Выходи, упади в траву,
В шелестящие стебли, дающие горьковатый сок.
Обопрись о них головой
И смотри в этот воздух живой,
Шмелём завывающий наверху, наяву.
Провода гудят в голове,
И шумит шоссе, и мама автобуса ждёт,
Пока ты лежишь в траве.
А автобус, как спутник,
Полетит по пустой полосе,
Перегретый мотор разгонит колёса -
Скорей и скорей.
Мама вцепится в поручень,
Как в крутящуюся карусель,
И повзрослеет,
Словно Алиса с каре.
И, поднявшись на ноги, ты увидишь сквозь сон:
Борщевик распустился, распахнул свой гигантский зонт,
Штукатурка осыпалась с тёплой кирпичной стены,
И полынью зарос балкон.
А с балкона видна водокачка,
И качаются взад-вперёд
На ветру антенны.
Под качелей дворовых лязг
Парашют одуванчика
Раскрываясь, идёт на взлёт
В светлокожую ночь, в картофельные поля.
И пока ты лежал в траве, солнце садилось пока
В стране асфальта, песка и борщевика,
Кто-то плечо твоё тронул слегка
И шепнул: "Пока!"
Переменная облачность. Цепкие ветки малины.
Где-то за городом, за нотными строчками проводов
Бьют об стену бутылки, жгут газеты и дырявые шины,
И к колонке идут за водой.
Капля бледного неба в отблёскивающем осколке,
Отцветая, вечернее солнце высвечивает лучом
Грядки перед подъездами, от песка пожелтевший посёлок,
На ветру облупившийся дом.
Сдавленной грудью, рассеянным взглядом, тяжёлыми веками...
Только б выдохнуть, вспомнить, постояв в стороне, в уголке,
Пыльный двор августовский, где белокурая девочка бегала,
Обруч крутя на руке.
Переменная облачность. У осины надломлена ветка.
И какая-то птица гнездо с опозданием вьёт
И молчит. Только вечно живая соседка
Во дворе выбивает бельё.
Когда девять месяцев снег,
Куртка кажется мягкой на ощупь,
Словно старая кошка,
Пригревшаяся на груди.
Светофор, а потом другой впереди -
Подняв воротник, ты проходишь
Сквозь подфонарную площадь.
Вот он, четверг или вторник,
Понедельник или среда позади.
Вот она, дверь.
А потом ещё лестница
Со ступенями мокрыми,
И ещё одна дверь с глазком,
Прихожая, сломанный стул.
Входишь в пыльную комнату
С запотевшими окнами,
Протираешь стекло,
Всматриваешься в темноту...
Или - вот ещё эпизод:
Кто-то улыбается, жмурясь
На плакате в вокзальном буфете,
Где в бутылках пиво и квас.
Полночь. Ты садишься на поезд,
Идущий в Мурманск,
Разворачиваешь матрас...
И, покачиваясь в окне,
Земля сливается с небом...
Подпереться ладонью,
Разгадать кроссворд или ребус,
Найти свою станцию, свой разъезд,
Куда ещё не ступала нога,
Оглядеться вокруг, построить
Неприступную снежную крепость,
Посадить сосну
И вылепить снеговика.
В этой степи - не то печенежской, не то половецкой, -
В верандно-бревенчатом доме, в скрипучей кровати детской,
У окна с цветочным горшком и горящей луной...
Как будто прячется край земли за спиной.
Ветер сочится, колышется занавеска,
Да будет черёмуха за забором, да будет ночь.
Ночью приходит олень, кладёт мохнатую морду на подоконник,
Топчет копытами подорожник и лебеду,
Ветер усиливается, начинает дуть
С дальней горы за лесом, звенит колокольчик
У оленя на шее, и тот пускается в путь,
Мчится над тёмным забором, над потухшей улицей...
Крыши и трубы, вишни и тополя,
Под оленьим брюхом раскручивается земля,
Реки сгибая. Чернеющее за околицей,
Вспыхивает кострами дикое поле.
Воздух за пазухой,
Воздух - куда ни глянь.
Воздух - трава под окном, туман ли, роса ли,
Полосатый мяч, свалившийся в палисадник,
Запах яичницы, солнечный свет в окне...
И олень с задумчивыми глазами
Смотрит с ковра, висящего на стене.
Вот и гадай - предназначенность или случай:
Пейзаж, нарисованный карандашом:
Только сосны, сосны и небо в тучах,
И намокающий капюшон.
И - будто вспышка, от которой опомниться невозможно:
...как я вошёл на кухню, не просясь на ночлег,
Как ты сверкнула своей серёжкой
И из тостера вынула чуть подгоревший хлеб...
Не в своём уме, не в своей тарелке, не в своих пенатах,
На какой-то транзитной станции, на чужой широте
Я искал тот самый отблеск,
Тот самый запах,
Оставшийся в этой северной синей воде,
В этом вечном костре,
В этом хрупком оранжевом пламени,
Выгрызающем чёрные язвы
На сосновых корнях...
Скажи, если б у нас были дети,
Ты бы так же ждала меня,
Как мальчишку, любила меня?
Я редко заглядываю в эту часть своего гардероба.
Только ты ни о чём не спрашивай: я сама расскажу.
Вот горчичное платье: в нём бабушка ходила на Тбилисобу,
На цветастом рынке покупала тмин и кунжут.
Вот жилет. Вельветовый.
Кажется, где-то заляпанный краской.
Дядя-художник рисовал клыкастые горы,
Пушистую ветку сосны,
Исправно ходил на Всенощную каждую Пасху,
Пока не погиб в Абхазии, в самом начале войны...
Куртка, немного потёртая,
На ворсистой подкладке - залысины.
Папа надевал её утром, ехал в аэропорт,
Поднимался в кабину и улетал,
Чтобы под вечер вернуться в Тбилиси,
Привезти из снежной Москвы шоколадный торт.
А вот тут, в нижнем ящике, - платье.
Моё. Серое. Нет, цвета мокрой брусчатки...
Я в нём хоронила дядю и бабушку,
Когда перестали топить, в нём и спала.
Мама хотела его распороть или пустить на тряпки,
А потом выбросить уговаривала, но я не далась.
Стрелки ложатся на бок. Над островом Аарчым
Чайки сигналят камням, направляя клювы в холодный фронт.
Где-то на буром материке,
Где в подвалах лужи и мхи,
А на плоских крышах суше и жарче,
Где в выметенных дворах не рассеялся запах костров,
Ломаются светофоры.
Обречённые в пробках стоять,
Перетряхивая эфир,
Мы случайно из телефонов
Стираем длинные номера.
Мы такие взрослые,
Что раньше об этом только мечтать и мечтать
До утра.
Где-то в городе, который зовём по привычке "этот",
До которого - серия короткометражки и полжизни лёта,
Мы носим тепло под курткой,
Загораем в лоджии,
Набирая в ладони фотоны света, -
В этом заблудшем циклоне, в этих сосновых широтах...
А стрелки точат колёса. Считаем шпалы и параллели,
Мчимся вниз - от плесени, от дождей,
От громовых канонад.
Завтра будет теплее - будет полный рабочий день,
Чемпионат по футболу
Или рельсовая война.
А дальше - пустыня.
Иногда так хочется пить,
Что, кажется, выпил бы волны
Всех океанов, проливов, морей и лагун.
Мы такие взрослые,
Что только чаек сухарями кормить
На каменистом ветреном берегу.
Полдник казался невкусным. Я был привередливым сыном.
Тёмно-серая тень от комода падала на кровать.
Солнце жгло подоконник и подсвечивало паутину.
Трескался лёд на реке, и река называлась Нева.
Город - это сплошные лестницы, выщерблины, перила,
Жёлто-бордовый пол, холодные трубы, хвойное мыло,
Рассыхающийся табурет,
На обрывке газеты - выцветающие чернила,
На бесцветном экране - белый балет.
Вода заливала ступени, синий фломастер волны
Рисовал на альбомном листе. Били в глаза лучи.
Это было начало: коридор, тугая щеколда,
Мамин голос, Ленинградский батон с молоком на полдник,
И на балконе - грачи.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
