фломастеры принесут завтра. А рисовать будешь вот в этой записной книжке. Кстати, тут же будешь и писать вот прибаутки солдатские. Из этой, такой же книжки, только старой. Понял?

- Понял.

- Ну а раз понял, то бери карандаш и начинай рисовать.

Шурик взял карандаш, который лежал тут же на столе, и начал делать первый набросок в записной книжке. Завгар смотрел через стол как рисует Шурик. Иногда он хмыкал, иногда тихонько матерился. Наконец, он остановил Шурика:

- Шабаш, художник. Давай, мотай отсюда к себе в шестую арку и дорисовывай все там. С сегодняшнего вечера - занимаешься записной книжкой. Сизому я сам скажу. Сейчас его найди, скажи, что я послал тебя в арку, а он пусть придет ко мне. А после иди в арку и занимайся тем, что я тебе сказал.

С этого вечера для Шурика началась художественная эпопея. Помимо записной книжки Завгара он рисовал портреты, писал буквы, различные узоры и надписи для дембельских альбомов, а также рисовал на срезах. Срезами в части назывались косые спилы стволов Амурского бархата. Это, занесенное в красную книгу дерево, произрастало на территории части. До недавнего времени оно потихоньку вырубалось солдатами для срезов из-за своей красивой бархатистой коры. С появлением в части Шурика вырубка амурского бархата вспыхнула с новой силой. За вечер Шурик успевал нарисовать масляными красками три - четыре среза, и нарисовать несколько картинок в солдатские блокнотики. От работы он не мог отказаться, тем более что обращались к нему люди в части авторитетные. Днем Шурик работал наравне со всеми, а вечером, в то время как все чистили картошку, или занимались другими принудительными работами, он занимался рисованием. Его товарищи приходили после этих работ, подшивались, писали письма домой, а он продолжал заниматься рисованием. Товарищи валились в постели и засыпали, а он все еще рисовал, проклиная про себя свое умение. И лишь в час ночи или в половине второго, он быстренько писал письма всем своим обязательным адресатам, и укладывался спать. Спал он крепко, без снов, и был рад этому, потому что боялся, что во сне ему могут присниться его родные люди и тоска прихватит его с новой силой. Шурик предпочитал не тосковать и не расстраиваться, хотя и то и другое давалось с трудом.

Но параллельно со всем остальным, авторитет Шурика в части стал неоспоримо расти. Во первых, он без страха общался со старослужащими. Нет, он не держался с ними запанибрата, но его стали уважать, знали о том, что заказов к нему полным - полно, и многие старослужащие старались завоевать его расположение с тем, чтобы Шурик поскорее принялся за выполнение именно их заказа. Между старослужащими возникала временами острая конкуренция, и если бы не расторопность и высокая производительность Шурика как художника, скандалов было бы не миновать.

По переезду в новую казарму картина мало изменилась. Только теперь Шурик перенес все свои художественный причендалы в котельную, и рисовал по ночам, во время дежурных смен. Когда он попал в санчасть, рисование и оформление стало его круглосуточным занятием. Не изменилось положение дел и после того, как он перешел в распоряжение замполита. Единственно, что было хорошо, так это обладание собственным кабинетом. Ведь после того, как офицеры уезжали, Шурик оставался единственным полноправным хозяином замполитовского кабинета.

После ужина Шурик без расспросов поднимался в кабинет и, вздохнув, принимался за выполнение заказов. Срезы он уже просто ненавидел, как впрочем, и дембельские альбомы и записные книжки.

* * *

Время в армии тянется долго. Как, впрочем, и для каждого, кто ждет. А в армии все ждут. Более того, все солдаты считают дни. Почти у каждого солдата есть такой маленький карманный календарик, в котором он зачеркивает прошедшие дни, а зачастую, еще и прокалывает дырочку иголкой в календаре, когда день проходит. К концу года календарь походит на решето, и его очень приятно просматривать на свет. Некоторые солдаты в своих записных книжках также ведут скрупулезную статистику срока своей службы. Возле каждого дня у них имеется информация, сколько дней прослужено, сколько примерно осталось прослужить. Некоторые выводят в дополнение ко всему этому еще и процентное соотношение по количеству дней, которые еще предстоит отслужить к дням прослуженным. Шурик и его друзья не были исключением из этого числа. Каждый прокалывал свой календарик, каждый считал дни. Время от этого не ускорялось, но и не останавливалось.

Весной уволились те, кто полгода были для Шурика "дедами". Их провожали в ветреные весенние дни. Наконец часть покинул последний дембель, и все зажили ожиданием очередной армейской вехи - ста дней до приказа. Шурик и другие его товарищи, имевшие высшее образование, ждали этой даты с особым трепетом - ведь им предстояло в тот вечер стать "фазанами", перейти в разряд старослужащих. А это, согласитесь, в части где "дедовщина" развита очень сильно, немалое событие.

Знойное и удушливое Хабаровское лето наступило сразу и надолго. В воздухе повисла влажная липкая жара. Солдаты и офицеры обливались потом. Совершенно лысый прапорщик Лукша был вынужден подкладывать в фуражку сложенную вчетверо салфетку, чтобы его потная лысина не оставляла в центре фуражки промокших пятен. Назойливые мухи на солнце и в помещениях не давали никакого покоя, а тем, кто пытался укрыться от них в тени или в тайге, приходилось иметь дело с тучами комаров и мошек. Спасения от жары не было и ночью. В довершение всего, главный инженер части майор Прокопенко приказал заколотить оконные рамы гвоздями. Это после того, как сквозняк хлопнул рамами открытых для проветривания окон, и стекла в них повылетали. Случилось это именно в тот ветреный день, на который и пришелся солдатский праздник "ста дней до приказа". Шурика, Юрку, доктора Петренко и Ионова в тот вечер перевели в "фазаны", в соответствии со всеми армейскими традициями, настроение у Шурика было прекрасное.

В отличие от него главный инженер части бродил по казарме с таким кислым выражением лица, что было ясно - настроение у того было неважное. Инженер придирался ко всему, к чему можно было придраться. В довершение всего он вызвал Петренко в столовую и, заикаясь, устроил ему разгон.

- Ты только посмотри, нет, ты только посмотри, сколько здесь мух! Это же невозможно, Петренко! Ты же сам доктор, и прекрасно знаешь, к чему может привести вот это все!

Майор Прокопенко взмахнул рукой. Мухи с ревом взлетели и с радостным остервенением закружили вокруг головы высокого Петренко.

- Ну и шо я могу з ними робыти? - промолвил Петренко.

- Шо! - передразнил его главный инженер, - я не знаю шо! Это тебе лучше знать - ты же доктор, а не я. Что тебе не придумать, что ли, чем мух травить? Ты ж в медицинском институте учился, Петренко. Да у тебя ж была где-то дымовая шашка от мух? Была или нет?

- Была. Да я не умею ее пользовать.

- А там и не надо уметь ее пользовать, - ядовито ответил майор, - там для особо умных на самой же шашке все и написано. Нужно только четко следовать инструкции. Давай, доктор, давай! Хватит там тебе спать у себя в медпункте, надо и за работу приниматься когда-то.

Шурик, как обычно, заскочил к Петренко перед ужином. Петренко был мрачен.

- Саня, ты что это? - участливо спросил пригорюнившегося доктора Шурик, - обидел тебя, что ли кто-то, такого-то большого?

- Ты представляешь? - без подготовки начал доктор, - Он мне говорит: "Доктор, трави мух. Тебя этому учили в институте".

- Кто говорит?

- Да майор Прокопенко. Нет, ты подумай - я учился, учился, родители за меня переживали... А теперь получается, шо меня там учили травить мух!

- Ну-у, Сань, ты и расстроился из-за ничего, - беззаботно ободрил его Шурик, - Сам знаешь - Прокопенко дурак. И его можно и нужно понять. Он же всю жизнь в армии. Откуда ему знать, что тебя в институте учили травить вовсе не мух...

Петренко с презрением посмотрел на Шурика и передернул плечами:

- Я уже говорил тебе, что есть в тебе какая-то жестокость...

Шурик расхохотался:

- Прости Саня, сам знаешь, я не хотел тебя обидеть. А то, что я веду себя иногда по-дурацки - так мы же в армии, Шура. В армии дурость - норма жизни.

Петренко усмехнулся и вновь посерьёзнел.

- Как я буду их травить?

- Лучше всего травить отравой, - заключил Шурик, - Надо ловить мух, и заставлять их глотать отраву.

- Да иди ты... Мне не смешно. Вообще, у меня есть шашки. Дымовые. Но они разные. Две вот - маленькие, очень старые. И одна большая. Новая.

Тут только Шурик обратил внимание, что у дверей в кабинете доктора стоит здоровая, похожая на банку с краской, дымовая шашка. А в руках доктор вертит еще две маленькие дымовые шашки, которые Шурик поначалу принял за батарейки к фонарику.

- И какую же шашку ты запалишь?

- Не знаю еще, - вздохнул Петренко, - Пошли, вон же, строятся все на ужин. А мне ведь раньше нужно идти, пробу снимать.

После ужина и вечерней поверки все улеглись спать, так как дежуривший в ту ночь майор Прокопенко телевизор смотреть не разрешил.

Шурик лежал в своей койке, и уже стал засыпать, как вдруг понял, что сон его вдруг куда-то улетучился. Остальные в казарме, оказывается, тоже не спали, и переговаривались вполголоса. На фоне всего этого гудения вдруг раздался громкий и ясный голос Макса:

- Слышь, братва, чем-то воняет?!

- Точно, - откликнулся из угла казармы другой голос, - Воняет, и сильно воняет.

- Да что там "воняет", - вставил кто-то из "молодых" со второго яруса, - Тут, на втором ярусе, дышать невозможно и просто глаза ест.

- Дневальный! - заорали сразу несколько голосов, - включи свет!

Появившийся дневальный включил свет, и всем открылась следующая картина: Под потолком казармы висело коричневое и непрозрачное облако дыма, который неспешно струился из вентиляционных решеток и скапливался наверху.

- Пожар! - не вставая с постели крикнул Макс, - Дневальный, ты бы сходил, узнал, где что горит.

Все как-то разом заговорили. Кто-то стал подниматься и одеваться, кто-то пошел узнавать в чем дело, просто в трусах и майке.

- Дожили, - наводил панику лежащий в постели Макс, - сожгли, к чертям, такую хорошую казарму. Теперь мы будем жить в палатках.

Перспектива сгореть в казарме показалась Шурику не привлекательной. Он натянул одежонку и пошлепал на первый этаж, ближе к улице.

Спустившись по лестнице, он услышал вопли и мат, доносившиеся из столовой. Шурик с любопытством подошел поближе, и увидел, что из столовой вырываются клубы дыма, но ни пламени, ни искр не было видно, как не было слышно и гула огня. Возле дверей в столовую уже стояли пятеро - шестеро солдат, с интересом наблюдавшими за происходящими там событиями.

В столовой не было видно ничего. Только дым - от пола до потолка. И в этом дыму метались несколько фигур. Шурик услышал:

- Мать твою так, Петренко! Какого же хрена ты запалил большую шашку?! У тебя ж маленьких было полным - полно!

- Не полным - полно, а две штуки. И потом, они вовсе не горели. Я попробовал большую, а она как задымит...

- Так гаси ж ее, душу твою... Задохнутся же все!

- Так, товарищ майор, она же круглая...

- Ну и какого же хрена, что круглая?!

- Так вы же сами пнули ее в дыму, товарищ майор, вот она и укатилась...

- Куда укатилась?!

- А бис ее знает, куда укатилась. Мне не видно. Дым.

- Петренко!! Дери тебя на все стороны, ищи ее!

- Так я давно ищу...

- Я вижу, как ты ищешь! Ты ищи там, где дым гуще!

- Так там где гуще не видно же ничего...

- Ну, Петренко... Дневальный! Дежурный! Все сюда! Ищите, к чертям собачьим, шашку! Ищите на ощупь! Какую искать? Из которой дым идет, вот какую! Ну, доктор... Ну, Петренко...

Через минуту ожесточенных поисков во все сгущающемся дыму дневальный, кашляя и отплевываясь, крикнул:

- Нашел!

- Ага! Нашел! Молодец! Давай, гаси ее.

- Как гасить?

- Как? А хрен ее знает как... Ладно, неси ее куда нибудь... Ядрена мать, да какого дьявола ты ее мне несешь?! Уйди от меня с этой отравой, неси ее на улицу и брось в какую нибудь лужу...

Дым в дверях столовой сгустился, и из него, дымя как паровоз, выпрыгнул дневальный, неся на вытянутых руках шашку. Из шашки бесшумно вырывались густые дымные клубы. В коридоре тотчас же не стало видно ни зги. Дневальный, натыкаясь на углы, выбежал на улицу.

- Гаси ее! - это голос майора Прокопенко, - кинь в лужу.

- А здесь нет луж, товарищ майор, высохли все. Жара.

- Ч-черт. Несите ему ведро воды! Залейте ее...

Наконец шашка погасла. На плацу перед казармой столпился почти весь личный состав части, одетый по свободной форме одежды, другими словами, кто во что горазд. Кто-то в трусах и сапогах, кто-то по полной форме. Наиболее испугавшиеся держали под мышкой шинели. Ну, действительно, не погибать же добру в огне пожара!

Майор, вынырнув из задымленного дверного проема и увидав воинство, взирающее на дымящуюся казарму, набросился на них:

- Вы тут что делаете?! Всем спать!

В ответ раздался дружный саркастический хохот и злобные выкрики:

- Иди сам там спи!

- Умник!

- Душегуб!

- Устроили тут на пару с доктором Хабаровское отделение Майданека...

Стоявший впереди всех Ионов злобно процедил сквозь зубы:

- Мы ценим ваш юмор, товарищ майор...

- Не умничай, Ионов. Надо же как-то спать... Проветрите там хоть как-нибудь, что ли...

- Проветрить? Не знаю, известно ли вам, но какие-то умные уроды приказали прибить рамы гвоздями. Окна не открываются.

- Так выдерите гвозди и откройте окна, так вас... И давай, Ионов, поменьше выступай.

Через полчаса окна были открыты, помещение проветрено, и все вернулись в казарму. Но оказалось, что едкий запах дыма уже успел въесться во все, что было оставлено в казарме. Провонялись одеяла, подушки, полотенца. Долго еще в тот вечер не смолкали возмущенные голоса, злобно матерившие доктора и майора. Доктора так в тот вечер никто и не увидел. Пользуясь дымовой завесой, он прокрался в себе в медпункт и заперся там, укрывшись от позора.

* * *

Жара и назойливые мухи выводили Шурика из себя. И если от мух можно было спастись, наглухо запершись в кабинете замполита и истребив там всех мух до последней, то от жары было укрыться куда как сложнее.

Впрочем, вскоре Шурик отыскал место, куда ни жара, ни мухи не могли проникнуть. Таким местом оказался подвал. Это было холодное и мрачное помещение, загроможденное трубами коммуникаций. Прямо при входе одна здоровая труба отопления, диаметром миллиметров в сто двадцать, проходила прямо на уровне груди, перегораживая проход. Сейчас в трубах не было горячей воды, и они все были холоднющие, покрытые блестящими капельками подвальной росы.Освещался подвал скудным светом слабой электрической лампочки, и оттого в углах таилась глухая темнота.

Шурик оборудовал в подвале рабочее место. Поставил там стол со стулом, и красил таблички для дверей. За этим занятием и застал его старшина роты - Папа Камский.

Папа Камский зашел в подвал, перегнувшись вдвое, иначе под перекрывавшей вход трубой было не пролезть. На Папином красном пропитом лице играла гадливая зловещая улыбка - он предвкушал, как сейчас устроит разгон Шурику. Он полагал, что застал Шурика за каким-то запрещенным занятием.

Увидав, что Шурик всего лишь красит таблички, Папа Камский едва не обиделся. Улыбка сползла с его лица, и он сердито спросил:

- Что это, другого места тебе, что ль не нашлось для этого занятия?

Шурик постарался придать как можно больше искренности и наивности своему голосу:

- Так здесь ведь неплохо, товарищ старшина. Дождем не замочит - это первое, а главное - пол земляной. Если краской капнешь случайно - то ничего. В казарме не будешь ведь с краской возиться.

Ответ был резонный, возражать было трудно, и Шурик уже начинал чувствовать торжество победы над низверженным Папой, но старшина вдруг резко переключился на другое:

- Ну, и если ты устроил тут рабочее место, то почему же у тебя здесь такой бардак?

Шурик растерянно огляделся. Такого поворота событий он не ожидал.

- Бардак, - продолжал старшина, - Все трубы ржавые, краска облетела. Вот иди, получи на складе ведро краски, и чтобы к вечеру все трубы были покрашены.

Папа развернулся, скрючился пополам, пролез под трубой в дверях и покинул подвальное помещение. Его голос прозвучал уже с лестницы:

- Я вечером проверю, как ты трубы покрасил!

Шурик уже хорошо знал, что означает ослушаться приказа старшины, и, поэтому, не теряя времени, сходил на склад. Там он получил пару кистей и ведро с краской ядовито-зеленого цвета.

В первую очередь он покрасил трубу, которая перекрывала входную дверь. Потом он быстро помазал трубы отстоящие подальше. Расчет казался верным: в темноту Папа не полезет, а будет смотреть на то, что будет у него перед глазами. Ну, а на ЭТУ трубу можно было смотреть и не входя в подвал, это во первых. А во вторых, после того как покрашена вот ЭТА труба, которая перегораживает вход в подвал, зайти в подвал, не рискуя не вымазаться в краске, уже невозможно. Шурик рассчитывал, что Папа не рискнет.

Шурик еще мазал трубы в полумраке в глубине подвала, как вдруг темнота накрыла все полностью. Свет погас.

"Ого, - сказал себе Шурик, - свет погас, надо уматывать отсюда, а не то - крысы покусают."

Он встал, и, вытянув вперед руку, придерживая пилотку другой, согнулся и начал движение к выходу. Он хорошо помнил, что где-то там, впереди, на уровне груди должна быть уже покрашенная труба. Поэтому он продвигался не спеша и с предельной осторожностью, надеясь нащупать трубу рукой.

И вдруг... Вдруг Шурик уперся лбом во что-то холодное. У него внутри все просто потеплело от ужаса. Да, он промахнулся рукой, и сейчас упирался в свежеокрашенную трубу лбом. Шурик отпрянул назад, выдрав из челки несколько намертво прилипших к краске волос. Он наклонился еще ниже и выполз из подвала попросту на четвереньках. На ощупь он поднимался по лестнице, пока темнота не начала редеть, и почти бегом кинулся наверх.

Выбежав на улицу, Шурик побежал в казарменный медпункт, к доктору.

Петренко сидел за столом, сочиняя очередное ностальгическое письмо на родину. Увидев Шурика, он убрал лист в стол, и пристально на него уставился.

- Шо ты с собой зробив?

- Саня, Христа ради, дай зеркало, я сам еще не видел, шо я с собой зробив, - приплясывая и тряся руками, проговорил Шурик.

- Ну, на, - Петренко достал из стола небольшое зеркало и протянул его Шурику. Нагнув голову Шурик уставился в зеркало. Он увидел зеленый лоб и такие же зеленые волосы на челке.

- Зачем ты покрасил лоб и волосы в защитный цвет? - поинтересовался Петренко.

- Я?! Зачем я покрасил?! Для красоты, Саня, для чего же еще! - взвыл Шурик. - Ты лучше скажи, чем можно эту гадость стереть!

- Ну, не знаю... - задумчиво протянул доктор, - может быть, спиртом?

Спирт отчаянно щипал кожу на лбу. Шурик терпеливо морщился, а доктор приговаривал:

- Какая хорошая краска... Надо же, не оттирается спиртом... Слушай, где ты такую хорошую краску достал?

- На складе...

- Надо будет и мне такую попросить. Сейф покрасить пора. А то весь облупился...

- Я всем сердцем тебе сочувствую, Саня...

- Да ладно ты, не ершись. Вот, со лба уже почти все оттерли... Но надо же, спиртом, и то не оттирается! Это значит - какая-то очень хорошая краска.

Глаза безбожно щипало, и Шурик держал их закрытыми.

- Вот, все! - радостно заключил Петренко, - со лба все оттерли. Представляешь, чуть не до дыры протер!

- А волосы?

- А волосы... - Петренко начал ожесточенно оттирать краску с волос и надолго замолчал.

- Так что же волосы? - нарушил молчание Шурик.

- Волосы не оттираются.

- Как не оттираются?! - Шурик раскрыл глаза и тут же снова зажмурил их с новой силой. - Саня! Смой у меня хотя бы с лица этот спирт! Глаза же выест у меня напрочь!

- А не бодай головой крашенные предметы. Ну ладно, иди сам сюда, умойся.

Второй раз за день Шурик вновь побрел на ощупь, но на сей раз сразу нашел умывальник и умылся. Уставившись еще раз в зеркало, он уныло оглядел свой, натертый до красна, лоб и ниспадающие на него зеленые пряди.

- Что же теперь делать?

- Отрезать, - подсказал доктор. - Ножницами раз, и все.

Шурик оглянулся через плечо на доктора:

- Знаешь, Саня, у тебя замашки хирурга, а ведь по диплому ты терапевт.

- Как знаешь, - пожал плечами доктор, - ходи с зелеными кудрями. Может оно так и красивее, я не знаю...

- Спасибо на добром слове, - буркнул Шурик, нахлобучивая пилотку, - ладно, я пошел.

Он вышел из медпункта и натолкнулся на старшину.

Папа сразу же начал принюхиваться. Он подошел вплотную к Шурику и втянул воздух носом, поводя им из стороны в сторону. Запах спирта он определил безошибочно.

- Покрасил? - спросил он, ожидая, когда Шурик начнет говорить, чтобы понюхать его выдох.

- Покрасил, - ответил Шурик, соображая, что имеет в виду старшина - волосы или трубы. Старшина разочарованно отступил на полшага и спросил:

- Чего это от тебя спиртом несет? Умываешься ты им, что ли?

- Краску с лица оттирал. Вляпался в подвале, когда свет погасили.

Камский закивал, и вдруг увидел выбившуюся из-под пилотки зеленую прядку челки.

- А ну, сними пилотку.

Шурик нехотя стащил пилотку. Папины глаза округлись.

- Панки? Панки в части? Не потерплю. Или отмыть до обеда, или я сам тебе челку отрежу, понял?

Камский потряс огромным кулаком перед носом у Шурика, развернулся и пошел.

- Понял. - Шурик посмотрел вслед уходящему Папе и повернул назад в медпункт.

Петренко сидел за столом, и писал все то же письмо на родину. Увидев Шурика, он опять спрятал письмо в стол.

- Ну, чего еще?

- Саня, - завопил Шурик, - ну неужели у тебя нет ничего сильнее этого спирта? Папа сказал, что острижет мне челку, если до обеда не решу проблемы с этой зеленью.

Доктор задумался.

- Слушай, у меня есть гидроперит. Хочешь, попробуем.

Гидроперит неожиданно смыл всю краску, но челка из зеленой превратилась вдруг в соломенную.

- Во, по последней моде - заключил доктор, - сам брюнет, челка светлая. Класс.

- Боюсь, Папа этого не оценит, - буркнул Шурик.

Перед построением на обед Шурик спрятал свою новую челку под пилотку. Маленькая его хитрость удалась, но при входе в столовую пилотку все равно пришлось снять. Соседи по столу еще не успели даже понять, что за перемена произошла в облике Шурика, а ему на плечо уже легла тяжелая рука Папы. Папа Камский наклонился к Шурику, и негромко сказал ему на ухо:

- Ты что же это, сволочь, издеваешься надо мной, что ли? Что это за проститутские выходки? Я в Хабаровске на этих разноцветных проституток смотреть не могу без тошноты, а ты решил меня еще и на работе достать? Значит так, подходишь ко мне через час, и волосы у тебя на голове - одного цвета, понял?

- Ага.

Через час Шурик вошел в каптерку к старшине и снял пилотку. Старшина зажмурился. Солнышко играло и переливалось в обесцвеченных гидроперитом волосах Шурика. Став блондином, Шурик неузнаваемо изменился, причем, по мнению видевших его сослуживцев, изменился в лучшую сторону. Однако старшина в число поклонников блондинов не входил. Он только обессилено махнул рукой.

- А, делай что хочешь. Разрешаю тебе все это сбрить. Под бритву.

Обриваться под бритву в части было запрещено тем же старшиной. Лысая голова - это не по Уставу. За сто дней до приказа деды традиционно брили головы, но старшина это дело запретил. Самые отчаянные ослушались, и были наказаны. Старшина лично намазал им на лысинах кресты зеленкой, и подправлял их каждые два дня, пока волосы не отрасли. Шурик с недоверием переспросил:

- Так что, действительно можно побриться под бритву? Всему? И без крестов?

- Иди брейся, разрешаю, панк проклятый.

Через час Шурик вновь зашел в кабинет доктора. Доктор, увидев лысый череп Шурика, был настолько потрясен, что даже не стал убирать со стола очередное ностальгическое послание очередным родственникам на родину.

- Что с тобой стало?

- Волосы выпали после твоего гидроперита, - нагло заявил Шурик. - Опали, как осенняя листва. Ну ладно, Сань, у тебя вазелин есть?

- Есть, - доктор достал из стола баночку вазелина. - А зачем тебе?

- Сейчас увидишь, - Шурик подхватил на указательный палец немного вазелина, растер его в ладонях и быстро помазал гладко выбритый череп. Его голова заблестела. Увидав это, и Петренко, и сам Шурик не смогли удержаться от смеха.

- Ну, я и урод, - удовлетворенно отметил Шурик. - Слава богу, что меня хоть никто не видит здесь, в тайге.

- Тебе Папа нарисует на лысине крест.

- Вон пусть прапорщику Лукше нарисует. Тот облысел без его разрешения, а мне Папа разрешил.

- Разрешил? Сам Папа?

- Ну не мама же.

В субботу, будучи в бане, Шурик снова подбрил голову и снова помазал ее вазелином. Через неделю он снова повторил эту операцию, потом еще и еще раз.

Через месяц старшина, уже привыкнув к басурманскому виду Шурика, без злобы спросил его:

- Что же это, волосы у тебя больше не растут?

- Не растут, - кивнул блестящей головой Шурик. - Вытравили, очевидно, гидроперитом. Химия, товарищ старшина, с ней шутки плохи.

- Да уж, химия, - старшина отошел с презрительной миной и вновь повернулся. - Тут не химия сильна, а твой дружок - наш доктор. Скажи ему еще "спасибо", за то, что скальп у тебя на месте остался. А ты мне говоришь - "химия"...

Части: 1 2 3